ивительном обстоятельстве, как  он  остановил  меня,
снова промолвив: "Кхе!"
     На это замечание я не тотчас нашелся что ответить. Дело в том,  что  на
рассуждения  такого  лаконичного  свойства   отвечать   вообще   практически
невозможно. Мне даже известен  случай,  когда  одно  трехмесячное  обозрение
растерялось от единого слова: "Вранье!" Вот почему я  не  стыжусь  признать,
что тут же обратился за помощью к мистеру Накойчерту.
     - Накойчерт, - сказал я, - что с  тобой?  Ты  разве  не  слышишь,  этот
господин сказал "Кхе!"? - С этими словами я строго взглянул на своего друга,
ибо, признаюсь,  я  вконец  растерялся,  а  когда  растеряешься,  приходится
хмурить брови и принимать суровый вид, чтобы не выглядеть совсем дураком.
     - Накойчерт, - заметил я (это прозвучало как ругательство,  хоть,  смею
вас заверить, у меня этого и в мыслях не было). - Накойчерт, - проговорил я,
- этот господин говорит "Кхе!"
     Я не собираюсь утверждать, что слова мои отличались  глубоким  смыслом,
но  впечатление  от  наших  речей,  как  я   замечаю,   далеко   не   всегда
пропорционально их смыслу в наших глазах.  Швырни  я  в  мистера  Накойчерта
пексановскую бомбу {21*} или  обрушь  я  на  его  голову  "Поэтов  и  поэзию
Америки" {22*}, он и тогда не был бы так огорошен, как услышав  эти  простые
слова: "Накойчерт - что с тобой? - ты  разве  не  слышишь  -  этот  господин
сказал "Кхе!".
     - Не может быть,  -  прошептал  он,  меняясь,  в  лице,  словно  пират,
завидевший, что их настигает военный корабль. - Ты уверен, что он именно так
и сказал? Что же, я, видно, попался - не праздновать же  мне  теперь  труса.
Остается одно - кхе!
     Услышав это, пожилой  господин  просветлел  -  бог  знает,  почему.  Он
покинул свое укромное местечко у  стены,  подковылял,  любезно  улыбаясь,  к
Накойчерту, схватил его за руку и сердечно потряс ее, - глядя все это  время
ему  прямо  в  лицо  с   выражением   самой   искренней   и   нелицеприятной
благосклонности.
     - Накойчерт, я  совершенно  уверен,  что  вы  выиграете,  Накойчерт,  -
проговорил он с самой открытой улыбкой, - но все же  надо  произвести  опыт.
Пустая проформа, знаете ли...
     - Кхе, - отвечал мой приятель, снимая с глубоким вздохом  свой  сюртук,
повязываясь по талии носовым платком, опуская концы  губ  и  подымая  очи  к
небесам, отчего лицо его приняло самое невероятное выражение, -  кхе!  -  И,
помолчав, он снова промолвил: "кхе!" - другого слова я так от него больше  и
не услышал. - Ага, - подумал я, не высказывая, впрочем, своих мыслей  вслух,
- Тоби Накойчерт молчит - такого еще не бывало! Это,  несомненно,  следствие
его прежней болтливости. Одна крайность влечет за собой  другую.  Интересно,
помнит ли он, как ловко он меня допрашивал в тот день, когда  я  прочел  ему
свое последнее наставление?  Во  всяком  случае,  от  трансцендентализма  он
теперь излечился.
     - Кхе, - отвечал тут Тоби, словно читая мои мысли, с видом задумчивым и
покорным.
     Тут пожилой господин взял его под руку и отвел в глубь моста,  подальше
от калитки.
     - Любезный друг, - сказал он, - для меня дело  чести  предоставить  вам
нужный разбег. Подождите здесь, пока я не  займу  своего  места  у  калитки,
откуда мне будет видно, насколько изящно  и  трансцендентально  вы  возьмете
этот барьер, - и не забудьте про курбет в воздухе. Конечно, все  это  пустая
проформа... Я сосчитаю "раз, два, три - пошли". При слове "пошли" бегите, по
никак не раньше. - Затем он занял свою позицию у калитки, минутку  помолчал,
словно в глубоком раздумье, а затем взглянул вверх и,  как  мне  показалось,
легонько усмехнулся. Потом потуже  затянул  свой  фартук,  потом  пристально
посмотрел на Тоби Накойчерта и, наконец, произнес условный сигнал:
     - Раз, два, три - пошли!
     На слове "пошли", не раньше и не позже,  мой  бедный  друг  сорвался  в
галоп. Калитка была не так высока, как стиль мистера Лорда {23*},  но  и  не
так низка, как стиль его критиков. В целом я был совершенно уверен,  что  он
без труда ее перепрыгнет. А если нет? - вот именно, в том-то и дело, -  что,
если нет? - По какому праву, - сказал я про себя, - этот господин заставляет
других прыгать? Да кто он такой, этот старикашка? Предложи он мне  прыгнуть,
я ни за что не стану - это уж точно, плевать мне на этого старого черта. Как
я уже сказал, мост был крытый, в виде такой нелепой  галереи,  и  все  слова
отдавались в нем пренеприятнейшим эхом, - обстоятельство,  которое  я  особо
отметил, произнеся последние два слова.
     Но что я сказал и что я подумал и что я услышал - все это  заняло  лишь
миг. Не прошло и пяти секунд, как бедный мой Тоби прыгнул, выделывая  ногами
в воздухе всевозможные фигуры. Я видел, как он взлетел вверх и сделал курбет
над самой калиткой, но по какой-то совершенно необъяснимой причине через нее
он так и не перепрыгнул. Впрочем, весь прыжок был  делом  одного  мгновения;
предаваться глубоким размышлениям у меня попросту не было времени. Не  успел
я и глазом моргнуть, как мистер Накойчерт упал навзничь  с  той  же  стороны
калитки, с какой прыгнул. В тот же миг я заметил, что  пожилой  господин  со
всех ног бежит, прихрамывая, прочь, поймав и завернув в свой фартук  что-то,
тяжело упавшее сверху, из-под темного свода прямо над калиткой. Всему  этому
я немало поразился; впрочем,  времени  размышлять  не  было,  ибо  Накойчерт
лежал, как-то особенно притаясь, и я решил, что он  обижен  в  лучших  своих
чувствах и нуждается в моей поддержке. Я поспешил к нему  и  обнаружил,  что
ему, как говорится, был  нанесен  серьезный  урон.  Сказать  по  правде,  он
попросту лишился своей головы, и как я ни искал, мне так  и  не  удалось  ее
нигде найти. Тогда я решил отвести его домой и послать за  гомеопатами.  Меж
тем в голове у меня мелькнула одна мысль - я распахнул  ближайшее  окошко  в
стене и тут же узрел печальную истину. Футах в пяти над самой  калиткой  шла
поперек узкая железная полоса, укреплявшая, как и ряд других, перекрытие  на
всем  его  протяжении.  С  острым  ее  краем,  как   видно,   и   пришла   в
непосредственное соприкосновение шея моего несчастного друга.
     Он  ненадолго  пережил  эту  ужасную  потерю.  Гомеопаты   давали   ему
недостаточно малые дозы, да и то, что давали, он не решался принять.  Вскоре
ему стало хуже, и, наконец, он скончался (да  послужит  его  кончина  уроком
любителям  бурных  развлечений).  Я  оросил  его  могилу  слезами,   добавил
диагональную полосу к его фамильному гербу {24*}, а весь  скромный  счет  на
расходы по погребению отправил трансценденталистам. Эти мерзавцы  отказались
его оплатить - тогда я вырыл тело мистера Накойчерта и продал  его  на  мясо
для собак.


НЕ ЗАКЛАДЫВАЙ ЧЕРТУ СВОЕЙ ГОЛОВЫ
                             Рассказ с моралью
            (NEVER BET THE DEVIL YOUR HEAD. A Tale with a Moral)

     1* Торрес, Томас де Лас -  испанский  поэт,  автор  книги  "Рассказы  в
стихах" (1828).
     2*  Меланхтон,  Филипп  (1497-1560)  -  немецкий   богослов-протестант,
сподвижник Мартина Лютера.
     3*  "Война  мышей  и  лягушек"  ("Батрахомиомахия")  -  древнегреческая
героикомическая поэма, одно время ошибочно приписывавшаяся Гомеру.
     4* Ла Сен, Пьер (1590-1636) - итальянский писатель и филолог.
     5* Гюго, Якобус (XVII в.) - французский теолог.
     6* Эвней - царь  Лемноса,  привозивший,  как  рассказывает  в  "Илиаде"
Гомер, для греков под Трою вино и припасы и скупавший у них военную добычу.
     7*  Кальвин,  Жан  (1509-1594)  -   религиозный   деятель   Реформации,
основатель кальвинизма.
     8* Антиной - в "Одиссее" Гомера самый наглый из женихов Пенелопы;  убит
Одиссеем.
     9* Лотофаги - согласно Гомеру, мифический народ, питающийся лотосами.
     10*  "Допотопные"  -  поэма  американского  писателя  Джеймса  Макгенри
(1785-1845). "Допотопные, или Погибший мир" (1839), на которую По в  феврале
1841 г. опубликовал рецензию в том же журнале, где появился этот рассказ.
     11* Поухатан (ок. 1550-1618) - вождь союза индейских племен,  известный
по имени своего племени. Его собственное имя было Вахунсонакоок.
     12* "Робин-Бобин" - английская детская песенка.
     13* "Дайел" - см. примечание 19 к "Как писать рассказ для "Блэквуда".
     14*  "Даун-Истер"  -  в  американской  литературе  прозвище  глупого  и
неуклюжего янки. В 1833 г. американский писатель Джон Нил выпустил роман под
таким названием.
     15*  "Североамериканское  трехмесячное  обозление"  -  имеется  в  виду
известный  американский  журнал  консервативного  толка  "Североамериканское
трехмесячное обозрение", издававшийся с 1815 по 1940 г.
     16* Законы двенадцати таблиц  -  сборник  древнейших  римских  законов,
написанный в  451-450  гг.  до  н.  э.  на  двенадцати  таблицах  специально
избранными для того законодателями.
     17* О мертвых ничего, кроме хорошего - Диоген Лаэртский (см. примечание
34  к  рассказу  "Без  дыхания")  приписывает  эти  слова  одному  из   семи
древнегреческих мудрецов - Хилону (VI в. до н. э.).
     18* ...умер он, как собака... - По обыгрывает  строчку  из  "Элегии  на
смерть бешеной собаки" в романе О. Голдсмита "Векфилдский священник" (1766),
глава 17.
     19*..."росла и крепла вместе с ним..." -  слова  из  философской  поэмы
английского поэта А. Попа (1688-1744) "Опыт  о  человеке"  (1732-1734),  II,
135.
     20* Святой Патрик (ок. 372-ок. 460) - ирландский  епископ,  считающийся
покровителем Ирландии.
     21* Пексановская бомба - изобретение французского генерала  Анри-Жозефа
Пексана (1783-1854), участника русского похода 1812 г., усовершенствовавшего
осадную и морскую артиллерию.
     22*  "Поэты  и  поэзия  Америки"  -  антология   американской   поэзии,
выпущенная под редакцией Руфуса Грисволда (1815-1857)  в  1842  г.  и  затем
неоднократно переиздававшаяся. В июне 1842 г. в том же журнале, где появился
этот рассказ, По опубликовал рецензию на эту антологию. В первой  публикации
рассказа упоминание об этой книге отсутствовало.
     23* Лорд, Вильям (1819-1907) - американский поэт, выпустил  в  1845  г.
сборник своих стихов, вызвавших  резкую  критическую  оценку  По  в  журнале
"Бродвей джернал" 24 мая 1845  г.  В  первом  издании  рассказа  был  назван
(вместо Лорда) Хью А. Пью, автор книги "Грамматика  английского  языка",  на
которую в июле 1841 г. По опубликовал рецензию в "Грэхемс мэгезин".
     24*  ...диагональную  полосу  к  его  фамильному  гербу...  -  то  есть
геральдический знак незаконного происхождения.

     * Примечания составлены А. Н. Николюкиным. Воспроизводятся (с опущением
библиографических  данных)  по  изданию:  Эдгар  А.  По.   Полное   собрание
рассказов. М.: Наука, 1970. Серия "Литературные памятники". - Прим. ред.



    Эдгар Алан По.
    Домик Лэндора



     Перевод В.В. Рогова
     СПб.: ООО "Издательство "Кристалл"", 1999.
     Серия Библиотека мировой литературы
     OCR Бычков М.Н.


                      Дополнение к "Поместью Арнгейм"

     Прошлым летом, во время  пешего  путешествия  по  одномудвум  приречным
графствам  штата  Нью-Йорк,  однажды,  когда  день  клонился  к  вечеру,   я
обнаружил, что сбился  с  пути.  Местность  была  замечательно  холмиста;  и
тропинка, по которой я шел, в  течение  часа  так  петляла  и  запутывалась,
пытаясь удержаться в  долине,  что  я  не  мог  более  определить,  в  каком
направлении  находится  прелестная  деревенька   Б.,   где   я   намеревался
заночевать. Строго говоря, солнце днем, почитай, и не светило, хотя и стояла
тягостная жара. Все обволакивала туманная дымка, какая бывает порою  бабьего
лета, что, разумеется, увеличивало мою неуверенность. Не то  чтоб  это  меня
беспокоило. Если бы я не дошел до деревни к  закату  или  даже  затемно,  то
более чем вероятно, что мне  попадется  какая-нибудь  маленькая  голландская
ферма или нечто подобное - хотя вообще-то окрестность (быть  может,  потому,
что она более живописна, нежели пригодна для  земледелия)  была  заселена  в
очень малой степени. Во всяком  случае,  если  бы  мой  ранец  послужил  мне
подушкою, а мой пес - часовым, бивуак на открытом воздухе освежил  бы  меня.
Поэтому я шел, не торопясь и не волнуясь -  Понто  нес  мое  ружье  -  пока,
наконец,  я  не  стал  размышлять,  ведут  ли   куда-нибудь   многочисленные
прогалины, и одна из них как раз навела меня на несомненную проезжую дорогу.
Ошибиться было невозможно. Ясно виднелись следы легких колес; и хотя высокие
кусты  и  разросшийся  подлесок   сходились   над   головою,   но   они   не
воспрепятствовали бы проезду  даже  виргинского  горного  фургона  -  самого
высокого экипажа из ему  подобных.  Дорога,  однако,  не  считая  того,  что
пролегала в лесу - если не будет чрезмерным назвать лесом подобное скопление
тонких деревьев - и не считая отчетливых следов колес - ничем не походила ни
на какую дорогу, мною дотоле виденную. Следы, о которых я говорю, были  едва
заметны, отпечатанные на упругой, но приятно влажной поверхности  того,  что
больше всего напоминало зеленый генуэзский бархат. Ясно, что это была трава,
но такую траву редко увидишь за пределами Англии - такую  короткую,  густую,
ровную и яркую. Ничто не мешало ходу колес - ни  единой  щепочки  или  сухой
ветки. Камни, некогда преграждавшие дорогу, были тщательно размещены - а  не
отброшены - по  обеим  сторонам  тропы,  определяя  ее  границы  полуточным,
полунебрежным, но весьма живописным образом. Между камнями пышно  разрослись
дикие цветы.
     Что обо всем этом подумать, я, конечно, не знал. Несомненно, здесь было
искусство - это меня не удивило: все дороги, в обычном  смысле  слова,  суть
произведения искусства; не могу сказать, что удивлял избыток обнаруживаемого
искусства; все,  что  было  сделано,  могло  быть  сделано  именно  здесь  с
использованием  природных  "возможностей"  (как  выражаются   в   книгах   о
декоративном садоводстве) - и с очень малой затратой труда и денег. Нет;  не
изобилие, а качество искусства заставило меня сесть  на  окруженный  цветами
камень и в течение  целого  получаса  растерянно  и  восторженно  любоваться
волшебною тропою. Чем дольше я смотрел, тем яснее становилось одно:  работою
руководил художник, и  художник,  наделенный  острейшим  чувством  формы.  С
крайнею заботою соблюдена была надлежащая  середина  между  аккуратностью  и
грациозностью,  с  одной  стороны,  и  pittoresco  {Живописным  (итал.).}  в
истинном значении  итальянского  термина  -  с  другой.  Прямых  линий  было
немного, а длинные и непрерывные и вовсе отсутствовали. Одинаковый  линейный
или цветовой эффект был виден с каждой данной точки зрения обычно дважды, но
не чаще того. Всюду в пределах единства наблюдалось  разнообразие.  Это  был
образец "композиции", в которую и самый придирчивый критический вкус не  мог
бы предложить улучшений.
     Вступив на эту дорогу, я повернул направо и  теперь,  встав,  продолжал
путь в том же направлении. Тропа так извивалась, что ни на миг  я  не  видел
впереди себя более чем на два или на три шага.  Характер  дороги  ни  в  чем
существенном не менялся.
     Затем слух мой уловил мягкий рокот воды - и несколько мгновений спустя,
сделав более крутой поворот, нежели до того, я увидел, что прямо передо мной
у подножия пологого спуска стоит какое-то  здание.  Я  ничего  не  мог  ясно
рассмотреть из-за тумана, окутавшего маленькую долину  внизу.  Однако  перед
самым закатом солнца подул нежный ветерок; и, пока я стоял на верху  откоса,
туман постепенно развеялся клочьями и пополз по лощине.
     Когда она целиком открылась  мне  -  постепенно,  как  я  описываю,  по
частям: тут покажется дерево, там блеснет водная гладь, а там  станет  видна
труба на крыше дома, - мне померещилось,  будто  передо  мной  одна  из  тех
хитроумных иллюзий, которые иногда  демонстрируют  под  названием  "туманных
картин".
     Однако к тому времени, как туман совершенно рассеялся, солнце зашло  за
пологие  холмы,  а  оттуда,  как  бы  с  легким  chassez  {Здесь:  поворотом
(франц.).} к югу, снова переместилось в поле зрения, струя пурпурное  сияние
сквозь расселину в западной части долины.  И  тогда  мгновенно,  как  бы  по
волшебству, стала отчетливо видна вся долина и все вокруг.
     При первом взгляде, как  только  солнце  соскользнуло  за  горизонт,  я
испытал то, что испытывал в детстве от финальной сцены хорошо  поставленного
театрального  зрелища  или  мелодрамы.   Соблюдалась   даже   фантастичность
освещения; потому что свет солнца прорывался сквозь  расселину,  переливаясь
оранжевыми и лиловыми оттенками; а  ярко-зеленая  трава  долины  отбрасывала
блики на все предметы, отражаясь от туманной завесы,  все  еще  висящей  над
головою, как бы в  нежелании  покинуть  навсегда  столь  чарующе  прекрасное
место.
     Маленькая долина, в которую я заглянул из-под туманного полога,  длиною
не превосходила четырехсот ярдов; в ширину же насчитывала от  пятидесяти  до
ста пятидесяти, быть может, Двухсот ярдов. Она была  уже  всего  в  северной
своей части, отчасти расширяясь к югу. Самая широкая часть  ее  простиралась
ярдах в восьмидесяти от южной оконечности. Пологие скаты, окружающие долину,
вряд ли можно было бы назвать холмами, разве только на северной ее  стороне.
Здесь отвесная скала из гранита поднималась на высоту примерно  в  девяносто
футов; и, как я упоминал, долина в этом месте была не шире пятидесяти футов;
но, по мере движения к югу, путник  находил  справа  и  слева  склоны  менее
высокие, менее крутые и менее скалистые. Одним словом, от севера к  югу  все
понижалось и сглаживалось; но при этом всю долину, за исключением двух мест,
окружали возвышенности. Об одном из  этих  мест  я  уже  говорил.  Оно  было
расположено на северо-западе и там, как я ранее описывал,  заходящее  солнце
устремлялось в амфитеатр сквозь глубокую расселину в граните;  эта  трещина,
если можно судить на глаз, в  самом  широком  месте  расходилась  на  десять
ярдов. Видимо, она образовывала естественный коридор, ведущий  к  незнакомым
горам и чащам. Другой выход находился точно на юге  долины.  Здесь  в  целом
склоны были едва заметны, простираясь с востока к  западу  примерно  на  сто
пятьдесят ярдов. В середине находилось углубление на одном уровне с долиною.
Что до растительности, то она, как и все здесь, смягчалась и сглаживалась  к
югу. На севере - под утесистым обрывом  -  в  нескольких  шагах  от  края  -
вздымались великолепные стволы каштанов,  ореховых  деревьев,  а  кое-где  -
дубов;  и  крепкие  горизонтальные  ветви,  особенно  у  ореховых  деревьев,
простирались далеко  за  край  обрыва.  Продвигаясь  к  югу,  путешественник
вначале видел такие же деревья, но менее  высокие  и  не  столь  похожие  на
деревья с полотен Сальватора {1*}; потом он замечал и менее суровый  вяз,  а
за ним - белую акацию и сассафрас {2*};  их  сменяли  еще  более  мягкие  по
очертаниям липа, красноцвет,  катальпа  {3*}  и  клен,  а  их  -  еще  более
грациозные и скромные породы. Южный выход полностью оброс диким кустарником,
среди которого лишь изредка попадались белые тополя или серебристые ивы.  На
дне самой долины (следует помнить, что растительность, о которой  шла  речь,
находилась только на склонах и на утесах) видны были  три  одиноких  дерева.
Одно из них, вяз, большой и стройный; он стерег южные врата долины. Другое -
ореховое дерево, гораздо выше вяза, хотя оба они были  весьма  красивы;  оно
как бы опекало северо-западный вход, вздымаясь из груды камней в самом  зеве
ущелья и простирая свой стройный стан почти под углом в сорок пять  градусов
далеко в освещенный солнцем амфитеатр. А примерно в тридцати ярдах к востоку
от этого дерева  видна  была  краса  долины,  вне  всякого  сомнения,  самое
великолепное дерево изо  всех,  что  я  видел,  если,  пожалуй,  не  считать
итчиатуканских  кипарисов.  Это  было  трехствольное  тюльпанное  дерево   -
Lirio