пока не докатились до засыпанного снегом берега. Люсиль
Николас лежала у Клайда на коленях, лицом вниз, в такой удобной для  порки
позе, что он не мог не  рассмеяться.  А  Майда  упала  на  спину  рядом  с
Ретерером, высоко подняв ноги. "Нарочно", - подумал Клайд. Он считал,  что
она слишком груба и нахальна. И тут, конечно, начался  восторженный  визг,
крик, хохот - такой громкий, что, наверно, было слышно за полмили.
   Хегленд, вообще очень смешливый, теперь  согнулся  чуть  ли  не  вдвое,
хлопал себя по бедрам и уже не хохотал, а ревел. Спарсер, разинув огромный
рот, фыркал и гримасничал. Веселье было так  заразительно,  что  на  время
Клайд забыл о ревности. Он тоже смотрел и смеялся. Но  настроение  его,  в
сущности, не изменилось. Он все-таки чувствовал, что Гортензия ведет  себя
нечестно.
   Под конец Люсиль Николас и Тина Когел устали и вышли из игры. Гортензия
тоже. Клайд немедленно  подошел  к  ней.  Ретерер  последовал  за  Люсиль.
Разошлись в разные стороны и все  остальные.  Хегленд  скользил  по  льду,
толкая Майду Акселрод перед собой, и вскоре  они  скрылись  за  поворотом.
Хигби подхватил идею Хегленда и таким же способом повез Тину  Когел  вверх
по реке, а Ретерер и Люсиль, словно заметив что-то  интересное  в  ближней
рощице,  направились  к  ней,  смеясь  и  болтая.  Даже  Спарсер  и  Лора,
предоставленные самим себе, отправились куда-то, и Клайд остался наедине с
Гортензией.
   Они подошли к бревну, лежавшему на берегу, и Гортензия села. Но  Клайд,
страдая  от  воображаемых  ран,  молча  стоял  подле;   почувствовав   его
настроение, Гортензия схватила его за пояс пальто и потянула к себе.
   - Но-но-о, лошадка!  -  весело  воскликнула  она.  -  Но-но-о!  Вперед!
Лошадка, прокати меня по льду!
   Клайд хмуро посмотрел на нее; внутренне взбешенный, он не собирался так
легко забыть свои обиды.
   - Зачем вы позволяете этому Спарсеру все время липнуть к вам? - спросил
он. - Я видел, как вы уходили с ним туда, за поворот. Что он вам говорил?
   - Ничего не говорил.
   - Ну ясно, ничего, - сказал он громко и насмешливо. - Может быть, он  и
не целовал вас?
   - Конечно, нет, - сказала Гортензия решительно и зло.  -  Хотела  бы  я
знать, за кого вы меня принимаете? Я  не  позволяю  целовать  себя  людям,
которых вижу в первый раз, имейте это в  виду,  мой  милый.  Вам-то  я  не
позволила.
   - Да, конечно... Но вы к нему лучше относитесь, чем ко мне.
   - Вот как? Ну что ж, может быть! Но все равно, какое  вы  имеете  право
говорить, что я к нему хорошо отношусь? Что же, мне и повеселиться нельзя,
так я и буду у вас под надзором? Надоели вы мне, вот что я вам скажу!
   Гортензия не на шутку рассердилась: ей показалось, что Клайд говорит  с
ней слишком по-хозяйски.
   А Клайд, получив так внезапно суровый отпор, был несколько ошеломлен  и
тотчас решил, что, пожалуй, ему лучше изменить тон. В  конце  концов,  она
никогда не  говорила,  что  любит  его,  даже  тогда,  когда  давала  свое
неопределенное обещание.
   - Ладно, - заметил он, помолчав, угрюмо и  не  без  грусти.  -  Я  знаю
только одно: вы иногда говорите, что я вам не безразличен, так вот, если б
мне кто был не безразличен, я не стал бы флиртовать с другими.
   - Ах, вы не стали бы?
   - Да, не стал бы.
   - А кто же здесь флиртует, хотела бы я знать?
   - Вы.
   - Я не флиртую и, пожалуйста, уходите отсюда и оставьте меня  в  покое.
Вы только и умеете придираться. Если я танцевала с ним  в  ресторане,  это
еще не значит, что я флиртую. Вы мне надоели, вот и все.
   - Надоел?
   - Да, надоели.
   - Ну что же, может  быть,  мне  лучше  уйти  и  больше  вас  вообще  не
беспокоить, - сказал Клайд.
   В нем пробудилось нечто, напоминавшее мужество его матери.
   - Да, так будет лучше, раз вы не можете вести себя  иначе,  -  заметила
Гортензия, досадливо постукивая ногой по льду.
   Но Клайд уже чувствовал, что не в силах  вот  так  от  нее  уйти...  он
слишком пылко стремился к ней, был слишком ею порабощен. Воля его слабела;
он с тревогой смотрел на Гортензию.  А  она  вновь  подумала  о  жакете  и
решила, что надо стать любезнее.
   - А вы разве не смотрели ему в глаза? - спросил  он  неуверенно,  опять
вспомнив, как она танцевала со Спарсером в ресторане.
   - Когда?
   - Когда танцевали с ним.
   - Не смотрела, во всяком случае, не помню. Ну а если бы и смотрела, что
за беда? Это ничего не значит.  Подумаешь!  Неужели  нельзя  посмотреть  в
глаза человеку?
   - Так, как вы смотрели, нельзя, если вам на самом деле нравится  кто-то
другой.
   Лицо у Клайда стало и недовольное и растерянное.
   Гортензия нетерпеливо и негодующе прищелкнула языком.
   - Вы просто несносный.
   - А там,  на  льду,  когда  вы  вернулись  с  ним,  -  продолжал  Клайд
решительно, но все же волнуясь. - Вы не подошли ко мне, вы пошли с  ним  в
конец цепи. Я видел. И всю дорогу держали его за руку. А когда вы упали, а
потом сидели там с ним, он опять держал вашу руку. Хотел бы я  знать,  что
это такое, по-вашему, - не флирт, нет? А что еще? Будьте уверены,  Спарсер
думает то же самое.
   - Ну и пусть, а я все равно не флиртовала с ним, и можете говорить, что
вам угодно. Хотите, чтобы все шло так, как сейчас, - хорошо, пожалуйста. Я
не могу вас остановить. Это все ваша проклятая ревность; по-вашему, и того
нельзя, и этого нельзя. Как же играть на льду, если не держаться за  руки,
хотела бы я знать? Вот еще, подумаешь! А вы сами с этой Люсиль Николас?  Я
видела, как она лежала у вас на коленях, а вы  сидели  и  хохотали,  но  я
ничего такого не  подумала.  Что  же  мне  надо  было  делать,  по-вашему?
Приехать сюда и сидеть, как приклеенной, вот тут, на бревне? Или бегать за
вами хвостом? Или чтоб вы бегали за мной? За кого вы меня принимаете?  Что
я - дура?
   Она считала, что Клайд оскорбил ее, и вышла из  себя.  Она  подумала  о
Спарсере, - он  действительно  привлекал  ее  сейчас  больше,  чем  Клайд.
Спарсер не романтик - он проще, практичнее.
   Клайд отвернулся, снял кепи и мрачно потер голову, а Гортензия смотрела
на него и думала о нем и снова о Спарсере. Спарсер мужественнее, не  такая
плакса. Он не стоял бы  вот  так  и  не  жаловался,  будьте  уверены.  Он,
вероятно, сразу распростился бы с нею, увидев, что тут не будет  толку.  А
все-таки Клайд на свой лад приятен и полезен. Кто еще сделает для нее  то,
что делает он? И, во всяком случае, он сейчас не принуждает ее уйти с  ним
куда-нибудь подальше, как ушли остальные.  А  она  боялась,  что  он  тоже
решится  на  такую  попытку,  опережая  ее  планы  и  желания.  Их   ссора
предотвратила это.
   - Ну, подумайте, - снова заговорила  она,  решив,  что  лучше  умаслить
Клайда и что, в конце концов, справиться с ним не так уж трудно. - Так  мы
и будем ссориться? Стоит ли? Для чего  вы  меня  сюда  привезли?  Неужели,
чтобы ворчать на меня все время? Я бы не поехала, если б знала.
   Она отвернулась, постукивая по льду  узким  носком  ботинка,  а  Клайд,
снова поддавшись очарованию этой девушки, схватил ее в объятия, прижимаясь
губами к ее губам, стараясь удержать  ее  и  подчинить  своим  ласкам.  Но
Гортензия, - отчасти потому, что ее  теперь  влекло  к  Спарсеру,  отчасти
потому, что Клайд раздражал ее, - оттолкнула его, злясь и  на  него  и  на
себя. С какой стати подчиняться ему, делать то,  чего  ей  не  хочется,  -
сейчас, по крайней мере? Она не обещала, что именно сегодня  будет  с  ним
так мила, как ему хочется. Такого  уговора  не  было.  Во  всяком  случае,
сейчас она не желает, чтобы он так обращался с нею, она этого не  позволит
- и все тут!  Клайд,  понимая  теперь,  как  она  на  самом  деле  к  нему
относится, отступил и только смотрел на нее мрачными и жадными глазами.  И
она ответила пристальным взглядом.
   - Вы, кажется, говорили, что хорошо относитесь ко мне, -  сказал  Клайд
почти злобно, видя, что все его мечты об этом дне, о  счастливой  прогулке
развеялись как дым.
   - Да, хорошо отношусь, когда вы бываете милым, - ответила она лукаво  и
уклончиво, думая о своих прежних обещаниях и стараясь  как-нибудь  уладить
дело.
   - Ну да, хорошо, - сказал он ворчливо. - Вижу я ваше хорошее отношение.
Вы даже не позволяете мне до вас дотронуться. Хотел бы  я  знать,  что  вы
имели в виду, когда говорили со мной в тот раз.
   - А что я такое говорила? - возразила Гортензия только для того,  чтобы
выиграть время.
   - Как будто вы не знаете!
   - Ах да! Но ведь все это не сейчас, правда? Кажется, мы  говорили...  -
Она замолчала в нерешительности.
   - Я помню, что вы говорили, - продолжал Клайд. - Но теперь я вижу,  что
вы совсем не любите меня, в этом все дело. Если б вы  в  самом  деле  меня
любили, какая вам была бы разница - теперь, или через  неделю,  или  через
две? Как видно, это зависит от того, что я для вас делаю, а  не  от  вашей
любви ко мне. Вот так ловко!
   Страдание сделало его дерзким и смелым.
   - Ничего подобного! - огрызнулась она, разозленная тем, что  он  угадал
правду. - И я не желаю, чтобы вы так со мной разговаривали. Мне совсем  не
нужен этот несчастный жакет, если хотите знать. И  можете  получить  назад
ваши несчастные деньги, не нужны они мне. И оставьте меня в  покое  раз  и
навсегда. У меня и без вашей помощи будут жакеты, сколько угодно!
   Сказав это, она повернулась и пошла прочь. Но  Клайд,  уже  думая,  как
всегда, только о том, чтобы ее умилостивить, бросился за ей.
   - Не уходите, Гортензия, - просил он. -  Подождите  минутку.  Я  ничего
такого не думал, честное слово. Я без ума от вас, честное слово. Разве  вы
не видите? Ну, пожалуйста, не уходите.  Я  совсем  не  для  того  даю  вам
деньги, Чтобы  получить  что-то  взамен.  Возьмите  их  просто  так;  если
хотите... Я никого на свете так не люблю, никогда не любил.  Возьмите  все
деньги, не надо мне их. Но только я думал, что и вы немножко любите  меня.
Неужели я совсем, совсем вам безразличен, Гортензия?
   Он казался покорным и испуганным, и она, почувствовав свою  власть  над
ним, немного смягчилась.
   - Нет, конечно, - заявила она. - Но все равно, это не  значит,  что  вы
можете обращаться со мной так, как сейчас. Вы, кажется, не понимаете,  что
девушка не всегда может сделать все, чего вы от нее хотите, как раз тогда,
когда вам хочется.
   - О чем это вы? - спросил Клайд, не вполне уловив смысл ее слов. - Я не
совсем понял.
   - Ну, уж, наверно, поняли.
   Она не могла поверить, что он не знает.
   - Ах, вот что! Мне кажется, я  знаю,  что  вы  хотите  сказать.  Теперь
понятно, - продолжал он разочарованно.  -  Это  старая  история,  все  так
говорят, я знаю.
   Клайд, в сущности, повторял теперь слова и интонации  других  юнцов  из
отеля - Хигби, Ретерера, Эдди Дойла, - которые объяснили ему,  в  чем  тут
дело, и рассказали, что девушки, ссылаясь на это, выкручиваются  иной  раз
из трудного положения. И Гортензия поняла, что он разгадал ее уловку.
   - Как не стыдно! - воскликнула она, притворяясь обиженной. - Вам ничего
нельзя сказать, вы все равно никогда ничему не верите. Но хотите - верьте,
хотите - нет, а это правда.
   - Я теперь  знаю,  какая  вы,  -  сказал  он  печально,  но  и  чуточку
высокомерно, как будто все это было ему давно знакомо. - Вы меня совсем не
любите, вот и все. Теперь я понял.
   -  Как  не  стыдно!  -  повторяла  Гортензия   с   видом   оскорбленной
добродетели. - Уверяю вас, это правда. Хотите - верьте, хотите - нет, но я
клянусь вам, честное слово.
   Клайд стоял смущенный. Он просто не знал, что сказать в  ответ  на  эту
жалкую хитрость. Он не может ее ни к чему принудить. Если она хочет  лгать
и притворяться, он тоже притворится, что верит ей. И все же он был глубоко
опечален. Никогда ему не добиться ее любви, это ясно. Он повернулся, чтобы
уйти, и Гортензия, не сомневаясь,  что  ее  ложь  разгадана,  сочла  своим
долгом что-то сделать, снова как-то забрать его в руки.
   - Ну, Клайд, пожалуйста, - начала она, пуская в ход всю свою  хитрость.
- Ведь это же правда. Уверяю вас. Вы не верите? Право, на будущей  неделе.
Честное слово! Не верите? Я сделаю все, что обещала. Я знаю,  что  говорю.
Честное слово! И вы мне нравитесь... очень! Неужели вы и этому не верите?
   Это была артистическая игра, - и Клайд, дрожа с головы до ног, ответил,
что верит. Он снова повеселел и улыбался. И  пока  они  шли  к  автомобилю
(Хегленд уже сзывал всех - пора было ехать), он держал Гортензию за руку и
несколько раз поцеловал ее.  Он  был  совершенно  уверен,  что  мечта  его
исполнится. О, какое это будет блаженство!



19

   На обратном пути в Канзас-Сити  вначале  ничто  не  нарушало  приятного
заблуждения, в котором пребывал Клайд. Он сидел рядом с Гортензией, и  она
склонила голову к нему на плечо. Спарсер, ожидавший,  пока  все  усядутся,
чтобы самому сесть за руль, сжал руку Гортензии выше  локтя  и  получил  в
ответ многообещающий взгляд, но Клайд этого не заметил.
   Час был уже поздний, Хегленд, Ретерер и  Хигби  подгоняли  Спарсера,  и
тот, повеселев от взгляда Гортензии и от выпитого вина, так погнал машину,
что  впереди  скоро   блеснули   огни   предместий.   Машина   неслась   с
головокружительной скоростью. И вдруг пришлось остановиться: здесь, вблизи
города, проходила восточная линия железной дороги, и они долго,  волнуясь,
ждали на  переезде,  пока  пройдут  два  длинных  товарных  поезда.  Когда
подъехали к северной окраине Канзас-Сити,  повалил  мокрый  снег;  большие
хлопья сразу таяли, дорога покрылась слоем скользкой грязи, и теперь ехать
нужно было очень  осторожно.  Часы  показывали  уже  половину  шестого.  В
обычных условиях при большой  скорости  хватило  бы  восьми  минут,  чтобы
добраться до ближайших к отелю кварталов,  где  они  могли  бы  остановить
машину. Но произошла новая задержка у моста  Ганнибала,  -  и,  когда  они
переехали мост и добрались до Вайандот-стрит,  было  без  двадцати  шесть.
Четверо молодых людей уже потеряли всякий  вкус  к  поездке  и  больше  не
радовались близости своих спутниц. Теперь они могли думать только  о  том,
удастся ли им попасть вовремя  в  отель.  Перед  ними  неотступно  маячила
строгая, педантичная фигура мистера Скуайрса.
   - Ну, если мы не поедем скорее, нам  не  добраться  в  срок,  -  сказал
Ретерер Дэвису Хигби, беспокойно вертевшему в руках часы.  -  Едва  ли  мы
успеем переодеться.
   Клайд, услышав его слова, воскликнул:
   - Ну, это не  годится!  Нельзя  ли  двигаться  побыстрее?  Напрасно  мы
сегодня поехали. Беда, если не попадем к поверке.
   А Гортензия, заметив его волнение и тревогу, спросила:
   - Вы думаете, мы не доедем вовремя?
   - При такой скорости не доедем, - сказал он.
   Хегленд, который внимательно всматривался в то, что делалось за  окном,
- в глазах рябило,  словно  весь  мир  был  заполнен  клочками  непрерывно
падавшей ваты, - крикнул Спарсеру:
   - Эй, Уиллард, нельзя ли побыстрей? Нам зарез, коли опоздаем.
   А Хигби, разом выведенный из своего наглого спокойствия  -  спокойствия
азартного игрока, прибавил:
   - Нас наверняка выгонят, если мы не соврем  чего-нибудь  в  оправдание.
Кто придумает, что бы нам сказать?
   Клайд только прерывисто вздохнул.
   И, как нарочно,  почти  на  каждом  перекрестке  они  наталкивались  на
скопление экипажей  и  должны  были  мучиться  ожиданием.  На  пересечении
Девятой и Вайандот-стрит раздосадованный Спарсер, увидев новое препятствие
- предостерегающе поднятую руку полисмена, - нетерпеливо воскликнул:
   - Опять задержка!  Ну  что  тут  будешь  делать!  Я  могу  свернуть  на
Вашингтон-стрит. Только не знаю, выйдет ли быстрее.
   Прошла целая минута прежде чем  был  дан  сигнал  ехать  дальше.  Тогда
Спарсер быстро повернул вправо, и  через  три  квартала  машина  вышла  на
Вашингтон-стрит.
   Но и  тут  было  не  лучше.  Два  сплошных  потока  машин  двигались  в
противоположных  направлениях,   и   на   каждом   перекрестке   несколько
драгоценных мгновений терялось на то, чтобы пропустить  поперечный  поток.
Затем автомобиль устремлялся дальше, до следующего перекрестка, пробираясь
среди других  экипажей,  стараясь  их  обогнать.  На  углу  Пятнадцатой  и
Вашингтон-стрит Клайд сказал Ретереру:
   - Может, сойдем у Семнадцатой и пойдем пешком?
   - Никакого смысла, - отозвался Спарсер. - Если я  сумею  свернуть  там,
выйдет гораздо быстрее.
   Они теснили другие машины, стараясь выиграть лишний дюйм  пространства.
На углу Шестнадцатой и  Вашингтон-стрит  Спарсер  увидел  слева,  как  ему
показалось, довольно свободный квартал и свернул туда, чтобы этим проездом
снова выехать на Вайандот-стрит. Как раз в то мгновение,  когда  он,  ведя
машину вплотную вдоль тротуара, приближался к углу и  готовился  свернуть,
не  уменьшая  скорости,  девочка  лет  девяти,  бежавшая  к   перекрестку,
очутилась прямо перед автомобилем. Спарсер  не  мог  ни  остановиться,  ни
объехать ее, девочку сбило с ног и протащило несколько шагов,  прежде  чем
машину  удалось  остановить.  И  тотчас  раздался  крик  десятка  голосов:
пронзительные вопли женщин и возгласы мужчин - свидетелей несчастья.
   Все они мгновенно бросились к упавшей девочке; колеса  переехали  через
нее. Спарсер, выглянув, увидел кучку людей вокруг неподвижного тела, и его
охватила непередаваемая паника: он представил себе полицию, тюрьму,  отца,
владельца автомобиля, суровую кару... И хотя все, кто  был  в  автомобиле,
вскочили с криками: "О, боже! Он сбил  девочку!  Он  убил  ребенка!  Какой
ужас! Господи! Что же теперь делать?" - Спарсер обернулся и крикнул:
   - Полиция! Надо удирать!
   И, не ожидая согласия остальных (они привстали в машине, но ни слова не
могли вымолвить от страха), он рванул  рычаг,  и  "пакард"  на  предельной
скорости понесся к следующему перекрестку.
   Но там, как и на каждом углу, стоял полисмен, который, увидев,  что  за
квартал от него возникло какое-то смятение, уже приготовился покинуть свой
пост, чтобы узнать, в чем дело. В эту минуту крики: "Задержите эту машину!
Задержите эту машину!" - достигли его ушей. А мужчина, бежавший  вслед  за
автомобилем с места несчастья, кричал: "Держите  их,  держите!  Они  убили
ребенка!"
   Полисмен сейчас же повернулся к автомобилю и поднес к губам свисток. Но
Спарсер, услышав крики и увидев идущего навстречу полисмена, метнулся мимо
него на Семнадцатую улицу и помчался по ней со скоростью почти сорока миль
в час. На ходу он задел колесо какого-то грузовика, поцарапал крыло другой
машины; он проскакивал мимо экипажей и пешеходов на расстоянии дюйма, а то
и какой-нибудь четверти дюйма. Позади него в "пакарде" почти все сидели  с
застывшими лицами, напряженно вытянувшись, стиснув  руки,  широко  раскрыв
глаза и плотно сжав губы; только Гортензия, Люсиль Николас  и  Тина  Когел
непрерывно повторяли: "Господи, господи! Что теперь будет!"
   Но удрать от полиции и от всех тех, кто начал преследовать машину, было
не так-то просто. Полисмен, не  успев  рассмотреть  номер  автомобиля,  но
убедившись,  что  водитель  не  намерен   остановиться,   дал   резкий   и
продолжительный  свисток.  Полисмен  на  следующем  углу,  увидев   быстро
мчавшуюся машину и поняв, что это может значить, тоже дал свисток, вскочил
на подножку проезжавшего  мимо  открытого  автомобиля  и  приказал  шоферу
догнать беглецов. Еще три автомобилиста - охотники до происшествий,  видя,
что случилось что-то неладное, пустились в погоню, то и дело давая громкие
гудки.
   Но "пакард" был быстроходнее всех своих преследователей; на  протяжении
нескольких кварталов крики: "Задержите эту машину! Задержите эту  машину!"
- еще были слышны, но он мчался слишком быстро, и они  постепенно  замерли
где-то позади; оттуда доносились теперь  только  долгие,  отчаянные  вопли
далеких автомобильных рожков.
   Спарсер выиграл довольно большое расстояние; понимая, что  прямой  путь
наиболее удобен для преследователей,  он  быстро  свернул  в  сравнительно
спокойную улицу Мак-Д