в  ней
страницу-другую.  Я  так  и  сделал,  но  безрезультатно,  ибо  оказался
неспособен извлечь оттуда ни крупицы смысла. Тогда он сам взял  книгу  и
прочитал вслух одну главу. К моему изумлению, прочитанное  оказалось  до
ужаса нелепым описанием дуэли двух павианов.  Он  объяснил  мне,  в  чем
дело, показав, что книга prima facie <На  первый  взгляд  (лат.).>  была
написана по принципу "вздорных" стихов Дю Бартаса, то есть слова  в  ней
подогнаны  таким  образом,  чтобы,  обладая  всеми  внешними  признаками
разумности и даже глубины, не заключать на самом  деле  и  тени  смысла.
Ключ к целому находился в том, чтобы постоянно опускать каждое второе, а
затем каждое третье слово, и тогда нам представали уморительные насмешки
над поединками нашего времени.
   Барон впоследствии уведомил меня, что  он  нарочно  подсунул  трактат
Германну за две-три недели до этого приключения, будучи уверен, что тот,
судя по общему направлению его  бесед,  внимательнейшим  образом  изучит
книгу и совершенно убедится в ее необычайных достоинствах. Это послужило
Ритцнеру отправной точкой. Германн скорее бы  тысячу  раз  умер,  но  не
признался бы в неспособности понять  что-либо  на  свете,  написанное  о
правилах поединка.


ТАЙНА МАРИ РОЖЕ
ПРОДОЛЖЕНИЕ "УБИЙСТВ НА УЛИЦЕ МОРГ"

Эдгар Аллан ПО



ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru


   При первой публикации "Мари Роже" нижеследующие подстрочные замечания
были сочтены необязательными;  но  по  истечении  нескольких  лет  после
трагедии, на которой основан этот рассказ, будет уместно включить  их  и
заодно сказать несколько слов относительно общего  замысла.  Некая  юная
девица. Мери Сесили Роджерс, была убита  в  окрестностях  Нью-Йорка,  и,
хотя ее гибель вызвала большую тревогу, которая долго не могла  улечься,
тайна этого убийства все еще оставалась  неразгаданной  к  тому  времени
(ноябрь 1842 года), когда был написан и опубликован рассказ. Рассказывая
в нем будто бы  о  судьбе  некой  парижской  гризетки,  автор  буквально
следовал основным фактам подлинного убийства Мери Роджерс, изменив  лишь
несущественные подробности. Таким образом,  все  рассуждения  по  поводу
вымышленной истории вполне применимы к  пояснению  правды  в  подлинной,
раскрытие истины относительно ее и было целью рассказа "Тайна Мари Роже"
писалась вдали от места преступления,  и  все  расследование  дела  было
предпринято на основе лишь тех данных, которые можно было почерпнуть  из
газет. Поэтому многое  из  того,  чем  автор  сумел  бы  воспользоваться
по-своему, случись ему побывать на месте и  ознакомиться  с  обстановкой
лично, оказалось  упущенным  И  тем  не  менее  не  будет  нескромностью
заметить, что,  несмотря  на  это,  показания  двух  лиц  (одно  из  них
соответствует мадам Делюк, выведенной в рассказе), данные в разное время
много спустя после появления рассказа в печати, полностью подтвердили не
только общие выводы, но и все без исключения подробности,  на  основании
которых это заключение было выведено и которые были намечены в  рассказе
предположительно (Примеч авт.)

   Es glebt eine Reihe idealishcr  Begebenheiten,  die  der  Wirkhchkeit
parallel  lauft  Seller  fallen  sic  zusammen  Menschen   und   Zufalle
modifizieren  gewohnlich  die  idealische  Begebenheit,  so   dass   sie
unvollkommen erscheint, und ihre Folgen gleichtalls unvollkommen sind So
bei deg  Reformation  stall  des  Pro-testantismus  kam  das  Lutherthum
hervor.

   "Есть идеальные сочетания событий, которые развертываются параллельно
фактически происходящим Совпадают они редко Люди и  обстоятельства,  как
правило, искажена, и последствия их оказываются уже не тем, какими могли
бы быть Так  случилось  с  Реформацией,  вместо  протестантства  явилось
лютеранство" (нем.).

   Новалис <Псевдоним фон Гарденберга. (Примеч авт.)>
   "Нравственные воззрения"

   Мало кто, даже из самых невозмутимых мыслителей, не испытывал  подчас
безотчетно тревожной  готовности  поверить  в  сверхъестественные  силы,
пораженный совпадениями, кажущимися настолько странными, что ум не может
признать их просто совпадениями. Справиться с таким  настроением  -  ибо
чисто логической  последовательностью  подобное  впечатление  отличается
лишь в самой неполной мере - справиться с ним  до  конца,  как  правило,
удается, только обратившись к учению о случайностях или, как  оно  точно
именуется, - к счислению вероятностей. Счисление же это  в  сущности,  -
чистая математика; так, вопреки самой своей природе, точнейшая изо  всех
наук оказывается применимой к исследованию самых призрачных и неуловимых
явлений в области духа.
   То из ряда вон выходящее событие, подробности  которого  здесь  будут
рассказаны, следует рассматривать как  первичную  линию  развития  почти
непостижимых совпадений, вторичную  же,  которая  в  итоге  и  развилась
полностью, читатель найдет в  недавнем  убийстве  Мери  Сесили  Роджерс,
случившемся в Нью-Йорке.

***

   С год назад, когда я в рассказе "Убийство на  улице  Морг"  попытался
дать некоторые представления о  необыкновенно  оригинальном  складе  ума
моего друга шевалье Ш. Огюста Дюпена, мне и в голову не  приходило,  что
когда-нибудь я вернусь к той же теме. Я ставил  своей  целью  обрисовать
этот ум; замысел полностью удался, благодаря необычайному  происшествию,
давшему Дюпену случай проявить свои исключительные способности. Я мог бы
привести и другие примеры, но ничего нового уже  не  сказал  бы.  Однако
после  недавних  событий,  развивавшихся  столь  неожиданно,   возникает
необходимость прибавить несколько новых черточек, которые и сами по себе
стоят целого откровения. А  за  последнее  время  я  наслышался  столько
небылиц, что отмалчиваться и  дальше  мне,  некогда  лично  видевшему  и
слышавшему все, как было, просто не к лицу.
   Разобравшись в трагической гибели мадам Л'Эспане  и  ее  дочери,  наш
шевалье тут же забыл об этом происшествии и снова погрузился  в  обычную
свою угрюмую задумчивость. Я  же,  и  сам  склонный  к  отрешенности,  с
готовностью поддался его настроению, и мы зажили по-прежнему, все в  тех
же комнатах в предместье Сен-Жермен, и, не  заботясь  о  будущем,  мирно
забылись в  настоящем,  и  в  грезах  наших  ткалась  призрачная  ткань,
застилающая окружавшую нас пошлую действительность.
   Но и от грез нас иногда отрывали. Как и следовало  ожидать,  роль,  в
которой выступил мой друг в драме на улице Морг, не  могла  не  поразить
воображение парижской полиции. Имя Дюпена вошло у ее ищеек в  поговорку.
Поскольку простота умозаключений, путем которых  он  пришел  к  разгадке
тайны, оставалась неизвестной даже префекту, да и вообще ни одной  живой
душе, кроме меня, то, разумеется, не было ничего  удивительного  в  том,
что на него взирали чуть ли не как на мага и чародея,  а  исключительные
аналитические  способности  шевалье  сочли  за  интуицию.  Если  бы   он
объяснился начистоту и удовлетворил их любопытство, эти заблуждения были
бы рассеяны, но ему было просто лень, да и  очень  уж  претила  возня  с
делом, потерявшим весь свой интерес. Так и получилось, что в полиции  на
него смотрели как на оракула, и не мало было дел, для разрешения которых
префектура пыталась заручиться сотрудничеством Дюпена.  Одним  из  самых
примечательных было дело об убийстве некоей молодой девицы по имени Мари
Роже.
   События эти разыгрались года через два после  страшного  происшествия
на улице Морг.  Мари,  имя  и  фамилия  которой  по  созвучию  сразу  же
заставляют  вспомнить  о  злосчастной  нью-йоркской  "табачнице",   была
единственной дочерью вдовы Эстель Роже. Отец умер,  когда  девочка  была
еще маленькой, и после его смерти мать и дочь жили вместе на улице  Паве
Сен-Андре <Нассау-стрит (Примеч. авт.)>; мать  содержала  пансион,  дочь
помогала; перемены начались лишь года за полтора до убийства, о  котором
идет речь в нашей повести. Все шло  хорошо,  пока  дочери  не  сравнялся
двадцать один год и ее поразительную красоту не приметил один  парфюмер,
державший лавку в нижнем пассаже Пале-Рояля;  клиентуру  его  составляли
главным образом те опасные проходимцы, которыми кишат тамошние кварталы.
Мосье Ле Блан <Андерсон (Примеч, авт. )> понял, какая  находка  для  его
парфюмерной хорошенькая Мари; выгодные условия, предложенные им, были  с
готовностью приняты девицей, хотя мать  отнеслась  ко  всему  этому  без
особого восторга.
   Расчеты лавочника полностью оправдались,  и  скоро,  благодаря  чарам
бойкой гризетки, о его парфюмерной заговорили. Мари  прослужила  у  него
уже  около  года,  как  вдруг,  к  величайшему  недоумению  поклонников,
исчезла.
   Мосье Ле Блан не мог сказать ничего вразумительного,  мадам  Роже  не
находила себе места от тревоги и  ужаса.  Газеты  живо  заинтересовались
этим происшествием, и  полиция  уже  была  готова  приступить  к  самому
серьезному расследованию, но тут, ровно через неделю, в одно  Прекрасное
утро Мари, живая и невредимая, хотя и заметно чем-то угнетенная,  снова,
как ни в чем не бывало, появляется за прилавком.  Всякие  расследования,
начатые в официальном порядке, были, разумеется, тотчас же прекращены, и
дело замято. Мосье Ле Блан по-прежнему отговаривался полным  неведением.
Мари и мадам Роже на все расспросы отвечали, что эту неделю она  провела
у родных в деревне. На том дело и кончилось и забылось;  а  вскоре  наша
девица  под  предлогом,  что  ей  проходу  не   стало   от   нескромного
любопытства, распростилась с мосье Ле Бланом  и  укрылась  у  матери  на
улице Паве Сен-Андре.
   Года через три после  ее  возвращения,  близкие  встревожились  из-за
нового ее внезапного исчезновения. Прошло три дня, а о ней  не  было  ни
слуху ни духу. На четвертый ее  мертвой  выловили  в  Сене  <В  Гудзоне.
(Примеч, авт.)> у берега напротив улицы  Паве  Сен-Андре,  невдалеке  от
пустырей у заставы дю Руль <Уихоукен. (Примеч, авт.)>.
   Жестокий характер убийства (а что это - именно убийство, было ясно  с
первого взгляда), молодость  и  красота  жертвы,  а  главное,  ее  слава
покорительницы сердец - все как нарочно сошлось, чтобы взвинтить чувства
впечатлительных  парижан.  И  я  не   припомню   ни   одного   подобного
происшествия, которое вызвало бы столь же бурный  отклик.  На  несколько
недель эта  животрепещущая  тема  заставила  забыть  самые  злободневные
вопросы политической жизни. Префект не  знал  ни  сна,  ни  отдыха,  вся
парижская полиция просто с ног сбивалась.
   На первых порах после того, как обнаружили труп, никто не допускал  и
мысли, что убийце удастся надолго ускользнуть от преследования. И только
через  неделю  спохватились,  что  надо  назначить  награду,  да  и   то
расщедрились всего на тысячу франков.  Между  тем  полиция,  хотя  и  не
проявляла  особой  находчивости,  не  дремала,  множество  народу   было
допрошено, правда, совершенно безрезультатно; оттого же, что время  шло,
а на разгадку тайны не было и намека, общее  раздражение  возрастало.  К
концу десятого дня решили удвоить первоначально назначенную сумму; когда
же прошла вторая неделя, а дело так и  не  прояснилось,  и  недовольство
парижан, и вообще недолюбливающих полицию, нашло себе выход в нескольких
серьезных emeutes <Беспорядки (франц.).>, -  префект  назначил  сумму  в
двадцать тысяч франков "за указание убийцы" или, если  таковых  окажется
несколько, "за  указание  любого  из  убийц".  В  объявлении  о  награде
обещалось полное помилование каждому замешанному в убийстве,  явившемуся
с доносом на сообщников;  вместе  с  этим  официальным  бюллетенем,  как
приложение к нему, всюду  был  расклеен  листок  с  обращением  комитета
частных лиц, обещающего награду в  десять  тысяч  франков  сверх  суммы,
назначенной префектурой. Таким образом, общая  сумма  награды  достигала
теперь целых тридцать тысяч франков  -  цифры  совершенно  баснословной,
если учесть, что девица была из мещанской семьи,  а  в  больших  городах
подобные злодеяния - дело самое привычное.
   Теперь уже никто не  сомневался,  что  тайна  этого  убийства  должна
вот-вот разъясниться. Но  хотя  в  двух-трех  случаях  были  произведены
аресты,  обещавшие  пролить  свет  на   тайну,   никаких   доказательств
причастности заподозренных к убийству не нашлось,  и  они  были  тут  же
отпущены. Как ни трудно поверить, но со дня, когда нашли  мертвое  тело,
прошла, также безрезультатно, и третья неделя, а до  нас  с  Дюпеном  не
доходили  даже  отголоски  этих  событий,  взбудораживших   общественное
мнение. Мы так увлеклись изысканиями, за которыми позабыли все на свете,
что за месяц ни разу не вышли из дома проветриться, к нам тоже никто  не
заглядывал, а в  газетах  мы  просматривали  вскользь  только  важнейшие
политические заметки.  Первые  сведения  об  убийстве  доставил  нам  Г,
собственной персоной. Он зашел к нам среди  дня  13  июля  18.,  года  и
засиделся за полночь. Самолюбие его было глубоко уязвлено тем, что,  как
он ни старался выследить убийц, все шло насмарку.  На  карту  поставлена
его репутация, как выразился он в высоком  стиле,  отличающем  истинного
парижанина. Более того - для него это вопрос чести. Взоры всего общества
обращены на него, и, мы можем  ему  поверить,  нет  таких  жертв,  перед
которыми он остановится, только бы раскрыть эту тайну. Он заключил  свою
прозвучавшую довольно комично  речь  комплиментом,  как  он  любезнейшим
образом выразился, "такту" Дюпена и  тут  же  без  обиняков  сделал  ему
безусловно выгодное предложение, точные  условия  которого  я  оглашать,
пожалуй, не вправе, что, впрочем, и не имеет прямого  отношения  к  сути
моего рассказа.
   Комплимент мой  друг  со  всей  учтивостью  отклонил,  а  предложение
принял, хотя верным это дело  назвать  было  никак  нельзя.  Как  только
соглашение было достигнуто, префект пустился излагать свои  соображения,
перемежая их пространными комментариями фактических данных, которыми  мы
в ту пору еще не располагали. Несмотря на мои робкие намеки, на  которые
я под конец отважился, он рассуждал без устали и, безусловно, со знанием
дела до тех пор, пока ночь не стала сонно клониться к утру. Дюпен  сидел
в своем излюбленном  кресле,  прямой  и  чопорный,  -  живое  воплощение
почтительного внимания. С самого начала беседы он не  снимал  очков,  и,
заглянув невзначай за их зеленые стекла,  я  убедился,  что  он  проспал
непробудным сном все эти каторжные семь-восемь часов,  пока  префект  не
удалился, - разве что только не храпел.
   С утра я  получил  в  префектуре  все  материалы,  какие  им  удалось
собрать, а в редакциях газет - по экземпляру каждого номера,  в  котором
печатались хоть мало-мальски существенные  сведения  об  этом  печальном
деле. Если отбросить  явно  досужие  домыслы,  то  из  всей  груды  этих
материалов можно было извлечь следующее:
   Мари Роже ушла от матери, из дома  на  улице  Паве  Сен-Андре,  около
десяти часов утра в воскресенье 22 июня 18., года.  Уходя,  она  сказала
мосье Жаку Сент-Эсташу <Пэйну (Примеч, авт.  )>,  что  проведет  день  у
тетки, проживающей на улице де Дром, больше  об  этом  ее  намерении  не
слышал никто Улица де Дром - это короткий, узкий, но очень людный проезд
неподалеку от реки, и, если идти кратчайшим путем, примерно в двух милях
от пансиона мадам Роже. Сент-Эсташ -  поклонник,  пользовавшийся  особой
благосклонностью Мари, с которой он был к тому времени помолвлен, снимал
комнату и столовался здесь же, в пансионе. К вечеру он должен был  зайти
за своей нареченной и проводить  ее  домой.  Однако  под  вечер  зарядил
проливной дождь, и, решив, что она заночует у тетки (как  уже  случалось
не раз при подобных обстоятельствах), Сент-Эсташ  счел,  что  их  уговор
теряет  силу.  Уже  к  ночи  слышали,  как   мадам   Роже   (болезненная
семидесятилетняя старуха) выразила опасение, что  не  видать  ей  больше
Мари; но тогда этим словам не придали значения.
   В понедельник стало известно, что девица и не показывалась  на  улице
де Дром; она не  вернулась  домой  и  к  вечеру,  и  только  тогда  были
предприняты розыски по городу и в  ближайших  предместьях.  Но  лишь  на
четвертые сутки выяснилось, что с ней. В тот день (среда 25 июня)  некто
мосье Боне <Кроммелин (Примеч, авт. )>, обследовавший со своим другом  в
поисках Мари береговой участок неподалеку от заставы дю  Руль  в  районе
выхода к реке улицы Паве Сен-Андре,  услышал,  что  рыбаки  доставили  к
берегу выловленное в реке мертвое тело.  Увидав  покойницу,  Бове  после
некоторой заминки удостоверил, что это - труп продавщицы из парфюмерной.
Его друг опознал ее еще более решительно.
   Лицо было покрыто черной запекшейся кровью, кровь шла и горлом. Пены,
обычной у утопленников, не было. Клетчатка сохранила пигментацию. Вокруг
горла виднелись кровоподтеки и следы пальцев. Руки были сложены на груди
и уже закоченели. Правая стиснута в кулак, левая - полуразжата. Левая  в
запястье - дважды окольцована ссадинами, явно от  веревок  или  веревки,
обкрученной в два витка. Правая рука в запястье и вся спина, особенно  у
лопаток, - сильно ободраны. Чтобы отбуксировать тело  к  берегу,  рыбаки
привязали его веревкой, но  от  нее  ссадин  не  появилось.  Шея  сильно
вздулась. Ножевых ран и синяков от ударов на трупе не обнаружили.  Кусок
узкой тесьмы оказался затянутым вокруг шеи с такой силой и  так  глубоко
врезался в тело, что его не сразу заметили; он был завязан  тугим  узлом
чуть пониже левого уха. Уже от одного этого смерть  была  неминуемой.  В
медицинском заключении утверждалось, что пострадавшая была целомудренна.
Ее, отмечалось  в  нем  далее,  зверски  изнасиловали.  Состояние  трупа
позволяло близким легко опознать покойницу.
   Все на ней было изорвано и растерзано. Из платья, от края  подола  до
пояса, была выдрана полоса  примерно  в  фут  шириной,  но  не  оторвана
совсем. Трижды обкрутив вокруг  талии,  ее  завязали  на  спине  петлей.
Сорочка под платьем была из дорогого муслина, и из  нее  выдрана  полоса
дюймов в восемнадцать шириной, вырвали ее ровно и очень  аккуратно.  Она
осталась свободно накинутой на шею, концы связаны тугим узлом. Шляпка  -
подвязана двумя  шнурками,  стянутыми  поверх  обрывка  тесьмы  и  куска
муслина. Шнурки завязывала явно не женская рука - слипнотом  или,  иначе
морским узлом.
   После установления личности труп, против обыкновения, не отправили  в
морг (каковую формальность сочли не обязательной), а сразу предали земле
неподалеку от места, где его доставили на берег. Стараниями  Бове,  дело
удалось кое-как замять, и только через несколько дней тревожные слухи  о
нем  возымели  действие.  Наконец,  делом  занялся   один   еженедельник
<"Нью-Йорк мэрьгори" (Примеч, авт. )>, тогда труп эксгумировали и заново
исследовали; но ничего нового установить не удалось. Разве что только на
этот раз одежда была предъявлена матери и близким покойницы, и те в один
голос подтвердили, что именно  эти  вещи  были  на  девушке,  когда  она
уходила из дома.
   А тем временем общее возбуждение  росло  не  по  дням,  а  по  часам.
Кого-то арестовывали и кого-то выпускали. Особенно серьезные  подозрения
возбудил Сент-Эсташ, который к  тому  же  поначалу  не  сумел  объяснить
толком и по порядку, как он провел то воскресенье, когда  Мари  ушла  из
дома. Впоследствии, однако, он представил мосье Г, письменное  показание
под присягой с отчетом за каждый час того злосчастного  дня,  признанное
совершенно удовлетворительным. Поскольку время шло, а дело не  двигалось
с  места,  поползли  сотни  самых  разноречивых  слухов,  а   журналисты
принялись строить догадки. Из таковых наибольший интерес вызвала версия,
будто Мари Роже и не думала умирать, а в  Сене  выловили  труп  какой-то
другой несчастной. Лучше всего привести для читателя несколько выдержек,
в которых  это  предположение  высказывается.  Нижеследующие  отрывки  -
дословный  перевод  Из  "L'Etotle"   <Нью-йорксыш   "Браэер   Джонатан",
вых