млянку вбегает  солдат,  держа  в  руке  зажженный
фонарь.
   - Сейчас выгоню эту дрянь. Это она  через  окно,  гражданин  генерал...
Пошла вон!
   Командир  бригады,  жмуря  глаза  от  света,  смотрит   на   Шарика   и
останавливает солдата энергичным движением руки:
   - Погоди! Закрой окно, оставь фонарь и выйди.
   Снова скрипят двери. Генерал садится на  нары,  ставит  босые  ноги  на
стянутое с постели одеяло. Вглядывается в собаку  ничего  не  понимающими,
широко открытыми глазами. Он уверен, что всего  минуту  назад  лег  спать.
Издалека, из глубокого сна, он возвращается к действительности.
   - Шарик, это ты? Откуда ты взялся? Ну иди же сюда.
   Обрадованный Шарик становится на задние лапы, передние  кладет  ему  на
колени, вытягивает морду вверх и, словно пьяный, лезет сразу целоваться.
   - Погоди, погоди, успокойся... Досталось тебе, вижу...
   Генерал, обхватив руками голову Шарика, внимательно оглядывает его ухо,
ощупывает пальцами загривок, где около раны застыл широкий сгусток  крови.
Шарик скулит предостерегающе, ощущая боль.
   - Тихо, тихо. Погоди.
   Генерал замечает шарф Янека на шее овчарки, берет  нож,  сброшенный  со
стола, распарывает кривой стежок из черных ниток, разворачивает  шерстяную
ткань. Увидев листок бумаги, поспешно читает его. Какое-то место пробегает
глазами еще раз и кричит:
   - Часовой!
   Солдат сразу появляется в дверях:
   - Вытурить его, гражданин генерал?
   - Да нет же! Дежурного офицера до штабу ко мне, бегом!
   Автоматчик скрывается за дверью, а генерал,  найдя  на  полке  банку  с
консервами, вскрывает ее ножом и все содержимое  выкладывает  на  тарелку,
которую ставит перед собакой.
   - Ешь, Шарик. Ну, ешь, чего же ты не хочешь?
   Шарику стыдно. Ему кажется, что в голосе человека он  улавливает  нотки
гнева: наверное, все уже знают об  этом  зайце,  который  попался  ему  на
дороге и задержал его. Голос генерала становится совсем ласковым:
   - Не хочешь есть без Янека? Верный, хороший пес.
   Дежурный офицер  влетает  в  землянку,  тяжело  дыша,  и  замирает  как
вкопанный, пораженный картиной, какую не  каждый  день  увидишь:  командир
бригады в рубашке и брюках, разутый, сидит на полу. Рядом  с  ним  собака.
Генерал прижимает ее косматую голову к своей груди и говорит:
   - Ты же сам не знаешь, какой ты умный.
   - Слушаю, гражданин генерал.
   - Это я не тебе. Слушай, немедленно вызови ко мне  врача  с  бинтами  и
лекарствами, заместителя по техническому снабжению  с  бензиновым  насосом
для  танка  Т-34.  Выведешь  бронетранспортер,  два  легких  танка  и  два
отделения автоматчиков. Повтори, поручник.
   Изумленный офицер повторил приказание, которое,  по  его  мнению,  было
одним из самых странных, какие когда-либо  отдавались  в  армии,  приложил
руку к козырьку и пошел к дверям, но генерал вернул его:
   - Погоди. Пусть сюда еще придет портной с  иголкой,  нитками  и  куском
брезента. Теперь все. Выполняй.
   Неизвестно,  о  чем  подумал  дежурный   офицер   по   штабу,   услышав
дополнительное указание, но приказ он выполнил точно, и  через  пятнадцать
минут все было готово.
   Весть о том, что собака Янека Коса прибежала к  генералу,  что  вызваны
врач, техник и портной, облетела соседние землянки и  в  измененной  форме
дошла до автоматчиков, которые собрались  у  танков  и  бронетранспортера.
Прогоняя остатки сна, они мочили руки  росой,  протирали  лица  и  спорили
между собой. Одни  утверждали,  что  танк  Семенова  не  нашел  окруженный
батальон и вернулся. Другие говорили, что все погибли, только одна  собака
уцелела и то осталась без ушей и хвоста, потому что их осколками срезало.
   Когда генерал выходил из землянки,  ведя  Шарика  на  поводке,  наскоро
связанном  из  нескольких  солдатских   ремешков,   то   встретил   группу
любопытных. Увидев командира, они перестали шептаться, замолчали. И только
радистка Лидка подошла к нему.
   - Гражданин генерал...
   - Да.
   - Разрешите узнать, что с экипажем поручника Семенова.
   - Немного мне о них известно. Сейчас все не в моих руках, а в  собачьих
когтях.
   Генерал отошел. А минуту спустя  к  передовой  уже  двигался  небольшой
отряд: впереди и сзади шли низкие Т-70, облепленные десантом автоматчиков,
а посредине - бронетранспортер, в котором сидел командир бригады, держа на
коленях собаку.
   Шарик был недоволен: он же знал, что должен бежать обратно к  Янеку,  а
его почему-то не отпускали. Он коротко рычал, не давая себя гладить.
   - Глупый, глупый умник, погоди. Тебе же ближе будет.
   Отряд остановился на поляне, автоматчики цепью двинулись в лес, за ними
командир  с  собакой.  Дошли  до  того  места,  которое  Черешняк  называл
тропинкой возле трех буков. Генерал присел на корточки, еще раз  проверил,
насколько хорошо и крепко пригнан брезентовый мешок, не помешает ли бежать
Шарику зашитый в него насос. Затем генерал отвязал  поводок  и  подтолкнул
Шарика сзади:
   - Ищи, песик, ищи Янека.
   Шарик и без этого знал, куда должен идти. Не  только  знал,  но  рвался
похвалиться своему хозяину, что нашел человека, которого должен был найти.
Почувствовав, что свободен, он выскочил  на  просеку  и  вместе  со  своей
тенью, отбрасываемой при слабом свете месяца, вбежал в лес.


   В штабной землянке гвардейской стрелковой дивизии  было  тихо.  Толстое
перекрытие  из  сосновых  бревен  в  пять  накатов,  засыпанное  землей  и
обложенное дерном, заглушало звуки идущего наверху сражения. В  просторном
помещении вдоль стен стояли нары, а посредине - длинный  стол,  заваленный
картами. На них красным и  синим  карандашами  была  отмечена  обстановка.
Острые  стрелки  атак,  круги  и   прямоугольники   артиллерийского   огня
обозначали планы командира на новый день сражения, начинавшийся через  два
часа. С юга, от трех черных квадратиков, обозначающих дома Эвинува,  через
двойную синюю линию немецких окопов  вела  на  север  пунктирная  стрелка,
показывая направление, на  котором  предстояло  пробиваться  из  окружения
батальону капитана Баранова. По обеим сторонам этой  стрелки  артиллеристы
наметили заградительный огонь, чтобы  прикрыть  гвардейцев  от  ударов  во
фланги.
   На  карте  стояли  два  стакана  из  толстого  зеленоватого  стекла   и
наполовину опорожненная бутылка. На  тарелках  пахла  нарезанная  длинными
полосками свинина, пережаренная с луком. Рядом  в  крышке  котелка  лежали
куски черного хлеба.
   - Ну что, пойдем посмотрим, - сказал командир бригады.
   - Лучше здесь, товарищ генерал, - ответил коренастый плотный  офицер  в
форме полковника с гвардейским значком на груди. -  Сюда  будут  поступать
донесения и по радио, и по телефону. А там  наши  наблюдатели  высоко  над
землей сделали гнездо вроде птичьего. Залезть трудно, а  упасть  легко.  К
тому же немцы бьют шрапнелью, и будет  глупо,  если  нас  подстрелят,  как
куропаток. На кой черт нам такая самодеятельность.
   Опять стало тихо. Может быть, потому, что взрывы  снарядов  здесь  были
еще едва слышны, генерал подумал о  той,  видимо,  уже  недалекой  минуте,
когда война кончится и люди  вернутся  к  своим  обычным  мирным-занятиям.
Этим, с фронта, будет труднее. Что из того, что парень умеет стрелять, что
выбивает три десятки подряд, что не боится поднять голову под огнем. Когда
придет время зубрить бином Ньютона  и  тригонометрические  функции,  когда
нужно будет усвоить, что простейшие делятся  на  корненожки,  инфузории  и
споровые, фронтовику придется труднее, чем  другим.  Интересно,  будут  ли
люди помнить его боевые дела? Напишет или расскажет кто-нибудь о блестящей
идее стрелка-радиста, о смелой и верной собаке по имени Шарик?
   Он поймал себя на суеверной мысли, что не стоит  забегать  вперед,  что
нельзя делить шкуру неубитого медведя. Кто знает, доберется  ли  Шарик  до
места? В эту сторону он прокрался сразу после сумерек, в темноте. Прибежал
с разорванным ухом и раной на спине. Что с ним случилось?  Не  узнаешь.  А
возвращаться должен был при луне, нагруженный... Даже если  он  дойдет  до
места, механик поставит насос и танк  сможет  двигаться,  то  один  меткий
выстрел может превратить машину в факел, а четырех людей - в  пепел.  Ведь
враг знает, что они прорвались, и будет ждать их в засаде, поставит на  их
пути мины. Пробьются ли они через двойное кольцо окружения?
   Командир  советской  дивизии  плеснул  в  стаканы.  Чокнулись,  выпили,
закусили свининой.
   - Может, пойдем посмотрим, - неуверенно предложил гвардии полковник.  -
Самому всегда лучше.
   - Лучше, - с улыбкой в глазах согласился генерал.
   Оба поднялись и по крутым ступенькам узкого прохода  стали  подниматься
вверх, держась руками за горбыли,  которыми  были  укреплены  стены.  Свет
сменился темнотой. Ничего не было видно, пока не  миновали  поворот  и  не
вышли из-под балок.  Вверху  вырисовывался  прямоугольник  неба  с  яркими
звездами. По мере того как они поднимались по ступенькам, звезды угасали.
   Часовые у входа  в  землянку  вытянулись.  Три  автоматчика  с  оружием
наизготовку двинулись за ними. До передовой  было  недалеко,  сотня-другая
метров.
   Полковник  вел  узкой  тропинкой.  Под  сапогами   ощущалась   гладкая,
утоптанная земля. По густым зарослям орешника  вскарабкались  на  высотку.
Здесь росли рядом четыре огромные  сосны,  к  стволу  одной  из  них  была
прикреплена приставная лестница. Они начали медленно  подниматься  наверх,
осторожно ставя ноги на перекладины.
   Взобравшись на помост, сколоченный из толстых жердей, оба  вздохнули  с
облегчением. Помост висел метрах в пятнадцати над землей; сверху и с боков
его  прикрывала  маскировочная  сетка,  в  которую  разведчики  понатыкали
свежие,  еще  пахнущие  смолой  ветки.  Около   стереотрубы   сидели   два
наблюдателя и лейтенант  в  очках,  артиллерист.  Заметив  командиров,  он
шагнул вперед и сделал знак рукой наблюдателям, чтобы освободили  место  у
стереотрубы.
   - Не надо, - остановил лейтенанта полковник. -  Еще  темно.  Все  равно
сначала услышим, а уж потом увидим.
   Над лесом со стороны Вислы  дул  влажный  и  свежий  ветерок.  Начинало
сереть, а на западной стороне неба все еще висел месяц, поэтому  видимость
была хорошая. В нескольких метрах под ними зеленели более низкие  деревья;
их пышные кроны образовали плотно сотканный ковер.  Лишь  отдельные  сосны
торчали выше. На востоке кое-где поблескивала зеркальная  гладь  реки.  На
юге, далеко в тылу противника, сверкнула  огнем  тяжелая  батарея,  грохот
залпа донесся  много  времени  спустя.  Где-то  совсем  рядом,  почти  над
головой, нежно запела птица. Это было так удивительно  и  неожиданно,  что
все посмотрели друг на друга и улыбнулись.
   Генерал присел на низкий табурет, оперся рукой о ствол  дерева.  Пальцы
его нащупали кусок металла с острыми рваными краями. Он выковырнул его  из
коры, взвесил на ладони  и  с  жалостью  подумал:  "В  этом  лесу  раненые
деревья". Он жалел эти деревья, хотя приближался день, когда (он это знал)
такие же осколки будут ранить солдат, сначала где-то  здесь,  недалеко,  а
позднее, часа через три после рассвета, он сам просит в атаку на Студзянки
роту танков.
   Он знал, что они пойдут, что их встретит  огонь  и  они  отступят.  Это
будет только разведка, но танкисты об этом не  должны  знать.  Они  должны
ударить с верой в победу,  смело  вести  машины  вперед.  Иначе  противник
почувствует, что это только разведка  боем,  и  не  удастся  нащупать  его
огневые точки. Может,  придется  потерять  машину-две,  потерять  людей...
Будут потом возмущаться: "Почему не всеми силами?.." Но  для  удара  всеми
силами время еще не пришло.
   Генерал знал, что на него свалилась огромная  тяжесть  ответственности,
тяжесть людского страха и отваги, усталости и боли. Ведь эти люди были как
бы его собственной рукой, которой он должен разгрести пепел,  чтобы  найти
источник огня и погасить пожар. Он чувствовал себя усталым и старым, много
старше своих лет. Держа в руке тяжелый осколок, он  вспомнил,  что  в  его
собственном  теле  их  было  четырнадцать,  что  врачи   выковыривали   их
ланцетами, а два, что впились очень глубоко, оставили.
   "Я как это дерево", - улыбнулся он про себя.
   - Не слышно, не видно, а пора  бы  уже,  -  нарушил  молчание  командир
советской дивизии.
   - Пора.
   Небо на востоке порозовело и стало немного светлее. Теперь хорошо  была
видна Козеницкая пуща, протянувшаяся с востока на  запад,  испещренная  на
юге полянами, более мелкая и светлая там, где росли молодые рощи. Впереди,
где  просвечивал  песок  и  остались  только  островки   леса,   находился
окруженный батальон. Там царила тишина.
   Прислушиваясь  к  первым  выстрелам,  все  молчали,  но  это   молчание
становилось тягостным, и люди с надеждой смотрели на артиллериста в очках,
который, не отрывая глаз от бинокля, взял телефонную трубку:
   - "Слон-два", перенести вправо пятнадцать, зарядить, доложить.
   Это звучало как поправка, как перенесение заградительного огня  еще  до
первого выстрела, поэтому генерал спросил:
   - Видите их?
   Лейтенант не успел ответить - в низком перелеске,  намного  ближе,  чем
они предполагали, рассыпалась вдруг цепь вспышек. Они ложились ровно,  как
по линейке. Секундой позже донесся ровный, сухой треск, как  будто  кто-то
бросил в окно горсть гравия, потом еще раз, еще и еще...
   Полковник схватил генерала за руку и почему-то шепотом радостно сказал:
   - Бьют залпами.
   - А танка не слышно.
   Артиллерист подал команду:
   - Первое, огонь!
   Они не увидели  вспышки,  но  услышали,  что  сзади  высоко  просвистел
снаряд, выпущенный из гаубицы. Огненный фонтан разрыва  взметнулся  правее
пробивающегося батальона.
   - Батарея, по три на орудие, беглым - огонь!
   Снаряды полетели стаями, ударили в лес -  там  выросла  отвесная  стена
пыли, прорезанная красными полосами огня.
   Но вот наконец генерал услышал  характерный  грохот  танковой  пушки  и
улыбнулся: "Дошел Шарик!.."
   Гремели залпы, в перерывах между ними трещали пулеметы,  ритмично  били
семидесятишестимиллиметровки -  полевые  и  танковая.  Грохот  и  вспышки,
которые становились все бледнее в свете  наступающего  дня,  равномерно  и
неуклонно  двигались  в  сторону   наблюдательного   пункта.   Застигнутые
врасплох, немцы стреляли редко и бесприцельно, видно,  боялись  попасть  в
своих.
   Тем временем батальон исчез, скрытый кронами высоких деревьев, а вскоре
стрельба утихла и только мерный рев мотора разносился над росистой травой.
   Из-за горизонта показался полукруглый краешек солнца, и в это же  время
на широкую поляну, расположенную внизу,  левее  от  них,  выбежали  бойцы.
Следом выехала повозка, запряженная парой лошадей, за  повозкой  выкатился
окруженный цепочкой гвардейцев танк; на стальном тросе он тащил  за  собой
пушку. Генерал увидел около самого танка высокого, широкоплечего солдата с
копной светлых волос. Рядом с ним  шел  седовласый  мужчина  в  изорванном
пиджаке. Генерал узнал в нем Черешняка и, хлопнув рукой по колену, показал
на него стоящему рядом полковнику.
   Те, внизу, двигались еще силой разбега - строем, ощетинившись  оружием,
с широко открытыми, словно в крике, ртами. В какой-то момент  строй  вдруг
рассыпался, я бойцы окружили танк. А  когда  из  люков  показались  темные
шлемы и комбинезоны, бойцы бросились к танкистам, вытащили их за плечи  из
люков и стали подбрасывать вверх. До наблюдательного пункта донеслось  эхо
радостных возгласов.
   - Вышли, - сказал полковник. - А были на волосок от смерти.
   - На собачий коготь, - поправил его генерал и добавил: - Мне пора,  еду
под Студзянки.  Присмотрите,  полковник,  чтоб  ребят  мне  не  помяли,  и
задержите их в своем штабе, пусть немного отдышатся...
   Они пожали друг другу руки.
   Генерал подошел к лестнице и начал медленно спускаться, с беспокойством
прислушиваясь,  как  под  тяжестью  его  тела  поскрипывают   перекладины.
Спустившись ниже верхушек деревьев, он уже  не  мог  видеть,  как  капитан
Баранов подбежал к Еленю, который стоял ближе всех, поцеловал  его  в  обе
щеки и, сказав: "Спасибо, братцы", осел на  землю  и  заснул.  Генерал  не
видел гвардейцев, которые, тесно окружив Шарика, протягивали руки, пытаясь
хотя бы дотронуться до него.
   Когда генерал спрыгнул  с  последней  перекладины  на  землю,  один  из
автоматчиков, прикрывавших отход, приблизился к нему и доложил:
   - Гражданин генерал, здесь вас ждет какой-то человек.
   - Кто такой? - огляделся генерал.
   В нескольких шагах от него стоял Черешняк, держа в левой руке винтовку.
Ладонью правой руки он тер заросшую грязную щеку и в смущении бормотал:
   - Это я, пан генерал. Насчет этой бумаги на лес...



15. "РЫЖИЙ"

   Отбившийся от стада  раненый  кабан,  затравленный  собаками,  борется,
получает удары, сам наносит их и, истекая кровью, все же остается  грозным
до  последней  минуты.  Но  когда  ему   удается   избавиться   от   своих
преследователей, обмануть погоню и уйти в темные, сырые заросли  леса,  он
опускает голову под тяжестью боли, ложится и зализывает раны.
   Подобное произошло и с танком поручника Семенова.  Когда  Шарик  принес
топливный насос и мотор вскоре заработал,  всех  охватила  радость  -  они
снова могут  сражаться!  И  только  прорвав  двойное  кольцо  окружения  и
добравшись до своих, они увидели, как досталось машине  от  удара  тяжелой
мины и взрыва связки  гранат,  брошенной  под  гусеницу:  танк  надо  было
основательно ремонтировать.
   Людям  тоже  досталось.  Лишь  после  возвращения,  уже  среди   своих,
заметили, что у Еленя на шее сзади фиолетовые  пятна  -  очевидно,  лопнул
кровеносный сосуд, когда он изо всех сил упирался в заклинившийся  люк.  У
Семенова на лбу появился шрам, хотя он  и  не  помнил,  когда  и  чем  его
задело. Саакашвили хромал на левую ногу, которую он повредил под Эвинувом.
На Янеке не было никаких видимых следов схватки, но и у него ныло все тело
и первый день он тоже едва держался на ногах. Они  лежали  в  траве  около
танка, с ними - Шарик. У него кровоточило  ухо  и  гноилась  огнестрельная
рана на спине.
   - Хотел с нами поменяться, - Семенов в третий раз возвращался к той  же
теме. - Считал, что задание его слишком легкое. И вот мы живы, а там  весь
экипаж...
   - Я видел между деревьями огонь, но не думал, что это они.
   - Легкое задание, трудное задание, а смерть всегда одна,  -  философски
заметил Григорий. - Никогда не знаешь, где с ней встретишься. Еще немного,
и от нас бы даже мокрого места не осталось. Немец стрелял, наш  гранату  в
нас бросил. Спасибо, Шарик спас...
   Янек молчал. Ему было тем тяжелее, что с самого начала он не чувствовал
симпатии к хорунжему Зенеку. Кого нам больше жаль? Тех, кого больше любим,
или тех, кого не баловали своими чувствами?
   Улыбки и шутки покинули экипаж. Однако молодость победила. Выспавшись в
первую  ночь,  прошедшую  сравнительно  спокойно,  танкисты  почувствовали
прилив сил и взялись за работу, горя желанием побыстрее привести машину  в
порядок. О себе они заботились меньше  всего  -  кончилось  тем,  что  они
сбросили повязки, которые наложил им санитар. И только за Шариком  следили
все четверо. Он ходил с двумя повязками, приклеенными пластырем к шерсти.
   Утром третьего дня все было почти готово. Все,  кроме  Янека,  занялись
проверкой механизмов. А он чуть  свет  отправился  под  Острув  на  склады
бригады, откуда  должен  был  принести  радиостанцию,  потому  что  старая
окончательно вышла из строя. Шарик, конечно, побежал за хозяином.
   Прождать  пришлось  дольше,  чем  Кос  предполагал.  Сначала  не   было
техников, которые уехали на передовую ремонтировать поврежденные  танки  и
вытаскивать с поля боя разбитые машины, потом ему пришлось ждать лампу, за
которой послали на другой берег  Вислы.  Не  имея  возможности  как-нибудь
ускорить все это, Янек походил немного  вокруг  штаба  и  даже  спроси