тали несколько автоматов, полетели гранаты.
   Пехотинцев десанта как ветром сдуло. Хлопнули замки люков,  повернулась
башня, и орудие  выплюнуло  снаряд.  Закудахтали  оба  танковых  пулемета,
заговорили автоматы Шавелло и Лажевского, Маруси и Зубрыка.
   А Томаш играл на  гармошке.  Только  соскочил  на  землю  и  шел  около
медленно идущего танка, защищенный броней от пуль.
   Со  стороны  батальонной  колонны  рявкнуло  сразу  несколько  десятков
стволов, выстрелили  первые  танки,  и  четыре  122-миллиметровых  снаряда
тяжело шлепнулись среди деревьев, ломая стволы, как карандаши.
   Снова раздались крики. Стрельба со стороны немцев прекратилась,  и  над
цепью поднялись белые тряпки.
   - Прекратить огонь! - крикнул Кос, поднимая крышку люка.
   - Хватит! - крикнул Константин Шавелло.
   - Будем их брать? - спросил Юзек.
   - Это не наше дело. - Сержант показал на пехотинцев, которые бежали  на
помощь со стороны идущей сзади  колонны  танков.  -  Наше  дело  разведать
дорогу. Садимся на танк! - сказал он таким тоном, будто речь шла о телеге.
   Они вдвоем помогли взобраться  на  танк  Черешняку,  который  продолжал
играть свой оберек.
   - Что ты валяешь дурака, вместо того чтобы стрелять? - возмутился Кос.
   - Был приказ играть до самых ворот.
   - Развернуть? - спросила Огонек. - Я сшила, как ты говорил.
   - Развертывай, - решил Янек.
   И в тот момент, когда "Рыжий" въезжал на  изрытую  минами,  но  все  же
асфальтированную   Шарлоттенбургерштрассе,   они   подняли   над    башней
бело-красный флаг. Григорий прибавил газ и на большой  скорости  погнал  к
Бранденбургским воротам - продолговатой тяжелой  коробке,  опирающейся  на
двенадцать колонн, стоящих  парами,  и  украшенной  наверху  колесницей  с
четверкой лошадей, над которой пламенело советское Красное знамя.


   Бранденбургские    ворота     с     обеих     сторон     поддерживаются
псевдоклассическими,  украшенными  колоннами  строениями   с   фронтонами,
долженствующими напоминать собою греческие храмы. Строения эти,  загнутые,
как короткие крылья, образуют с восточной  стороны  площадь,  где  поздним
утром 2 мая 1945 года собралось несколько сот советских солдат.
   Около    пролетов    между     колоннами     Бранденбургских     ворот,
забаррикадированных до высоты четырех или пяти метров, стояли грузовики  и
два танка. Перед ними - два  прицепа  для  перевозки  мебели,  опрокинутые
набок.  Ближе,  вокруг  тяжелого  танка  ИС  и  бронетранспортера,  вокруг
торчащей высоко вверх мачты радиостанции,  стояла  шумная  группа  веселых
солдат, к которым с танка обращался полный офицер.
   Когда  из-за  южного  крыла,  гремя  обереком,  играемым  на  всю  мощь
гармошки, выехал "Рыжий" с бело-красным  флагом  над  башней,  все  головы
повернулись в его сторону.
   - Это кто?
   - Что за черт!
   - Американцы?
   - Нет, белое с красным и орел - это поляки.
   - Товарищ  генерал!  -  кричал  полный  полковник  с  танка.  -  Правду
говорили! Вот ваш танк приехал!
   Часть  пехотинцев  побежала  встречать  "Рыжего",  около  танка   стало
просторней, и теперь можно было рассмотреть орла на броне  транспортера  и
польскую фуражку с серебряной змейкой. Генерал помахал рукой, повернулся и
пошел навстречу своим.
   Тем  временем  подъезжали  все  новые   танки   с   польской   пехотой,
останавливались, на площади становилось все шумнее и теснее.
   Когда генерал подошел к "Рыжему", все члены экипажа стояли навытяжку  в
решительных  позах,  а  перед  ними,  на  расстоянии  нескольких   метров,
приседал, опускаясь на колено, фотограф, снимая  их  вместе  с  советскими
солдатами.
   - В газете напечатаем! - кричал он.  -  Внимание,  товарищи!  Улыбочка,
и... готово!
   Генерал положил руку  на  плечо  Косу.  Сержант  обернулся  и  радостно
закричал:
   - Гражданин генерал, задание выполнено...
   Он внезапно замолчал, увидев над генеральской змейкой не  одну,  а  две
звездочки. Он понимал, что надо поздравить, он  искренне  радовался  этому
повышению, но от волнения не мог найти слов. Весь экипаж стоял  здесь  же,
рядом, и никто не сумел сказать того,  что  следовало.  Одного  Шарика  не
смутила новая звездочка - он прыгнул передними лапами на  грудь  генералу,
замахал хвостом и радостно залаял.
   - Вижу, все целы и здоровы, - сказал генерал и вдруг  поднял  брови.  -
Маруся - в польском мундире? Я думал, что буду первым, кто  тебе  об  этом
скажет, но, как вижу, ты уже знаешь о приказе.
   - Нет, - покраснела девушка. - Это чтобы из госпиталя на фронт...
   - Ну, теперь пора получить официальное разрешение на брак.
   - Буду вам очень благодарен, гражданин генерал, - произнес Янек.
   - Лажевского с вами нет?
   - Есть! - выдвинулся вперед подхорунжий.
   - Хорошо. У меня имеется кое-что для вас обоих, для тебя и для Коса.  -
Генерал вынул из планшета бумагу и, разворачивая ее, проворчал: - Нужна бы
сабля.
   - Есть, гражданин генерал! - радостно закричал Саакашвили.
   - Довоенная, пан  генерал,  -  добавил  стоявший  навытяжку  Константин
Шавелло.
   Грузин, достав оружие из танка, вынул саблю из ножен и подал  генералу,
держа ее за клинок.
   Генерал взял обнаженную саблю в руки.
   - От имени Главного Командования Войска Польского... -  произнес  он  и
стал по стойке "смирно".
   Следуя его примеру, застыли и солдаты.
   - ...Присвоения званий. Сразу звание  подпоручника,  потому  что  время
военное, а заслуг у вас  хватает  на  три  продвижения  сразу.  В  корпусе
офицеров  пехоты  -  капрал  подхорунжий  Даниель  Лажевский.  В   корпусе
бронетанковых войск - сержант Ян Кос.
   Оба опустились на  левое  колено.  Дважды  блеснула  в  воздухе  сабля,
опускаясь посвящаемым в офицерское звание на плечо.
   - Ура-а! - рявкнул Вихура.
   Его поддержали все остальные.
   Генерал обнял обоих,  прижал  к  сердцу,  а  потом,  скрывая  волнение,
протянул им на ладони вытащенные из кармана звездочки.
   - Вот, привез, - перекрикивал он гвалт  вокруг,  -  потому  что  у  вас
наверняка нет, а лучше сразу прикрепить.
   Лажевский начал прикреплять звездочки с помощью Вихуры; Густлик вытянул
было руку в сторону Коса, но Янек не сумел справиться с волнением.
   - Не сейчас, - покачал он головой. - Я вернусь через минуту.
   Через передний люк  он  забрался  в  танк,  взял  фуражку  ротмистра  с
малиновым околышем и побежал в сторону колоннады Бранденбургских ворот.
   Маруся сделала несколько шагов вслед за ним, но Густлик задержал ее:
   - Подожди. Пусть соберется с мыслями.
   - Лидка не приехала? - спросил Григорий.
   - Нет. Обожглась при бомбардировке...
   - Сколько раз ей говорил,  чтобы  была  осторожней,  наливая  чай...  -
вмешался Елень, но тут же умолк, встретив взгляд генерала.
   - Не чаем, - сказал генерал. - Обожгла руки  и  спалила  все  волосы  в
огне.
   - Что? - не на шутку испугался Саакашвили.
   -  Под  утро  самолеты  атаковали  штаб  армии.  От  зажигалок  сгорело
несколько домов. Лидка бросилась спасать бумаги. Я  в  это  время  был  на
совещании у командующего, и, когда вернулся, ее уже забрали в госпиталь, -
объяснил генерал. - Врачи обещают, что скоро выйдет.
   - Другая это уже девушка, совсем не та, какой была, когда мы  с  Янеком
познакомились с ней в поезде, - задумчиво произнес Елень.
   - Не другая, - яростно возразил Григорий. - Надо только  глаза  держать
открытыми. Такую вторую девушку, как Лидка, днем с огнем не найдешь.
   - Командир танка удрал, - сказал генерал, обращаясь к экипажу,  -  а  у
меня к вам еще два важных дела.
   - Я за него, - вытянулся Елень и, погруженный в  размышления  о  Лидке,
пробормотал тихо себе под нос: - Зачем она полезла в этот огонь?
   - Сегодня  делегация  Первой  армии  едет  в  Варшаву,  чтобы  доложить
Крайовой Раде Народовой о взятии Берлина, - говорил тем временем  генерал.
- От разных частей едет по одному солдату, а от  танковой  бригады,  может
быть, кого-нибудь из вашего экипажа...
   Елень взглянул на Григория, который поглаживал  свои  усы,  на  Вихуру,
который понимающе подмигнул ему, и наконец на Томаша, хлопавшего глазами.
   - Рядовой Черешняк пусть едет. У него там отец недалеко.
   - Неси, Томаш, свои вещи на мой транспортер, - приказал генерал, кивнув
головой.
   Томаш уже двинулся с места, но Елень попридержал его за рукав:
   - Запомни: если хоть на час опоздаешь,  все  кости  тебе  переломаю.  А
половину своего хлама оставь, а то надорвешься.
   - Не надорвусь, - заверил его Черешняк.
   - Елень! - позвал генерал.
   - Я!
   - А кого на его место?
   Густлик вместо ответа оглянулся на сапера, который все это время  стоял
шагах в двух в стороне и наблюдал за происходившим. Генерал  проследил  за
взглядом плютонового и замер.
   - Капитан Иван Павлов, - доложил офицер, - сапер, выделенный  на  время
боевого задания.
   - Невероятно!.. - забормотал генерал, протягивая ему руку. -  С  живого
шкура содрана.
   - Мы вместе под водой воевали, брали станцию  под  землей,  -  объяснял
Елень. - Узнали друг друга...
   - Хотите несколько дней с ними поездить? - спросил генерал капитана.
   - Хороший экипаж, - ответил офицер.
   - Наши части подходят уже к Лабе.  Марусю,  Лажевского  и  остальных  я
забираю с собой, а  танк  хотел  послать  как  раз  туда.  Куда  этот  Кос
подевался?
   - Подпоручник Кос? - уточнил Елень. - Сейчас  позову.  -  Он  приставил
ладони ко рту и, подняв лицо вверх,  закричал  в  сторону  Бранденбургских
ворот: - Я-не-ек!
   Теперь все увидели около громадной колесницы маленькую фигурку паренька
в белой рубашке, махавшего рукой в знак того, что слышит.
   Однако Янек, помахав кричавшему Густлику, не собирался возвращаться. Он
опять сел на ступеньки лестницы, ведущей к подножию огромной скульптуры, и
продолжал прикреплять звездочку ко второму погону, раздумывая о  том,  как
много событий произошло в течение последних часов.
   Он надел мундир и ремень, а потом поднялся еще выше, остановился  прямо
у копыт коней, поднявшихся в галопе на дыбы. Положил на постамент  фуражку
ротмистра. Посмотрел, поправил ее, засунув поглубже между  плитами,  чтобы
ветер не сбросил.
   Снизу еще раз донесся крик:
   - Я-не-ек!
   - Сейчас!
   Янек быстро пробежал несколько ступенек, потом пошел медленнее и дальше
шел уже совершенно спокойно, поглядывая то на правый, то на  левый  погон,
на свои новые и блестящие звездочки. Лицо у него  было  суровое,  а  глаза
улыбались.



30. НА ВИСЛЕ И ЭЛЬБЕ

   Из  Берлина,  от  той  площади  у  больших  ворот,  поехал   Томаш   на
бронетранспортере в штаб армии. Ему не очень хотелось вылезать, потому что
офицеров тут было как грибов в студзянковском лесу после теплого дождя,  и
если бы каждому отдавать честь, то уже через час рука  бы  отвалилась.  Он
забился в угол, но  полковник  приказал  собираться  и  садиться  прямо  в
грузовик, в котором уже сидело несколько человек.  Черешняк  отдал  честь,
засунул свои пожитки под лавку и сам туда залез,  как  сверчок  за  печку,
потому что лежа длинную дорогу лучше переносить.
   Не прошло и полчаса, как они двинулись. Впереди - черный "мерседес";  в
нем ехал худой и высокий полковник, заместитель командующего Первой армией
по политической части, а за "мерседесом" -  видавший  виды  "студебеккер",
набитый пестрой и языкастой фронтовой братией. Разные  люди  там  были:  и
солдаты-пехотинцы,  и  танкисты,  и  даже  один  капитан   -   летчик   из
истребительного авиационного полка "Варшава". Были из пехоты в артиллерии,
минометчики и саперы, связисты и из кавалерии.
   Ехал даже один из армейской газеты, который должен был  это  все  потом
описать. Он носил очки в оправе из проволоки, волосы на голове у него были
светлые, кудрявые, и ко всему прочему язык у него был здорово подвешен.
   Полдороги он выдавал все новые и новые шутки, притопывая длинными,  как
у аиста, ногами, обутыми в зеленоватого цвета брезентовые сапоги.
   Черешняк видел их снизу, из-под лавки. Сам он в  разговор  не  вступал.
Хотел послушать. А когда ему надоедало, он закрывал  глаза  и  прикидывал:
хватит ли времени заскочить к отцу? От  Варшавы  до  дома  и  восьмидесяти
километров не будет. Потом он снова открывал  веки  и  сквозь  щель  между
бортом и лавкой смотрел на зеленеющие озимью поля,  на  деревушки  -  одни
сожженные, другие уцелевшие или уже белеющие свежими балками, стропилами -
и на разные города, через которые они проезжали.
   Ехали полдня, потом всю ночь - с небольшой остановкой, чтобы шофер  мог
немного вздремнуть, потому что обливание водой уже не  помогало,  -  перед
этим парень возил на передовую боеприпасы. Хотя и очень спешили, в Варшаву
прибыли лишь около полудня. Черешняк смотрел на руины и думал: где  теперь
живут люди, которые заполняли все улицы?
   Тот, из армейской газеты, был варшавянин и называл  улицы,  по  которым
ехал грузовик, из чего Томаш узнал, что они миновали Иерусалимские  аллеи,
свернули на Познаньскую улицу, потом  на  Новогродзкую  и  одновременно  с
визгом  тормозов  остановились  у  здания,  оставшегося  неповрежденным  и
называвшегося, как девушка, - Рома.
   Из первой машины  выскочили  четверо,  и  среди  них  худой  полковник,
замполит  самого  командующего  армией.  Из  грузовика  высыпали   молодые
офицеры, подофицеры и солдаты, а за ними Томаш со своим вещмешком.
   Часовые, милиционеры и гражданские с  красными  повязками  у  входа  их
спросили:
   - Граждане! Товарищи! Вы куда?
   - Делегация Первой армии на сессию Крайовой Рады Народовой,  -  отвечал
полковник.
   За полковником гуськом вошли в вестибюль остальные и стали  подниматься
по ступенькам, накрытым красным ковром.
   - Гражданин... - догнал Томаша милиционер и хлопнул по  вещмешку.  -  С
этим в зал нельзя.
   - Я в сторонке встану и у ноги поставлю...
   Черешняк энергично сопротивлялся, но часовые  тоже  были  настойчивы  и
дотянули его до гардероба.
   - Никто у вас ничего не отнимает. Получите номерок, а по нему  заберете
свой вещмешок обратно...
   Он недоверчиво осмотрел металлический кружок с  цифрами.  Он  не  хотел
расставаться со своим добром, но у него уже взяли  вещмешок,  повесили  на
крючок, как зарезанного поросенка - черенок топора торчал из мешка, словно
окоченевшая нога.
   Из зала доносились аплодисменты, шум, а потом вдруг все стихло  и  стал
слышен только один голос.
   - Вы уже опоздали, гражданин, - торопил Томаша часовой.
   Черешняк успокаивающе кивнул головой: мол, собрание не танк, чтобы  его
не догнать,  -  и  двинулся  по  ступенькам.  На  мягком  ворсистом  ковре
виднелись пыльные следы от сапог прошедшей по нему  солдатской  делегации.
По этой дорожке Томаш дошел до бокового входа, а потом ему осталось пройти
всего пять метров по "открытой местности". Он быстро  преодолел  последний
отрезок, пригнувшись, как под огнем, и остановился, выпрямившись на  левом
фланге шеренги делегатов, смотревших в зал.
   - На руинах Берлина, - говорил полковник с высокой трибуны, -  рядом  с
победными Красными знаменами развеваются  и  наши.  В  боях  от  Вислы  до
Берлина мы нанесли врагу тяжелый урон: он потерял убитыми 55 тысяч  солдат
и офицеров, взято в плен 28 тысяч, уничтожено танков  106,  захвачено  98,
уничтожено орудий 763, захвачено 652...
   С нескрываемой гордостью слушали эти слова делегаты разных родов войск,
всех соединений Первой армии, сидевшие и стоявшие в выбеленных  солнцем  и
дождем мундирах, в тяжелых сапогах, в  почерневших  фуражках,  со  следами
войны на лице.
   - Мы были и остаемся мечом польской демократии. Первая армия никогда не
подведет!
   Делегаты в одном порыве поднялись с мест, стали аплодировать и  кричать
во весь голос:
   - Да здравствует армия!..
   Какая-то женщина подбежала, поднесла летчику нарциссы, за ней двинулись
другие.
   Томаш пожимал кому-то руки, а сам смотрел в зал: ему показалось, что он
видит человека, очень похожего на отца.
   И действительно, из толпы вынырнул человек,  который  показался  Томашу
похожим на старого Черешняка. Вблизи он был меньше похож, потому  что  был
по-праздничному одет - в темном костюме и при галстуке, но это был он, его
отец. Он протянул к сыну руки. Они крепко обнялись, с  минуту  молчали,  а
потом первым заговорил отец, стараясь придать голосу строгий тон:
   - Что ты тут делаешь, Томек? В отпуске или как?
   - Я делегат, вместе с заместителем командующего армией.
   - Значит, тебя выбрали?
   - Да, меня. А вы как здесь?..
   - Тоже делегат. То есть депутат. С отцом твоего командира, - показал он
на Станислава Коса, который махал им рукой над головами остальных, пытаясь
подойти поближе.
   - И что вы тут делаете? - не мог оправиться от удивления Томаш.
   - Управляю, - ответил старик.
   - Чем?
   - Польшей,  -  сказал  он  и,  чувствуя  необходимость  более  подробно
объяснить обстановку, добавил: - Не один, конечно. Вместе с другими.
   Это было невероятно. Чтобы из деревни, да какая там деревня - фольварк!
- выбирали управлять или включали в состав армейской делегации! Новое было
время, совсем другое чем раньше. Потом сын спросил, понизив голос:
   - Плютоновый привел корову?
   Старик чуть кивнул, и лицо его просияло в улыбке.
   - Стельная. Раньше чем с войны вернешься, или  телочка  или  бычок  уже
будет...
   - Привет, Томаш! - сказал пробравшийся наконец к ним Вест.
   - Здравия желаю, гражданин поручник, - ответил Томаш. Подавая руку,  он
быстро переложил в левую номерок,  который  все  время  сжимал,  чтобы  не
потерять.
   - Что ты там прячешь?
   - Да кружок, - показал он и протянул отцу. -  На  эту  бляшку  вещмешок
дадут. Там у меня, отец, хороший топорик, недоуздок и еще кое-что. - Вдруг
он что-то вспомнил, полез рукой в  карман  и  достал  коробочку.  -  Мазь.
Вернусь, черенки прививать будем...
   - Как экипаж? - поинтересовался Станислав Кос.
   - Хорошо. А подпоручник, наверно, скоро женится.
   - Какой подпоручник?
   - Ваш Янек. Вчера утром звездочки получил. Они должны  были  только  до
Лабы доехать, а потом возвращаться...


   По Берлину ехать было  трудно.  Из  руин,  из  подвалов,  из  подземных
туннелей  метро  вылезали  тысячи  фашистских  солдат   в   грязно-зеленых
мундирах.  В  первые  часы  после  капитуляции  нельзя  было  ни   часовых
напастись, ни с  приемом  оружия  управиться,  поэтому  некоторые  колонны
пленных шли еще с винтовками и автоматами, неся их прикладами вверх.
   За городом дело  пошло  быстрее,  и  уже  под  вечер  танкисты  догнали
бронетранспортеры разведывательного батальона армии.  За  то  время,  пока
брали город, фронт продвинулся далеко на запад. Четыре польские дивизии  и
кавалерийская бригада, поддержанные четырьмя артиллерийскими  бригадами  и
авиационным корпусом, теснили гитлеровцев к  Эльбе,  к  которой  с  другой
стороны уже подходили западные союзники.
   Генерал, затративший на прорыв к Бранденбургским воротам не более  трех
часов,  в  дальнейшем  энергично  собирал  танки,   штурмовые   орудия   и
бронетранспортеры из поддерживаемых  частей  и  кулак,  по  Кос  и  Елень,
потихоньку беседуя, полагали, что это делается уже только для парада.
   Однако вышло, что генерал, а не подпоручник был прав, потому что 4  мая
танковая группа, поднятая по тревоге приказом по радио,  быстро  двинулась
вперед, на исходные позиции,  так  как  фронт  неожиданно  остановился  на
месте. Его должны были сломать мощью стали и огня, дать возможность пехоте
продолжать наступление. Танки развернули на ровном поле.
   Влево и вправо от  "Рыжего"  стояло  по  двадцать  пар  машин.  Густлик
попытался их сосчитать, но сбился со счета на  пятидесятой.  Они  не  были
замаскированы, потому что самолетам противника уже неоткуда было взлетать,
а со  стороны  фронта  их  защищала  широкая  дорожная  насыпь  высотой  с
двухэтажный дом.
   Григорий тихонько выводил какую-то грузинскую мелодию,  держа  руки  на
рычагах управления; Вихура у ручного пулемета  обмахива