ород остался позади и  по  обеим
сторонам шоссе начались поля, ветер сдул с людей молчание.
   - Как же это все отстроить? Видел я много сожженных городов, но таких -
ни разу.
   - Смоленск, наверное, не лучше.
   - А Сталинград?
   - Как отстроить? - вмешался солдат, которому жена прислала  самосад.  -
Люди, если все разом за работу возьмутся, то  все  смогут.  Вот  тут  едут
ребята, танкисты. Их неплохо разрисовало, а все же их залатали,  вылечили,
и теперь они опять на фронт едут. Взяли  Прагу  и  Берлин  будут  брать...
Меня, к примеру, ранило в Лодзи. Когда мы ворвались в город, то фрицы  еще
ничего не знали, магазины были открыты. Немцы на нас глаза вытаращили.  Но
один выстрелил с крыши и попал.
   - А меня ранило в Катовице.
   - А меня еще дальше,  под  Костшином.  Там  восьмая  гвардейская  армия
плацдарм отвоевывала за Одером.
   - Оттуда недалеко и до Берлина. Какой он, этот Берлин?
   Молодой белобрысый офицер в фуражке с  голубым  околышем  усмехнулся  и
сказал:
   - Улицы там черные, только на крышах вспышки, а вокруг  клубы  дыма  от
зениток. Падает бомба - сразу яркая вспышка и разливается огненное  пламя.
Остальное своими глазами увидите, все осмотрите...
   - Не хочу я  его  осматривать,  -  повернулся  к  летчику  Григорий.  -
Взглянуть можно, а потом сразу - домой. У нас горы до неба, на  них  белые
шапки из снега, а в долинах тепло и каждый год молодое вино.
   - А ты откуда?
   - Я о-откуда? - смутился Григорий, не зная, то ли выбрать настоящую, то
ли выдуманную версию.
   - Он из-под Сандомира, - выручил Елень товарища.
   - Это под Сандомиром горы до неба, а на вершинах снег лежит?
   - Если снизу посмотреть, кажется, что горы до неба, а зимой на них снег
лежит, - храбро врал Густлик.
   - Смуглый ваш приятель и черный, как грузин.
   - Бывают такие и под Сандомиром.
   Все весело рассмеялись.
   - Собака  тоже  из-под  Сандомира?  -  спросил,  подмигнув,  обладатель
самосада. - Готов биться об заклад, что собака воюет в танковых войсках.
   Саакашвили обрадовался случаю подшутить над собеседником.
   - Читай, что здесь написано, вот здесь, на ошейнике, на бляхе.
   Шарик, видя, что все обратили на него внимание, гордо выпрямился  и  не
со злости, а так, на всякий  случай,  продемонстрировал  белые,  блестящие
клыки.
   - Не буду и читать. Вон у него какие зубы... А потом, польскими буквами
ведь написано...
   - Могу перевести, - радовался Григорий.  -  Здесь  написано:  "Шарик  -
собака танковой бригады".
   - Хо-хо, так к нему надо обращаться "товарищ  рядовой"!  Я  думал,  это
просто собака, а оказывается, солдат.
   - По-одожди, - Саакашвили начал заикаться. - Я  тебе  буду  перечислять
его заслуги, а ты только пальцы загибай. Сразу можешь снять сапоги, потому
что одних рук тебе не хватит.
   Все пассажиры грузовика повернулись в сторону Григория  и  с  интересом
слушали рассказ о том, как Шарик еще совсем маленьким щенком не  испугался
тигра и как он вел себя на фронте и даже  о  том,  как  задушил  курицу  в
госпитале, потому что Саакашвили, если уж начинал говорить, то рассказывал
добросовестно все  до  конца,  не  пропуская  ничего,  а  даже,  напротив,
добавляя такие подробности, которых ни Кос, ни Елень не могли припомнить.
   История "бронетанковой" собаки,  как  стали  ее  называть,  развеселила
всех, и, когда рассказ о  ней  подошел  к  концу,  кто-то  начал  напевать
вполголоса, а потом все вместе, дружным хором запели  модную  в  то  время
песенку: "Не за то медали дали,  что  Варшаву  мы  видали,  а  за  то  нас
наградили, что мы Польшу освободили".
   Песня была длинная, появлялись  все  новые  куплеты,  дважды  повторяли
каждый припев, и Янек,  пользуясь  тем,  что  никто  не  обращает  на  них
внимания, прошептал Марусе на ухо:
   - Не забывай меня.
   - Не забуду никогда.
   - Может, будем где-нибудь недалеко друг от друга, а если даже и далеко,
то все равно встретимся сразу после войны.
   - Не знаю, будет ли это...
   - Обязательно встретимся, - прошептал он. - Будем тогда уже  все  время
вместе: ты, я, Шарик и, может быть, отец.
   Она повернула к нему лицо. Янек дотронулся губами до ее щеки,  покрытой
легким пушком.


   О  многом  могли  бы  рассказать  перекрестки  дорог.  Иногда  на   них
встречаются, но чаще  прощаются,  а  потом  одни  идут  налево,  другие  -
направо, и что будет дальше: переплетутся ли еще когда их судьбы и  далеко
ли до следующей встречи - никто не знает.
   Грузовик довез их до Познани, а потом они пешком пошли за город,  чтобы
ждать на перекрестке следующей Оказии. Там  находился  контрольный  пункт,
где   проверяли   документы   и   определяли   дальнейшие   маршруты   для
возвращающихся на фронт солдат. Они уже знали,  что  именно  здесь  должны
расстаться. Марусина дорога вела прямо на запад, а им надо  было  направо,
севернее.
   Пока что никакого транспорта не было, и  Огонек,  пользуясь  последними
минутами, наломала веток вербы в  придорожной  канаве.  Они  были  покрыты
только  что  распустившимися,  бархатистыми  сережками.  Маруся   подарила
ребятам целый букет, заткнула им ветки за пояс.
   Саакашвили, как всегда склонный к выражению своих чувств вслух, отобрал
несколько веточек, подошел к девушке-регулировщице и, опустившись на  одно
колено посреди разъезженной дороги, объяснил ей, что никогда  в  жизни  не
встречал девушки такой поразительной красоты.
   Елень, еще не уверенный на сто процентов в своей заново сросшейся ноге,
присел на камень и глядел в поле, на котором раньше обычного зацвел в этом
году терновник. Вокруг кустов бродили  небольшой  стайкой  черные  дрозды.
Птицы тихонько посвистывали, перепархивали с места на место, искали корм в
поле, с которого  уже  сошел  снег.  Отличая  коричневатых,  чуть  меньших
размеров самочек от черных самцов, Елень пытался их считать, сам  не  зная
зачем. Может, просто для того, чтобы чем-то занять время, которое отделяло
их от расставания.
   Так бывает,  что  люди,  которые  очень  хотят  быть  вместе,  начинают
проявлять нетерпение на вокзале и желают, чтобы поезд поскорее ушел.
   Маруся и Янек стояли рядом. Сначала  они  пробовали  шутить  по  поводу
черных дроздов, бродивших по полю, и родства, которое  определенно  должно
быть между их названием и фамилией Янека. Но шутки не  получались,  и  они
замолчали.  То  печально  смотрели  друг  другу  в  глаза,  то  переводили
нетерпеливый взгляд на дорогу.
   Наконец подъехал грузовик с длинным кузовом, покрытым брезентом, из-под
которого виднелся серебристый хвост истребителя. Регулировщица  остановила
машину, поговорила с водителем, а потом с  летчиками  в  кожаных  куртках,
которые ехали под брезентом, и наконец махнула Марусе.
   И тут вдруг оказалось, что нужно еще решить  важные  вопросы  и  многое
сказать друг другу. Огонек дала Янеку свое старое письмо, которое носила в
кармане на груди. Все, что написала  в  нем,  уже  было  сказано,  но  она
хотела, чтобы у него было письмо, чтобы он мог прочитать  его,  когда  они
будут уже далеко друг от друга.
   Янек дал ей перстенек, мастерски выпиленный из медного кольца,  которое
он  снял  с  гильзы  артиллерийского  снаряда.  Они  говорили   бессвязно,
перескакивая с пятого на десятое. Шарик  беспокойно  крутился  около  них,
жалобно поскуливая. Летчики теряли терпение.
   - Да поцелуй ты ее наконец, пора в путь.
   Янек последовал  совету,  а  потом  девушка  побежала  к  грузовику  и,
подхваченная за  руки,  влезла  под  брезент.  Машина  тронулась  и  стала
удаляться, набирая скорость.  Оставшиеся  следили  за  ней,  видя  сначала
грустную улыбку Маруси, а потом только ее фигуру и  каштановые  волосы  на
фоне серебристого стабилизатора самолета.
   Когда грузовик исчез за поворотом, Янек пошел вдоль шоссе,  остановился
около вербы, зазеленевшей  первыми  листочками,  и  развернул  письмо.  Он
медленно прочитал его от начала до конца, а потом тихо повторил вслух:
   - "Около полуночи... мы пошли  бы  в  тень  сада,  в  запах  жасминовых
кустов. Там никто бы нас не увидел..."
   Он стоял, подставив лицо весеннему ветру, и чувствовал, как он  приятно
ласкает его горящие щеки.



21. ВОЗВРАЩЕНИЕ

   - Стой, Кос! - крикнул Густлик. - Иди сюда, эта нам подойдет!
   К перекрестку приближалась огромная трофейная машина, тащившая за собой
вагон с окошками по бокам, с весело дымящейся печной трубой. У водителя не
было намерения останавливаться. Он дважды дал  сигнал,  начал  сворачивать
влево, но  девушка-регулировщица  не  уступила  ему  дорогу.  Тогда  шофер
высунулся из кабины и с высоты своего сиденья торжественно объявил:
   - Мы из политотдела фронта!
   - А мы с перекрестка дорог, - пошутила она в ответ. - Документы и  путь
следования!
   Елень подвинулся ближе и заглянул через ее плечо.
   - Ну как? - спросил он тихо. - Уж тут-то мы наверняка поместимся.
   - Я не могу к ним никого сажать, - ответила  она  вполголоса.  -  Может
быть, вы сами сумеете договориться.
   Они обежали вагон сзади и постучали  в  закрытую  дверь,  но  никто  не
ответил. Да, эту крепость нелегко было взять. Правда, можно было бы влезть
и как-нибудь прицепиться на металлических  ступеньках,  но  это  не  езда.
Втроем они бы еще решились, но что делать с собакой?
   Шарик внимательно осмотрел машину, покрутил носом -  что-то  его  очень
заинтересовало. Он присел перед дверью вагончика на задние лапы,  заскулил
и тявкнул. Изнутри ему ответило тоже тявканье. Шарик начал лаять, и собака
в машине заволновалась еще сильнее.
   Наконец дверь слегка приоткрылась, и они  с  удивлением  увидели  худую
даму, одетую, как на бал, в серебряное платье. Все трое так и замерли,  не
в состоянии вымолвить ни одного слова. К ногам дамы прижался белый пудель,
выставив любопытную мордочку. Увидев Шарика, он заскулил, завилял хвостом,
явно обрадовался.
   Овчарка, очевидно, поняла это как приглашение и одним прыжком оказалась
внутри  вагончика.  Дама  отскочила  в  сторону  и,  подняв  руки   вверх,
закричала:
   - На помощь! Заберите этого разбойника, он загрызет мою Крошку!
   Повторять это танкистам два раза было не нужно. Они дружно бросились на
помощь. Григорий подсадил Густлика, Густлик подал руку Григорию.  Грузовик
уже тронулся с места; Янек пробежал несколько шагов  и  с  помощью  друзей
тоже вскочил в вагончик, придерживая деревянную кобуру висевшего  на  боку
маузера.
   Со спасением Крошки затруднений не было, потому что Шарик  и  не  думал
угрожать ей. Танкисты, чтобы не впускать холод внутрь, прикрыли  за  собой
дверь, вежливо козырнули даме в серебряном платье и скромно сели у порога.
   - А все-таки мы едем, - вполголоса пробормотал Елень.
   - Вылезайте! - услышали они у себя над головой мощный  бас.  -  Как  ее
стыдно силой врываться в чужой дом!
   Они встали и с уважением взглянули на  высокого  мужчину  атлетического
сложения,  одетого  в   полосатую   трикотажную   рубашку,   под   которой
вырисовывались подрагивающие бугры мышц.
   - Плютоновый Елень докладывает о прибытии трех  польских  танкистов!  -
Густлик вежливо козырнул и склонил голову.
   Григорий вытащил у Янека из-за пояса две оставшиеся там ветки  вербы  с
сережками и с любезной улыбкой преподнес их хозяйке белой Крошки.
   Расчет был верный. Женщина  улыбнулась  (какая  женщина  не  улыбнется,
принимая цветы?) и обратилась к своей любимице:
   - Крошка, как можно? Это чужая собака.
   Обрадованная Крошка танцевала вокруг Шарика то на четырех, то  на  двух
лапах, тянула его за уши, приглашая  поиграть,  а  он  с  довольно  глупым
выражением на морде водил за ней глазами.
   Мужчина в трикотажной рубашке грозно нахмурил брови и хотел еще  что-то
сказать, но ему помешал сидевший под потолком на жестяном кольце  попугай,
который начал орать:
   - На штуррм! На штуррм!
   Из глубины вагончика, цепляясь за разные предметы, появилась обезьянка,
одетая в красную куртку, и вскочила Еленю на  плечо.  Тот  не  успел  даже
раскрыть рот от удивления, как она схватила его шапку и убежала.
   - Ой, - простонал Густлик, - вот так зверинец, может быть, у них и слон
есть?
   - Будете вылезать? - настойчиво спросил атлет.
   - Мы бы вылезли, пан директор, - ответил Григорий,  -  но  теперь,  без
шапки, никак нельзя...
   - Оставь их, Иван, пусть уж едут, - с улыбкой сказала дама.
   - Мягкое у тебя сердце, Наташа. Если мы  на  каждом  перекрестке  будем
брать пассажиров... - По тону мужчины можно было догадаться, что бурчит он
уже только для приличия. - Куда вы едете?
   - Под Кол обжег, - хором ответили танкисты.
   - Мы тоже.
   - Я очень извиняюсь за любопытство, - не  выдержал  Саакашвили,  -  но,
если можно, мы бы очень хотели знать...
   - Пожалуйста, это не  военная  тайна,  -  рассмеялся  силач.  -  Просто
фронтовой цирк. Ну, раз уж Наташа разрешила вам ехать,  так  не  стойте  у
дверей. Располагайтесь как следует...
   Они прошли коридорчиком внутрь вагончика,  в  помещение  побольше,  где
было два окошка, по одному с каждой стороны. Дальше была еще  одна  дверь,
ведущая за перегородку.
   - Здесь салон, а там наша спальня. Все это великолепие  мы  оборудовали
собственными руками в трофейной машине.
   Из  дальнейшего  разговора  выяснилось,  что  Иван  -  гимнаст-атлет  и
жонглер,  а  Наташа  выступает  с  дрессированным  пуделем  Крошкой  и   с
обезьянкой, которую зовут Буки. Танкисты рассказали о себе, потом угостили
новых знакомых чаем.
   Часто бывает, что люди, вначале настроенные  недоброжелательно  друг  к
другу, обменяются несколькими  словами  и  начинают  чувствовать  взаимную
симпатию.
   Елень предложил поединок, и теперь они с Иваном мерялись силой рук, кто
чью руку положит. Хотя Густлик защищался долго, он  все  же  проиграл,  но
Иван его успокоил, сказав, что  держался  он  великолепно  и  если  бы  не
госпиталь, то кто знает...
   Оказалось, что  Наташа  вместе  со  своими  зверями  еще  перед  войной
выступала в Тбилиси, и теперь они с Григорием предавались воспоминаниям  о
красотах Грузии. Саакашвили, конечно, забыл, что он сын трубочиста из  под
Сандомира.
   Обезьянка Буки в шапке Еленя, которая поминутно падала у нее с  головы,
вначале немного косившаяся на танкистов, ела вареные  картофелины,  очищая
их, как банан. Потом она обратила внимание на Янека, уселась на его плече,
стала ему что-то  рассказывать  и  наконец  уснула,  прикрытая  полой  его
шинели.
   Но несомненно, самая явная симпатия установилась у  Крошки  с  Шариком,
который уже не обращал внимания даже на приказы своего  хозяина  и  только
следил зачарованными глазами за белоснежной Крошкой да  время  от  времени
глубоко вздыхал.
   Грузовик мчался по ровному шоссе, замедляя ход при въезде на мост  и  в
многолюдных местечках. За окнами мелькали все новые дорожные указатели,  и
наконец Янек, выглянув, прочитал на одном из них надпись  по-польски:  "До
Вежхова - 5 км". Сразу после этого они  въехали  в  лес.  Близился  вечер,
внутри вагончика стало темнее.
   Вдруг раздался  грохот,  как  будто  совсем  рядом  разорвался  снаряд.
Накренившийся  вагончик  съехал  на  правую  сторону,  громко   взвизгнули
тормоза. Испуганная обезьянка запищала,  обе  собаки  залаяли,  а  попугай
закричал: "На штуррм! На штуррм!"
   Все побежали к двери и выскочили на шоссе. Водитель уже стоял на дороге
и, разводя руками, показывал на сплющенную покрышку:
   - Должно быть, на осколок наехали.
   Машина остановилась на обочине прямо перед поворотом, поднимавшимся  на
пригорок. По обеим сторонам дороги тянулся темнеющий вечерний лес. Немного
впереди, над кюветом, расставив гусеницы по  обеим  его  сторонам,  чернел
подбитый танк. Они подошли ближе, оглядели его. Елень  показал  на  черную
тень орла, образовавшуюся на месте  сгоревшей  краски.  С  другой  стороны
башни они нашли номер.
   - Не помните чей? - спросил Кос.
   Они не помнили. Григорий обошел вокруг танка и, вернувшись, заявил:
   - Ясно одно: это не наш "Рыжий", потому что у нашего теперь заплата  на
лобовой броне. Помните, что писал Василий?
   Они  вернулись  к  вагончику,  где  возился  шофер,  напрасно   пытаясь
приладить слишком короткий домкрат.
   - Попробуем? - обратился Иван к Еленю.
   - Можно попробовать.
   Густлик принес шинель, накинул ее на плечи, чтобы не так давило,  потом
они оба подлезли под машину, уперлись ногами в землю и приподняли борт.
   Теперь дело пошло быстрее. Янек и Григорий подкатили  запасное  колесо,
быстро сменили его. Водитель начал затягивать  гайки  огромным  ключом,  а
Саакашвили помогал ему.
   Они уже заканчивали, когда  Шарик,  резвившийся  вместе  с  Крошкой  на
опушке леса, вдруг остановился, коротко пролаял  и  чуткой  рысью  овчарки
побежал вперед.
   - Что такое?
   - Кого-то учуял, - ответил Кос и быстро бросился следом за собакой.
   Они видели, как он добежал до  поворота,  перепрыгнул  через  кювет  и,
прячась за кустами, выглянул из-за пригорка. Потом присел и,  одной  рукой
отстегивая кобуру маузера, другой замахал им.
   - У вас есть оружие? - спросил Иван.
   - Нет, мы прямо из госпиталя.
   - У нас найдется.
   Наташа быстро вскочила в вагончик, подала им один автомат и  следом  за
мужчинами, на ходу  снимая  свой  автомат  с  предохранителя,  побежала  к
пригорку. У нее не было времени переодеться. Из-под солдатской шинели  был
виден подол серебряного платья, мешавшего ей бежать.
   Добежав до того места, где присел  на  коленях  Янек,  они  увидели  на
противоположном   покатом   склоне   человек    пятнадцать    гитлеровцев,
перебегавших из леса на другую сторону дороги.  Командовал  ими  офицер  с
ручным пулеметом.
   - Кто умеет по-немецки? - шепотом спросил Иван,
   Елень кивнул головой и закричал:
   - Хальт! Хенде хох!
   Офицер вздрогнул, крикнул  что-то  и  с  полуоборота,  не  целясь,  дал
длинную очередь туда, откуда донесся голос.
   Янек, прикрепив кобуру к маузеру, поймал на  мушку  офицера,  не  спеша
нажал на спуск, и гитлеровец упал на дно кювета, нырнув головой в воду.
   Остальные фашисты залегли, прижались к земле,  но  огня  не  открывали.
Некоторое время  стояла  тишина,  затем  Иван  своим  мощным  басом  начал
отдавать приказания, как будто он командовал ротой.
   - Первый взвод - цепью влево  от  шоссе,  третий  -  вправо,  выдвинуть
пулеметы.
   Из кювета встал солдат с поднятыми над головой  руками  и  высоким,  до
смехотворности серьезным голосом крикнул:
   - Гитлер капут!
   Наташа подняла автомат и дала короткую очередь вверх. И  как  будто  по
команде слева и справа начали выходить на шоссе  гитлеровцы,  они  бросали
оружие на мокрый асфальт и сами строились в две шеренги.  Шарик  и  Крошка
сновали по кустам и лаем подгоняли медливших.
   Собралось около двадцати пленных, и через две минуты по шоссе двинулась
странная колонна: впереди шли взятые в плен, их стерегли бежавшие по обеим
сторонам собаки; за ними медленно ехала  огромная  машина,  на  ступеньках
которой стояли Саакашвили и Елень; Янек сидел в кабине водителя, а  ручной
пулемет, взятый у убитого офицера, был установлен на капоте.
   Ребята  чувствовали  себя  не  очень  уютно,  ведь  в  лесу  они  могли
наткнуться на другие, менее  покладистые  группы  гитлеровцев,  но  вскоре
благополучно добрались до городка и передали пленных коменданту.
   Некоторое время они ждали Ивана, который выполнял формальности и от  их
имени писал рапорт. Атлет вернулся и принес  две  бумаги  с  распиской  за
сданных немцев. Одна была выдана "личному  составу  фронтового  цирка",  а
другая - "польским танкистам".
   - Пригодится, когда вернетесь в свою бригаду. Пусть  знают,  что  вы  в
дороге времени зря не теряли.
   Было уже темно, когда они въехали на сожженные улицы  Колобжега.  Город
был взят недавно, и в воздухе еще стоял густой запах  гари.  На  маленькой
площади они тепло распрощались, обменялись адресами. Крошка жалобно выла в
глубине вагончика, Шарик лаял, и его приш