на председателя, -  достаточно
ли четко он читает. "Ну вот, товарищи не возражают".
   Но самым  удивительным  было  то,  что  Гетманов,  казалось,  оставался
искренен, был самим собой, и когда требовал плана с секретарей райкомов  и
срезал последние граммы с колхозных трудодней, и  когда  занижал  зарплату
рабочим,  и  когда  требовал  снижения  себестоимости,  и  когда   повышал
розничные цены, и когда, растроганный, говорил с женщинами  в  сельсовете,
вздыхал об их нелегкой жизни,  сокрушался  по  поводу  тесноты  в  рабочих
общежитиях.
   Понять это трудно, но разве все в жизни легко поймешь.
   Когда Новиков  и  Гетманов  подошли  к  машине.  Гетманов  шутя  сказал
провожавшему их Карпову:
   - Придется обедать у Белова,  от  вас  и  вашего  интенданта  обеда  не
дождешься.
   Карпов сказал:
   -  Товарищ  бригадный  комиссар,  интенданту  пока  ничего  не  дали  с
фронтовых складов. А сам  он,  между  прочим,  ничего  не  ест,  -  болеет
желудком.
   - Болеет, ай-ай-ай, какая  беда,  -  сказал  Гетманов,  зевнул,  махнул
рукой. - Ну что ж, поехали.
   Бригада Белова была значительно  выдвинута  на  запад  по  сравнению  с
карповской.
   Белов, худой, носатый человек, на кривых кавалерийских ногах, с  острым
быстрым умом, пулеметной речью, нравился Новикову.
   Он казался  Новикову  человеком,  созданным  для  танковых  прорывов  и
стремительных бросков.
   Характеристика его была хороша, хотя в боевых действиях  он  участвовал
недолго, - совершил в декабре под Москвой танковый рейд по немецким тылам.
   Но сейчас Новиков, тревожась, видел лишь недостатки командира  бригады,
-  пьет,  как  конь,  легкомыслен,  пристает  к  женщинам,  забывчив,   не
пользуется   любовью   подчиненных.   Обороны   Белов    не    подготовил.
Материально-техническая обеспеченность бригады,  видимо,  не  интересовала
Белова. Его занимала лишь обеспеченность горючим и боеприпасами. Вопросами
организации ремонта и эвакуации с поля боя поврежденных машин он занимался
недостаточно.
   - Что ж вы, товарищ Белов, все же не на Урале,  а  в  степи,  -  сказал
Новиков.
   - Да, как цыгане, табором, - добавил Гетманов.
   Белов быстро ответил:
   - Против авиации принял меры, а  наземный  противник  не  страшен,  мне
кажется, в таком тылу нереален.
   Он вдохнул воздух:
   - Не обороны хочется, в прорыв войти. Душа плачет, товарищ полковник.
   Гетманов проговорил:
   - Молодец, молодец, Белов. Суворов советский, полководец  настоящий,  -
и, перейдя на "ты", добродушно и тихо сказал: - Мне начальник  политотдела
доложил, будто ты сошелся с сестрой из медсанбата. Верно это?
   Белов из-за добродушного тона Гетманова не сразу понял  плохой  вопрос,
переспросил:
   - Виноват, что он сказал?
   Но так как и без повторения слова дошли до его сознания, он смутился:
   - Мужское дело, товарищ комиссар, в полевых условиях.
   - А у тебя жена, ребенок.
   - Трое, - мрачно поправил Белов.
   - Ну вот видишь,  трое.  Ведь  во  второй  бригаде  командование  сняло
хорошего комбата Булановича, пошло  на  крайнюю  меру,  перед  выходом  из
резерва заменило его Кобылиным только из-за этого дела.  Какой  же  пример
подчиненным, а? Русский командир, отец трех детей.
   Белов, озлившись, громко произнес:
   - Никому нет до этого дела, поскольку я к ней насилия  не  применял.  А
пример этот показали до вас, и до меня, и до вашего батька.
   Не повышая голоса, вновь перейдя на "вы". Гетманов сказал:
   - Товарищ Белов, не забывайте про  свой  партийный  билет.  Стойте  как
следует, когда с вами говорит ваш старший начальник.
   Белов, приняв воинский, совершенно деревянный вид, проговорил:
   - Виноват, товарищ бригадный комиссар, я, конечно, понимаю, осознаю.
   Гетманов сказал ему:
   - В твоих боевых успехах я уверен, комкор тебе  верит,  не  срами  себя
только по личной линии, - он посмотрел на часы: - Петр Павлович, мне  надо
в штаб, я с тобой к Макарову не поеду. Я у Белова машину возьму.
   Когда они вышли из блиндажа, Новиков, не удержавшись, спросил:
   - Что, по Томочке соскучился?
   На него  недоуменно  посмотрели  ледяные  глаза,  и  недовольный  голос
произнес:
   - Меня вызывает член Военного совета фронта.
   Перед возвращением в штаб  корпуса  Новиков  заехал  к  своему  любимцу
Макарову, командиру первой бригады.
   Вместе пошли они к озерцу, у которого расположился один из батальонов.
   Макаров, с бледным лицом и грустными глазами, которые, казалось,  никак
не могли принадлежать командиру бригады тяжелых танков, сказал Новикову:
   - Помните то болото, белорусское, товарищ полковник,  когда  немцы  нас
гоняли по камышам?
   Новиков помнил белорусское болото.
   Он подумал о Карпове и Белове. Тут дело, очевидно, не только  в  опыте,
но и в натуре. Надо прививать командирам опыт, которого у них нет. Но ведь
натуру никак не следует подавлять. Нельзя людей из истребительной  авиации
перебрасывать в саперные части. Не всем же быть, как Макаров, - он хорош и
в обороне, и в преследовании.
   Гетманов говорит, - создан для партийной работы. А Макаров вот  солдат.
Не перекроить. Макаров, Макаров, золотой вояка!
   От Макарова  Новикову  не  хотелось  отчетов,  сведений.  Ему  хотелось
советоваться с ним, делиться. Как достичь в наступлении полной сыгранности
с пехотой и мотопехотой, с саперами, с самоходной  артиллерией?  Совпадают
ли их предположения о возможных  замыслах  и  действиях  противника  после
начала наступления? Одинаково ли оценивают они  силу  его  противотанковой
обороны? Правильно ли определены рубежи развертывания?
   Они пришли на командный пункт батальона.
   Командный пункт разместился  в  неглубокой  балке.  Командир  батальона
Фатов, увидя Новикова и командира бригады, смутился, -  штабная  землянка,
казалось  ему,  не  подходила  для  таких  высоких  гостей.  А   тут   еще
красноармеец растапливал дрова порохом, и печь крайне неприлично ухала.
   - Запомним, товарищи, - сказал Новиков, - корпусу поручат одну из самых
ответственных частей общей фронтовой задачи, а  я  выделяю  самую  трудную
часть Макарову, а Макаров, сдается мне, самую сложную часть  своей  задачи
прикажет выполнить Фатову. А как решать задачу,  это  вам  самим  придется
подумать. Я вам не буду навязывать в бою решение.
   Он спрашивал Фатова об организации связи со штабом  полка,  командирами
рот, о работе радио, о  количестве  боеприпасов,  о  проверке  моторов,  о
качестве горючего.
   Перед тем, как проститься, Новиков сказал:
   - Макаров, готовы?
   - Нет, не совсем еще готов, товарищ полковник.
   - Трех суток вам достаточно?
   - Достаточно, товарищ полковник.
   Сидя в машине, Новиков сказал водителю:
   - Ну как, Харитонов, все в порядке у Макарова как будто?
   Харитонов, покосившись на Новикова, ответил:
   - Порядок, конечно, полный, товарищ полковник. Начальник  продснабжения
пьяным напился, из батальона пришли концентрат получать, а он ушел спать и
ключ забрал. Так и вернулись, не нашедши его. А старшина мне  рассказывал,
- командир роты получил водку на бойцов и справил себе именины. Всю  водку
эту выпил. Хотел я запаску, камеру подклеить, а у них клею даже нет.



        "35"

   Выглянув в окно штабной избы и увидя в облаке пыли  "виллис"  командира
корпуса, генерал Неудобнов обрадовался.
   Так однажды было в детстве, когда взрослые ушли в гости и он радовался,
что остался хозяином  в  доме,  -  но  едва  закрылась  дверь,  ему  стали
мерещиться воры, пожар, и он ходил от двери к окну,  млея,  прислушивался,
потягивал носом - не пахнет ли дымом.
   Он  почувствовал  себя  беспомощным,  способы,  которыми  он   управлял
большими делами, здесь не годились.
   Вдруг  противник  полезет,  -  ведь  от  штаба  до  фронта   шестьдесят
километров. Тут не припугнешь снятием с должности, не обвинишь в связях  с
врагами народа. Прут танки и прут, чем их остановишь?  И  эта  очевидность
поразила  Неудобнова,  -  мощь   государственного   гнева,   заставлявшего
склоняться и трепетать миллионы людей, здесь, на фронте, когда пер  немец,
не стоила ни гроша. Немцы не заполняли анкет, не рассказывали на собраниях
своих биографий, не  маялись,  боясь  ответить  о  занятиях  родителей  до
семнадцатого года.
   Все, что он любил, без чего не мог жить, его судьба, судьба его  детей,
уже не было под прикрытием великого, грозного, родного ему государства.  И
он впервые с робостью и приязнью подумал о полковнике.
   - Новиков, войдя в штабную избу, сказал:
   - Мне, товарищ генерал, ясно, - Макаров! Он в любом положении сам решит
внезапно возникшую задачу. Белов, тот без оглядки будет рваться вперед, он
иного не понимает. А Карпова придется подгонять, тяжеловоз, медлитель.
   - Да-да, кадры, кадры, они все решают; неустанно изучать  кадры,  этому
нас товарищ Сталин учит, - проговорил Неудобнов и живо добавил:  -  Я  все
думаю - немецкий агент в станице есть, это он, подлец, утром навел авиацию
на наш штаб.
   Рассказывая Новикову о штабных событиях, Неудобнов сказал:
   - Тут к нам собрались приехать соседи и командиры частей усиления, так,
без особого дела, познакомиться, просто в гости.
   - Жаль, что Гетманов уехал в штаб фронта, и чего  это  его  понесло?  -
сказал Новиков.
   Они условились вместе пообедать, и Новиков пошел  к  себе  на  квартиру
помыться, переменить запылившуюся гимнастерку.
   На широкой станичной улице было пустынно,  только  возле  ямы,  вырытой
бомбой, стоял старик, в чьей избе квартировал Гетманов. Старик, словно  бы
яма была вырыта для хозяйственных надобностей, что-то  определял  над  ней
растопыренными руками. Поравнявшись с ним, Новиков спросил:
   - Над чем это колдуешь, отец?
   Старик по-солдатски взял под козырек, проговорил:
   - Товарищ командующий, был я в германском  плену  в  пятнадцатом  году,
работал там у одной хозяйки, - и, указав на яму, потом на небо, подмигнул:
- Не иначе мой байстрюк, сукин сын, прилетал, наведывал меня.
   Новиков рассмеялся:
   - Ох, старик.
   Он заглянул  в  закрытые  ставнями  окна  Гетманова,  кивнул  часовому,
стоявшему у крыльца, и вдруг подумал: "Какого черта Гетманов в штаб фронта
ездит? Какие это дела у него?" И на миг  в  душе  его  мелькнула  тревога:
"Двуличный он, как это  Белову  за  аморальное  поведение  выговаривал,  а
стоило мне про Тамару вспомнить, как лед сделался".
   Но тотчас мысли эти показались пустыми, не  свойственна  была  Новикову
подозрительность.
   Он свернул за угол дома и увидел на полянке несколько десятков  парней,
должно быть, мобилизованных райвоенкоматом, отдыхавших возле колодца.
   Сопровождавший ребят боец, притомившись, спал, прикрыв  лицо  пилоткой,
рядом с ним лежали горкой сложенные  узелки  и  мешочки.  Ребята,  видимо,
прошли немало по степи, натрудили  ноги,  и  некоторые  из  них  разулись.
Головы их еще не были  пострижены,  и  издали  они  походили  на  сельских
школьников, отдыхавших на переменке между уроками. Их худые  лица,  тонкие
шеи, русые нестриженые волосы, латаная, перешитая из отцовских пиджаков  и
штанов одежда, - все это было совершенно детским. Несколько человек играли
в традиционную игру мальчишек, когда-то  и  комкор  играл  в  нее,  кидали
пятаки в сторону вырытой ямки, прищурившись, целились.  Остальные  глядели
на игру, и лишь глаза у них не были детскими - тревожные и грустные.
   Они заметили Новикова и поглядывали на  спящего  дядьку,  очевидно,  им
хотелось спросить его, можно ли кидать пятаки,  продолжать  сидеть,  когда
мимо них идет военное начальство.
   - Дуйте, дуйте, богатыри, - сказал бархатным басом  Новиков  и  прошел,
махнув в их сторону рукой.
   Чувство пронзительной жалости охватило его, - такой острой, что он даже
растерялся от ее силы. Должно быть, эти худые  детские  глазастые  личики,
эта сельская  бедная  одежда  вдруг  с  какой-то  прямо-таки  удивительной
ясностью сообщили, что ведь дети, ребята... А в армии  ребячье,  человечье
скрыто под каской, в выправке, в скрипе сапог, в отработанных движениях  и
словах... А тут все было начистоту.
   Он зашел в дом, и странно, что от всего  сложного  и  тревожного  груза
сегодняшних мыслей и впечатлений самой тревожной оказалась эта  встреча  с
мальчишками-новобранцами.
   "Живая сила, - повторял про себя Новиков, - живая сила, живая сила".
   Всю свою солдатскую жизнь он знал страх  перед  начальством  за  потерю
техники и боеприпасов, за просроченное время, за машины, моторы,  горючее,
за оставление без разрешения высоты и  развилки  дорог.  Не  встречал  он,
чтобы  начальники  всерьез  сердились   на   то,   что   боевые   действия
сопровождались большими потерями живой силы. А  иногда  начальник  посылал
людей под огонь, чтобы избегнуть гнева старшего начальства и сказать  себе
в оправдание, разведя руками: "Ничего не мог поделать,  я  половину  людей
положил, но не мог занять намеченный рубеж"...
   Живая сила, живая сила.
   Он несколько раз видел, как гнали живую силу  под  огонь  даже  не  для
перестраховки  и  формального  выполнения  приказа,  а  от   лихости,   от
упрямства. Тайная тайных войны, ее трагический дух  были  в  праве  одного
человека послать на смерть другого человека. Это право держалось  на  том,
что люди шли в огонь ради общего дела.
   Но вот знакомый Новикова, трезвый  и  разумный  командир,  находясь  на
передовом НП, не изменяя своим привычкам,  ежедневно  пил  свежее  молоко.
Утром под огнем противника боец из второго эшелона приносил ему  термос  с
молоком. Случалось,  немцы  убивали  бойца,  и  тогда  знакомый  Новикова,
хороший человек, оставался без молока. А на следующий день новый посыльный
нес  под  огнем  термос  с  молоком.  Пил  молоко  хороший,  справедливый,
заботливый к подчиненным человек, его  солдаты  называли  отцом.  Пойди-ка
разберись во всем этом хозяйстве.
   Вскоре Неудобнов зашел за Новиковым, и Новиков, торопливо и старательно
причесывая перед зеркальцем волосы, сказал:
   - Да, товарищ генерал, жуткое все же дело - война! Видели, -  ребят  на
пополнение гонят?
   Неудобнов сказал:
   - Да, кадры  бросовые,  сопливые.  Я  этого  сопровождающего  разбудил,
обещал его в штрафную роту отправить. Распустил их совершенно, не воинская
команда, а кабак какой-то.


   В романах Тургенева иногда рассказывается, как к вновь  обосновавшемуся
помещику приезжают соседи...
   В темноте  подошли  к  штабу  две  легковые  машины,  и  хозяева  вышли
встречать на крыльцо гостей: командира артиллерийской  дивизии,  командира
гаубичного полка, командира бригады реактивных минометов.
   ...Дайте мне руку, любезный читатель,  и  отправимся  вместе  в  имение
Татьяны Борисовны, моей соседки...
   Полковник-артиллерист,  командир  дивизии,  был  знаком   Новикову   по
фронтовым  рассказам  и  по  штабным  сводкам,  -   он   ему   даже   ясно
представлялся:  багроволицый,  круглоголовый.  Но,  конечно,  он  оказался
пожилым, сутулым человеком.
   Казалось, что веселые глаза его случайно  попали  на  угрюмое  лицо.  А
иногда глаза так умно смеялись, что казалось, - они-то, глаза, и есть суть
полковника, а морщины, унылая, сутулая  спина  случайно  присоединились  к
этим глазам.
   Командир гаубичного полка Лопатин мог сойти не только за сына, но и  за
внука командира артиллерийской дивизии.
   Командир бригады реактивных минометов Магид, смуглый, с черными усиками
над оттопыренной верхней губой, с высоким лбом от ранней лысины,  оказался
остряком и разговорчивым человеком.
   Новиков позвал гостей в комнату, где стоял уже накрытый стол.
   - Прошу принять привет с  Урала,  -  сказал  он,  указывая  на  тарелки
маринованных и соленых грибов.
   Повар, стоявший в картинной позе у накрытого стола,  сильно  покраснел,
ахнул и скрылся, - не выдержали нервы.
   Вершков наклонился над ухом Новикова и зашептал, указывая на стол:
   - Конечно, давайте, что ж ее держать взаперти.
   Командир артиллерийской дивизии Морозов,  показав  ногтем  чуть  повыше
четверти своего стакана, сказал:
   - Никак не больше, печень.
   - А вам, подполковник?
   - Ничего, у меня печень здоровая, лейте до края.
   - Наш Магид - казак.
   - А у вас, майор, как печень?
   Командир гаубичного полка Лопатин прикрыл свой стакан ладонью и сказал:
   - Спасибо, я не  пью,  -  и,  сняв  ладонь,  добавил:  -  Символически,
капельку одну, чтобы чокнуться.
   - Лопатин - дошкольник, конфеты любит, - сказал Магид.
   Выпили за успех общей работы. Тут же, как  обычно  бывает,  выяснилось,
что у всех оказались знакомые по академии и училищам мирных времен.
   Поговорили о фронтовом начальстве, о том, как плохо стоять  в  холодной
осенней степи.
   - Ну как, скоро свадьба будет? - спросил Лопатин.
   - Будет свадьба, - сказал Новиков.
   - Да-да, там, где "катюша", там всегда свадьба, - сказал Магид.
   Магид  был  высокого  мнения  о  решающей  роли  оружия,   которым   он
командовал. После стакана водки он сделался снисходительно доброжелателен,
в меру насмешлив, скептичен, рассеян и сильно не нравился Новикову.
   Новиков в последнее время все  прикидывал  в  душе,  как  бы  отнеслась
Евгения Николаевна к тому или другому фронтовому человеку, как бы  стал  с
ней разговаривать и вести себя тот или другой его фронтовой знакомец.
   Магид, подумалось Новикову, обязательно  стал  бы  приставать  к  Жене,
ломался бы, хвастался, рассказывал бы анекдоты.
   Новиков ощутил тревожное, ревнивое чувство, словно Женя слушала остроты
Магида, старавшегося показать товар лицом.
   И, сам желая показать перед ней товар лицом, он заговорил  о  том,  как
важно понимать и знать людей, с которыми рядом воюешь, заранее знать,  как
поведут они себя в боевых  условиях.  Он  рассказал  о  Карпове,  которого
придется подгонять, о Белове, которого придется сдерживать, и о  Макарове,
одинаково легко и быстро ориентирующемся в условиях наступления и обороны.
   Из довольно пустого разговора возник  спор,  который  часто  происходит
среди командиров различных родов  войск,  спор  хотя  и  горячий,  но,  по
существу, тоже довольно-таки пустой.
   - Да, людей направлять и подправлять надо, но  насиловать  их  волю  не
следует, - сказал Морозов.
   - Людьми надо твердо руководить, - сказал Неудобнов. -  Ответственности
бояться не надо, ее нужно на себя принимать.
   Лопатин сказал:
   - Кто не был в Сталинграде, тот вообще войны не видел.
   - Нет уж вы простите, - возразил Магид. -  Что  Сталинград?  Геройство,
стойкость, упорство - не спорю, да  и  смешно  спорить!  Но  я  не  был  в
Сталинграде,  а  имею  нахальство  считать,  что  войну  видел.  Я  офицер
наступления. В трех наступлениях я участвовал и скажу: сам прорывал, сам в
прорыв входил. Пушки себя показали, обогнали не только пехоту, но и танки,
а хотите знать, и авиацию.
   - Ну, это вы, подполковник, бросьте: обогнали танки,  -  желчно  сказал
Новиков. - Танк - хозяин маневренной войны, тут и разговору нет.
   - Есть еще такой простой прием, - сказал Лопатин. - В случае успеха все
приписывать себе. А неуспех валить на соседа.
   Морозов сказал:
   - Эх, соседи, соседи, вот как-то командир  стрелковой  части,  генерал,
попросил меня поддержать его огнем. "Дай-ка,  друг,  огоньку  вон  по  тем
высоткам". "Какие ввести калибры?" А он по матушке  выругался  и  говорит:
"Давай огоньку, и все тут!" А потом оказалось, он  не  знает  ни  калибров
орудий, ни дальности огня, да и в карте плохо разбирается:  "Давай,  давай
огоньку, туды твою мать..." - А своим подчиненным -  "Вперед,  а  то  зубы
выбью, расстреляю!" - И уверен, что превзошел всю мудрость войны. Вот  вам
и сосед, прошу любить и жаловать. А тебя еще зачислят к нему в подчинение,
- как же: генерал.
   - Эх, извините,  чуждым  нашему  духу  языком  вы  говорите,  -  сказал
Неудобнов. - Нет таких командиров частей в Советских Вооруженных Силах, да
еще генералов!
   - Как нет? - сказал Морозов. - Да скольких  я  за  год  войны  встретил
подобных  мудрецов,  пистолето