аку, иду..."
   Раздался свист, затем быстро застучали мелкие капельки звуков морзянки.
И снова раздался голос русского: "Горит!.."
   Янек не знал, откуда  доходят  до  него  эти  голоса:  издалека  или  с
близкого расстояния; он не понял, кто горит: то ли говоривший, то ли  один
из бомбардировщиков.
   - Вернись на свою волну, - приказал ему Семенов.
   Янек с неохотой снова настроил приемник на волну бригады; на ней  опять
ничего, кроме треска, шума и попискивания,  не  услышал.  Шарик  заворчал,
повертел головой и, уткнувшись лбом в колени Янека, часто задышал, высунув
язык, похожий на ломтик ветчины. Тяжело было смотреть на него, потому  что
от этого еще больше начинала  мучить  жажда.  Семенов  приказал  экономить
воду, но ведь Шарик этого не знал, и объяснить ему было нелегко.
   - "Береза-пять". "Береза-пяты". Я - "Ока". Я - "Ока"... - Голос  Лидки,
дежурившей у бригадной радиостанции, был приглушен  расстоянием.  Она  еще
раз повторила: - Я - "Ока", прием, прием. - И снова наступила тишина.
   С того времени, как Лидка вернула Янеку рукавицы, он видел ее несколько
раз издалека и неизменно в сопровождении офицеров из штаба  или  хорунжего
Зенека, но ни разу с ней не разговаривал. Сейчас у него уже и в помине  не
было рукавиц, которые она носила, потому что он отдал их вместе с  другими
ненужными вещами старшине штабной роты. Позывные "Береза-пять"  относились
не к ним, но Янек воспринял их как предупреждение. Он протер глаза тыльной
стороной ладони, смахнул со лба капли пота, поудобнее уселся на сиденье.
   Тишина в эфире длилась еще несколько минут, затем снова послышался писк
и треск. Отозвался мужской голос, но слов нельзя  было  разобрать.  Кто-то
кого-то вызывал. Янек слегка повернул ручку и услышал:
   - Я - "Береза-один", внимание...
   - Слышу, "Береза-три"... "Береза-два" слышит.
   - Я -  "Береза-один",  от  левого  вперед...  Левый,  быстрей...  Перед
тобой...
   - Вижу... Готов.
   - Механик, спокойнее... Огонь! Готов.
   - "Береза-два", попал.
   - Притормози, заряжай подкалиберным.
   - Два горят.
   - Третий готов.
   - Попадание в гусеницу, горят баки!
   - С машины.
   - Заряжай, заряжай... О черт!
   - Я - "Ока", я - "Ока". "Береза-пять", слышишь...
   Голоса стихли, ушли куда-то дальше, и вдруг отчетливо прозвучало:
   - Огурцы на грядке, у края леса, вправо пять от трубы...
   Кто-то застучал по броне и крикнул:
   - Ребята, воды хотите?
   Над люком показалось лицо Черноусова. Обеими руками он протянул  каску,
до краев наполненную водой.
   Василий поблагодарил старшину и взял у него каску.  Передавая  ее  друг
другу, все по очереди пили по пяти глотков, а другие считали - чтобы  было
по справедливости. Вода была теплая, с болотным привкусом,  который  долго
потом оставался  во  рту.  Остатки  воды  отдали  Шарику,  который  быстро
выхлебал ее, ворча от удовольствия.
   - Василий, ты слышал?
   - Слышал. "Береза" - это третья рота.
   - Они бой вели. Что с ними стало?
   - Неизвестно, но, думаю, жарко было.
   - У нас тишина. Может, там мы были бы нужней.
   - Может быть.
   Как бы в ответ на это замечание о тишине они услышали звук, похожий  на
скрежет огромных старых часов, с заржавевшими колесиками и  пружинами,  не
заводимых много лет. Елень, сидевший на ящиках  со  снарядами,  вскочил  и
быстро захлопнул все люки. И вовремя: в следующее мгновение один за другим
загремели взрывы.
   - Это химический миномет, небельверфер по-ихнему, - пояснил Густлик.  -
Знаю я этого черта, разглядывал его  поблизости.  У  него  шесть  стволов.
Вместе соединены. А как начнет лупить, так уж лупит вовсю.
   Залп, ударивший впереди, был только сигналом. Теперь немецкие  минометы
начали лаять, как собаки в деревне на проезжающую  по  улице  машину.  Они
лаяли то слева, то справа, будто распаляя друг друга, а огонь  их,  видимо
корректируемый наблюдателем, искал окопы в лесу и неуклонно приближался.
   Осколки, сначала редкие, теперь часто клевали по  броне,  стукались  со
звоном и отлетали, гудя, как шмели.
   Запахло землей и пылью. Вдруг весь танк встряхнуло. В уши ударила волна
грохота.
   - А вот и нам попало, - нарушил молчание Саакашвили и добавил  одну  из
немногих выученных им польских фраз: - Нех их холера...
   - Ничего, - спокойно произнес Василий.  -  Это  не  самое  страшное.  У
нашего коня крепкая шкура.
   - Я выйду посмотрю, -  забеспокоился  механик.  -  Кажется,  по  жалюзи
мотора ударило.
   - У тебя они закрыты?
   - Да.
   - Тогда подожди, пока не кончат.
   - Добрый конь, - повторил Янек. - Надо бы наш танк как-нибудь назвать.
   - Может, Гнедым? - предложил Елень. - У моего старика  был  Гнедой,  не
крупный, но добрый, выносливый...
   - Ну нет... Гнедой к танку не подходит, - запротестовал Кос.
   -  У  Александра  Македонского  коня  звали  Буцефал,  -   улыбнувшись,
заговорил Василий, - а у рыцаря Роланда во  время  битвы  в  Ронсевальском
ущелье был Вейлантиф, быстрый аргамак...
   - Вот и нам  надо  назвать  наш  танк  как-нибудь  возвышенно  или  как
человека.
   - Уж ты бы точно назвал его или Лидкой или Марусей, - съязвил Елень.
   - Тише, - перебил его Василий. - Хватит разговаривать, послушайте.
   Мины рвались реже  и  намного  левее.  В  паузах  между  разрывами  все
услышали негромкий рокот.
   - Это не танк, - с уверенностью заявил Елень.
   - Погоди, опять ничего не слышно, - остановил его Василий. - Может, это
только нам показалось.
   С правого борта, со стороны леса, кто-то застучал по броне.
   - Ну, чего надо? - заорал Елень. - Не лезьте хоть, когда мины рвутся.
   - Откройте! - раздался знакомый мелодичный баритон.
   - Вот так-так! - только и мог произнести растерявшийся Елень, но тут же
поспешно бросился открывать люк. - Пан генерал шел под такой пальбой...
   Командир бригады стоял на броне со своей неразлучной трубкой в  руке  и
улыбался.
   - Ничего страшного, в меня не попадет. Я хотел бы с  вами  потолковать,
но я не один. Может, залезем в танк?  Разместите  еще  двоих?  Толстого  и
худого.
   Генерал, несмотря на свою полноту, ловко забрался внутрь башни,  а  вот
второму, щуплому крестьянину в пиджаке, пришлось  помочь,  потому  что  он
повис в люке и никак не мог нащупать ногами опору.
   - Хвала господу,  -  приветствовал  он  танкистов,  не  видя  их  из-за
темноты, царившей в танке.
   - Во веки веков, - вежливо ответил Густлик, включая освещение.
   Теперь они увидели, что голова крестьянина тронута сединой и он, видно,
не брился несколько дней. Седеющая щетина торчала на подбородке и на худой
жилистой шее.
   - Ой, тесно как тут у вас, - удивился он.
   - В тесноте, да не  в  обиде.  Воевать  с  нами  собираетесь?  -  Елень
покровительственно похлопал его по плечу.
   - Ой, осторожно, пан, помаленьку -  взмолился  крестьянин.  Затем  стал
рассказывать. - Когда русские пришли к нам в избу  и  сказали,  что  будут
отходить, мы с женой как раз  хлеб  пекли.  Жалко  было  оставлять,  и  мы
подождали, пока допечется, а потом,  как  немец  начал  бить,  мы  горячие
буханки в мешок покидали, моя старуха взяла корову за веревку  -  и  давай
бог ноги. Со страху ничего не соображал. А когда попали мы к нашим, я пана
генерала встретил, и пан генерал приказал посадить на грузовик, который за
снарядами ехал, мою старуху с коровой и отвезти за Вислу,  я  ей  мешок  с
хлебом отдал. Еще сейчас чую, как спина от горячих буханок горит.  Мне  ее
одна солдатка жиром смазала. Я бы тоже поехал  за  Вислу,  но,  раз  нужно
помочь, я с радостью.
   Генерал, не перебивая крестьянина, раскрыл планшетку, положил  ее  так,
чтобы свет падал на карту, и сказал:
   - Хочу вас ввести в курс дела. Вот посмотрите.
   Танкисты и крестьянин склонились над картой, следя  за  кончиком  остро
очиненного карандаша генерала.
   - Немцы любой ценой хотят ликвидировать этот плацдарм. Они  перебросили
новые силы из-под  Варшавы.  Вчера  в  полдень  танковая  дивизия  "Герман
Геринг" прорвала фронт. Вот здесь, в этом месте.  Гитлеровцы  ворвались  в
лес, вбили  клин  между  двумя  советскими  дивизиями,  захватили  деревню
Студзянки, фольварк и кирпичный завод...
   - Я сам из фольварка, мы там хлеб пекли, - вставил слово крестьянин.
   -  Затем  ночью  немцы  произвели  перегруппировку  и  нанесли  удар  в
восточном направлении, через лес, - продолжал  генерал,  -  но  напоролись
прямо на ваши засады и на танки первой роты. Вы их задержали, сами  знаете
об этом не хуже меня. С рассветом фашисты двинулись вдоль  речки  Радомки,
захватили Ходкув, но наша вторая рота  отбросила  их.  После  полудня  они
двинулись от Студзянок в северном направлении. Третья рота атаковала их во
фланг.
   - Мы слышали, - оживился Кос. - По радио слышали.
   - Они двинулись без разведки, без пехоты, у  них  не  было  времени  на
подготовку. На войне не всегда  так,  как  в  уставе,  Тараймовича  убили,
Гаевского, Дацкевича, Гуславского... Я даже не обо  всех  еще  знаю.  Наши
понесли большие потери, но "Геринга" все-таки остановили. Завтра утром  на
том берегу уже будет второй полк, и мы сможем атаковать.
   Шарик, который уже давно лазил вокруг, наконец пробрался между Еленем и
Косом и высунул морду над картой. Одно ухо опустил, другое  насторожил  и,
глядя в лицо генералу, внимательно слушал.
   - Я хотел сначала обрисовать вам общую  обстановку.  Но  для  вас  есть
особое дело. Посмотрите вот сюда. - Генерал показал на карте  обозначенный
красным карандашом кружок на юге за линией немецкого  фронта.  Отовсюду  в
сторону этого кружочка были направлены острые темно-синие стрелки. - Здесь
дерется окруженный батальон гвардии капитана Баранова. Они бьются уже  два
дня, так как получили приказ не отступать ни на шаг. Теперь, когда они уже
выполнили задание, нужно помочь им прорваться к своим. Еще слышно, как они
ведут бой, но у них уже мало боеприпасов,  связь  с  ними  прервана.  Если
останутся там, все погибнут. Надо помочь. Как вы думаете?
   Генерал внимательно посмотрел на  лица  танкистов,  переводя  взгляд  с
одного на другое. От маленькой электрической лампочки сверху падали тонкие
длинные полоски теней. Янек молча кивнул, а Елень сказал:
   - Так точно.
   Саакашвили почесал голову и произнес одно слово:
   - Ясно.
   - Надо к ним пробиться, - предложил Семенов.
   -  Есть  план,  -  продолжал  командир  бригады.  -  Два  танка  взвода
управления обозначат атаку вот на этой  просеке,  поднимут  шум,  отвлекут
огонь на себя. В это время вы без десанта двинетесь через лес. Немцы воюют
по картам, а мы на своей земле знаем больше дорог, чем можно обозначить на
карте... Теперь вам слово, пан Черешняк, только не спешите.
   Крестьянин потер щетинистую щеку.
   - Значит, так. Идти надо по тропинке возле трех молодых  буков,  что  у
просеки стоят, а там сразу орешник начинается. Пойдешь прямо - будет  одна
полянка, потом  другая,  третья,  но  третья  с  болотом,  ее  слева  надо
обходить, и сразу взгорок небольшой, на нем ежевики много. За взгорком лес
уже кончается, а только кустики такие, песок, можжевельник.  Оттуда  видно
сосновый бор, тот, что Эвинувом называют, и  три  халупы  стоят  в  ряд  у
дороги. Это там...
   - Повторите еще раз, - попросил генерал.
   Крестьянин повторил.
   - Здорово вы этот лес знаете, - похвалил  Елень.  -  Лесником,  наверно
были?
   - Нет, я сам из Студзянок. А лес знаю, потому что мы всегда в  пущу  за
дровами ходим. Пан граф, стало быть, пан Замойский Станислав, царствие ему
небесное, уже семнадцать годов будет, как на  аэроплане  разбился...  Так,
значит, пан граф не дозволял, а мы в лес  за  дровами  все  равно  ходили.
Только мы не просеками, а тропкой возле трех буков да прямо через орешник,
чтоб лесничему, значит, на глаза не попадаться...
   - Поручник Семенов, сейчас на моих часах семнадцать двадцать семь.
   - Так  точно,  семнадцать  двадцать  семь.  -  Василий  поднес  руку  к
лампочке, перевел чуть-чуть минутную стрелку на своих часах.
   -  Сюда  подойдет  наш  взвод  противотанковых  ружей,   чтобы   помочь
гвардейцам, а  вы  быстро  отъедете  за  высотку  и  дальше  на  край  сто
двенадцатой лесной  делянки.  Там  на  поляне  вашу  машину  заправят,  вы
пополните свои боеприпасы и направитесь к трем букам, о которых только что
слышали.  Те  два  танка  начнут  без  десяти  семь.  Огонь  оба   откроют
одновременно, а вы подождете, пока эта каша как следует  не  заварится,  и
после сразу вперед! Придется вам поспешить, чтобы засветло выйти  к  цели,
иначе если не немцы, то окруженные гвардейцы вас в темноте подобьют. Мы не
можем предупредить капитана Баранова.
   - Так, стало быть, если опоздаем, то подобьют?  -  со  страхом  спросил
крестьянин.
   - Да, пан Черешняк.
   - Своих не распознают?
   - Немцы, когда русский танк захватывают, тоже на нем воюют, -  объяснил
Елень.
   В этот момент они услышали, что снаружи кто-то взобрался на броню.
   - Танкисты! - раздался  голос  Черноусова.  Ему  открыли  люк.  -  Ваши
противотанковые ружья подоспели, и как  раз  впереди  нас  немцы  подожгли
что-то, дымит на всю просеку. Это вам на руку, не  теряйте  времени,  пока
ничего не видно. Спасибо, что помогли. До свиданья.
   Все по очереди пожали  ему  руку.  Последним  попрощался  со  старшиной
генерал. Черноусой спрыгнул на землю, остановился  на  бруствере  окопа  и
приложил руку к каске, отдавая  честь.  И  только  когда  зарокотал  мотор
танка, он опустил руку и, как всегда, пригладил усы.
   Двинулись задним ходом, внимательно наблюдая через прицелы и перископы.
Отходили медленно, готовые каждую минуту открыть  огонь.  И  только  когда
высотка укрыла их от наблюдения  со  стороны  противника,  развернулись  и
пошли быстрее, уже по просеке. За ними ехал генеральский виллис с  шофером
и двумя автоматчиками, задевая серебристой антенной радиостанции за низкие
ветки деревьев.
   Вскоре свернули влево  к  полянке,  где  увидели  танк,  заправлявшийся
горючим, и грузовик  с  боеприпасами.  Командир  стоявшего  под  заправкой
танка, худощавый хорунжий Зенек, махал  им  рукой,  показывая,  где  нужно
остановиться.
   Янек с неприязнью посмотрел на него. Он не забыл, что хорунжий когда-то
не хотел взять его в бригаду, а кроме того, вокруг Лидки крутился, масло и
печенье ей носил из дополнительного офицерского пайка, который  в  экипаже
Семенова делился поровну  между  всеми.  Да  и  придирчив  слишком  был  в
мелочах, требовал, чтобы ему честь отдавали, докладывали по всей форме,  а
это среди танкистов считалось уместным только в торжественных случаях,  но
не каждый день.
   Машина остановилась, и Семенов первым спрыгнул на землю.
   - Чего он хочет? - буркнул Кос, обращаясь к  Григорию  и  показывая  на
хорунжего Зенека, который подошел в это время к Семенову, стал  по  стойке
"смирно" и отдал честь поручнику.
   Чего хотел хорунжий, они не  узнали,  потому  что  нужно  было  немедля
приниматься за дело, а оба офицера разговаривали в полусотне шагов от них.
   - Мне уже все известно, - говорил в  это  время  хорунжий  Семенову.  -
Тяжелое дело тебе предстоит. Удачи вам!
   - Вообще война - штука нелегкая. У  тебя  тоже  ведь  трудное  задание.
Придется огонь на себя отвлекать.
   - Какое может быть сравнение! Мы пошумим, постреляем и вернемся, а  вам
в тыл нужно прорываться, прямо в пасть "тиграм"  и  "пантерам"...  Полчаса
назад мой "механик поймал в лесу курицу, насмерть перепуганную. Я отдал ее
автоматчикам, чтобы ощипали и сварили. Скоро бульон будет  готов.  Слушай,
Василий, у меня к тебе  большая  просьба:  давай  поменяемся.  Я  генералу
скажу, попрошу, чтобы меня послал.
   - Погоди, это почему же?
   - Да так... Понимаешь, ты сюда пришел, чтобы учить нас, а война идет на
нашей земле.
   - Не хотел бы я быть таким инструктором по плаванию, который  ходит  по
берегу и боится замочить ноги, а обучающихся  толкает  на  самую  глубину.
Исключается. Больше не будем об этом говорить. - Последние  слова  Семенов
произнес строго, твердо, но тут же улыбнулся, схватил хорунжего за плечи и
добавил; - Спасибо тебе, Зенек.
   Тем временем экипаж трудился. Елень, как самый сальный, носил  один  за
другим ящики со снарядами для танка и патронами для окруженных гвардейцев.
Григорий подавал их стоящему на броне крестьянину, а тот осторожно опускал
в люк, где Янек принимал груз. Механики из роты  технического  обеспечения
заливали горючее и масло в баки, техник  ходил  вокруг  танка,  осматривал
звенья гусениц и бандажи опорных катков.
   Генерал, заметив возвращающегося к машине Василия, крикнул:
   - Теперь все на месте, поехали, нам уже пора, да  и  пан  Черешняк  уже
замаялся.
   Крестьянин неловко слез на землю,  подошел,  застегивая  свой  потертый
пиджак, и, остановившись в двух шагах перед командиром бригады, повторил:
   - Нам пора, пан генерал. - Однако с места не  двинулся  и  кистью  руки
провел вверх и вниз по заросшей щетиной щеке.
   - Мы уже едем. О чем вы еще там думаете? - спросил генерал.
   - Да я думаю, найдут ли они эти три бука. Ведь нездешние же они.
   - Как-нибудь найдут.
   - Я бы мог сам показать.
   - А спина не болит?
   - Болит! Так ведь все равно, что тут стою, что туда поеду.
   - Может, вы и правы, и было бы не худо...
   - А вы бы, пан генерал, дали бы мне какую-нибудь  бумагу,  чтобы  потом
мае лесу получить. Халупу новую поставить. А то ведь нашу избу сожгли.
   - Бумагу на лес дадим. И землю тоже получите.
   - Русские, что у нас были, тоже так говорили. Только что ж чужую  землю
обещать! Разве ж графиня их послушается?
   - Это не русские, это наше правительство так говорит.  Батраки  получат
землю.
   - Так это правда? В прошлую войну тоже обещали, а не дали.
   - А теперь дадут. Это точно.
   - Может, и правда... Если б мне эту бумагу, я бы до буков провел вас, а
вот дальше...
   Крестьянин задумался, опустил правую руку и теперь  левой  стал  тереть
другую щеку.
   - Что дальше, пан Черешняк?
   - Мне так кажется, что дальше они с пути собьются. Надо бы их проводить
до можжевельника.
   - Там уже немцы.
   - Знаю, что немцы. Но ведь я бы в этой машине ехал. Только вы уж мне за
это еще чего-нибудь...
   Шарик, встретивший знакомых, успел тем  временем  чем-то  поживиться  и
вдоволь налакаться воды из воронки, оставленной  артиллерийским  снарядом.
Увидев, что его экипаж работает, он подбежал к  генералу  и,  обрадованный
тем, что ему можно не сидеть в танке, начал  ласкаться.  Генерал  погладил
его, потом, протянув одному из автоматчиков левую руку с трубкой, сказал:
   - Подержи. Собаки дым не выносят. - И второй рукой стал гладить Шарика,
о чем-то думая. - Что же вам еще пообещать,  скажите.  Ну  что?  Поросенка
или, может, деньги? - продолжал он разговор с крестьянином.
   - Да что я, на ярмарке, что ли? "Деньги или  поросенка!"  -  возмутился
Черешняк. - Винтовку бы дали.
   - А стрелять умеете?
   - А то как же! В первую мировую войну я был  совсем  молодой,  за  царя
Николая воевал. Да я и без этого  сумел  бы.  Мы  здешние,  народ  лесной,
стрелять умеем, хотя кто и в войске не служил.
   - Хорошо. Доедете с ними, а как вернетесь?
   - Обыкновенно, на своих двоих.
   - А немцы?
   - Раз уж меня лесничий ни разу не поймал, то и немцу не удастся. А если
и увидит, так у  меня  же  винтовка  будет.  Немец  страшный,  если  он  с
винтовкой, а пан генерал, к примеру, с одними голыми  руками.  А  если,  к
примеру, у пана генерала тоже винтовка, то немец уже не такой страшный.  В
общем, у меня с фашистами счеты...
   Крестьянин не закончил, потому что вдруг вспомнил, как весной  прошлого
года немцы забрали у них поросенка, и такая его злость взяла, что  уже  не
мог больше выдавить из себя ни одного слова.



13. В ТЫЛ ВРАГА

   - Это те буки?
   - Хорошо, если бы те самые. Только вроде бы рановато  им  быть.  Что-то
быстро доехали.
   - Ну-ка посмотрите,  отец,  -  предложил  Елень,  приоткрывая  люк.  Он
приподн