принужденностью и знанием дела, смело
указав мне  на  ряд  ничтожных погрешностей,  что высоко подняло его в  моих
глазах.  Разумеется, речь зашла о "Слепне", и, надеюсь, я никогда не навлеку
на себя столь взыскательной критики и столь ядовитых насмешек, какими мистер
Краб  осыпал это злополучное  издание. Я  привык считать редактора  "Слепня"
чуть ли  не  сверхчеловеком,  но мистер  Краб рассеял  мое  заблуждение.  Он
обрисовал литературную и приватную  жизнь "Кровососной мухи" (так язвительно
назвал  мистер Краб  редактора "Слепня", своего  конкурента)  в их  истинном
свете. Он, "Кровососная муха", дрянь, каких мало. Он прескверный сочинитель.
Продажный писака  и фигляр.  Мерзавец. Он написал трагедию  -  и  вся страна
хохотала до упаду,  написал  фарс  - и вселенная залилась слезами.  А  кроме
того,  он не  погнушался настрочить  на  него  (мистера  Краба)  пасквиль  и
обозвать  его "ослом".  Если же я  пожелаю высказать свое мнение  о  мистере
"Кровососной мухе", страницы "Сластены", заверил  меня мистер Краб, всегда в
полном  моем распоряжении.  Тем временем,  поскольку  "Слепень"  не преминет
обрушиться на меня за мою  попытку соперничать с автором "Брильянтина Тама",
он (мистер Краб) берет непосредственно на  себя защиту моих  личных и прочих
интересов.  И если  я  в два  счета не выйду в люди, то  не по  его (мистера
Краба) вине.
     Мистер Краб прервал на секунду свою речь (последнюю ее часть я никак не
мог понять), и  я осмелился намекнуть на гонорар, который ожидал  полнить за
свои  стихи, согласно объявлению на  обложке "Сластены",  гласившему, что он
("Сластена") "щедро оплачивает все принятые материалы, нередко тратя на одно
маленькое  стихотворение сумму, превышающую  годовой расход  "Трамтарарама",
"Горлодера" и "Абракадабры" вместе взятых.
     Едва я произнес слово  "гонорар",  мистер Краб  широко  раскрыл  глаза,
затем рот,  напомнив  своим  видом  испуганную  старую утку, которая  тщетно
силится  крякнуть.  В таком  виде он пребывал (то и дело хватаясь за голову,
словно  в крайней растерянности), пока я не выложил ему почти все, что хотел
сказать.
     Когда я умолк, он в изнеможении откинулся на  спинку кресла, беспомощно
опустив руки, но  все  так же по-утиному разинув рот, Я молчал,  озадаченный
столь  необычным  поведением. Вдруг  он вскочил и  потянулся  к  звонку, но,
коснувшись  его,  видимо,  изменил свое намерение,  каково  бы оно  ни было,
нырнул  под  стол  и  тут  же  вылез,  держа  в  руках  дубинку.  Поднял  ее
(затрудняюсь сказать,  с  какой  целью), однако в тот же миг  кроткая улыбка
осветила его лицо, и он спокойно опустился в кресло.
     - Мистер Там, - сказал он (я  заранее  послал ему визитную карточку), -
мистер Там, вы ведь молоды, даже очень?
     Я согласился, присовокупив, что еще не достиг совершеннолетия.
     - Ах, вот как! - сказал  он. - Очень хорошо? Все понятно без слов!  Вас
интересует вопрос о  компенсации, это естественно... можно сказать, вполне и
безусловно. Но гм... э... э... первое выступление в печати... первое, говорю
я...  и не в обычае  нашего журнала платить за... понимаете, а?  Дело в том,
что  в  подобных  обстоятельствах обыкновенно мы  оказываемся  получателями.
(Мистер Краб ласково улыбнулся,  сделав ударение  на слове  "получатели".) В
большинстве случаев нам платят  за то,  что мы помещаем первую пробу пера...
особенно  если это стихи. Во-вторых, мистер Там, мы  придерживаемся  правила
никогда не платить тем,  что во Франции называют argent comptaiit [Наличными
(франц.).],  - вы  понимаете, конечно.  Спустя  три  - шесть  месяцев  после
публикации...  или через  годик-два...  мы  не  против  того,  чтобы  выдать
обязательство  сроком на девять  месяцев,  если твердо знаем, что  "погорим"
через полгода. Я уверен, мистер Там, что мои разъяснения вполне удовлетворят
вас.
     Мистер Краб умолк, и на его глазах выступили слезы.
     Огорченный  до  глубины души тем, что явился, пусть  невольно, причиной
страданий столь  замечательного  и  столь отзывчивого человека,  я  поспешил
извиниться и  успокоить его, заверив в  полном совпадении наших взглядов и в
моем полном понимании деликатности  его положения. Изложив  все это  изящным
слогом, я удалился.
     В одно прекрасное утро, вскоре после этого, "я проснулся и узнал, что я
знаменит". О степени моей славы лучше всего  судить по отзывам  печати  того
дня. Эти отзывы,  как  будет  видно  дальше,  представляют собой критические
заметки о номере "Сластены" с моими стихами и являются вполне убедительными,
исчерпывающими  и  ясными, за исключением, пожалуй, иероглифической  подписи
"Sep. 15 - It" [Сентября 15 текущего года (лат.).] - в конце каждой заметки.
     "Олух",   журнал   необычайно    разборчивый,    известный   трезвостью
литературных оценок, "Олух", говорю я, высказался так:
     "Сластена"! Октябрьский номер этого прелестного журнала превосходит все
предшествующие  и  стоит  вне  конкурса.  Великолепием   печати  и   бумаги,
количеством   и   совершенством   иллюстраций,  литературными  достоинствами
опубликованных  в  номере  материалов  "Сластена"  так  же  похож  на  своих
старомодных  конкурентов,  как  Гиперион  на  сатира. Правда, "Трамтарарам",
"Горлодер" и  "Абракадабра"  превосходят его  своим бахвальством, но во всем
остальном   -  подавайте  нам  "Сластену"!  Как  этот  прославленный  журнал
выдерживает такие  громадные расходы, остается для нас  загадкой. Верно, его
тираж  равен  100 000 экземпляров и число его подписчиков за последний месяц
увеличилось на  одну  четверть; по, с другой  стороны, он выплачивает  своим
авторам баснословные гонорары. Говорят, что мистер Плутосел получил не менее
тридцати семи с половиной центов за свою неподражаемую статью "О свиньях". С
таким редактором, как мистер Краб, и с такими именами  в списке сотрудников,
как Сноб и Плутосел, успех  "Сластены" обеспечен. Идите и подпишитесь.  Sep.
15 - It",
     Признаюсь, я был  польщен этим восторженным  отзывом со  стороны  столь
почтенного  органа, как "Олух". Поместив мое имя, то  есть мой nom de guerre
[Псевдоним (франц.).]  перед великим  Плутослом,  он оказал мне  любезность,
весьма приятную и вполне заслуженную.
     Затем  мое внимание  привлекли следующие строки в  "Гадине" -  журнале,
знаменитом   своей  прямотой  и  свободой...  полной   свободой:  льстить  и
раболепствовать перед теми, кто дает званые обеды:
     "Октябрьская  книжка "Сластены" появилась ранее всех других  журналов и
бесконечно превосходит их  роскошью оформления  и  богатством содержания. Мы
допускаем, что  "Трамтарарам",  "Горлодер" и "Абракадабра"  выделяются своим
бахвальством, но  во  всем остальном -  подавайте  нам  "Сластену"! Как этот
прославленный журнал выдерживает столь непомерные расходы,  остается для нас
загадкой. Правда, его тираж 200 000 экземпляров,  и за последние  две недели
число его подписчиков  увеличилось на одну треть, но,  с другой стороны,  он
ежемесячно  выплачивает  своим авторам баснословные  гонорары. Нам известно,
что мистер Пустомеля получил не  менее пятидесяти центов  за  свою последнюю
"Монодию в грязной  луже". Среди литераторов, поместивших в этом номере свои
произведения,  мы видим (кроме его выдающегося  редактора) такие  имена, как
Сноб,  Плутосел и  Пустомеля. И все же, думается нам,  наиболее значительным
произведением  в  номере,  не  считая   примечаний  от   редакции,  является
поэтическая  жемчужина  Сноба "Брильянтин  Тама", - пусть наши  читатели  не
судят по заглавию, будто этот несравненный  bijou  [Сокровище, драгоценность
(франц.).]  имеет сходство с галиматьей, написанной на ту же тему презренным
субъектом, самое имя которого невыносимо для слуха уважающего себя человека.
Подлинные  стихи  о  "Брильянтине  Тама" возбудили  всеобщее  любопытство  и
страстное желание узнать, кто же скрывается под псевдонимом "Сноб", желание,
которое  мы  в  силах  удовлетворить.  "Сноб"  -  nom  de  plume  [Псевдоним
(франц.).]  Какваса Тама,  уроженца  нашего  города,  родственника  великого
мистера Какваса (в честь которого он и назван), связанного различными нитями
с  самыми  знатными  семьями  штата.  Его  отец, Томас Там,  эскв.,  богатый
коммерсант в Фат-сити. Sep. 15 - It".
     Эта великодушная оценка тронула меня  до глубины души, особенно потому,
что исходила от столь  светлого, кристально чистого источника, как "Гадина".
Слово  "галиматья"  в  применении  к  "Брильянтину Тама",  опубликованному в
"Кровососной мухе",  я нашел как нельзя более уместным и выразительным. В то
же время  слова  "жемчужина"  и  "bijou", примененные  к моему произведению,
показались  мне несколько  бесцветными. Им не  хватало  экспрессии. Они были
недостаточно prononces [Здесь: точны (франц.).] (как говорят во Франции).
     Едва я  кончил читать "Гадину", как мой друг сунул мне в руку экземпляр
"Крота"   -   журнала,   пользовавшегося    высокой   репутацией   благодаря
проницательности  своих   суждений  вообще   и   откровенному,  честному   и
беспристрастному тону передовиц в особенности. "Крот" отзывался о "Сластене"
так:
     "Мы только что получили октябрьскую книжку "Сластены" и должны заявить,
что никогда при чтении нами периодических изданий ни один номер не доставлял
нам  столь   изысканного   наслаждения.   Мы   не   зря  говорим   об  этом.
"Трамтарараму",  "Горлодеру"  и  "Абракадабре" не  мешает  присматривать  за
своими лаврами.  Спору  нет, эти издания  превосходят всех и  вся  крикливой
заносчивостью, но в остальном -  подавайте нам "Сластену"! Как удается этому
прославленному журналу  выдерживать  столь чудовищные расходы,  остается для
нас загадкой.  Правда, его тираж  300 000 экземпляров и за последнюю  неделю
число его  подписчиков возросло наполовину, но суммы,  которые он ежемесячно
выплачивает авторам, все же баснословно велики. Нам известно из  достоверных
источников,  что  мистер  Пустомеля получил  не  менее  шестидесяти  двух  с
половиной  центов  за  свою последнюю повесть  из  семейной  жизни "Кухонное
полотенце".
     Лежащий   перед   нами   номер   украшают  произведения  мистера  Краба
(выдающегося  редактора).  Сноба,  Плутосла, Пустомели  и  других;  но после
неподражаемых  творений  самого  редактора  мы  особое  предпочтение  отдаем
поэтическому алмазу,  граненному пером восходящего таланта, подписывающегося
"Сноб"  -  nom  de guerre, - он вскоре, мы это  предсказываем, затмит  славу
"Воза".  Под "Снобом",  как  нам  известно,  скрывается мистер  Каквас  Там,
единственный наследник богатого  местного коммерсанта  Томаса Тама, эскв., и
близкий родственник знаменитого  мистера Какваса.  Прелестное  стихотворение
мистера Тама  озаглавлено  "Брильянтин Тама", - заглавие, кстати сказать, не
совсем удачное, так как некий пройдоха, связанный  с продажной прессой,  уже
вызвал к нему отвращение всего города, написав изрядную порцию  белиберды на
ту  же   тему.  Впрочем,  маловероятно,  чтобы  кто-нибудь  спутал  эти  два
произведения. Sep. 15 - It".
     Благосклонное одобрение  такого  проницательного  журнала, как  "Крот",
наполнило  мою душу  восторгом.  Единственное возникшее  у  меня  возражение
сводилось  к тому, что лучше было бы написать  не  "пройдоха", а "гнусный  и
презренный  злодей,  мерзавец и пройдоха". Это, на мой  взгляд,  звучало  бы
более изыскание. Следует также  признать, что выражение  "поэтический алмаз"
едва  ли обладает  достаточной силой, чтобы передать то,  что  "Крот"  хотел
сказать о великолепии "Брильянтина Тама".
     Вечером того же дня, после того, как я  прочел отзывы "Олуха", "Гадины"
и "Крота", мне попался экземпляр "Долгоножки",  журнала, известного  широтой
своих взглядов. Именно "Долгоножка" писала:
     "Сластена"!  Читатель  уже держит  в  руках  октябрьскую  книжку  этого
роскошного журнала. Спор  о превосходстве решен  окончательно, и отныне было
бы абсурдом со стороны "Трамтарарама", "Горлодера" или "Абракадабры"  делать
судорожные попытки  завоевать первенство. Эти журналы превосходят "Сластену"
нахальством,  но во  всем  остальном - подавайте нам  "Сластену"!  Как  этот
прославленный журнал выдерживает явно непомерные расходы, остается загадкой.
Правда, его тираж достигает почти  500 000 экземпляров,  и за  последние два
дня число его подписчиков возросло на семьдесят шесть процентов, но вместе с
тем суммы,  ежемесячно выплачиваемые  журналом  своим  авторам,  баснословно
велики.  Нам   известно,  что   мадемуазель  Плагиатон   получила  не  менее
восьмидесяти  семи  с половиной  центов за свой превосходный р-революционный
рассказ "В Йорке бродит черный кот, в Нью-Йорке - наоборот".
     В   настоящем   номере  наиболее  талантливые   материалы  принадлежат,
разумеется, перу редактора (достопочтенному  мистеру Крабу), но в нем немало
великолепных произведений и таких  авторов, как Сноб, мадемуазель Плагиатон,
Плутосел,  миссис  Фальшивочка,  Пустомеля,  миссис  Пасквилянтка,  наконец,
последний  в списке, но  не  из последних - Шарлатан. Мир еще не знал  столь
бесценной плеяды гениев.
     Стихотворение за подписью "Сноб" справедливо вызывает  всеобщий восторг
и, по нашему мнению, заслуживает еще больших похвал.
     "Брильянтин  Тама"   -   так   называется  этот  шедевр  красноречия  и
мастерства.  Кое  у кого из  наших  читателей  может возникнуть  смутное, но
достаточно неприятное воспоминание о стихотворении (?) с таким же названием,
подлой  стряпне  продажного  писаки,  побирушки  и  головореза,   находящего
применение своей  способности плодить мерзости  и кровно связанного,  как мы
полагаем,  с  одним  из  непристойных  изданий, выпускаемых в  черте  нашего
города;  мы  просим  читателей,  ради  всего  святого,  не  путать  эти  два
произведения. Автором "Брильянтина  Тама"  является, насколько нам известно,
Каквас  Там, эскв., джентльмен, одаренный гением,  и ученый. "Сноб"  - всего
лишь пот de guerre. Sep. 15 - It".
     Я едва сдерживал негодование, читая заключительные строки диатрибы. Для
меня  было  ясно,  что  уклончивая,  чтобы  не  сказать,  уступчивая, манера
выражаться...    намеренная   снисходительность,    с   какой   "Долгоножка"
разглагольствовала  об  этой  свинье, редакторе  "Слепня",  -  для  меня,  я
подчеркиваю, было очевидно, что мягкость выражении вызвана  не чем иным, как
пристрастным   отношением   к  "Слепню",   явным  стремлением   "Долгоножки"
поддержать  за мой счет  его  репутацию.  В самом  деле, всякий легко  может
убедиться,  что если  бы "Долгоножка"  действительно хотела сказать все, как
есть, а не делала вид, то она ("Долгоножка") могла подобрать выражения более
решительные, резкие  и гораздо более подходящие к случаю. Слова  и выражения
"продажный писака", "побирушка",  "плодить  мерзости", "головорез" столь (не
без умысла) бесцветны и неопределенны, что лучше бы вовсе ничего не говорить
об  авторе  гнуснейших  стихов,  когда-либо написанных  представителем  рода
человеческого. Все мы отлично знаем, как можно изругать, слегка похвалив, и,
наоборот, кто  усомнится в  тайном  намерении "Долгоножки" слегка  поругать,
чтобы прославить.
     Мне,  собственно,  было  наплевать на  то, что "Долгоножка"  болтает  о
"Слепне". Но тут  речь шла обо мне. После возвышенного тона, в каком "Олух",
"Гадина" и  "Крот"  высказались о  моих способностях,  слишком уж безучастно
звучали  слова  захудалой  "Долгоножки":  "джентльмен,  одаренный  гением, и
ученый". Джентльмен - и это точно! И я тут же решил добиться от "Долгоножки"
письменного извинения или вызвать ее на дуэль.
     Поглощенный этой  задачей, я стал думать,  кого  из  друзей направить с
поручением к "досточтимой" "Долгоножке",  и,  поскольку редактор  "Сластены"
выказывал мне явные знаки расположения, я в конце концов  решился прибегнуть
к его помощи.
     До  сих  пор   не  могу  найти  удовлетворительного  объяснения  весьма
странному выражению лица  и жестам, с которыми мистер Краб слушал меня, пока
я излагал ему  свой  план.  Он  повторил сцену со звонком и  дубинкой  и  не
преминул по-утиному раскрыть рот. Был такой момент, когда мне  казалось, что
он вот-вот крякнет. Но припадок прошел, как и в тот раз, и он начал говорить
и  действовать,   как  разумное  существо.  Однако  он  отказался  выполнить
поручение  и убедил меня вовсе не посылать вызов, хотя и признал, что ошибка
"Долгоножки"  возмутительна,  особенно  же  неуместны  слова  "джентльмен" и
"ученый".
     В  конце беседы  мистер Краб, выказывая,  по-видимому,  чисто отеческую
заботу о моем благополучии заявил,  что  я могу хорошо подработать и в то же
время  упрочить  свою  репутацию,   если  соглашусь   иногда  исполнять  для
"Сластены" роль Томаса Гавка.
     Я  попросил мистера Краба объяснить мне, кто такой мистер  Томас Гавк и
что от меня требуется, чтобы исполнить его роль.
     Тут мистер Краб снова  "сделал большие глаза" (как говорят в Германии),
но, оправившись  в  конце концов от приступа  изумления, пояснил, что  слова
"Томас  Гавк"  он  употребил,  дабы  избежать  просторечного  и  вульгарного
"Томми",  а  вообще-то  следует  говорить Томми  Гавк  или  Томагавк, и  что
"исполнять роль томагавка" -  значит разносить, запугивать, словом, всячески
изничтожать свору неугодных нам авторов.
     Я заверил  моего патрона, что если в этом  все дело, то я с готовностью
возьму на себя роль Томаса Гавка. Тогда мистер Краб предложил мне  не терять
времени  и для  пробы сил разделать  редактора "Слепня"  со всей злостью, на
какую  я только способен. И я  тут  же, не  покидая  редакции, выполнил  это
поручение,  написав  рецензию  на  оригинальный  текст  "Брильянтина  Тама",
которая  заняла тридцать шесть страниц "Сластены". Я убедился, что исполнять
роль  Томаса  Гавка  куда  легче,  чем  писать   стихи;  я  строго  следовал
определенной системе, поэтому  мне было  нетрудно обстоятельно  и  со вкусом
делать свое дело. Работал  я так. Я приобрел на аукционе (по дешевке) "Речи"
лорда   Брума,   Полное   собрание   сочинений   Коббета,   "Новый   словарь
вульгаризмов", "Искусство посрамлять" (полный курс),  "Самоучитель площадной
брани"  (ин-фолио)  и  "Льюис Г.  Кларк о  языке". Эти  труды я основательно
изодрал скребницей,  затем,  бросив  клочки  в  сито, тщательно  отсеял  все
мало-мальски  пристойное  (сущий  пустяк), а  крепкие  выражения запихнул  в
большую оловянную  перечницу с  продольными дырками,  в них фразы  проходили
целиком и без задержки.  Смесь была готова к употреблению. Когда требовалось
исполнить роль Томаса  Гавка, я смазывал  лист писчей бумаги белком гусиного
яйца, затем, изодрав предназначенное к разбору произведение тем же способом,
каким  я раздирал  книги,  только  более осторожно, чтобы  на  каждом клочке
осталось  по  слову, я  бросал  их  в ту  же перечницу,  завинчивал  крышку,
встряхивал и высыпал всю смесь  на  смазанный  белком  лист, к которому  она
мгновенно   прилипала.  Эффект   получался   изумительный.   Просто   сердце
радовалось!  Прямо  скажу,  никому не  удавалось создать  что-либо, хотя  бы
близко  напоминающее  мои  рецензии,  которые  я  изготовлял  таким  простым
способом  на  удивление  всему  миру.  Правда, первое  время меня  несколько
смущала  -  вследствие  застенчивости,  вызванной  неопытностью, - некоторая
бессвязность, какой-то  оттенок bizarre  (как говорят  во Франции), присущий
моим  рецензиям в целом. Все фразы  вставали  не на свое  место (как говорят
англосаксы). Многие строились шиворот-навыворот,  иные даже  вверх ногами, и
не было ни одной, которая от этой путаницы не утратила бы в какой-то степени
своего  смысла.  Только  изречения  мистера  Льюиса  Кларка оказались  столь
категорическими и стойкими, что, по-видимому, не смущались самыми необычными
положениями и выглядели одинаково довольными и веселыми, -  стояли они вверх
или вниз ногами.
     Трудно сказать, какая судьба постигла редактора "Слепня" по напечатании
моей рецензии  на его  "Б