на своем ремне. Потом ловко скользнул в пролом и с концом шнура
сзади, с лямками мешка на  плечах  пополз,  таща  за  собой  продолговатый
мешок.  Канал  Пыл  прямоугольный,  достаточно  высокий,   но   узкий,   и
передвижение в нем требовало  большой  ловкости  и  силы.  Мешали  кабели,
уложенные на крюках, вбитых в стену.
   Саакашвили, стоявший у танка, видел, как сапер исчез в бетонной  стене.
Он хотел подойти и вблизи посмотреть, как сапер там справляется.
   Но Янек, открывая замок орудия и наклоняя голову, крикнул  ему  изнутри
танка:
   - Посвети-ка!
   Фонарик в руках Григория задвигался, и спираль  нарезки  внутри  ствола
слегка закружилась. На стенках ни единого следа грязи. Кос хлопнул  замком
и сказал:
   - Готово. Если надо, можем начинать.
   - Время еще есть.  -  Саакашвили  посмотрел  на  часы,  светившиеся  на
приборной доске. - Мы с Томашем ослабим гусеницы, а то на этих шпалах...
   - Хорошо. Я сейчас вернусь.
   Янек  побежал  к  выбоине  в  стене.  Посмотрел,  как  в   равномерном,
неторопливом темпе разматывается шнур лежащего на земле мотка  и  вползает
внутрь. Но вдруг движение прекратилось. Кос с минуту ждал, потом  заглянул
в глубь канала,  но  там  был  виден  только  неясный  и  далекий  отблеск
желтоватого света.
   - Застрял, что ли? - шепотом спросил он сам себя.
   Янек скользнул в отверстие и, убедившись, что по каналу  можно  ползти,
вернулся обратно, обеспокоенный еще  больше.  Может  быть,  провода  перед
станцией выходят наружу или немцы устроили засаду...
   Нет, засады не было, просто Павлов  добрался  до  места,  где  снаружи,
через проделанное в  бетоне  отверстие,  входил  новый  толстый  кабель  в
металлической оболочке. Подвешенный посредине, он так суживал пространство
канала, что не могло быть и речи о том, чтобы протиснуться здесь человеку.
Павлов попробовал сбросить его с крюков, но тут же  оставил  эту  попытку:
нужно было ножницами для проволоки перерезать крепления и на каждые десять
метров дороги тратить самое меньшее четверть часа. Работая в таком  темпе,
он мог закончить дело не к полуночи, а только к полудню.
   Насвистывая песню о Днепре, сапер  на  несколько  мгновений  задумался.
Потом, изгибаясь как акробат, начал менять положение  тела,  поворачиваясь
головой в противоположную сторону, чтобы удобнее было возвращаться.
   Тем временем к Косу, стоявшему у отверстия, быстрыми крадущимися шагами
подошел Густлик.
   - Немцы идут сюда? - с беспокойством спросил Янек.
   - Нет, - ответил тот  шепотом,  -  но  за  стеной  кто-то  скребется  и
свистит.
   Поглощенный рассматриванием туннеля, Кос машинально ответил:
   - Поручник.
   - Кто? - спросил силезец, тараща глаза и вытирая пот со лба.
   - Павлов... Прости. - Кос положил ему  руку  на  плечо.  -  Похож  этот
сапер, и, может быть, не только лицом.
   Они услышали шелест и тяжелое дыхание усталого человека. А через минуту
выполз и сам капитан. Не говоря ни слова, сел, устало прислонившись спиной
к бетонной стене.
   - Первая порция уложена? - спросил Кос.
   Вместо  ответа  офицер  потянул  за  лямки,  и  в  отверстии  показался
продолговатый брезентовый мешок с тротилом.
   - Нет прохода, - догадался Густлик.
   Павлов кивнул головой, вытер лицо рукавом.
   - Экипаж! - позвал Янек.
   Танкисты сразу же подбежали, и Саакашвили доложил:
   - Подводный корабль "Рыжий" готов к наземным действиям.
   - Подземным, - хмуро поправил Густлик.
   - Ты станешь на часах, - приказал Кос Черешняку, - в том месте...
   -  Знаю.  У  железнодорожной  стрелки,  где  эти  ямы  в  две   стороны
расходятся, где мы с плютоновым ходили.
   Черешняк взял у грузина две запасные обоймы, заткнул  их  за  голенище,
где у него уже лежали две его собственные, и двинулся в темноту.
   Ему было немного жаль, что его отсылают часовым именно в  такое  время,
но ведь кто-то должен охранять. Может быть, это даже хорошо,  что  выбрали
именно его, потому что на лице сержанта Коса он прочитал недоброе.  Что-то
не получилось, они будут советоваться, а он мало чем может им пригодиться.
В поле - другое дело, а здесь, в этих огромных подвалах, которые люди, как
кроты, вырыли под землей, ему  было  не  по  себе.  Подумать  только,  над
головой понастроены дома и все это может обвалиться...
   Став на  часах  около  железнодорожной  стрелки,  он  быстро  заскучал.
Позевывая, начал считать пуговицы на своем мундире и овальные отверстия на
стволе. Принялся даже ковыряться в рельсах и наконец,  достав  из  кармана
французский ключ, отвинтил довольно большую гайку, взвесил ее  на  руке  и
спрятал - на глаз вроде бы в самый раз для телеги.
   Того и гляди война кончится и можно  будет  вернуться  к  работе.  Отец
хорошо все придумал, потому что уж если надо  воевать,  то  лучше  воевать
вместе с такими умными и хорошими людьми, как сержант Кос, как  Густлик  и
Григорий. Таким и свое отдать не жалко. А  еще  лучше,  если  бы  попалась
какая-нибудь хорошая вещь из военной добычи,  а  для  хозяйства  ненужная.
Приятно своему экипажу услужить, в таком деле  стоит  и  крюк  сделать,  а
может быть, и головой рискнуть...
   Перед Томашем был разъезд и два туннеля. В  одном,  дугой  изгибавшемся
влево,  вдали  виднелось  тусклое   пятно   света,   временами   удавалось
рассмотреть силуэт человека, прохаживающегося  по  путям.  Доносился  шум,
похожий на гудение  потревоженного  улья.  Время  от  времени  можно  было
услышать приглушенный грохот - эхо разрывов на  поверхности  земли  -  или
более близкий, более резкий треск очереди из автомата.
   Туннель, шедший прямо, был погружен во мрак, но  вдруг  в  нем  блеснул
свет, заколыхался ручной  фонарик.  Черешняк  быстро  припал  к  земле  и,
готовый к  выстрелу,  под  прикрытием  железнодорожной  стрелки  застыл  с
автоматом.
   Свет приближался, Черешняк уже слышал скрип нескольких пар  сапог.  Еще
мгновение - и  он  увидел  группу  из  шести  немцев,  которые  шагали  за
унтер-офицером, согнувшись под тяжестью набитых до отказа вещмешков. Дойдя
до развилки, они повернули в сторону станции. Томаш  в  колышущемся  свете
фонаря ясно рассмотрел, что они  несут  продукты:  под  мышкой  у  солдата
коричневели буханки хлеба, из надорванного вещмешка высовывалась  колбаса,
виднелись банки консервов. Сквозь идущий от железнодорожного полотна смрад
масел и металла запахло даже чем-то копченым - рыбой или мясом.
   Когда группа отошла на порядочное расстояние, Черешняк поднялся. Он был
рад, что ему не пришлось стрелять в людей, несущих  провизию.  К  тому  же
это, наверное, обернется к лучшему, потому что ведь надо, чтобы до поры до
времени никто не знал, что сюда  забрался  кто-то  посторонний.  Некоторое
время он спокойно стоял на своем посту, но мысль о том,  где  немцы  взяли
столько добра, не давала ему покоя. Он все чаще сглатывал слюну, кадык так
и ходил вверх и вниз.
   Томаш вынул из кармана завернутый в платок  сухарь,  отгрыз  кусочек  и
начал медленно-медленно жевать, чтобы растянуть подольше. Однако затем  он
спрятал сухарь и  мягким,  кошачьим  шагом  направился  в  глубь  туннеля,
ведущего прямо вперед.
   Ему даже не пришлось идти далеко. Метрах  в  ста  от  разъезда  туннель
преграждали полотнища какой-то толстой материи, подвешенной у  потолка,  а
за ними, как перед рассветом, сгущалась темнота. Еще с десяток шагов  -  и
он увидел в левой стене массивную стальную дверь, слегка  приоткрытую.  За
дверью  чернела  толстая  решетка.  Из-за,  решетки  сочился  мутный  свет
электрических лампочек, едва накаленных истощенными аккумуляторами.
   Однако этого света оказалось достаточно, чтобы рассмотреть  часового  -
сутулого солдата с винтовкой со  штыком,  который  ритмично  прохаживался:
двадцать шагов в одну сторону, двадцать - в другую.  Над  входом  в  склад
белели большие буквы. Томаш попытался было прочитать, но быстро  отказался
от этого бесполезного занятия. Напротив надписи, на путях, стояла  дрезина
- небольшая платформа с  ручным  приводом,  на  которой  когда-то  возили,
наверное, запасные части для ремонта путей или электропроводки.
   Часовой, дойдя до конца своего пути, повернул назад. За его  спиной  от
стены туннеля оторвалась бесшумная тень,  скользнула  ближе  и  пропала  в
темноте ниши, одной из тех,  что  размещались  вдоль  путей  через  каждые
десять - двадцать метров.
   Так произошло раз, и два, а на третий  Черешняк  решил  преодолеть  все
оставшееся расстояние сразу. Он сжался, как рысь перед прыжком, и бросился
вперед. Но на свое несчастье,  он  задел  кусок  железа,  и  встревоженный
часовой повернулся раньше, чем  предполагал  Томаш,  -  сразу  за  полосой
света, падающего со склада.
   У немца не было времени, чтобы поднять винтовку для выстрела, но,  зная
военное ремесло, он  присел,  напряг  мускулы  и  нанес  удар  с  выпадом.
Черешняк едва успел  остановиться  и  отскочить.  Острие  штыка  прошло  в
сантиметре от его живота.
   Долю секунды они смотрели друг на друга. Томаш не хотел стрелять,  а  с
автоматом в руках не много сделаешь. Он прибег к простой уловке:  взглянув
за спину часового, кивнул  головой  и  сделал  движение,  будто  показывая
другому, чтобы тот атаковал с тыла.
   Немец, сделав четверть оборота, прикрыл  свою  спину  стальной  дверью,
глянул назад, и  в  этот  момент  Черешняк,  отбив  в  сторону  ствол  его
винтовки, бросился на немца. Схватив обеими руками свой автомат, он ударил
немца. Часовой упал навзничь, головой в тень.
   Томаш осмотрелся, прислушался - тишина. Подошел к решетке и,  укрывшись
за стальной створкой двери, спросил:
   - Есть здесь кто?
   Тишина.
   Томаш оглядел огромный висячий замок и почесал в затылке - ни  открыть,
ни сбить. Потом пощупал, как закреплены скобы. Пальцами ощупал форму одной
гайки, другой. Вторая была с коронкой и шпилькой, но это его не смутило. С
помощью  ножа  он  отогнул  и  вытащил  шпильку,  а  потом  подогнал  свои
французский ключ к гайке, захватил ее и начал терпеливо  откручивать,  все
время улыбаясь про себя и посматривая в обе стороны.
   Кажется, если он сумеет быстро отвинтить, можно будет  сделать  подарок
экипажу. Сержант Кос, может быть, и не очень обрадуется, а вот  Густлик  -
наверняка.


   Когда Томаш, заткнув за голенища  две  запасные  обоймы  для  автомата,
направился в сторону развилки, Кос взглянул на часы капитана и предложил:
   - Садитесь. Посоветуемся.
   Кос  устроился  на  шпалах  напротив  Павлова.   Григорий   и   Густлик
примостились на ящике от тротила. Шарик присел около командира, тявкнул.
   - Ну, естественно, ты тоже, - согласился сержант.
   Пес придвинул морду к его уху и тихонько ворчал и урчал, будто объясняя
ему сложную и важную вещь.
   - Подожди, ну подожди же, олух. Сейчас все выяснится.
   Янек потряс головой, почесал в ухе, потому что  ему  стало  щекотно  от
этих собачьих шептаний, и обратился к саперу:
   - Какое расстояние отсюда до того места, где надо заложить  взрывчатку?
Хотя бы приблизительно...
   -  Точно  -  триста  сорок  метров.  Можно  определить  по  указателям,
предназначенным для подъезжающих к станции машинистов.
   - Раздобыть бы немецкий мундир, взять на  плечи  мешок...  -  предложил
Густлик.
   - А как вернуться?
   - Если вообще дойдешь... - сказал Кос.
   После минутного молчания слово взял капитан:
   - Надо все же решиться на риск. Каждый, кто закрывает  собой  амбразуру
блиндажа или идет со своим самолетом на таран, знает, что не  вернется,  а
здесь есть какой-то шанс, хотя и очень небольшой.
   - Я пойду, черт возьми! Я больше всех вас унесу.
   - Не пойдешь, - отрезал Павлов.
   - А что, кто мне запретит? - горячо возразил Елень, вставая.
   - Я здесь командир, я и пойду. Саперская работа.
   - Нет, - так же энергично, как перед этим капитан, вмешался Кос.
   Он посмотрел на Шарика, погладил его по голове. Пес слегка  заворчал  и
начал грести землю передней лапой.
   Шарик, конечно, не понимал, о чем говорили во время совещания.  Природа
не  одарила  его  способностью  понимать  речь,  зато   наградила   нюхом,
позволяющим различать самые тонкие оттенки запаха,  и  слухом,  замечающим
безошибочно эмоциональную окраску каждого слова. Он уже  давно  догадался,
что здесь, в этой большой норе, нарастает беспокойство среди самых близких
ему людей. Он очень хотел им помочь и  с  возрастающим  нетерпением  ждал,
когда же Янек переведет его боевое задание на язык понятных ему команд.
   Давно, очень давно произошло что-то подобное: была ночь,  еле  уловимый
запах трубочного табака на  дне  шлемофона  -  и  Янек  просил  его  найти
владельца этого запаха. Был долгий путь бегом через темноту, борьба,  боль
разодранной кожи, а потом огромная радость, которая наполнила  его  всего,
от кончика носа до самого последнего  волоска  на  конце  хвоста...  Шарик
припомнил все это как в тумане, потому что девять месяцев в жизни собаки -
это примерно пять лет в переводе на человеческую жизнь.
   На этот раз задание, оказывается, проще. Речь  идет  о  том,  чтобы  по
команде протащить довольно тяжелый груз и по команде  же  его  бросить,  а
потом быстро вернуться к Янеку, чтобы тот похвалил. Так думает  Шарик,  не
торопясь двигаясь вперед, а в зубах,  словно  мундштук,  держит  лямки.  С
силой упираясь лапами в  бетон,  тащит  он  брезентовый  мешок  сапера.  К
ошейнику у него привязана бечевка. Одновременно с рывком бечевки раздается
команда:
   - Стой!
   Шарик прекрасно понимает это слово, поэтому останавливается, ждет.
   - Положи! - Одновременно с приказом дрожит трижды дернутая бечевка.
   Овчарка выпускает лямки, поворачивается и бежит к Янеку.
   - Вот, вот  твоя  награда.  -  Кос  протягивает  ему  на  ладони  кусок
консервированного мяса, гладит и треплет за ушами. - Еще  раз,  но  теперь
будь умницей. Будешь?
   Короткий лай, по-видимому, означает, что он постарается.  Шарик  охотно
хватает зубами лямки нового груза и упорно тащит до тех пор, пока, уже без
команды  Коса,  дерганье  бечевки  не   сигнализирует,   что   он   должен
остановиться, а следующие три  рывка,  что  он  должен  оставить  мешок  и
возвращаться.
   - Хороший, хороший пес. - Янек потрепал по лбу овчарку, бросившуюся ему
на грудь, и сказал: - Начнем.
   Ободренный жестом сержанта, Шарик  прыгнул  в  пролом  канала,  схватил
зубами лямки и посмотрел умными глазами, будто  спрашивая,  можно  ли  уже
идти.
   - Вперед, - приказал Кос.
   - В добрый час, - добавил капитан.
   Все четверо в  молчании  смотрели  на  поднимающиеся  и  пропадающие  в
проломе новые и новые круги шнура.
   - Всего тротила он не осилит, - сказал Павлов, - по и того, что  сумеет
перетащить, должно хватить.
   Таща в темноте  канала  свой  груз,  Шарик  вначале  еще  слышал  сзади
разговор Янека с сапером, а потом - только шелест брезента по  бетону.  Он
не заметил, когда добрался до более узкого  места,  поскольку  толстый,  в
руку, кабель в металлической броне  ему  не  мешал.  Только  временами  он
должен был немного отводить голову вправо.
   В начале дороги было темно, а потом  стало  светлеть,  и  глаза  собаки
загорались все более ярким блеском. В канал проникал свет и шум.
   Шарик насторожил уши, немного замедлил шаг. Запах был враждебный. Но он
знал, что, пока не дернется шнур, ему нельзя ни остановиться, ни повернуть
обратно. На пути ему встретилась неправильной формы пробоина в стене, и он
осторожно в нее заглянул.
   Вся подземная станция была заполнена солдатами в касках. Они сидели  на
скамьях, на перроне, на  рельсах.  Некоторые  пытались  дремать  лежа,  но
каждую минуту их будили  резкие,  отрывистые  команды  офицеров.  Какое-то
отделение вскочило и, поправляя на ходу снаряжение, направилось к выходу.
   Шарик знал, что это враг.  Понимал,  что  нельзя  себя  обнаружить.  Он
беззвучно оскалил зубы, отступил на полшага и,  прильнув  ко  дну  канала,
пополз по опасному участку пути. Так было намного тяжелей и трудней, по, к
счастью,  пролом  быстро  кончился  и  можно  было  дальше  путешествовать
нормально - на четырех ногах.
   Вскоре пришел сигнал - резкий рывок бечевки, а вскоре еще три.
   Положив  мешок  на  дно,  Шарик  повернулся  и  быстро  побежал  назад.
Одновременно перед ним ползла бечевка,  которую  мягко  выбирали  по  мере
ослабления, и это было приятно и весело. Ему приходилось  удерживать  себя
от щенячьего желания прижать ее лапой и схватить зубами.
   Шарик вернулся разгоряченный, усталый и радостный, но это был не конец.
Он без труда понял, что должен идти еще раз и  сделать  то  же  самое.  Он
пошел, а когда вернулся, Янек дал ему отдохнуть всего несколько секунд.
   - Вперед, вперед! - приказывал и просил Янек.
   Если бы можно было предупредить собаку, объяснить ей, что работы  будет
много, что она должна рассчитать свои силы... Увы. Никто этого не умел,  и
Шарик в каждый рейс вкладывал столько сил, будто этот рейс был  последним.
Он  не  умел  считать,  а  поэтому  не  знал,  в  который  по  счету  рейс
приключилась с ним скверная история.
   Уже очень усталый, притащил он новый  груз  к  доставленному  ранее  и,
выплюнув лямки, прилег, тяжело дыша. Через некоторое  время  усилием  воли
поднял непослушную голову, с трудом повернулся  в  узком  канале  и  пошел
назад.
   Ползком миновал опасную пробоину и потопал дальше, но вдруг в глазах  у
него потемнело, он зашатался, прислонился к кабелю и  зацепился  ошейником
за крюк.
   Выбираемая бечевка натянулась, но тут же ослабла. Тот,  кто  держал  ее
конец, понял: что-то произошло. Шарик еще с  минуту  постоял  с  опущенной
головой, тело его висело на  ошейнике,  зацепившемся  за  крюк.  Потом  он
собрался с силами и начал подскакивать, царапая передними лапами бетон. Не
удалось ему в первый раз, не удалось и в десятый, но наконец ремень  сполз
с крюка.
   Однако когда он добрался до места и выскочил из пролома, силы  покинули
его, передние лапы подогнулись, и он упал. Не было  сил  подняться,  и  он
лежал, тяжело дыша.
   - Конец. Сколько мог, столько сделал, - сказал Кос.
   - Еще раз, - возразил сапер. - Он должен отнести взрыватель.
   - Пусть отдохнет, - попросил Янек, глядя на собаку.
   -  Рискованно.  Ходит  он  все  медленнее,   а   последние   два   раза
останавливался. - Капитан взглянул на  часы.  -  Согласно  договоренности,
если нас не услышат до полуночи,  то  все  равно  пойдут  в  атаку.  И  за
несколько часов до конца войны погибнет много хороших солдат,  не  доживет
до победы.
   - С человеком можно по-разному,  -  философски  заметил  Саакашвили.  -
Можно угрозой, можно просьбой. Можно научно, можно эмоционально, а вот как
объяснить собаке?
   Капитан все время смотрел на часы, а Кос - попеременно то на циферблат,
то на лицо Павлова.
   - Я предпочел бы на собственном горбу... Уже должен идти?
   Сапер кивнул головой и, взвесив в руке небольшой продолговатый предмет,
объяснил:
   - Химический. Оборотом винта прокалывается резервуар, кислота  начинает
вытекать   каплями,   постепенно   разъедает   металлическую    пластинку,
разделяющую две детонирующие жидкости. Для верности я  приделал  по  бокам
два бруска тротила.
   - Черт бы побрал это все, - выругался Янек и, злой, что должен еще  раз
послать смертельно усталое животное на задание, резко произнес его имя:  -
Шарик!
   Овчарка лежала без движения.
   - Шарик!
   Пес приподнял ухо, двинул лапой и, оправдываясь, заскулил.
   - Дьявол! Я не могу на это смотреть, - пробормотал Густлик.
   Он отошел к танку, и за ним следом, опустив голову, пошел Саакашвили.
   Кос сел и спрятал лицо в ладонях. Некоторое время  стояла  тишина.  Пес
приоткрыл один глаз и увидел отчаяние своего хозяина. Он собрал все  силы,
задвигался, подполз ближе. Глухо охнув, поднялся на дрожащие ноги и лизнул
руку Янека, тихо ворча.
   - Боюсь я, песик, - объяснил Янек, - потому что знаю, как тебе  трудно,
а идти надо. Надо. Сделай это для меня.
   Он подкрепил свои сло