м
охнула граната. Через минуту все повторилось, но уже ближе.
   - Поедим позднее, - предложил старый.
   - Ладно, - согласился сын.
   Они соскользнули на луг и торопливым шагом двинулись прямо через кусты,
лишь бы подальше от выстрелов.
   Постепенно посветлело и затихло. Над говорливым,  чистым  ручейком  они
сгрызли по сухарю, запили водой и  уже  в  лучшем  настроении  поехали  по
укатанной тропинке, бежавшей рядом с полевой дорогой. Томаш крутил педали,
отец сидел перед ним на раме велосипеда, беспрестанно ерзал и язвил:
   - И надо тебе было, Томаш, эту мину ухлопать! Пусть бы плавала себе, мы
же ее объехали. А теперь вместо того чтобы сидеть на  палубе...  со  всеми
удобствами...
   - Если вы, отец, не перестанете вертеться, мы полетим в канаву.
   - Как же тут не вертеться! Если не вертеться, так  эта  труба  мне  зад
поперек перефасонит... - Подскочив на ухабе, Черешняк не  докончил  фразу,
охнул и немного спустя добавил: - И один велосипед пропал.
   Томаш вдруг разразился смехом.
   - Что тут смешного?
   - Да мне, отец, волосы со лба  прямо  в  нос  лезут,  -  продолжал  сын
хихикать, и старый начал ему вторить тонким голосом.
   Так,  смеясь,  они  съехали  с  горки.  Тропинка  свернула  в  веселую,
бело-зеленую березовую рощу, а там  поперек  тропинки  лежал  пень.  Томаш
резко затормозил, велосипед занесло, и они  полетели  на  землю.  Они  еще
лежали, когда из-за деревьев выбежали два немца - маленький фельдфебель  и
высокий солдат.
   - Хальт! - закричали они, целясь из автоматов в лежащих. - Кляйдер вег!
[Раздевайся! (нем.)]
   Черешняки, растянувшиеся на земле, подняли вверх руки, не зная, что  им
еще делать.
   - Давай, давай, - объяснял фельдфебель и, расстегивая  пуговицы  своего
мундира, жестами показывал, чего он хочет. - Бистро! - топал он ногами,  с
беспокойством оглядываясь назад.
   Отец и сын выкарабкались из-под велосипеда, поднялись с земли и  начали
стягивать с себя свои пиджаки.
   - Велосипед отнимут и нас убить могут, - бормотал отец.
   Томаш  попытался  выхватить  свой  автомат,  но  зацепился  мушкой   за
подкладку. Высокий немец успел подскочить и вырвать у него из рук оружие.
   - Партизанен, бандитен, - цедил он сквозь зубы и медленно поднимал свой
автомат, держа палец на спуске.
   Фельдфебель остановил его и, приложив палец к губам, приказал:
   - Мауль хальтен! [Молчать! (нем.)]
   Вскоре Черешняки оказались раздетыми  до  подштанников.  Немцы  жестами
приказали им  лечь  на  землю,  а  сами,  продолжая  угрожать  автоматами,
молниеносно разделись. Какое-то мгновение казалось, что вот сейчас они все
вместе  отправятся  купаться,  но  фрицы  поспешно  схватили  крестьянскую
одежду. Они выхватывали друг у друга штаны, рубахи, пиджаки.  Наконец  они
кое-как оделись и,  забрав  велосипед,  двинулись  в  ту  сторону,  откуда
приехали наши герои.
   -  Мауль  хальтен!  Руэ!  [Молчать!  Спокойно!  (нем.)]  -   продолжали
покрикивать немцы уже из-за деревьев.
   Черешняки  некоторое  время  продолжали   лежать   неподвижно,   потом,
приподняв голову, они осмотрелись  по  сторонам,  и  наконец  Томаш,  взяв
немецкие брюки  и  сапоги  с  короткими  голенищами,  осторожно  пошел  по
тропинке. На краю березняка, в траве, он с удивлением  увидел  автоматы  -
свой и два немецких. Томаш схватил ППШ,  щелкнул  затвором,  но  было  уже
поздно: немцы достигли вершины пригорка и в этот момент уже скрывались  за
горизонтом. Томаш собрал оружие и вернулся обратно, застав отца сидящим на
пне, уже одетым в  фельдфебельский  мундир,  затянутым  ремнем  и  даже  в
фуражке.
   - Фасон хороший, - поворачиваясь во все стороны, демонстрировал старый,
- только цвет паскудный, и этих вот ворон надо выбросить, а то  далеко  не
уйдешь...  -  Он  внезапно  замолчал,  бросил  нож,  которым  приготовился
спарывать орлов, и с помертвевшим лицом поднял руки.
   - Вы что, отец?
   - Бросай, Томаш, эти автоматы, бросай, говорю, на землю, - приказал  он
сыну.
   Томаш положил оружие в траву и, оглянувшись,  увидел  четыре  ствола  и
четырех советских солдат. Один из них поднял с  земля  немецкий  мундир  и
бросил его Томашу.
   - Пошли, фрицы. Гитлер капут!
   Не говоря больше ни слова, солдаты вывели захваченных из  березняка  на
полевую  дорогу.  Томаш  искоса  взглянул  на  отца,  похож  ли   тот   на
унтер-офицера, и даже испугался - до того он был похож. Хоть и немолод, но
для фельдфебеля конца войны он вполне подходил.
   - Надо им сказать, что мы поляки, - предложил сын.
   - Храни нас господь, - услышал он шепот в ответ. - Таких  поляков,  что
служат у немцев, они прямо на месте...
   Не прошло и пяти минут, как они  дошли  до  шоссе,  где  ждал  довольно
большой  отряд  пленных,  выстроенных  в  шеренги  по  четыре  для  марша.
Присоединив к ним двух новых, один из  солдат,  захвативших  Черешняков  в
плен, крикнул:
   - Готово!
   - Шагом марш! - раздалась команда в голове колонны.
   Колонна  двинулась.  Немец,  шедший  рядом  с  Черешняками  в  шеренге,
повернул голову к старику и тихо спросил:
   - Вас только что схватили, господин унтер-офицер?
   - А пошел ты, - ответил Черешняк и показал немцу язык.
   Колонна миновала дорожный знак с надписью на русском и польском языках:
"Гданьск, 63".
   - Уже близко, - вздохнул старый. - Только этот анцуг мне не нравится. -
И он сорвал с груди подпоротого орла.


   После вечера с помолвкой время для экипажа "Рыжего" тянулось бесконечно
долго. Генерал обещал, что направит их в штаб 1-й армии следом за четырьмя
ранее отправленными туда танками,  но  последнее  время  был  очень  занят
чем-то, и танкистам не удавалось его нигде увидеть.
   А тем временем, как это бывает в тыловых гарнизонах, их назначали то на
работы в машинном парке, то в караул, а чаще всего, принимая  во  внимание
наличие Шарика, охранять  работавших  на  улицах  города  пленных  немцев.
Служба  эта  была  не  тяжелая,  зато  малоинтересная.  Сиди   на   руинах
разрушенного дома и подставляй лицо солнцу. Густлик со скуки посвистывал и
напевал. Григорий морщил лоб и в десятый раз рассказывал Янеку:
   - Я пригласил Аню, но объявили белый вальс и они с Ханей поменялись.  А
я сразу не сообразил, что мне делать.
   - Какая тебе разница? Бросайся на колени перед той, что  будет  идти  с
левой, ближе к сердцу, стороны, - посоветовал Густлик. - Раз не можешь  их
различить, значит, тебе все равно, какую из них любить.
   - Нет, мне не все равно. Я люблю одну, а не другую.
   - Она тебе дала ленточку.
   - Тебе другая тоже дала. И обе одинаково голубые.
   -  Пометь  ты  свою  возлюбленную  как-нибудь  и  замолчи  наконец,   -
разозлился Янек.
   - Как ты можешь так говорить? - поразился грузин.
   - Не сердись. - Кос обнял  его  за  плечи.  -  Просто  не  могу  я  так
больше... Маруся, девушка, на фронте, а  мы,  здоровые  лбы,  заняты  этим
дурацким делом. - И он пнул ногой остатки стены.
   Куски кирпича полетели  вниз  по  груде  битого  камня.  Работавшие  на
расчистке улицы немцы подняли головы и приостановили работу, удивленные.
   Из разбитых ворот вышла худая женщина в черном платье, подошла к одному
из пленных и, не отдавая себе отчета в том, что это  немец,  заговорила  с
ним:
   - Извините, но у меня пропал сын, Маречек. Может быть, вы видели?
   И сразу же пошла прочь.
   - Цу арбайт, шнель! [Работать, быстро! (нем.)] -  крикнул  Янек,  кладя
руку на автомат, и немцы вновь взялись за работу.
   Вдоль улицы приближалась новая маленькая  колонна  пленных  немцев  под
охраной советского солдата. Янек и его  друзья  даже  не  взглянули  в  их
сторону, но, когда немцы уже прошли мимо них, из колонны раздался голос:
   - Панове!
   Густлик оборвал песню, все  встали  и  с  удивлением  посмотрели  в  ту
сторону.
   - Черт возьми, да ведь это Черешняк! - первым  узнал  старика  Елень  и
стремительно побежал вниз, а за ним и весь экипаж.
   - Постой! - остановил грузин отряд.
   - Что случилось, пан Черешняк?
   - Ошибка вышла. Выручите нас с сыном, ради бога.
   - Это поляки, - сказал Янек солдату по-русски. - Наши друзья. Отпустите
их.
   - Пленные, а не друзья, - ответил тот. - Нельзя.
   - Не отпустишь?
   - Нет, - резко ответил солдат.
   - Погоди, - вмешался Густлик в назревавший конфликт. - Давай  махнемся.
Двух дашь, двух возьмешь.  Закуривай,  -  угостил  он  солдата  трофейными
папиросами.
   - А хороших дашь?
   - Не хуже этих твоих.
   Густлик выбрал из "собственных" немцев двух самых крупных и приказал им
встать в строй. Группа со строгим солдатом двинулась дальше, а  Черешняков
Елень провел на верх осыпи и усадил там.
   Он вытащил из кармана кусок хлеба, разломил его пополам и протянул отцу
и сыну. И некоторое время смотрел, как они с жадностью едят.
   - А теперь рассказывайте по порядку, как было дело, но только  истинную
правду.
   - Истинную правду?
   - Как у приходского священника на исповеди.
   - А по правде было так... - начал Черешняк, со смаком пережевывая кусок
черного хлеба.


   Они так заслушались рассказом Черешняка,  что  даже  не  заметили,  как
узким коридором среди груд щебня, по  расчищенной  уже  мостовой  подъехал
грузовик с Вихурой за рулем. Лидка стояла в кузове, держась одной рукой за
кабину шофера, а другой издали махала экипажу.
   - Наши уже установили  дружеские  отношения  с  немцами,  -  поморщился
генерал, сидевший около водителя.
   И только когда Вихура загудел и машина остановилась, экипаж сорвался со
своих мест.
   - Смирно! - Янек подошел, чтобы  доложить,  но  генерал  остановил  его
энергичным движением руки.
   - Ваш рапорт рассмотрен, и  вопрос  решен  положительно.  Завтра  утром
отправляетесь  на  фронт.  "Рыжий",  машина  Вихуры,  а  на  ней   штабная
радиостанция с радисткой. - Генерал показал на Лидку. - Вы  только  должны
подобрать себе четвертого в экипаж. Коса назначаю командиром, он  доставит
всю группу в штаб Первой армии.
   - Ура-а-а-а! - разом крикнули все трое.
   - Мне только не нравится, что вы так быстро сумели забыть о  войне.  За
прошедшую ночь пять  раз  стреляли  в  Гданьске,  было  два  нападения  на
пригородных шоссе, в лесах полно недобитых  немцев  из  рассеянных  частей
вермахта, в развалинах парашютисты, а вы тут болтаете с немцами.
   Танкисты улыбнулись, а старый крестьянин сделал шаг вперед:
   - Черешняка не узнаете, пан генерал?
   - В самом деле! А почему вы в таком виде?
   - Благослови вас господь, - крестьянин стиснул  руку  командиру.  -  Не
одежда делает человека. Ее сменить можно. А я вот сына в армию привел.
   - Большой путь проделали. А почему бы вам на месте не сделать это?
   - Хотелось, чтобы в хорошие руки попал, пан генерал.  Двое  у  меня  их
было. Одного немцы убили, только этот  остался.  -  Потянув  командира  за
рукав, он отвел его немного в сторону и начал что-то ему объяснять.
   - Это ты захотел к нам? - спросил Янек Томаша.
   - Нет. Отец так велит.
   Члены экипажа стояли напротив Томаша  и  испытующе  рассматривали  его.
Томаш тоже смотрел на них.
   - Щербатый, - заявил Григорий.
   - Нет, - возразил ему Янек. - Это у него специально, чтобы  лучше  было
свистеть.
   - По-моему, слабоват он, - сказал Густлик.
   Насмешки рассердили новенького. Резким движением  он  сбросил  немецкий
мундир и швырнул его на землю. Затем стащил с себя рубаху и  стоял  теперь
перед ними с взлохмаченными волосами, полуголый, демонстрируя свои  мышцы.
Густлик слегка коснулся его плеча.
   - Снаряд поднимет.
   Шарик, бегавший среди развалин по своим делам, вернулся, радостным лаем
приветствовал генерала, подбежал к экипажу, но, учуяв Томаша,  заворчал  и
взъерошил шерсть.
   - Собака на него ворчит, - констатировал Саакашвили.
   Томаш присел, улыбнулся и протянул ладонь. Шарик успокоившись,  замахал
хвостом, потерся о руку новенького.
   - Может, и хороший человек, - сказал грузин.
   - А что ты умеешь? - спросил Янек.
   - На гармошке немного играю, стреляю...
   - Даже стреляешь? - рассмеялся Густлик.
   Он подошел к новенькому, пощупал мышцы.  Постучал  по  груди,  как  это
делают доктора, но только сильнее. Томаш не понял шутки и, решив, что  это
драка, со всего маху ударил силезца. Тот  пошатнулся  и  занес  кулак  для
ответного удара.
   - Густлик, оставь  -  тихо  приказал  Янек,  бросив  взгляд  в  сторону
генерала.
   - Собираетесь драться? - спросил у Коса подошедший Вихура. - Правильно.
В экипаж к вам он не годится, потому что стреляет лучше тебя.
   - Не умничай, - оборвал его Янек и взглянул на Томаша со злостью и в то
же время с интересом.
   А невдалеке старый Черешняк объяснял командиру бригады:
   - Чужому бы я не сказал, а пану генералу, как  отцу  родному...  За  то
время, что Гитлер у нас правил, немцы отобрали у  нас  кобылу  в  яблоках,
коровенку, три свиньи, хороший топор, четыре заступа.
   - Пан Черешняк...
   - И если бы сыну попались...
   - Ну подумайте сами, как они ему попадутся, как он узнает ваш топор или
заступ в такой большой стране, как Германия?
   - Ну если этот ему не попадется, а встретится похожий...
   Генерал  остановил  его  жестом  и,  повернувшись  в  сторону  экипажа,
спросил:
   - Возьмете четвертым этого малого?
   - Да не такой уж он малый... - пробурчал Елень.
   - Томаш звать его, - добавил старый.
   Янек взглянул на Густлика, затем на Григория. Те пожали плечами.
   - Играет на гармошке, - пробурчал грузин.
   - Чего не умеет, научите. Экипаж должен быть укомплектован.
   - Возьмем, гражданин генерал, - согласился  Янек,  искоса  взглянув  на
Вихуру.
   - Ладно, берем его, - заявил генерал Черешняку.
   - А если конь у пана генерала и не очень похож на нашего,  но  пригоден
для пахоты, я бы с удовольствием взял его. Зачем конь там, где танки?
   - Подождите... Вы, Кос, садитесь со своими  на  грузовик,  поезжайте  к
танку и готовьтесь в дорогу. Оденьте этого парня в форму,  а  мы  здесь  с
отцом еще немного побеседуем.
   - Садись! - скомандовал Янек.
   Густлик  и  Григорий  ловко  вскочили  в  грузовик  с  колеса.   Томаш,
примерявшийся прыгнуть со ступеньки кабины, заметил внутри инструмент.
   - Гармонь... - Он протянул руку.
   - Не твоя, - остановил его Вихура. - Ты уже раз на ней играл, и что  из
этого получилось? Лезь наверх.
   - Не спеши, - попросил старый.
   Он подошел к сыну, поднялся  на  носки,  поцеловал  его  в  лоб.  Затем
повесил ему на шею медальон с образком, перекрестил.  И,  закончив  обряд,
ухватился за выступающий руль велосипеда и стащил велосипед с грузовика.
   - Пан, вы что это делаете? - запротестовал Вихура.
   - Так ведь он мой, - ответил Черешняк. - Там, на барже,  я  его  только
одолжил пану капралу. Может, и шляпа найдется?..
   Захлопывая со злостью дверцу,  Вихура  стукнулся  головой.  Зашипев  от
боли, он порылся в кабине и, трогая машину с места, выбросил в окно  бурую
шляпу. Крестьянин, довольный, поднял ее с земли, выбил о колено и надел на
голову. Подвел велосипед к генералу и снова начал ему что-то объяснять.
   На следующий день, на рассвете, Черешняк вместе с лошадью  уже  был  на
контрольном пункте у выезда из Гданьска. Здесь  краснел  шлагбаум,  желтел
дорожный указатель, чернела деревянная будка для ожидавших попутных  машин
солдат. Старый крестьянин левой рукой  держал  руль  велосипеда,  в  зубах
поводья,  а  правой  рукой  показывал  документы   проверявшим   офицерам,
польскому и русскому.
   - В порядке. Можете проходить.
   Черешняк быстро спрятал бумаги в тот же мешочек, где хранились  у  него
деньги, затянул шнурок и опустил мешочек за пазуху. Потом,  вынув  поводья
изо рта, вежливо ответил:
   - Оставайтесь с богом.
   Сел на велосипед и поехал по шоссе, держа за поводья сильного  рабочего
коня. Черешняк не спеша нажимал на  педали,  ухватившись  одной  рукой  за
высокий руль велосипеда. Он поминутно  оглядывался  через  плечо  на  свой
трофей, на украшенный белой звездой лошадиный лоб, колыхавшийся у него  за
спиной. Мерин фыркнул.
   - Будь здоров, гнедой, - сердечно пожелал ему новый хозяин.



26. ЗАПАДНЯ

   В начале апреля последнего года войны пустынны были приморские дороги и
деревни. Прикрыв берег  наблюдательными  пунктами,  небольшим  количеством
узлов сопротивления и подвижными резервами, войска пошли  на  запад  -  за
Колобжег, на Щецин и к Одеру. Польские поселенцы только начали прибывать и
оседали в основном в городах ввиду неспокойного времени. А немцев не  было
совсем: еще в феврале и марте вымели  их  отсюда  приказы  рейхсфюрера  СС
Генриха Гиммлера, грозившие смертью каждому,  кто  осмелится  остаться  на
месте, а не уйдет вместе с фронтом.
   Ветер свистел на остатках оконных  стекол,  выбитых  кулаками  взрывов,
хозяйничал в домах, раскачивался на скрипучих  дверях.  Болезненно  рычали
брошенные коровы, у которых от молока распирало вымя.  Одичавшие  косматые
псы, с налитыми кровью от голода глазами, объединялись в стаи  и  нападали
на скот, загрызая слабых и покалеченных животных.
   На пустынном шоссе  валялись  промасленные  тряпки,  смятые  гусеницами
золотистые  гильзы  расстрелянных  патронов,  жестяные  кружки,   походные
фляжки, судки. В придорожных канавах рядом  со  сгоревшими  грузовиками  и
покореженными снарядами транспортерами валялись перевернутые,  без  колес,
телеги немецких бауэров. С телеграфных столбов свисали порванные  провода.
С резким, похожим на очередь пулемета треском время от  времени  пролетали
по шоссе советские  патрули  на  мотоциклах  с  прицепами,  ощетинившимися
стволами "Дегтяревых".
   Через  этот  странный  пустырь  несся  по  шоссе  "Рыжий",  а  за   ним
ярко-зеленый грузовик. Кос поднял их ночью. Как только начало светать, они
двинулись в путь и через три часа миновали Слупск. Григорий, обрадованный,
что  они  наконец  едут,  не  хотел  меняться,  поэтому  Янек  и  Густлик,
высунувшись по пояс, стояли в открытых люках и глазели на холмистый  край,
зелено-синий от лесов, а на лугах позолоченный калужницами.
   Томаша пейзаж не интересовал. Заявив, что внутри машины слишком душно и
темно, он подстелил себе под спину куртку, улегся на  броне  за  башней  и
задремал. Во сне он одергивал только что полученный мундир и  проверял  на
ощупь, все ли пуговицы застегнуты.
   Если ты  простой  член  экипажа,  то  можешь  и  поспать.  Другое  дело
командир, который и за дорогой должен наблюдать, и к работе  мотора  чутко
прислушиваться, и в то же время думать не только о данной минуте, но  и  о
том, что будет потом. А  то  вдруг  вспомнились  Янеку  давние  приморские
походы князя Болеслава Кривоустого. Он даже хотел было Еленю рассказать об
этом, но отложил на потом.
   В ста метрах за танком, чтобы не дышать выхлопными газами, ехал Вихура,
а в кабине рядом с ним невеселая  Лидка,  крутившая  вокруг  пальца  прядь
своих светлых волос.
   - Что ты себя растравляешь? Разве мало достойных парней на  свете?  Вот
хотя бы я! - Вихура попытался погладить ее по щеке.
   Лидка поймала его руку и положила ее обратно на руль.  Вихура  наморщил
лоб, задвигал носом - придумывал шутку. Затем мягко вывел машину на  левую
сторону шоссе и вдруг резко повернул вправо.
   - Сама ко мне льнешь, -  засмеялся  он,  стараясь  поцеловать  девушку,
резко наклонившуюся к нему на повороте.
   - Отстань, глупый.
   Некоторое время они ехали  спокойно.  Потом  Вихура  опять  нахмурился,
начал постукивать пальцами по рулю, составляя план  действий,  и  наконец,
беспрерывно сигналя, обогнал танк. Вытянув руку в  окно,  дал  знак  танку
остановиться и сам остановился на обочине,  у  маленького  синего  озерца,
лежащего будто в венке желтых цветов.
   - Подожди, - приказал он Лидке, выскакивая из кабины, и влез  на  броню
танка.
   - Послушай-ка, Кос...
   - Как ты обращаешься, глупая голова, к командиру? - Густлик за  козырек
надвинул Вихуре на нос вымазанную смазочными маслами фуражку.
   - Отставь, горный медведь. Гражданин сержант, я