о с концом, тут  и  думать  нечего.
Поймите меня правильно - я не строю догадок, так оно было или не так, не
высказываю своего мнения И рассмотрение фактической стороны дела пока не
входит в мои намерения. Я хочу  только  предостеречь  вас  против  самой
манеры "L'Etoile" строить все свои рассуждения, обратив ваше внимание на
ее ех parte <Предвзятое (лат. )> отношение к делу с самого же начала.
   Итак, ограничив время по своему усмотрению, заключив,  что  если  эта
покойница - действительно Мари, то тело могло пробыть в воде лишь  самый
малый срок, газета продолжает:

   "Опыт свидетельствует, что утопленники или трупы,  брошенные  в  воду
сразу после убийства, всплывают только  по  прошествии  самое  малое  от
шести до десяти суток, ранее разложение не достигнет той  стадии,  когда
тело  поднимается  на  поверхность.  Даже  если  над  затонувшим   телом
произвести пушечный выстрел раньше, чем  через  пять-шесть  суток  самое
малое, и оно всплывет, то сразу затонет снова, если его не подхватить".

   Это утверждение было с готовностью принято всеми парижскими газетами,
кроме  "Le  Moniteur"  <"Нью-Йорк  коммершиел  эдвертайзер"   под   ред.
полковника Стоуна (Примеч, авт.)>. Последний попробовал  было  возразить
на часть приведенных выкладок относительно "затонувших тел", ссылаясь на
пять-шесть  примеров,  когда   утопленники   всплывали   раньше   срока,
объявленного в "L'Etoile" минимальным. Но очень уж жалка, с  философской
точки  зрения,  эта  попытка  "Le  Moniteur"  опровергнуть  общий  тезис
"L'Etoile" ссылками на отдельные примеры. Да наберись вместо  пяти  хоть
пятьдесят примеров, когда утопленники всплывали всего через два-три дня,
все пятьдесят можно рассматривать лишь как  исключение  из  правила,  на
которое  ссылается  "L'Etoile",  если  не  опровергнуть  само   правило.
Согласие же, что общее правило именно таково (против чего "Le  Moniteur"
и не возражает, настаивая лишь,  что  бывают  и  исключения),  оставляет
позицию  "L'Etoile"  неколебимой,  так  как  оппонент  добивается  таким
образом лишь признания некоторой вероятности, что  в  отдельных  случаях
тело может всплыть и раньше трех дней; и все преимущества  так  и  будут
оставаться за "L'Etoile", пока в ходе этой детской игры с присчитыванием
исключений по одному их не наберется достаточно для установления  нового
правила, исключающего первое.
   Вам уже ясно, что если уж спорить с "L'Etoile", то  начинать  надо  с
самого правила; вот и удостоверимся в  основательности  такового.  Ведь,
вообще говоря, человеческое тело не может быть ни  намного  тяжелее,  ни
намного легче воды в Сене; иными  словами,  удельный  вес  человеческого
тела в нормальных условиях примерно равен <удельному> весу пресной воды,
вытесняемой телом при погружении.  Разжиревшие  или  очень  упитанные  и
мелкокостные плавучее тощих, костистых, женщины -  мужчин;  на  удельном
весе  речной  воды  сказывается  в  определенной  мере  влияние  морских
приливов. Но, безотносительно к их влиянию, можно утверждать,  что  само
собой человеческое тело  тонет  лишь  в  исключительных  случаях.  Почти
каждый, попав в  реку,  сможет  держаться  на  воде,  если  предоставить
удельному весу воды самому сложиться с его собственным, как им  положено
природой;  то  есть  погрузиться  как  можно  полней,  чтобы  над  водой
оставалось чем меньше, тем лучше.  Самое  правильное  положение  для  не
умеющего плавать - вертикальное, как при  ходьбе,  посильнее  запрокинув
голову назад, чтобы из воды выглядывали лишь рот и ноздри Держась  таким
образом, мы окажемся на плаву, не прилагая к тому  ни  малейших  усилий.
Ясно, однако,  что  подобное  равновесие  тела  и  вытесненной  им  воды
чрезвычайно зыбко, и любой пустяк тут же  сместит  его  в  ту  или  иную
сторону. Рука, например, протянутая над  водой,  лишаясь  таким  образом
опоры, создает добавочную нагрузку, достаточную, чтобы  с  головой  уйти
под воду; но  достаточно  же  и  чуть  придержаться  за  любую  случайно
подвернувшуюся деревяшку - и вы сможете поднять голову над водой и  даже
осмотреться. Ну, а не умеющие  плавать,  порываясь  выскочить  из  воды,
размахивают руками и стараются держать голову прямо. В результате,  вода
заливает ноздри и рот, человек захлебывается и, силясь глотнуть  воздуха
под водой, набирает ее полные легкие. Вода переполняет и желудок,  общий
вес тела увеличивается за счет разницы между весом воздуха, заполнявшего
эти  полости,  и  залившей  их  жидкости.  Обычно  это  утяжеляет   тело
настолько, что его  потянет  ко  дну;  иначе  обстоит  с  мелкокостными,
рыхлыми, ожиревшими. Такие, едва утонув, тут же всплывают.
   На дне реки утопленник остается, пока в  силу  тех  или  иных  причин
удельный вес его тела  снова  не  станет  меньше  удельного  веса  воды,
вытесненной при  его  погружении.  Это  вызывается  разложением,  но  не
только. В результате разложения образуются газы, в изобилии скопляющиеся
в клетчатке и распирающие внутренние полости, что и придает утопленникам
жуткий, вздувшийся вид. При большом нагнетании газов объем тела  заметно
увеличивается,  общая   же   его   масса   или   вес   не   прибавляются
соответственно; удельный  вес  тела  становится  меньше  удельного  веса
вытесненной воды, и тело  показывается  на  поверхности.  Но  разложение
может пойти по-разному в  зависимости  от  бессчетного  множества  самых
разнообразных  причин,  убыстряется  или  замедляется  под  воздействием
множества факторов; оттого, например, теплое или холодное случится время
года, насыщена вода солями или чиста,  глубокое  ли  место  или  отмель,
проточная ли вода или стоячая; от индивидуальных особенностей организма,
от состояния здоровья человека  перед  гибелью.  Таким  образом,  просто
немыслимо хотя бы приблизительно  установить  срок,  когда  тело  должно
всплыть под воздействием разложения. При  одних  условиях  всплывет,  не
пройдет и часа, при других - возможно, и никогда. Существуют  химические
вещества, присутствие которых в  составе  органических  тканей  навсегда
предохраняет их от разложения; например, двухлористая ртуть;  но,  кроме
того, образование газов в желудке, как  правило,  идет  и  от  уксусного
брожения растительной пищи, да и в других полостях газы могут скопляться
не только за счет разложения, а опережая его, так что их скопление может
и раньше увеличить объем тела  настолько,  что  оно  всплывет.  Пушечная
пальба сообщает воде колебание, и больше ничего.  Оно  может  освободить
тело от ила и тины, в  которых  оно  застряло,  дав  ему  всплыть,  если
действие других факторов уже подготовило его; или может, шелохнув  тело,
нарушить то внутреннее  равновесие,  которое  удерживало  скопившиеся  в
клетчатке газы от выделения  во  внутренние  полости,  отчего  последние
расширяются.
   Представляя себе теперь  общую  теорию  вопроса,  мы  легко  проверим
правильность утверждений "L'Etoile". "Опыт  свидетельствует,  -  уверяет
газета, - что утопленники  или  трупы,  брошенные  в  воду  сразу  после
убийства, всплывают только по прошествии самое малое от шести до  десяти
суток; ранее разложение не достигнет той стадии, когда тело  поднимается
на поверхность. Даже  если  над  затонувшим  телом  произвести  пушечный
выстрел раньше, чем через пять-шесть суток самое малое, и оно  всплывет,
то сразу затонет снова, если его не подхватить".
   - Весь этот отрывок  оказывается  сплошной  чепухой.  Никакие  данные
опыта не убеждают, что для разложения требуется непременно от  шести  до
десяти дней, чтобы  оно  достигло  той  фазы,  когда  "затонувшее  тело"
всплывет. И теория и практика убеждают, что для установления этого срока
нет и не может быть общего правила. Более того - если уж  тело  всплывет
от  пушечного  выстрела,  то  никак  не  "затонет  снова,  если  его  не
подхватить", поскольку разложение, стало быть, уже  достигло  той  фазы,
когда  образовавшиеся  газы  распирают  полости.  Хотелось  бы,  однако,
привлечь ваше внимание к сделанной здесь оговорке насчет различия  между
"утопленниками" и "трупами, брошенными в  воду  сразу  после  убийства".
Хотя автор как будто и признает, что это не одно и то же, фактически  он
пишет их в одну рубрику без разбора. Мм выяснили, почему  тело  тонущего
становится тяжелее вытесняемой им воды и что он не  тонул  бы,  если  бы
нарвался выбиться на  поверхность,  не  колотил  руками  по  воде  и  не
захлебывался, забывая удерживать дыхание при погружении,  от  чего  вода
замещает в легких воздух. Но ведь трупы, "брошенные в воду  сразу  после
убийства", не колотят по воде руками и не ловят воздуха ртом, а  потому,
как  правило,  не  тонут  -  обстоятельство,  автору   "L'Etoile"   явно
неведомое. В таком случае мертвое тело скроется под водой  только  после
полного разложения, когда плоть уже отстанет от костей, - не раньше.
   Что же теперь прикажете делать с доказательствами, будто  выловленная
в реке покойница не может оказаться Мари  Роже,  поскольку  труп  всплыл
всего через три дня после исчезновения последней? Ведь  это  -  женщина,
так что, случись ей утонуть, и то она не обязательно тут же пошла бы  ко
дну; а погрузившись,  могла  всплыть  через  двадцать  четыре  часа  или
раньше. Но никто не допускает мысли, что она утонула; а раз ее бросили в
воду уже мертвой, то тело могло всплыть хоть тотчас же.
   "Но, - возвещает "L'Etoile", - если бы этот истерзанный труп пролежал
на берегу до ночи со вторника на среду, то удалось бы напасть  на  следы
убийц". Тут не сразу и сообразишь, что  собственно  хочет  сказать  этот
умник. А  он  решил  заранее  отвести  соображение,  противоречащее  его
теории, а именно - что за два дня на берегу тело разложилось бы  больше,
чем в воде. Он допускает, что в таком  случае  оно  могло  всплыть  и  в
среду, и  убежден,  будто  только  поэтому  оно  и  всплыло.  Вот  он  и
заторопился с доказательствами, что труп не оставался на берегу, ибо,  в
противном случае, "удалось бы напасть  на  следы  убийц".  Вы,  кажется,
улыбнулись этому sequitur <Следует (лат.).>. Вы  не  можете  представить
себе, каким образом от срока пребывания трупа,  на  берегу  следы  убийц
должны умножиться. Я - тоже..
   - "И уже совершенно ни с чем не сообразно,  -  продолжает  газета,  -
чтобы злодеи, способные на такое  убийство,  бросили  тело  в  воду,  не
привязав груза, чтобы оно сразу пошло ко дну; ведь  принять  такую  меру
ничего не стоило".  Обратите  внимание,  как  смешно  оборачивается  это
заключение! Все, даже "L'Etoile", согласны, что женщина, чей труп нашли,
была убита. Признаки убийства несомненны. Наш умник собирается доказать,
что эта покойница - не Мари; и только. Он хочет  убедить,  что  Мари  не
была убита, а не в том, будто это труп не убитой. Но  из  его  замечания
вытекает со всей очевидностью именно последнее. Есть труп, к которому не
привязали груза. Убийцы не бросили бы его в воду без груза. Стало  быть,
убийцы и не бросали его в воду. Вот и все, что доказывается.  К  вопросу
об установлении личности еще не подошли, поэтому "L'Etoile" спешит, пока
не поздно, опровергнуть то, что только миг назад признала. "Мы нисколько
не сомневаемся, - заявляет газета, - что женщина,  труп  которой  нашли,
была убита".
   Нашему хитрецу и еще не раз случается перехитрить самого  себя,  даже
все в этой же части статьи. Он, как я уже отмечал,  явно  задался  целью
сократить, насколько возможно, промежуток  времени  между  исчезновением
Мари  и  находкой  трупа.  А  вместе  с  тем   особо   подчеркивает   то
обстоятельство, что никто не видел девушку после ухода из дома. "Нет  ни
одного подтверждения, - говорит он, - что Мари Роже оставалась  в  живых
после девяти часов утра в воскресенье, 22 июня". Он рассуждает  явно  ex
parte, и в его же интересах было пренебречь этим моментом, ибо ему  явно
не  хочется,  чтобы  объявился  кто-нибудь,  видевший  Мари,  скажем,  в
понедельник или во вторник, а ведь  тогда  промежуток,  урезать  который
автор  так  старается,  значительно   сократился   бы   сам   собой,   а
следовательно, по его же логике, и вероятность, что  этот  труп  -  тело
нашей гризетки, резко уменьшилась бы. Забавно  все  же,  что  "L'Etoile"
особенно напирает на этот пункт в полной уверенности, что прибавит таким
образом к своим доводам нечто новое.
   Пересмотрим  теперь  рассуждения  газеты,  относящиеся  к   опознанию
покойницы, сделанному  Бове.  Говоря  о  волосках  на  руке,  "L'Etoile"
передергивает самым бессовестным образом. Мосье Бове - совсем  не  такой
дурак, ему и в голову не пришло бы устанавливать личность убитой  только
по каким-то волоскам на руке. Волоски на руке найдутся  у  кого  угодно.
Бове совсем не так выразился, как передает "L'Etoile", которая,  опустив
подробности, исказила общий смысл его показания. Он, конечно же, говорил
о каких-то особенностях этих волосков. Чем-то, вероятно,  запоминающихся
- цветом, толщиной, длиною или по тому, как они росли.
   "Нога у нее, - продолжает газета, - была маленькой, но ведь такие  же
у тысяч женщин. Подвязка и туфля - тоже не  доказательства:  и  туфли  и
подвязки поступают в продажу целыми партиями. То же самое  скажем  и  об
искусственных цветах на  шляпке.  Мосье  Бове  требует,  чтобы  обратили
особое внимание на то обстоятельство, что  пряжка  оказалась  сдвинутой,
чтобы сузить подвязку на ноге.  Нет  смысла  придавать  этому  значение,
потому что большинство женщин покупает подвязки без  примерки  именно  с
тем, чтобы заняться их подгонкой дома, не в  магазине  же  это  делать".
Трудно поверить, что наш умник говорит  всерьез.  Если  бы  мосье  Бове,
искавший Мари, оказался перед покойницей Того  же  роста,  комплекции  и
внешне похожей на исчезнувшую, он уже был бы вправе (независимо от того,
как она одета) заключить, что его поиски окончены. А если притом  же  он
обнаружит еще  особого  вида  волоски  на  руке,  такие  же,  какие  ему
запомнились у  живой  Мари,  его  предположение  вполне  законно  должно
укрепиться и превратиться в полную уверенность;  ибо  любая  характерная
особенность этой отметинки превращает ее в таком  случае  уже  в  особую
примету. Если же к тому же ножки у Мари были маленькие,  и  у  покойницы
такие же, вероятность, что это  -  именно  Мари,  возрастает  уже  не  в
простой арифметической, а в геометрической прогрессии, или кумулятивно.
   Прибавьте еще  туфли  -  именно  такие,  какие  были  на  ней  в  тот
злосчастный день, - и, хотя  таких  туфель,  возможно,  и  "поступают  в
распродажу  целые  партии",  можно  смело   считать,   что   вероятность
превратилась в достоверность. Мелочь, которая  сама  по  себе  не  могла
служить установлению личности,  становится,  в  совокупности  с  другими
подробностями, неопровержимым доказательством Если  же  вдобавок  еще  и
цветы на шляпке такие же, как у пропавшей без вести, то каких же вам еще
доказательств? Достаточно и одного цветка, а если их, как и у той,  тоже
два, три или больше? Каждый новый цветок, увеличивающий счет совпадений,
уже не прибавляет доказательства, а умножает их  в  сотни,  тысячи  раз.
Обнаружим на покойнице еще такие же подвязки,  как  носила  живая,  -  и
поиски новых доказательств будут почти уж  нелепостью.  Но  оказывается,
что и пряжка на подвязках сдвинута так же, как  совсем  недавно  сделала
Мари. Теперь сомнение  граничит  уже  с  тупостью  или  притворством.  А
разговоры "L'Etoile", будто подобное  суживание  подвязок  -  дело  само
собой разумеющееся, свидетельствуют  только  об  упрямстве  и  нежелании
расстаться с собственным заблуждением. Ведь раз  подвязка  с  пряжкой  -
резиновая, значит подобные переделки, как правило, не требуются.  Вещам,
которые растягиваются и сами  принимают  нужный  размер,  дополнительная
подгонка требуется крайне редко. И если Мари пришлось суживать подвязки,
то это - случай, конечно, по-своему беспрецедентный. Поэтому  их  вполне
достаточно для ее опознания. Но на убитой не только оказались именно эти
подвязки с исчезнувшей девицы или ее туфли, или ее цветы на шляпке,  или
такая же, как у нее, нога, такая же отметинка на руке, такие же  рост  и
комплекция и та же внешность, а все вместе. Если бы  и  теперь  редактор
"L'Etoile"  искренне  сомневался  в  ее  тождестве,  то  с  ним  И   без
специальной комиссии de  lunatico  inquirendo  <Обследование  умственных
способностей (лат.).> все было бы ясно Он  решил  пуститься  на  обычные
адвокатские каверзы, адвокаты же сами по большей  части  мыслят  в  духе
казенной судейской логики. А я бы заметил, к слову сказать,  что  многие
показания, которые суд не считает за доказательство вообще, являются для
строгого ума лучшими изо всех возможных. Ибо суд, руководствуясь  общими
критериями  оценки  показаний,  признанными  и  установленными   раз   и
навсегда, старается не отклоняться с проторенного пути и  не  вникать  в
частные особенности каждого отдельного случая. И непоколебимая  верность
единому критерию в сочетании с нетерпимостью к не подходящим  под  общую
мерку   исключениям,   безусловно,   надежно   обеспечивает   достижение
возможного  максимума  правды  в  течение  длительного  времени.   Таким
образом, в целом подобная практика мудра, но в отдельных случаях она  же
порождает вопиющие ошибки <"Всякая  теория,  исходящая  из  квалификации
явления в целом, воздерживается от его истолкования по различным связям,
в зависимости от которых оно может рассматриваться; тот,  кто  согласует
события с вызвавшими их причинами, тем самым уже отказывается  судить  о
них по их результатам. Так, юриспруденция всех народов  подтвердит,  что
как только право превращается в науку  и  систему,  оно  перестает  быть
воплощением справедливости. Об  ошибках,  к  которым  ведет  гражданское
право  слепая   приверженность   к   систематизации,   можно   составить
представление по наблюдению за тем,  как  часто  законодательная  власть
оказывается  вынужденной  браться  за   восстановление   справедливости,
которую установленная  ею  же  система  нарушила".  -  Лендор.  (Примеч,
авт.)>.
   Разделаться же с напраслиной, которую  возвели  на  Бове,  ничего  не
стоит. Вы уже постигли сущность этой превосходной личности. Романтически
настроенный непоседа без царя в голове. Человек подобного склада всегда,
стоит ему войти в раж, ведет себя донельзя подозрительно с точки  зрения
людей мнительных и недоброжелательных. Мосье Бове (как  это  следует  из
ваших заметок) имел личную  беседу  с  редактором  "L'Etoile"  и  кровно
оскорбил последнего, осмелившись высказать мнение, что убитая,  несмотря
на теорию, созданную редактором, если смотреть на дело  здраво,  и  есть
Мари. "Он упорно твердит, - пишут газеты, - что эта убитая - Мари, но не
может  привести  ни  одного  доказательства,  кроме  тех,  что  мы   уже
прокомментировали, столь же убедительного и для других". Так вот, помимо
того, что более неопровержимого и "столь же убедительного и для  других"
доказательства, чем он уже привел, не требуется,  можно  возразить,  что
легко понять человека, который, будучи сам глубоко убежден в чем-то,  не
находит довода,  который  внушил  бы  его  веру  другим.  Ведь,  узнавая
кого-нибудь, совершенно не отдаешь себе отчета о признаках,  по  которым
узнал. Каждый из нас узнает своего соседа, но чаще всего  вопрос  почему
застает  нас  врасплох.  У  редактора  "L'Etoile"  не   было   оснований
негодовать на немотивированную уверенность мосье Бове.
   Те сомнительные обстоятельства, которые навлекли на него  подозрения,
объясняются  куда  проще,  если  согласиться,  что  это  -  романтически
настроенный непоседа, а не с намека  нашего  умника,  будто  здесь  дело
нечисто. Решив же судить о нем более снисходительно, мы легко  поймем  и
розу, воткнутую в замочную скважину, и "Мари" на грифельной  дощечке,  и
"отстранение родственников", и "нежелание, чтобы их допустили  взглянуть
на покойницу", и внушение, сделанное им мадам Б., чтобы та