уло что-то  красное.  С
разбега  он  проскочил  еще  шагов  десять,  прежде  чем   заставил   себя
остановиться, а потом и вернуться. Елень торопливо сгреб это красное пятно
вместе с песком и поднес к лицу, чтобы лучше рассмотреть: в глазах у  него
стоял туман. Да, это была лента. Лента из  косы  Гонораты.  Очевидно,  она
потерялась, когда он посылал девушку за подмогой.
   Страх в груди кричал ему, зачем  он  вернулся  и  почему  стоит,  когда
дорога каждая секунда, а Густлик все стоял и  смотрел  на  ленту,  красную
ленту из девичьей косы. Он смотал ее на палец, спрятал в карман на  груди,
застегнул его на пуговицу и прихлопнул.
   Теперь  у  него  опять  было  много  времени.  Он  повернулся  и   стал
карабкаться обратно по скату. В ячейках выкопал лопатой ниши  и  уложил  в
них рядком гранаты: удобнее будет отсюда доставать, чем из сумки.
   Поле впереди все  еще  было  пустынно.  Авиация  продолжала  бомбить  и
штурмовать  лес  километрах  в  двух-трех  от  канала.  Густлик  присел  и
некоторое время точил о камень край лопатки. Металл гудел, словно коса  на
оселке, даже позванивал похоже  и  начинал  блестеть  на  острие.  Густлик
попробовал его на коже  большого  пальца.  В  рукопашном  бою  и  саперная
лопатка - вещь не лишняя. Любой пехотинец, которому доводилось  драться  в
рукопашном бою, знает об этом и таким оружием не пренебрегает.
   Все это время то справа,  то  слева  постукивали  редкие  бесприцельные
пулеметные очереди, а теперь вдруг стихли. Елень бросил взгляд на тень  от
флажка и черту - истекшие минуты раздвинули угол между ними на ширину трех
пальцев, - а потом осторожно выглянул из окопа.
   Все еще ничего не было видно, но в лесу загудел и тут  же  стих  мотор.
Кто-то крикнул. Снова заработал мотор.
   Из-за деревьев молча высыпалась длинная цепь. Продвигалась она  быстро,
но на бег не переходила. За ней  на  расстоянии  двух  десятков  метров  -
вторая. Немцы шли прямо на  Еленя,  справа  и  слева,  широким  фронтом  в
сторону канала.
   "Надо было вовремя бежать..."
   Он застегнулся на все пуговицы, одернул  мундир,  поправил  воротничок,
взвел затвор автомата и, набрав полные легкие воздуха,  крикнул  вдруг  во
весь голос по-немецки:
   - Рота, стой!
   Ближайшие в цепи заколебались. Двое приостановились, и  в  этот  момент
Елень открыл огонь. Короткими прицельными очередями  он  скосил  обоих,  а
нескольких прижал к земле.
   Но цепь не остановилась. Наоборот, солдаты перешли на бег, загибая  оба
фланга.
   В то же время со стороны леса ударили минометы. Несколько мин легло  на
поле, одна взорвалась на краю рва. Немцы определили  направление,  и  пули
часто засвистели над окопом Густлика.
   Елень метнул три гранаты, согнулся и огромными прыжками  перескочил  во
вторую ячейку.
   Этих нескольких секунд оказалось достаточно,  чтобы  немцы  подошли  на
расстояние одного броска. Одновременно  с  первой  очередью  Густлика  они
метнули гранаты и бросились в атаку.
   Он ответил им двумя последними гранатами, потом прижал  встающих  огнем
автомата, и тут вдруг затвор остановился. Молниеносно оттянутый назад,  он
сухо щелкнул и во второй раз. Елень проверил диск - там не было ни  одного
патрона. Он отложил автомат в  сторону  и,  изо  всех  сил  сжав  в  руках
саперную лопатку, присел на песок.
   Когда первый из атакующих показался на фоне неба,  Густлик  ударил  его
острием в колено, и тот покатился на дно рва.
   Это заметил его сосед по цепи, повернулся и побежал  в  сторону  окопа,
стреляя с бедра. Пули все  ниже  клевали  торфянистый  скат.  Комья  земли
брызгали  в  стороны.  Елень  закрыл  глаза  и  заслонил  голову  саперной
лопаткой.



18. НА ВЫРУЧКУ

   На территории  бывшего  концентрационного  лагеря  в  Крейцбурге  после
объявления боевой тревоги началась  лихорадочная  подготовка  к  отражению
вражеской  атаки.  Санитарные  машины  укрывались  в  безопасных   местах,
разведчики установили несколько ручных пулеметов  в  окнах  второго  этажа
фабричного здания, убранные было заграждения из  колючей  проволоки  вновь
были установлены у входа так, что в воротах осталась лишь узкая извилистая
дорожка.
   Все это заняло не более четверти часа.  Затем  над  залитым  солнечными
лучами лагерем опустилась не нарушаемая ни единым звуком тишина и, по мере
того как одна за другой текли минуты, начало становиться даже  скучновато.
Артиллерийский огонь, отзвуки  которого  доносились  с  востока,  утих,  и
казалось, что артиллерия застыла на  одном  месте,  не  передвигаясь,  как
прежде, к югу. Похоже было, что немецкий  клин,  о  котором  говорилось  в
приказе генерала, натолкнулся на более прочную, чем он сам, преграду и уже
не мог продвигаться вперед.
   Все  постепенно  успокоились,  соседи  начали   заводить   неторопливые
разговоры. Зимой мороз пробирал их до костей, а теперь они устраивались на
солнцепеке, расстегивали мундиры, подставляя тело теплым лучам.
   "Рыжий" занял боевую позицию в углу лагерной территории,  укрывшись  за
стенами из бетона, которые  в  этом  месте  сходились  под  прямым  углом.
Танкисты специально отбили верхнюю  часть  бетонной  ограды,  чтобы  иметь
возможность вести без помех огонь из пушки. На башне, спустив ноги  внутрь
машины, сидел Янек и внимательно разглядывал в  бинокль  окрестности.  Его
все меньше беспокоила  оборона  лагеря,  зато  росли  опасения  за  судьбу
Густлика и  Лажевского,  которые  поехали  как  раз  туда,  где  прорвался
противник.
   - Что-то долго плютоновый не возвращается, - пытался уже,  наверное,  в
третий раз начать разговор высунувшийся из люка Томат.
   Внизу, рядом с танком, Вихура и Саакашвили, забыв обо  всем  на  свете,
пытались взять в окружение красавицу докторшу.
   - Панна  хорунжий,  вы,  наверное,  не  поверите,  но  наш  танк  самый
прославленный во всей армии, - рассказывал Франек.
   - Наш, - возразил Григорий.
   - Наш, - подтвердил капрал. - И этот лагерь освободил, в сущности, один
наш экипаж,
   - Наш.
   - Я и говорю, что наш.
   Саакашвили, которому было бы трудно взять верх над Вихурой в  словесном
состязании, к тому же  на  польском  языке,  попросту  легонько  оттолкнул
соперника в сторону.
   - Глаза у вас - как звезды в летнюю ночь, губы - как кизиловые ягоды, -
ринулся на штурм грузин.
   Томаш, наклонившись из башни, протянул разговаривавшим  стакан  вина  и
принялся наливать второй. Девушка, обезоруженная натиском, смеялась.
   - Такого милого экипажа я еще не встречала, - щебетала  она,  глядя  на
Янека. - А что мы будем пить? - Эти слова были обращены к грузину,  но  ее
глаза не отрывались от Коса.
   - Испанское вино, трофейное, - быстрее всех успел ответить Вихура.
   - У вас говорят - брудершафт, а у нас - вахтангури.
   - Со всем экипажем?
   - Разумеется, - ответил Янек. - Только Шарика вот нет.
   - Кого?
   - Шарика. Это наша собака, - пояснил юноша. - Но как только я его  снял
с поста, он куда-то умчался и не возвращается.
   - Ну, он и так пить бы не стал, - проворчал Вихура,
   - Кто знает, - усмехнулся Кос, припомнив ночное приключение  в  Шварцер
Форст.
   Он перекинул ноги через край люка,  готовясь  спрыгнуть  на  землю,  но
задержался, вглядываясь в перспективу улицы.
   - Магнето летит сломя голову в нашу сторону, - узнал он водителя. - Без
Густлика. Гонорату везет.
   - Он Еленя высадил по дороге, а потом вернется за ним, - успокоил  всех
Григорий и осторожно прикоснулся своим стаканом к стакану девушки.
   Они переплели, как требует обычай, руки и выпили по глотку.  Саакашвили
поцеловал докторшу в губы, похожие на ягоды  спелого  кизила,  но  не  так
крепко, как ему хотелось: девушка выскользнула из его объятий.
   - Григорий.
   - Ирена, - отозвалась она.
   Ее рука со стаканом потянулась в сторону  Коса,  но  вторым  ревнителем
восточного обычая захотел быть Вихура, преградивший дорогу  девушке.  Едва
ли бы ему это удалось, если бы в этот момент все внимание  Янека  не  было
поглощено тем, что происходило у  ворот  лагеря.  Там,  рядом  с  громадой
тяжелого танка, Козуб расположил свой командный пункт. Напротив  поручника
сейчас стоял Лажевский, и даже на большом расстоянии Янек  сразу  заметил,
как он был разгорячен, хотя слов, разумеется, слышно не было.
   Действительно,  между  офицерами  сразу  же  после  доклада  Лажевского
произошла стычка.
   - Итак, гражданин поручник, вы не хотите  послать  тяжелые  машины,  не
дадите людей для прикрытия моста? - спрашивал подхорунжий с возмущением  в
голосе.
   - В регулярной армии не принято дважды говорить об одном и  том  же,  -
цедил сквозь зубы Козуб, - но я повторяю: можете  взять  три  мотоцикла  и
танк. Прикройте мост, а если подойдут более крупные  силы  противника,  то
постарайтесь повредить его и отходите к Крейцбургу.
   - Там человек в одиночку ведет бой, а эти тут сидят и бездельничают.  -
Даниель указал на санитаров, примостившихся под оградой лагеря.
   - Я получил приказ защищать лагерь и  его  бывших  узников,  -  ответил
Козуб, выпрямился и ледяным тоном добавил: -  Еще  одно  слово,  и  вы  не
будете командовать взводом.
   Лажевский секунду боролся с собой, чтобы не сорваться окончательно,  но
наконец молча взял под козырек и сделал уставной поворот  кругом.  Оставив
опешившую Гонорату,  которая  во  время  этой  бурной  сцены  поддерживала
трофейный мотоцикл, он бегом направился к своим разведчикам.
   - Третье отделение - по машинам! - закричал он еще издали  так  громко,
что команду услышал и экипаж "Рыжего".
   - Григорий, Франек, Томаш,  -  перечисляла  докторша,  а  Черешняк  тем
временем доливал ей вина в пустой почти стакан.
   - Теперь с тобой вахтангури, - улыбнулась Ирена Янеку.
   - Его целовать не стоит, - коварно вмешался Вихура.
   - Это почему? - кокетливо спросила Ирена.
   - Он уже обручен. У него невеста в госпитале.
   - Красивая?
   - Рыжая. Зовут Маруся-Огонек.
   - Колотая рана предплечья, - сразу вспомнила докторша.  -  Ее  привезли
вместе с Шавеллами.
   - В тот же госпиталь, где и вы работаете? - удивился Янек.  -  Как  она
сейчас?
   - Хорошо. Молодой Шавелло обхаживает ее...
   Слова Ирены  были  заглушены  треском  моторов  -  разведчики  на  трех
мотоциклах с колясками подъехали к танку.  Лажевский  привстал  с  заднего
седла первой машины и обратился к танкистам:
   - Елень в  одиночку  дерется  у  моста.  Двигайтесь  за  нами.  Испанец
разрешил. - И, не дожидаясь ответа, махнул рукой.
   По  этому  знаку  водители  дали  газ  и  мотоциклы  рванулись  вперед,
выбрасывая из-под задних колес  фонтанчики  гравия.  Танкисты  молниеносно
исчезли в люках, словно их ветром сдуло. Заурчал стартер, басовито заревел
двигатель. Ирена сделала два шага назад, подальше от синего дыма,  который
клубами повалил из выхлопных труб.
   "Рыжий" попятился из своего укрытия, раздавил бутылку с остатками вина,
впопыхах брошенную на землю. Пока еще медлительный и, казалось, неуклюжий,
танк разворачивался на месте. Янек выглянул из башни, помахал на  прощание
докторше, которая поднесла к губам стакан и выпила до  дна  за  солдатское
счастье экипажа.
   Стальная громадина быстро оставила за собой лагерный плац  и  замедлила
движение, лишь свернув к выездным воротам лагеря. Напрасно Гонората  звала
Коса, он так  и  не  услышал  ее.  Девушка  швырнула  мотоцикл  на  землю,
бросилась за "Рыжим" и догнала  машину,  когда  та  миновала  строительные
леса, украшенные разноцветными флагами. Ухватилась за буксировочный  трос,
свернутый восьмеркой на корме танка, и ловко вскочила на корпус, так и  не
замеченная Янеком, который уже исчез в башне, захлопнув за собой крышку.
   "Рыжий" набирал скорость, проносясь мимо домишек пригородной улочки.


   Зажмурив глаза и прикрыв голову саперной лопаткой, Елень ждал, когда же
пуля ударит в него. Мозг упорно сверлила одна мысль: если  немец  подбежит
близко - врежу ему лопаткой по ногам... Только бы  сил  хватило.  Ожидание
длилось две, а может, и три долгие  секунды.  Внезапно  пули  перестали  с
гулким чавканьем шлепать в торфяное месиво. Над откосом раздался  посвист,
показавшийся  Густлику  гораздо  более  веселым.  Длинные,   не   особенно
прицельные очереди рвали воздух высоко в небе и совсем низко  над  землей.
Одна аккуратно, как швейная машина, прострочила откос  и  окоп,  запорошив
Густлику глаза и оставив рваный след в его конфедератке. Этой  очереди  он
особенно обрадовался, поняв, что огонь  ведут  с  противоположного  берега
канала по крайней мере три ручных пулемета.
   Густлик осторожно, чтобы случайно не пристукнули свои, приподнял голову
над бруствером и быстро огляделся.  Огонь  ручных  пулеметов  прижал  цепь
атакующих немцев к земле. Под прикрытием этого  огня  один  из  мотоциклов
мчался по мосту. Однако с опушки леса уже затявкали немецкие  пулеметы,  а
на поле кое-кто из гитлеровцев пытался подняться для броска. Трое  из  них
добежали  до  противотанкового  рва  совсем  неподалеку  от  окопа  Еленя,
перевалились через край, чтобы самим укрыться от пулеметного огня и пулями
встретить подъезжающих мотоциклистов.
   Густлик на пятках съехал с откоса и бросился на них сзади. На одного он
обрушил такой сильный удар лопаткой, что в  ладони  остался  лишь  обломок
рукоятки, у другого ловким пинком выбил из рук  автомат.  В  этот  момент,
миновав мост, на дороге, перепаханной гусеницами  наших  танков,  появился
мотоцикл с пустой коляской. Водитель резко повернул и, съехав до  половины
откоса, чтобы уйти из-под обстрела, резко затормозил.  С  заднего  сиденья
еще  на  ходу  спрыгнул  Лажевский,  не   удержался   на   ногах,   сделал
головокружительное сальто и, припав на одно колено, выстрелом из пистолета
свалил третьего гитлеровца, уже изготовившегося к бою. Немец,  у  которого
Густлик выбил автомат, бросился на него с ножом. Елень  зажал  его  локоть
левой рукой, а правой снизу нанес удар в подбородок.
   Лажевский,  сунув  два  пальца  в  рот,  оглушительно,  как  заправский
голубятник, свистнул и замахал рукой.
   Густлик и сам понял, что нельзя терять  ни  секунды.  Схватив  немецкий
автомат, он двумя  прыжками  оказался  у  мотоцикла,  успев  лишь  бросить
мимолетный взгляд на флажок, укрепленный на крыше  "мерседеса".  В  голове
пронеслось: он один не менее сорока минут выдерживал натиск немцев.
   - Отличная машина! - крикнул подхорунжий.
   Вместе с водителем Густлик и Лажевский вцепились в мотоцикл, развернули
его в противоположную сторону и потащили из кювета.
   - А Гонората - прелесть, - заявил Елень. - А?
   - Факт.
   Машина, поставленная на твердый грунт, рванулась вперед.
   Водитель прыгнул на седло и распластался на баке, чтобы немцам  труднее
было попасть в него. Лажевский, зажав ногами машину, свесился  в  сторону,
совсем как профессиональный гонщик на крутом  повороте.  Густлик,  лежа  в
коляске, строчил длинными очередями, не давая немцам подняться с земли.
   На опушке леса что-то блеснуло, и снаряды, выпущенные прямой  наводкой,
завыли  прямо  над  головой.  Два  легли  далеко  впереди,  третий  ударил
рикошетом в насыпь и  разорвался  в  воздухе,  шрапнелью  рассыпав  вокруг
осколки.
   - Артиллерия! - прокричал Лажевский.
   - Танки! - ответил Елень.
   Перед самым  мостом  их  настигли  пули  гитлеровцев.  С  оглушительным
треском,  словно  взорвалась  мина,  лопнула  покрышка  одного  из  колес.
Мотоцикл занесло вправо, водитель с трудом выровнял  машину,  почти  задев
поручни моста.
   - Вот растяпа! - крикнул Лажевский.
   - Мост, - напомнил Елень.
   Как по команде, оба на полном  ходу  спрыгнули  с  мотоцикла,  который,
шлепая  разодранной  в   клочья   покрышкой,   скрылся   за   насыпью   на
противоположном берегу.
   Пули цокали по настилу моста, и плиты  настила  отвечали  металлическим
звоном. С насыпи скороговоркой отзывались польские пулеметы и автоматы. Но
их было слишком мало, чтобы  как  следует  прикрыть  Лажевского  и  Еленя,
которые короткими перебежками добрались до лебедки. Навалившись на рычаги,
они привели в движение скрипящий механизм.
   Нужно было напрячь все силы, чтобы развести тяжелый пролет.  Работающих
частично прикрывала металлическая балка конструкции моста,  но  и  на  ней
начали появляться сквозные пробоины, начали отлетать, как щепки,  осколки,
отбитые пулями. Воздух был наполнен свистом пуль,  стонами  рикошетирующих
снарядов и грохотаньем пушек атакующих немецких танков.
   Подхорунжий мельком увидел, как первая машина, подойдя к проходу  через
противотанковый ров, замедлила ход, осторожно опуская вниз свою квадратную
морду.
   - Славным автомобильчиком был наш "мерседес".
   С очередным поворотом лебедки и перед глазами  Густлика  возник  силуэт
сползающего в ров танка.
   - От Гонораткиного фарфора мало что останется.
   Лажевский увидел верхушку башни, затем ствол  пушки,  показавшиеся  над
краем рва.
   - Сейчас нам врежут.
   На передней части корпуса выползающего  из  рва  танка,  пониже  пушки,
виднелись  помятые  остатки  раздавленного  черного  "мерседеса".   Когда,
неуклюже карабкаясь вверх, танк  на  мгновение  показал  слабо  защищенное
броней  днище,  над  насыпью  оглушительно  щелкнул  отрывистый   пушечный
выстрел. Облако пламени заслонило угловатую стальную коробку.
   - "Рыжий"! - радостно закричал Густлик.


   Выстрелив бронебойным снарядом, Янек увидел в прицеле на  первом  плане
расплывчатые  очертания   наполовину   разведенного   пролета   моста.   В
перекрестье прицела горящая "пантера" медленно сползала на дно рва.  Танк,
шедший вплотную за ней, включив задний ход, начал пятиться к лесу.
   - Еще раз, - приказал Янек.
   - Готово, - отозвался Томаш, закрывая замок.
   Яркая вспышка. В уши ударило, словно боксерской рукавицей. Ствол орудия
отбросило назад, сверкнула выброшенная гильза.
   Снаряд разорвал гусеницу немецкого танка. Он съехал с нее, зарываясь  в
песок, и по инерции повернулся боком.
   - Бронебойным!
   "Рыжий", укрытый  за  земляным  валом,  стоял,  упираясь  гусеницами  в
насыпь. Ствол вздрогнул - и резкий гром снова разорвал воздух.
   Спрятавшаяся за башней Гонората съежилась еще больше  и  крепче  зажала
ладонями уши.
   Грохот и вспышки следовали друг  за  другом,  вздрагивал  от  выстрелов
корпус танка, но девушка и не  думала  покидать  свое  место.  Она  только
шевелила губами, словно призывая кого-то или молясь, и зажмуривала глаза.
   Когда  она  разжимала  веки,  то  видела,  что  со  стороны  Крейцбурга
двигаются все новые подкрепления. Грузовики высыпали  пехотинцев;  тягачи,
разворачиваясь, устанавливали на  огневых  позициях  орудия.  Над  головой
пролетали все новые самолеты, из-за канала слышно было, как  там  свистели
бомбы и грохотали взрывы.
   В поле  зрения  Гонораты  время  от  времени  попадали  черные  фонтаны
рвущихся снарядов. Крупными градинами сыпались осколки. Один упал на броню
"Рыжего",  завертелся  как  юла  и  обжег  пальцы  девушки,  когда  она  с
отвращением сбрасывала раскаленный кусочек металла на землю.
   Башня, за скобы которой держалась Гонората, поворачивалась то влево, то
вправо. В голове девушки начали смещаться,  сдвигаться  отдельные  картины
боя. Потом Гонората провалилась в полную темноту, а когда  открыла  глаза,
то увидела совсем  рядом  блестящую,  словно  отполированную,  гусеницу  и
забрызганные грязью опорные катки "Рыжего", а над своей головой -  доброе,
озабоченное лицо Густлика, который вытирал ей виски мокрой тряпкой.
   В  глазах  Гонораты  вспыхнула  радость,  на  ее  круглом,  испещренном
веснушками, запорошенном пылью лице появилась улыбка.
   - Я ее отвез и оставил в Крейцбурге под опекой  поручника,  -  объяснил
Лажевский.
   - Если бы она постучала по броне, я бы  ее  спрятал,  -  добавил  Янек,
выглядывавший из башни.
   - Вы почему, барышня, не остались в безопасном месте? -  мягко  спросил
Елень, не скрывая охватившей  его  радости  от  встречи  с  ней,  живой  и