мая их ценности.
   Он был женат на балерине. Судьба радищевской книги,  видимо,  тревожила
Каценеленбогена больше, чем судьба жены, и, когда Крымов сказал  об  этом,
чекист ответил:
   - Моя Ангелина умная баба, она не пропадет.
   Казалось, он все понимал, но ничего не чувствовал.  Простые  понятия  -
разлука, страдание, свобода, любовь, женская верность,  горе  -  были  ему
непонятны. Волнение появлялось в его голосе, когда  он  говорил  о  первых
годах своей работы в ВЧК. "Какое время, какие люди", - говорил он.  А  то,
что составляло жизнь Крымова, казалось ему категориями пропаганды.
   О Сталине он сказал:
   - Я преклоняюсь перед  ним  больше,  чем  перед  Лениным.  Единственный
человек, которого я по-настоящему люблю.
   Но почему этот человек, участвовавший  в  подготовке  процесса  лидеров
оппозиции, возглавлявший при  Берии  колоссальную  заполярную  гулаговскую
стройку, так спокойно, примирение относился к тому,  что  в  своем  родном
доме ходил на ночные допросы, поддерживая на животе  брюки  со  срезанными
пуговицами? Почему тревожно, болезненно он  относился  к  покаравшему  его
молчанием меньшевику Дрелингу?
   А иногда Крымов сам начинал сомневаться.  Почему  он  так  возмущается,
горит, сочиняя письма Сталину, холодеет, покрывается  потом?  Мавр  сделал
свое дело. Ведь все это происходило в тридцать седьмом  году  с  десятками
тысяч членов партии, такими же, как он, получше,  чем  он.  Мавры  сделали
свое дело. Почему ему так отвратительно теперь слово  донос?  Только  лишь
потому, что он сам сел по чьему-то доносу? Он ведь получал  политдонесения
от политинформаторов  в  подразделениях.  Обычное  дело.  Обычные  доносы.
Красноармеец  Рябоштан  носит  нательный   крест,   называет   коммунистов
безбожниками,  -  долго  ли  прожил  Рябоштан,  попав  в  штрафную   роту?
Красноармеец Гордеев заявил, что не верит в силу  советского  оружия,  что
победа Гитлера неизбежна, - долго ли  прожил  Гордеев,  попав  в  штрафное
подразделение? Красноармеец Маркович заявил: "Все коммунисты воры,  придет
время, мы их поднимем на штыки  и  народ  станет  свободный",  -  трибунал
присудил  Марковича  к  расстрелу.  Ведь  он   -   доносчик,   доложил   в
политуправление фронта о Грекове, не угробила бы Грекова  немецкая  бомба,
его бы расстреляли перед строем командиров. Что  чувствовали,  думали  эти
люди, которых посылали в штрафные роты, судили  трибуналы,  допрашивали  в
особых отделах?
   А до войны, - сколько раз приходилось ему участвовать  в  таких  делах,
спокойно относиться к словам друзей:  "Я  в  парткоме  рассказал  о  своем
разговоре с Петром"; "Он честно рассказал партийному  собранию  содержание
письма Ивана"; "Его вызвали, и он, как коммунист, должен был, конечно, обо
всем рассказать, - и о настроении ребят, и о письмах Володьки".
   Было, было, все это было.
   Э, чего там... Все эти объяснения, что он писал и давал устно, они ведь
никому не помогли выйти из тюрьмы. Внутренний смысл их был один, -  самому
не попасть в трясину, отстраниться.
   Плохо, плохо защищал своих друзей Крымов, хотя  он  не  любил,  боялся,
всячески избегал всех этих дел. Чего же он горит, холодеет? Чего он хочет?
Чтобы дежурный на Лубянке знал о его одиночестве, следователи  вздыхали  о
том, что его оставила любимая женщина, учитывали в своих  разработках  то,
что он по  ночам  звал  ее,  кусал  себя  за  руку,  что  мама  звала  его
Николенька?
   Ночью  Крымов  проснулся,  открыл  глаза  и  увидел  Дрелинга  у  койки
Каценеленбогена. Бешеное электричество освещало спину  старого  лагерника.
Проснувшийся Боголеев сидел на койке, прикрыв ноги одеялом.
   Дрелинг кинулся к двери, застучал по  ней  костяным  кулаком,  закричал
костяным голосом:
   - Эй, дежурный, скорей врача, сердечный припадок у заключенного!
   - Тише, прекратить! - крикнул подбежавший к глазку дежурный.
   - Как тише, человек умирает!  -  заорал  Крымов  и,  вскочив  с  койки,
подбежал к двери, стал вместе с  Дрелингом  стучать  по  ней  кулаком.  Он
заметил, что Боголеев лег на койку,  укрылся  одеялом,  -  видимо,  боялся
участвовать в ночном ЧП.
   Вскоре дверь распахнулась, вошли несколько человек.
   Каценеленбоген был без сознания.  Его  огромное  тело  долго  не  могли
уложить на носилки.
   Утром Дрелинг неожиданно спросил Крымова:
   - Скажите,  часто  ли  вам,  коммунистическому  комиссару,  приходилось
сталкиваться на фронте с проявлением недовольства?
   Крымов спросил:
   - Какого недовольства, чем?
   - Я имею в виду недовольство  колхозной  политикой  большевиков,  общим
руководством войной, словом, проявление политического недовольства?
   - Никогда. Ни разу не столкнулся даже с тенью  подобных  настроений,  -
сказал Крымов.
   - Так-так, понятно, я так и думал, - сказал  Дрелинг  и  удовлетворенно
кивнул.



        "7"

   Идея окружения немцев под Сталинградом считается гениальной.
   В  тайном  сосредоточении  воинских  масс  на  флангах  армии   Паулюса
повторился принцип, рожденный в пору, когда-босые,  со  скошенными  лбами,
челюстатые мужики расползались по кустарникам, окружая пещеры, захваченные
лесными  пришельцами.  Чему   удивляться:   различию   между   дубиной   и
дальнобойной артиллерией или тысячелетней неизменности принципа старого  и
нового оружия?
   Но ни отчаяния, ни удивления не должно  вызывать  понимание  того,  что
вечно множащая вширь и ввысь свои  витки  спираль  человеческого  движения
имеет неизменную ось.
   Хотя принцип окружения, составивший суть  Сталинградской  операции,  не
нов,  -  бесспорна  заслуга  организаторов  Сталинградского   наступления,
правильно  избравших  район  для  применения  этого   древнего   принципа.
Правильно было ими  избрано  время  проведения  операции,  умело  обучены,
накоплены  войска;  заслугой  организаторов  наступления  является  умелое
устройство  взаимодействия  трех  фронтов  -  Юго-Западного,  Донского   и
Сталинградского; больших трудностей стоило тайное сосредоточение войск  на
лишенной  естественных  масок  степной  земле.  Силы  с  севера  и  с  юга
готовились, скользнув вдоль правого и левого плеча немцев,  встретиться  у
Калача, обхватив противника, ломая кости, сминая  сердце  и  легкие  армии
Паулюса. Много труда было затрачено на  разработку  деталей  операции,  на
разведывание огневых средств, живой силы, тылов, коммуникаций противника.
   Но все же в основе этого труда, в котором принимали  участие  Верховный
Главнокомандующий  маршал  Иосиф  Сталин,  генералы  Жуков,   Василевский,
Воронов, Еременко, Рокоссовский и многие  одаренные  офицеры  Генерального
штаба, лежал введенный в военную практику первобытным волосатым  человеком
принцип флангового окружения противника.
   Определение гениальности можно отнести лишь к людям, которые  вводят  в
жизнь новые идеи, те, что относятся к ядру, а не к оболочке, к оси, а не к
виткам вокруг оси. Ничего общего с такого рода божественными действиями не
имеют  стратегические  и  тактические  разработки  со  времен   Александра
Македонского. Человеческое сознание,  подавленное  грандиозностью  военных
событий, склонно грандиозность  масштаба  отождествлять  с  грандиозностью
мыслительных достижений полководцев.
   История битв показывает, что полководцы не  вносят  новых  принципов  в
операции по прорыву обороны, преследованию, в  окружения,  выматывания,  -
они применяют и используют принципы, известные еще  людям  неандертальской
эры, известные,  между  прочим,  и  волкам,  окружающим  стадо,  и  стаду,
обороняющемуся от волков.
   Энергичный, знающий свое дело  директор  завода  обеспечивает  успешную
заготовку сырья и топлива,  взаимосвязь  между  цехами  и  десятки  других
мелких и крупных условий, необходимых для работы завода.
   Но когда  историки  сообщают,  что  деятельность  директора  определила
принципы металлургии, электротехники, рентгеновского  анализа  металла,  -
сознание изучающего историю завода  начинает  протестовать:  рентгеновские
лучи открыл не наш директор, а Рентген... доменные печи существовали и  до
нашего директора.
   Истинно великие научные открытия  делают  человека  более  мудрым,  чем
природа. Природа познает себя в этих  открытиях,  через  эти  открытия.  К
таким человеческим подвигам относится то, что совершили  Галилей,  Ньютон,
Эйнштейн в познании природы пространства, времени, материи и силы. В  этих
открытиях человек создал большую глубину и большую  высоту,  чем  те,  что
естественно существовали, и,  таким  образом,  способствовал  самопознанию
природой себя, обогащению природы.
   Открытиями низшего, второго  порядка  являются  те,  где  существующие,
видимые, осязаемые,  сформулированные  природой  принципы  воспроизводятся
человеком.
   Полет птиц, движение рыб, движение  перекати-поля  и  круглого  валуна,
сила ветра, заставляющего деревья качаться и  махать  ветвями,  реактивные
движения голотурий - все это выражение того или иного  осязаемого,  явного
принципа. Человек извлекает из явления его принцип, переносит в свою сферу
и развивает в соответствии со своими возможностями и потребностями.
   Огромно значение для жизни самолетов,  турбин,  реактивных  двигателей,
ракет, и однако, их созданием человечество обязано своему таланту,  но  не
своему гению.
   К таким же открытиям  второго  порядка  относятся  те,  что  используют
принцип, выявленный, выкристаллизованный людьми, а  не  природой,  скажем,
принцип электромагнитной теории поля, нашедший свое применение и  развитие
в радио, телевидении, радиолокации. К таким же открытиям  второго  порядка
относится освобождение атомной энергии. Создателю первого уранового  котла
Ферми не следует претендовать  на  звание  гения  человечества,  хотя  его
открытие стало началом новой эпохи всемирной истории.
   В  открытиях  еще  более  низшего,   третьего   порядка   человек   уже
существующее в сфере его деятельности воплощает в новых условиях,  скажем,
устанавливает новый двигатель на летательном аппарате, заменяет  на  судне
паровой двигатель электрическим.
   И именно  сюда  относится  деятельность  человека  в  области  военного
искусства,  где  новые  технические  условия  взаимодействуют  со  старыми
принципами. Нелепо отрицать значение для дела войны деятельности генерала,
руководящего  сражением.  Однако  неверно  объявлять  генерала  гением.  В
отношении способного инженера-производственника  это  глупо,  в  отношении
генерала это не только глупо, но и вредно, опасно.



        "8"

   Два молота, каждый в миллионы тонн металла и живой человеческой  крови,
- северный и южный, ждали сигнала.
   Первыми  начали  наступление  войска,   расположенные   северо-западнее
Сталинграда. 19 ноября 1942 года, в 7 часов  30  минут  утра  вдоль  линии
Юго-Западного  и   Донского   фронтов   началась   мощная   артиллерийская
подготовка, длившаяся 80 минут. Огневой вал обрушился на  боевые  позиции,
занятые частями 3-й румынской армии.
   В 8 часов 50 минут перешли в атаку пехота и танки. Дух советских  войск
был необычайно высок. 76-я дивизия поднялась  в  атаку  под  звуки  марша,
исполнявшегося ее духовым оркестром.
   Во второй половине дня  тактическая  глубина  обороны  противника  была
прорвана. Сражение развернулось на громадной территории.
   4-й  румынский  армейский  корпус   был   разгромлен.   1-я   румынская
кавалерийская дивизия была отсечена и изолирована от остальных частей  3-й
армии в районе Крайней.
   5-я танковая армия начала наступление с  высот  в  тридцати  километрах
юго-западнее Серафимовича, прорвала  позиции  2-го  румынского  армейского
корпуса и, быстро продвигаясь на юг, уже к середине дня овладела  высотами
севернее Перелазовской.  Повернув  на  юго-восток,  советские  танковые  и
кавалерийские корпуса к вечеру достигли  Гусынки  и  Калмыкова,  зайдя  на
шестьдесят километров в тыл 3-й румынской армии.
   Спустя сутки, на рассвете 20  ноября,  перешли  в  наступление  войска,
сосредоточенные в калмыцких степях на юге от Сталинграда.



        "9"

   Новиков проснулся задолго до рассвета. Волнение Новикова было настолько
велико, что он не ощущал его.
   - Чай будете пить, товарищ командир корпуса? - торжественно и вкрадчиво
спросил Вершков.
   - Да, - сказал Новиков, - скажи повару, пусть яичницу зажарит.
   - Какую, товарищ полковник?
   Новиков  помолчал,  задумался,  и  Вершкову  показалось,  что  командир
корпуса погрузился в размышления, не слышит вопроса.
   - Глазунью, - сказал Новиков и посмотрел на часы, - пойди к  Гетманову,
встал ли уже, через полчаса нам ехать.
   Он, казалось ему, не думал о  том,  что  через  полтора  часа  начнется
артиллерийская подготовка, о  том,  как  небо  загудит  от  сотен  моторов
штурмовиков  и  бомбардировщиков,  о  том,  как  поползут  саперы   резать
проволоку и  разминировать  минные  поля,  как  пехота,  волоча  пулеметы,
побежит  на  туманные  холмы,  которые  он  столько  раз   разглядывал   в
стереотрубу.  Он,  казалось,  не  ощущал  в  этот  час  связи  с  Беловым,
Макаровым, Карповым. Он,  казалось,  не  думал  о  том,  что  накануне  на
северо-западе  от  Сталинграда  советские  танки,   войдя   в   прорванный
артиллерией и пехотой немецкий фронт, безостановочно двигались  в  сторону
Калача и что через несколько часов его танки пойдут с юга навстречу идущим
с севера, чтобы окружить армию Паулюса.
   Он не думал о командующем фронтом и о  том,  что,  быть  может,  Сталин
завтра назовет имя Новикова  в  своем  приказе.  Он  не  думал  о  Евгении
Николаевне, не вспоминал рассвета над Брестом, когда бежал к аэродрому и в
небе светлел первый огонь зажженной немцами войны.
   Но все то, о чем он не думал, было в нем.
   Он думал: надеть ли новые сапоги с мягкой халявой или ехать в  ношеных,
не забыть бы портсигар; думал: опять, сукин сын, подал мне  холодный  чай;
он ел яичницу и куском хлеба  старательно  снимал  растопленное  масло  со
сковороды.
   Вершков доложил:
   -  Ваше  приказание  выполнено,  -  и  тут  же   сказал   осуждающе   и
доверительно:  -  Я  автоматчика  спрашиваю:  "У  себя?"  Автоматчик   мне
отвечает: "А где ему быть, - спит с бабой".
   Автоматчик произнес более крепкое слово, нежели "баба", но  Вершков  не
счел возможным привести его в разговоре с командиром корпуса.
   Новиков молчал, надавливая подушечкой пальца, собирал крошки со стола.
   Вскоре вошел Гетманов.
   - Чайку? - спросил Новиков.
   Отрывистым голосом Гетманов сказал:
   - Пора ехать, Петр Павлович, чаи да сахары, надо немца воевать.
   "Ох, силен", - подумал Вершков.
   Новиков зашел в штабную половину дома, поговорил с Неудобновым о связи,
о передаче приказов, поглядел на карту.
   Полная обманной тишины мгла напомнила Новикову донбасское детство.  Вот
так казалось все спящим за несколько минут до того, как воздух  заполнится
сиренами и гудками и люди пойдут в сторону шахтных и заводских  ворот.  Но
Петька Новиков, проснувшийся до гудка, знал, что сотни  рук  нащупывают  в
темноте портянки, сапоги, шлепают по полу босые бабьи ноги,  погромыхивает
посуда и печные чугуны.
   - Вершков, - сказал Новиков, - подгони на НП мой танк, понадобится  мне
сегодня.
   - Слушаюсь, - сказал Вершков, - я в него все барахло погружу, и ваше, и
комиссара.
   - Какао не забудь положить, - сказал Гетманов.
   На крыльцо вышел Неудобнов в шинели внакидку.
   - Только что звонил генерал-лейтенант Толбухин,  спрашивал,  выехал  ли
комкор на НП.
   Новиков кивнул, тронул водителя за плечо:
   - Ехай, Харитонов.
   Дорога вышла из улуса, оттолкнулась  от  последнего  домика,  вильнула,
снова вильнула и легла строго на запад, пошла  между  белых  пятен  снега,
сухого бурьяна.
   Они проезжали мимо лощины, где сосредоточились танки первой бригады.
   Вдруг Новиков сказал Харитонову: "Стой", -  и,  соскочив  с  "виллиса",
пошел к темневшим в полумраке боевым машинам.
   Он шел, не заговаривая ни с кем, всматривался в лица людей.
   Ему вспомнились виденные на днях  на  деревенской  площади  нестриженые
ребята из пополнения. Действительно, - дети, а в мире  все  направлено  на
то, чтобы они шли под огонь, и разработки  Генерального  штаба,  и  приказ
командующего фронтом, и тот приказ, который он отдаст через час командирам
бригад, и те слова, что говорят им политработники, и те слова, что пишут в
газетных статьях и стихах писатели. В бой, в бой! А на темном западе ждали
лишь одного - бить по ним, кромсать их, давить их гусеницами.
   "Свадьба будет!" Да,  будет,  без  сладкого  портвейна,  без  гармошки.
"Горько", - крикнет Новиков, и девятнадцатилетние  женихи  не  отвернутся,
честно поцелуют невесту.
   Новикову казалось, что он идет среди своих братишек, племяшей,  сынишек
соседей, и тысячи незримых баб, девчонок, старух смотрят.
   Право посылать на смерть во время войны отвергают матери. Но и на войне
встречаются люди, участники материнского  подполья.  Такие  люди  говорят:
"Сиди, сиди, куда ты пойдешь, слышишь, как бьет. Подождут  они  там  моего
донесения, а ты лучше чайничек вскипяти". Такие люди рапортуют  в  телефон
начальнику: "Слушаюсь, есть  выдвинуть  пулемет",  -  и,  положив  Трубку,
говорят: "Куда там его без толку выдвигать, убьют же хорошего парня".
   Новиков пошел в сторону своей машины. Лицо его стало хмурым и жестоким,
словно впитало в  себя  сырую  тьму  ноябрьского  рассвета.  Когда  машина
тронулась. Гетманов понимающе посмотрел на него и сказал:
   - Знаешь, Петр Павлович, что я хочу сказать тебе именно сегодня:  люблю
я тебя, понимаешь, верю в тебя.



        "10"

   Тишина стояла плотно, безраздельно, и в  мире,  казалось,  не  было  ни
степи, ни тумана, ни Волги, одна лишь тишина. На  темных  тучах  пролетела
светлая быстрая рябь, а затем снова серый туман  стал  багровым,  и  вдруг
громы обхватили и небо и землю...
   Ближние пушки и дальние пушки соединили  свои  голоса,  а  эхо  прочило
связь, ширило многосложное сплетение звуков, заполнявших  весь  гигантский
куб боевого пространства.
   Глинобитные домишки  дрожали,  и  комья  глины  отваливались  от  стен,
беззвучно падали на пол, двери домов в степных деревнях сами  собой  стали
открываться и закрываться, пошли  трещины  по  молодому  зеркалу  озерного
льда.
   Виляя тяжелым, полным шелкового волоса хвостом, побежала лисица, а заяц
бежал не от нее, а вслед ей; поднялись в воздух, маша  тяжелыми  крыльями,
соединенные, быть может, впервые вместе  хищники  дня  и  хищники  ночи...
Кое-кто из сусликов спросонок выскочил из норы, как  выбегают  из  горящих
изб сонные, взлохмаченные дядьки.
   Вероятно, сырой утренний воздух на  огневых  позициях  стал  теплей  на
градус от прикосновения к тысячам горячих артиллерийских стволов.
   С передового наблюдательного пункта были ясно видны  разрывы  советских
снарядов, вращение маслянистого черного и желтого дыма,  россыпи  земли  и
грязного снега, молочная белизна стального огня.
   Артиллерия замолкла. Дымовая туча медленно смешивала свои обезвоженные,
жаркие космы с холодной влагой степного тумана.
   И тут же небо заполнилось новым звуком, урчащим, тугим, широким,  -  на
запад шли советские самолеты.  Их  гудение,  звон,  рев  делали  ощутимой,
осязаемой многоэтажную высоту  облачного  слепого  неба,  -  бронированные
штурмовики и истребители шли, прижатые  к  земле  низкими  облаками,  а  в
облаках и над облаками ревели басами невидимые бомбардировщики.
   Немцы в небе над Брестом, русское небо над приволжской степью.
   Новиков не думал об этом, не вспоминал, не сравнивал. То, что переживал
он, было значительней воспоминания, сравнения, мысли.
   Стало тихо. Люди, ожидавшие тишины, чтобы подать сигнал атаки, и  люди,
готовые  по  сигналу  кинуться  в  сторону  румынских  позиций,   на   миг
захлебнулись в тишине.
   В тишине, подобной немому и мутному  архейскому  морю,  в  эти  секунды
определялась точка перегиба кривой человечества.