с
Григорием.
   - Григорий подкатил, я - бах! - и готово.
   - С первого выстрела?
   - С четвертого. Я четыре раза, чтобы разлет посмотреть и...
   - Что - и?
   - Никто бы и не заметил, если бы  не  влепил  в  самую  середку  ихнего
склада.
   - Так это правда, что именно ваши снаряды попали?
   - Один только, четвертый, товарищ генерал. Что правда, то правда.
   - Командир танка! - позвал генерал.
   Из-за ближайшей сосны выбежал Кос  и  встал  на  правом  фланге  своего
экипажа. Шарик бежал за ним, подпрыгивая от радости, но, заметив, что  все
стоят  навытяжку,  тоже  присел  на  задние   лапы,   как   и   полагается
дисциплинированной собаке.
   - Приказом командующего армией,  -  торжественно  произнес  генерал,  -
экипаж танка 102, уничтоживший склад боеприпасов  противника  на  передней
линии фронта, награждается медалями "Отличившимся на поле боя". Командир -
серебряной, остальные - бронзовыми. Вручение наград состоится в  ближайшие
дни. - Генерал на  минуту  остановился  и  совсем  просто  добавил:  -  Не
ожидали?
   - Как снег на голову, - искренне признался Густлик. - Янек же...
   - Знаю. Он не стрелял. Но не хотите же вы, чтобы я доложил командующему
армией, что сержант Кос удрал без пропуска к  девушке  и  что  его  нужно,
собственно говоря, наказать?
   - Нет, конечно, - признался Густлик.
   - У нас в Грузии... - начал было Саакашвили, но замолчал.
   Генерал продолжал:
   - Так бывает: совершишь  иногда  подвиг,  а  никто  и  не  заметит,  не
наградит. Зато в другой раз выйдет  так,  как  у  Янека.  В  итоге  -  все
правильно.
   - Гражданин генерал, я во время форсирования... - начал было Кос.
   - Погоди. Все вы заслужили медали еще за "Херменегильду".  А  сейчас  -
трое спать, один - на пост. Поспите хотя бы немного до рассвета.


   После отъезда генерала улеглись не сразу. Нужно  ведь  было  рассказать
друг другу о приключениях минувшего дня, а о некоторых событиях по два,  а
то и по три раза. Почти час у них заняло "знакомство" с сержантом  Шавелло
и его пехотинцами.
   Часам к двенадцати ночи осушили они бутылку вина. Янек  рассказал,  как
он открыл кран у бочки в подвале дворца Шварцер  Форст.  Все  смеялись  до
слез,  а  потом,  убаюканные  постукиванием  автоматов   из-за   Одера   и
приглушенным тявканьем минометов, заснули так крепко и глубоко, как  умеют
только солдаты.
   На посту стоял сначала Елень, потом Черешняк, который, не желая  никого
будить, дождался рассвета.
   Туман от реки, словно медленно закипающее молоко, взбирался по  крутому
обрыву берега; порывы свежего ветра разносили  его  лохматые  пряди  между
стволами дремлющего леса, опутывали ими артиллерийские щиты, вплетали их в
маскировочные сети, заливали песчаные окопы колышущимся белым паром.
   За  башней,  на  двигателе,  крепко  спали   три   танкиста,   накрытые
плащ-палатками; подушки им заменяли шлемофоны.  Они  даже  не  проснулись,
когда из-за реки Альте-Одер  ударила  тяжелая  батарея  и  польский  берег
всколыхнулся от взрывов.
   Когда эхо разрывов утонуло во мгле, где-то  рядом,  по  другую  сторону
танка, деловито застучал топор. Легкое постукивание  разбудило  спящего  с
краю Григория. Он открыл глаза,  соскочил  с  брони  и  увидел  Черешняка,
который кончал уже обтесывать довольно  толстое,  более  чем  двухметровой
длины бревно.
   - Зачем это ты? - тихо спросил Саакашвили. -  Почему  меня  вовремя  не
разбудил?
   И, не дождавшись ответа, сделал несколько взмахов руками,  подскоков  и
приседаний. Желая согреться и размяться после сна,  он  затанцевал  вокруг
удивленного  Томаша,  который  вертел  головой,  выжидая   момент,   чтобы
ответить.
   - Все ставят. И справа, и слева...
   - Что ставят?
   - Столбы. С орлами. Здесь ведь граница.
   - Хочешь иметь свой собственный?
   - Нет. Но руки тоскуют без дела, и если бы сержант Кос приказал...
   Шарик тоже проснулся, стремительно шмыгнул в лес, так  же  стремительно
выскочил оттуда и начал носиться большими кругами вокруг танка.
   - А на чем орла нарисуешь?
   - На доске, - ответил Черешняк и,  нагнувшись,  полез  в  свой  набитый
всякой всячиной вещмешок, вытянул довольно большой кусок  гладкой  широкой
доски.
   Григорий вынул из кармана огрызок  химического  карандаша,  которым  он
писал письма Хане, и быстро набросал контур орла.
   - Это так вы на посту стоите, сынки? -  послышался  голос  Коса  за  их
спиной. - Эх, сказал бы вам вахмистр Калита пару ласковых слов.
   - Янек, посмотри, - прервал его Григорий, показывая рукой  на  столб  и
доску. - Будем ставить?
   - Надо бы красной и белой краски.
   - Красной хватит. После ремонта сурик остался...
   Тем временем Томаш выстругал своим садовым ножом два колышка и проделал
шилом отверстия в доске и в столбе. Прикрепил одно к другому без  гвоздей,
а механик достал из танка банку с суриком.
   - Ставь сюда. - Саакашвили показал, как приставить столб к броне тапка,
и, усевшись на него верхом, размазал пальцем краску  по  доске.  Получился
фон.
   - Густлик! - Янек потряс силезца за плечо. - Вставай!
   - Ох, - зевнул Елень, широко открывая рот. - Жалко, что у  нас  сегодня
наступление. - Он сладко потянулся. - Приснилась такая славная  девушка  и
говорит: "Только тебя люблю, Густличек. Свадьба будет..." Разбудили  меня,
и не знаю теперь, когда она будет, - жаловался он вставая.  Затем,  смочив
руки росой, протер лицо и шею.
   - В первое воскресенье после  войны,  -  заверил  Кос.  -  Иди  сюда  и
посмотри. - Он взял Еленя за рукав и подвел к Григорию.
   - Неплохо, - похвалил Густлик. - Но если бы меня пораньше разбудили, то
я бы вам еще лучше рисунок сделал. А это что такое? - показал  он  пальцем
на белые линии, бегущие по обе стороны от когтей орла.
   - Польский орел и грузинские горы. Ведь Саакашвили рисовал.
   - Ну пусть так, - согласился Густлик, поднимая столб на  плечо.  -  Где
ставить будем?
   - Идемте. - Кос двинулся первым с саперной лопатой в руках и задержался
над откосом. - Здесь,
   Быстрыми взмахами лопаты он углубил небольшую воронку от гранаты. Шарик
помогал, разгребая землю лапами. Густлик установил столб. Григорий и Томаш
кинули  в  яму  несколько  камней.  Кос   подсыпал   землю,   а   товарищи
утрамбовывали ее; сверху положили большие куски дерна, снятого с бруствера
окопа для танка. Когда все было готово, они  отошли  на  несколько  шагов,
чтобы посмотреть издали.
   - Экипаж!
   Кос подал команду спокойно, не повышая голоса, и сам  встал  по  стойке
"смирно", отдавая  честь.  Томаш  и  Григорий  -  тоже.  Густлик  стоял  с
непокрытой головой. Шарик присел и замер.
   Именно в эту минуту со стороны костшинского плацдарма  послышался  гром
артиллерийской  подготовки,  которая  обрушилась  на   немецкие   позиции,
расположенные в десяти километрах к югу.
   - Началось, - сказал Кос. - Какое сегодня число?
   - День  Херменегильды  был  в  пятницу,  сегодня  понедельник.  Значит,
шестнадцатое, - подсчитал Елень, поплевал на руки и вытер их.
   Томаш  посмотрел  на  вспыхнувший  горизонт,  на  небо,   перечеркнутое
огненными стрелами, и украдкой перекрестился.
   - Много наших погибнет, - шепнул он механику, но так тихо, чтобы другие
не слышали.
   Саакашвили  слегка  кивнул  головой  и  продолжал  рассматривать  ветки
деревьев с едва распустившейся молоденькой листвой, которая начала дрожать
от звука далеких разрывов.
   Прибежал связной от пехотинцев и доложил командиру танка:
   - Гражданин сержант, у нас начинается через пятнадцать  минут,  а  пять
минут спустя вместе начнем двигаться к переправе.
   - Хорошо, - ответил Кос, постоял еще минуту с наморщенным лбом,  что-то
высчитывая в уме, а затем сказал: - Две тысячи пятьдесят пять.
   - Чего две тысячи? - спросил Саакашвили.
   - Две тысячи пятьдесят пять дней с момента нападения на Вестерплятте.
   Вдалеке все сильнее громыхала артиллерийская канонада. На участке  47-й
советской и 1-й польской армий еще  царила  тишина,  но  уже  свертывались
маскировочные  сети  над  насторожившимися  минометами,   поднимались   из
походного положения стволы различных калибров, направляя черные  жерла  на
противоположный  берег.  Пехотинцы  затягивали  ремни,  примыкали   штыки,
загоняли патроны в патронники.
   Снова прибежал запыхавшийся связной, молча подал командиру  листовку  и
скрылся.
   Экипаж сгрудился вокруг Янека. Шарик вскочил на  броню,  просунул  свою
любопытную  морду  между  головами  танкистов  и  заглядывал  через  плечо
командира.
   - "Генералам, офицерам, подофицерам  и  солдатам  Войска  Польского!  -
читал Кос при свете  занимавшейся  зари.  -  Товарищи  по  оружию!  Славой
одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять  участие
в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина..."
   Он на минуту остановился, чувствуя, как от волнения к горлу подкатывает
ком. От ближайших окопов  доносился  звучный  голос  Константина  Шавелло,
читавшего ту же самую листовку.
   - "Храбрые солдаты! - читал он нараспев. - Призываем вас  к  выполнению
этой боевой задачи со свойственной вам решительностью и умением, с  честью
и славой". С честью и славой, - повторил Шавелло и добавил от себя: -  Вот
как нам, гражданам Польши, русский маршал пишет: "От  вас  зависит,  чтобы
стремительным ударом прорвать  последние  оборонительные  рубежи  врага  и
разгромить его. Вперед, на Берлин!"
   Кос взглянул на часы -  стрелка  приближалась  к  трем  часам  двадцати
минутам, - а затем долго смотрел на членов своего экипажа, не  слыша  слов
сержанта Шавелло...
   Холод  все  сильнее  сдавливал  виски.   Окружавшая   тишина   вызывала
нетерпение. Первая команда  "Огонь!"  -  а  затем  вспышка  и  гул  залпов
принесли  облегчение.  Стремительно  нарастал  ураган  выстрелов,  криков,
взрывов. И тогда Кос рукой подал команду "К машине!".
   Танк с цифрой 102 на башне вышел на откос и остановился у  пограничного
столба с белым орлом на красно-оранжевом фоне, с орлом, который  рвался  в
полет с вершины грузинской горы.  Танк  открыл  огонь  по  другому  берегу
Одера, где частые разрывы  покрывали  низинные,  изрытые  окопами  поля  и
неровные скаты насыпей. Укороченный ствол пушки изменил внешний вид танка,
и неосведомленный человек мог бы подумать, что это оружие нового образца.
   Из окопов, из леса, окружавшего танк, стали выбегать  солдаты.  Сержант
Шавелло, постучав прикладом по броне, крикнул в сторону открытого верхнего
люка:
   - Танкисты, давайте с нами!
   По крутому склону пехота скатилась вниз,  а  за  нею,  разрезая  песок,
словно корабль воду, двинулся танк. Химики прикрыли реку дымовой  завесой,
и при ясном уже свете дня видны были люди, бредущие по пояс,  по  грудь  в
клубах все сгущающегося дыма.
   Дым прикрывал и  "Рыжего".  Янек,  высунувшись  из  башни,  подсказывал
водителю, который почти ничего не видел:
   - Влево. Еще чуть-чуть... Хорошо. Тише... Стоп!
   - Готово. Малый вперед! - кричал сапер с парома.
   - Вперед! - повторил Кос.
   Офицер, руководивший переправой,  пятился  назад  и  руками  показывал,
какую гусеницу привести в движение, какой притормозить.  Сквозь  дым  было
видно лишь его грудь, голову и руки.  По  скрипу  бревен  экипаж  "Рыжего"
определил, что танк взошел на помост, а по плавному покачиванию,  что  они
уже на пароме. Когда  Саакашвили  выключил  двигатель,  танкисты  услышали
плеск воды.
   - Давай, давай! - кричал сапер.
   Резкое  тарахтение  моторок  доносилось  сквозь  стихающий  уже  грохот
артподготовки.  Паром  дрогнул,  от  помоста  поплыла  башня,   окруженная
нечеткими фигурами саперов и пехотинцев.
   С  противоположного  берега  долетели  первые   снаряды   неподавленной
немецкой  батареи.  Разрывы  всколыхнули  берег,  воду,  прорвали  дымовую
завесу. Паром начало сильно качать.
   - Все еще бьют, - заметил Густлик, разглядывая берег в перископ.
   - Вслепую бьют, - ответил Кос.
   - Глаза болят от дыма, и в горле першит, - пожаловался Григорий. -  Вам
наверху легче.
   - Так иди сюда. Пока плывем, тебе все равно нечего там делать. И Томаша
забери.
   - Я не пойду, - заявил Черешняк. - Дым как дым...
   Они втроем  стояли  у  перископов,  глядя  на  желтоватые  клубы  дыма,
медленно плывущие над рекой. На противоположном берегу теперь  уже  только
изредка гремели разрывы. Неожиданно они выплыли из густой завесы  дыма.  С
моторных лодок,  тянувших  паром,  застрочили  ручные  пулеметы  и  начали
поливать немецкие окопы длинными очередями.
   Окопы молчали, но из бункера, построенного в береговой  дамбе,  блеснул
огонь орудия, стрелявшего  прямой  наводкой.  Танкисты  не  услышали  даже
свиста снаряда - волной первого взрыва  перевернуло  одну  из  буксирующих
лодок. Секунду спустя "Рыжий" дал ответный выстрел.  Расчет  был  неточен:
снаряд не долетел, взметнув вверх фонтан прибрежной грязи и песка.
   Второй снаряд из бункера разорвался у парома -  осколки  пробили  левый
борт моторки, буксирующий трос ослаб и провис, лодка начала погружаться  в
воду.
   Следующие два  снаряда  Кос  всадил  прямо  в  бункер,  вверх  взлетели
искореженные бревна.
   Паром, лишенный тяги,  начал  медленно  разворачиваться,  силой  отдачи
после выстрелов его опять отнесло в полосу дыма. Танкисты  услышали  голос
сержанта Шавелло и увидели, что пехотинцы  сбрасывают  на  воду  резиновые
понтоны и самодельные плоты и под прикрытием огня танка  гребут  что  есть
силы к западному берегу.
   Оставшись одни, танкисты дали еще  несколько  очередей  из  пулемета  и
послали на берег шесть или  семь  осколочных  снарядов.  Видно  было,  как
пехотинцы на подручных средствах добрались до мелководья, как бегут они по
колено в воде, ведя огонь из автоматов. Потом все опять окутало дымом.
   В  густом  облаке  дыма  течение  уносило  паром  с  танком,   медленно
разворачивая его. Треск очередей  вступившего  в  бой  десанта  постепенно
стихал.
   - Так нас и к Гданьску отнесет, - неожиданно сказал Томаш и  рассмеялся
собственной шутке.
   - Скорее, к Щецину, - буркнул Кос и приказал: - Проверь,  Густлик,  что
там, на пароме.
   Елень открыл люк, спрыгнул с брони и, обойдя танк  кругом,  заглянул  в
понтоны.
   - Никого, - доложил он высунувшемуся из башни Косу.  -  Вот  нашел  два
багра. - Он показал два шеста с железными наконечниками.
   На паром соскочили Янек и Григорий. Через передний люк вылезли Томаш  и
Шарик.
   - Вынесет нас из дыма прямо под пушки - и поджарят, как барашка. Лучшей
цели не придумаешь, - заметил Саакашвили.
   - Река поворачивает, течение может прибить нас к  берегу,  -  размышлял
вслух Кос.
   - К фрицам, - вставил Густлик.
   - Лишь бы пристать. Или нам удастся замаскироваться, или... Так  просто
они нас не возьмут. Ищите дно.
   Томаш и Густлик встали на понтонах, опуская багры в воду.
   - Есть, - тихо сказал Черешняк, стараясь затормозить движение парома.
   - Держу, - ответил ему Густлик. - Дно...
   Поочередно нащупывая дно и упираясь  в  борт  понтона,  они  направляли
паром на мелководье.
   - Слева приближается берег, - шепнул Елень. - Это не наш.
   - Будет наш, - заверил Янек. - У нас все равно нет выбора. Подтащим?  -
обратился он к Григорию.
   Они сложили около гусениц автоматы, сбросили сапоги и куртки.  Один  за
другим, тут же у борта, соскочили в воду.  Бредя  по  грудь  в  воде,  они
ухватились за оборванные тросы. Шарик с минуту крутился на  пароме,  потом
прыгнул в воду и поплыл вслед за своим хозяином.
   Не прошло и минуты, как командир и механик уже вышли на мель и, таща за
собой,  словно  бурлаки,  паром,  начали  шаг  за  шагом  приближаться   к
виднеющимся сквозь дым зарослям.
   - Ивняк густой, как лес, - сказал Янек, тяжело дыша. - Может, прикроет.
   Он оглянулся на паром и понял,  что  надежды  его  не  оправдались:  из
кустов, окружавших заливчик, выскакивали солдаты в пятнистых маскировочных
куртках и незаметно для Томаша и Густлика, склонившихся с баграми у борта,
прыгали на паром.
   - Немцы! - крикнул предостерегающе Кос.
   Вместе с Григорием он бросился по воде обратно к парому, на котором они
оставили оружие. Рядом плыл Шарик. На их глазах разыгрался бой.
   Услышав возглас Коса, Густлик обернулся и одним ударом багра сбил с ног
двух первых немцев. Третьего Томаш столкнул в  воду.  Елень  потянулся  за
автоматом, закинутым за спину, Черешняк - за винтовкой, стоящей  у  танка,
но немцы их опередили. Удар, еще удар,  удар  прикладом  -  и  они  упали,
сваленные с ног, на помост.
   В сторону стоящих по грудь в воде Коса и  Саакашвили  повернулись  дула
автоматов.
   -  Ком,  ком  хер!  [Давай,   давай   сюда!   (нем.)]   -   кричал   им
унтер-фельдфебель.
   - О, ви грос зинд ди польняше фише  [о,  какие  крупные  польские  рыбы
(нем.)], - смеялся другой над мокрыми и безоружными танкистами.
   Пока немцы покрикивали, Янек тихо приказал плывущей рядом овчарке:
   - Домой, Шарик, Марусю ищи... Пошел...
   Немцы подняли с помоста Еленя и Черешняка со связанными руками. Из воды
вытащили Коса и Саакашвили и тоже связали им руки.
   А тем временем Шарик нырнул  между  понтонами  под  паром,  вынырнул  с
другой его стороны и, мерно загребая лапами, поплыл через реку,  окутанную
дымом. Уши он прижал к голове, а морду держал высоко над волнами.
   Прошло довольно  много  времени,  пока  немцы  сообразили,  что  собака
исчезла.
   - Во ист дер хунд, ду, во ист дайн...  [где  собака,  ты,  где  твоя...
(нем.)]
   Лязгнул взведенный затвор автомата, очередь полоснула по воде  у  самой
морды Шарика.
   -  Варте  маль   [погоди   (нем.)].   -   Унтер-фельдфебель   остановил
неудачливого стрелка  и,  приложив  к  плечу  винтовку  Томаша,  тщательно
прицелился.
   - Из моей? - возмутился Черешняк и, изловчившись,  ударил  фрица  ногой
под колено. Раздался выстрел, пуля пошла высоко в  небо.  Немец  встал  и,
показывая на едва заметную в дыму голову собаки, приказал:
   - Фойер!
   Затрещали частые очереди, а унтер-фельдфебель подошел  к  Томашу  и  со
всего размаха ударил его кулаком по лицу.



3. АТАКА НА СМЕРТЬ

   К югу от Костшина Одер очень похож на Вислу под Грудзендзем. Перемешали
в нем свои холодные от тающих в Судетах снегов воды не только  обе  Нейсе,
Быстшица и Бубр, не только Мала-Панев, которая  берет  свое  начало  южнее
Ченстохова, и Барыч, стекающий с Тшебницких высот, но и Варта  с  Нотецом,
вобравшие в себя  воды  южной  части  Поморского  приозерья,  Куяв,  Земли
Любушской и широкой Велькопольской низменности, вплоть до самых истоков на
Краковско-Ченстоховском плоскогорье. Медленно несет Одер к морю свои воды,
собрав их почти с половины территории Польши. Его волны удерживают большие
корабли. А ширина реки такова, что ласточки не сразу пускают своих птенцов
перелетать на противоположный берег.
   Когда Шарик получил от Янека приказ вернуться, он еще  не  знал,  какой
длинный путь ему предстоит, - противоположный  берег  был  затянут  дымом.
Одно он только понимал: случилось несчастье, нужно  голову  держать  низко
над водой и прижать уши. Услышав  всплески  от  пуль  первой  очереди,  он
приналег изо всех сил, стал часто менять направление. Конечно, вода это не
луг или лес, здесь не замаскируешься... Первая пуля просвистела высоко над
головой. Раздались еще две длинные очереди: одна легла  правее,  другая  -
левее. Потом Шарик сразу нырнул в густую пелену желтоватого дыма,  который
укрыл его от пуль.
   Шарик почувствовал, что устал. Он расслабился, сделал глубокий  вдох  и
поперхнулся. Его вынесло на гребень волны, и в это время налетел целый рой
пуль, пущенных наугад. Одна из них укусила в лапу, точно обожгла.  Укусила
так сильно, что свело мышцы и боль дошла до  спины.  Он  сбился  с  ритма,
хлебнул воды и, может быть,  впервые  почувствовал,  что  если  берег  еще
далеко, то он, Шарик, не доплывет и огорчит Янека, Марусю, весь экипаж.
   Берег был далеко, однако овчарка не замечала этого