одящий под редакцией Х Хастингса Уэлда, эсквайра  (Примеч,  авт.  )>,
газеты, которая и вообще ведется мастерски:

   "Мадемуазель Роже оставила материнский кров воскресным утром 22  июня
18., года, с тем, якобы, чтобы навестить тетку или кого-то еще из родных
или близких на улице де Дром. С тех пор ее никто  не  видел.  Всякий  ее
след сразу же теряется, и о ней нет никаких вестей... Во всяком  случае,
пока еще никто не заявлял, что хотя бы видел ее в то  воскресенье  после
ухода из дома... Далее: у нас нет данных, что  Мари  Роже  оставалась  в
живых после девяти часов 22  июня,  зато  доподлинно  известно,  что  до
девяти она была жива. В четверг, в  двенадцать  часов  дня,  вылавливают
тело какой-то женщины, всплывшее у берега возле заставы дю Руль. Значит,
оно пробыло в воде, если даже допустить, что Мари Роже  была  брошена  в
реку всего через три часа после своего ухода, только три дня,  считая  с
момента, когда она вышла на улицу, - трое суток с  точностью  до  одного
часа. Но ведь только по недомыслию можно  предполагать,  что  ее  успели
убить, - если убита была действительно она, - в такое раннее время,  что
убийцы  могли  бросить  тело  в  реку  до  полуночи.  Виновные  в  таких
чудовищных преступлениях скорее станут действовать в потемках, а не  при
свете дня... Таким образом, мы  убеждаемся,  что  если  мертвой  в  реке
выловили Мари Роже, то  она  могла  находиться  в  воде  только  двое  с
половиной суток, от силы - трое. Опыт свидетельствует,  что  утопленники
или трупы, брошенные в воду сразу после убийства,  всплывают  только  по
прошествии самое малое от шести до десяти  суток;  ранее  разложение  не
достигнет той стадии, когда тело поднимается на поверхность.  Даже  если
над затонувшим телом,  не  пробывшим  еще  под  водой  по  крайней  мере
пять-шесть суток, выстрелить из пушки и оно всплывет, то,  если  ему  не
мешать, тут же затонет снова. Так вот и  спрашивается:  что  же  это  за
неведомая  сила  вызвала  в   данном   случае   уклонение   от   правил,
установленных самой природой?.. Если бы этот истерзанный  труп  пролежал
на берегу до ночи со вторника на среду, то удалось бы напасть и на  след
убийц. Но сомнительно, что труп уже успел бы всплыть и в том  случае,  -
если бы его  бросили  в  реку  через  два  дня  после  убийства.  И  уже
совершенно ни с чем не  сообразно,  чтобы  злодеи,  способные  на  такое
убийство, бросили тело в воду, не привязав груза, чтобы оно сразу  пошло
ко дну; ведь принять такую меру предосторожности ничего не стоило".

   Далее редактор доказывает, что тело должно было оставаться в воде "не
какие-нибудь дня три, а по крайней  мере  пятью  три",  если  разложение
успело разрушить его настолько,  что  Бове  с  трудом  узнал  покойницу.
Последний пункт, однако, был полостью опровергнут. Продолжаю перевод:

   "Каковы же, собственно, те доказательства, которые, по  словам  мосье
Бове, убедили его окончательно, что покойница и есть именно  Мари  Роже?
Он завернул рукав платья и заявил, что приметы сходятся, это - она. Люди
добрые  поняли  это  так,  что  речь  идет  о  каких-нибудь   достаточно
характерных шрамах. Он же протер руку и отыскал на ней волоски - пустяк,
на наш взгляд, вообще не являющийся приметой и ничего не доказывающий  -
все равно, что отыскать в рукаве руку. В ту среду мосье Бове не  ночевал
дома, но в семь часов вечера мадам Роже передали от него, что  следствие
еще не закончено. Если мадам Роже, при ее возрасте и в том горе, в каком
она была, действительно не могла прийти сама (что более  чем  вероятно),
то должен же был среди близких найтись хоть один, кто счел  бы  нелишним
явиться оказать содействие следствию, если они допускали мысль, что труп
мог быть телом Мари. Не явился никто. О том, чтобы  сходить  помочь,  на
улице Паве Сен-Андре не было и речи, соседи по  дому  и  не  слышали  об
этом. Мосье Сент-Эсташ, возлюбленный и будущий муж  Мари,  постоялец  ее
матери, уверяет, будто впервые услышал, что нашли тело  его  нареченной,
только на следующее утро, когда к нему зашел мосье Бове  и  рассказал  о
случившемся. И, зная, что  это  была  за  весть,  мы  просто  поражаемся
невозмутимости, с какой ее выслушали".

   Таким образом  газета  старалась  создать  впечатление  о  равнодушии
родных  и  близких  Мари,  несовместимом  с  предположением,   что   они
допускали, будто найденная покойница - Мари. Газета не останавливалась и
перед инсинуациями -  будто  бы  Мари,  заручившись  поддержкой  друзей,
решила скрыться из города по причинам,  бросающим  тень  на  ее  девичью
непорочность; друзья же, когда в Сене выловили покойницу, по виду чем-то
напоминающую скрывающуюся девицу, воспользовались случаем и присочинили,
в расчете на человеческую доверчивость, историю, будто она погибла. Но и
на этот раз "L'Etoile" слишком зарвалась.  Было  положительно  доказано,
что равнодушие родных существовало лишь в воображении газеты, что старая
женщина совсем обессилела, от горя себя не помнила и ни на что  не  была
годна; что Сент-Эсташ принял роковую весть не то  чтобы  невозмутимо,  а
пришел в такое отчаяние и настолько обезумел,  что  мосье  Бове  упросил
одного друга и родственника оставаться при нем неотлучно и глаз  с  него
не спускать и не пустил его к  покойнице,  когда  ее  обследовали  после
эксгумации. Более того, несмотря на попытки "L'Etoile" представить  дело
таким образом, будто вторично покойница была похоронена на казенный счет
и предложение похоронить ее на льготных условиях в отдельной, а не общей
могиле было отвергнуто семьей и будто ни один представитель семейства не
почтил  своим  присутствием  похорон..,  вопреки,  повторяю,  ухищрениям
"L'Etoile"  упрочить   впечатление,   которое   ей   хотелось   создать,
голословность всех этих утверждений была доказана неопровержимо. Позднее
газета подкапывается уже и под самого Бове. Предоставим слово редактору:

   "Дело принимает новый оборот. Нам сообщают, что на днях, когда  некая
мадам Б, случайно оказалась у дома мадам Роже, вышедший  из  дома  мосье
Бове сказал ей, что вот-вот должен прийти жандарм, так пусть она,  мадам
Б.,  не  вздумает  заговаривать  с  жандармом  до   его   (мосье   Бове)
возвращения, он сам уладит  дело...  Похоже  на  то,  будто  мосье  Бове
захватил все это дело в свои руки так, что и не подступишься. И куда  ни
подашься, всюду он тут...  Невесть  почему  он  вообразил,  что  полиция
должна обращаться за содействием только к нему, и представители  мужской
половины этого семейства жалуются, что он оттирает их как-то  очень  уже
странно.  Почему-то  его  явно  не  устраивало,  чтобы  родню  допустили
взглянуть на покойницу".

   Приводился  следующий  факт,  долженствующий   придать   подозрениям,
которые навлекались на Бове, своеобразный оттенок. Кто-то  из  знакомых,
зайдя к нему в контору за несколько дней до  исчезновения  девицы  и  не
застав, заметил розу, воткнутую в замочную скважину двери, и имя "Мари",
написанное на грифельной дощечке.
   В общем же в прессе преобладало мнение, что Мари стала жертвой  шайки
оголтелых мерзавцев, что ее завезли за реку, изнасиловали и  убили.  "Le
Commercial" <Нью-йоркский "Джорнел оф коммерс". (Примеч, авт.)>, издание
очень влиятельное, давало  решительный  отпор  этой  полюбившейся  толпе
версии. Приведу две-три выдержки с ее полос:

   "Мы убеждены, что до  сих  пор  все  поиски  шли  по  ложному  следу,
поскольку он вел к заставе дю Руль. Исключена всякая возможность,  чтобы
личность, столь известная тысячам людей, как эта молодая  особа,  прошла
три квартала и ее никто не заметил, а никто бы не забыл, что видел ее, -
она возбуждала любопытство.
   Когда же она вышла, улицы были полны народа...  Немыслимо,  чтобы  ей
удалось пройти до заставы дю Руль или до улицы де Дром, и ее  не  узнала
по крайней мере дюжина людей; однако пока не слышно было, что кто-нибудь
видел ее  вне  стен  материнского  дома,  и  кроме  свидетельства  о  ее
намерении, нет никаких доказательств, что она вообще покидала его стены.
Платье на ней было разорвано, обкручено вокруг тела и завязано, что дало
возможность перенести ее,  как  тюк.  Если  бы  убийство  совершилось  у
заставы дю Руль, то это бы  не  понадобилось.  Само  по  себе  появление
всплывшего тела у Заставы не дает указаний на то, где именно его бросили
в воду. Кусок материи в два фута длиной и в один шириной, оторванный  от
одной из юбок злополучной девицы, был обмотан под подбородком вокруг шеи
и завязан на затылке,  явно  с  целью  заглушить  крики.  Это  дело  рук
молодцов, у которых носовые платки не водятся".

   За  день-два  до  появления   у   нас   префекта   полиция   получила
исключительной важности сведения, полностью опровергающие главные доводы
"Le Commercial". Двое парнишек, сыновья некоей мадам Делюк, шнырявших  в
рощице близ заставы дю Руль, забрались невзначай в частый кустарник, где
наткнулись  на  три-четыре  крупных   валуна,   сложенных   так,   чтобы
образовалось своего рода креслице со спинкой и подставкой  для  ног.  На
верхнем камне была брошена белая нижняя  юбка,  на  среднем  -  шелковый
шарфик. Здесь же оказались,  кроме  того,  зонтик,  перчатки  и  носовой
платок. На платке было вышито "Мари Роже". Обрывки платья были  найдены,
по соседству в колючих зарослях ежевики. Трава  вокруг  была  вытоптана,
кустарник переломан - все говорило об  отчаянной  борьбе.  Ограда  между
кустарником   и   рекой   оказалась   поваленной,   следы    на    земле
свидетельствовали о том, что здесь протащили  волоком  какую-то  тяжелую
ношу.
   Выражая единодушное мнение всей парижской  прессы,  еженедельник  "Le
Soleil"  <Филадельфийская  "Сэтерди  ивнинг  пост",   редактируемая   Ч.
Питерсоном, эсквайром (Примеч, авт.)>  следующим  образом  комментировал
открытие:

   "Судя по всему, обнаруженные  предметы  пролежали  на  месте  находки
недели три-четыре; они насквозь промокли от дождя и слиплись от плесени.
Они успели зарасти травой. Шелк на зонтике еще  сохранял  прочность,  но
ткань его села. Верхняя часть зонта, где  он  собирался  и  складывался,
прогнила от плесени и, как только  его  раскрыли,  лопнула...  Кустарник
выдрал из одежды клочки дюйма по три в ширину и по шесть в  длину.  Один
из этих обрывков - от подола платья, со  следами  штопки;  второй  -  от
юбки. Вырваны они ровной полосой и повисли  на  колючках  кустарника  на
высоте около фута от  земли...  Не  остается  сомнений,  что  место,  на
котором произошло это чудовищное зверство, - установлено".

   За этим  открытием  последовали  новые.  Мадам  Делюк  показала,  что
содержит при дороге гостиницу; это почти у самой реки,  по  соседству  с
заставой дю Руль. Окрестности вокруг безлюдные, просто глухие.  Чуть  ли
не  каждое   воскресенье   тут   наплыв   всякого   городского   сброда,
переправляются отсюда  на  ту  сторону  реки.  Часов  около  трех  в  то
злосчастное воскресенье в гостиницу  заходила  барышня  в  сопровождении
очень смуглого молодого человека. Посидели какое-то  время.  Отсюда  они
направились в лес поблизости. Мадам Делюк обратила  внимание  на  платье
девицы, потому что почти точь-в-точь такое же  носила  одна  ее  умершая
родственница. А шарфик ей особенно запомнился. Вскоре сюда явилась целая
ватага сущих висельников, горланили тут, напили, наели  и  убрались,  не
заплатив, в том же  направлении,  что  и  молодой  человек  с  барышней;
вернулись эти бесстыдники, когда смеркалось, и через  реку  гребли  так,
словно спешили поскорее унести ноги.
   А уже совсем затемно мадам Делюк и ее старший  сын  услышали  женский
крик где-то неподалеку от гостиницы. Кричали отчаянно, но  почти  тотчас
же крик и оборвался. Мадам Делюк опознала не только шарфик, найденный  в
кустарнике, но и платье, снятое с покойницы. Затем кучер омнибуса, некий
Валанс <Эдем (Примеч, авт.)>, показал, что видел в то  воскресенье,  как
Мари Роже переправлялась на  пароме  через  Сену  с  каким-то  загорелым
молодчиком. Он, Баланс, знал  Мари  и  ошибиться  никак  не  мог.  Вещи,
найденные в кустарнике, родные Мари признали безоговорочно.
   Подборка газетных материалов, составленная мной по  указанию  Дюпена,
включала еще один, последний пункт; но  он  и  сам  по  себе  достаточно
красноречив. Оказывается, сразу же после того, как нашли вещи, о которых
только что была речь, - неподалеку от кустарника, где, как предполагали,
над  ней  надругались,  обнаружили  бездыханное,  то  есть   почти   уже
бездыханное, тело  суженого  Мари,  Сент-Эсташа.  Рядом  валялся  пустой
пузырек с этикеткой: "Лауданум".  Дыхание  Сент-Эсташа  сильно  отдавало
ядом. Он умер, так и не заговорив.  При  нем  оказалась  записка,  всего
несколько слов - о любви к Мари и о решении покончить с собой.
   - Вряд ли нужно говорить вам, - сказал Дюпен,  тщательно  изучив  мои
заметки, - что это дело гораздо более мудреное, чем на  улице  Морг,  от
которого оно отличается весьма существенно. Это  -  очень  жестокое,  но
самое обыкновенное убийство.  В  нем  нет  ничего  outre  <Из  ряда  вон
выходящего (франу.).>. Обратите внимание, что именно  поэтому  и  сочли,
что раскрыть тайну будет просто, а именно это и создает  трудности.  Вот
почему на первых  порах  решили,  что  объявлять  награду  не  нужно.  У
мирмидонян Г, хватило ума сообразить, как и почему могло такое  зверство
совершиться. Они могли представить себе способ -  множество  способов  -
его  совершения  и  мотив..,  сколько  угодно  мотивов  преступления;  а
поскольку не исключено было, что одна  из  их  догадок  могла  оказаться
правильной, то они и решили, что находятся на верном пути.  Но  уже  то,
как легко было  представить  себе  одинаково  правдоподобно  возможности
этого убийства совершенно по-разному, указывало, что разобраться  в  нем
будет не просто. Как я уже говорил, в поисках истины  разум  ориентируют
отступления  от  рутины,  нарушающие  ее  единообразие,  и  правильна  в
случаях,  подобных  теперешнему,  не  постановка   вопроса:   "Что   же,
собственно, произошло?", а вопрос: "Что произошло такого, чего  ни  разу
не происходило до этого?" Осматривая  квартиру  мадам  Л'Эспане  <Смотри
"Убийства на улице Морг". (Примеч  авт.  )>,  агенты  Г,  растерялись  и
совершенно пали духом от той самой  необычности  убийства,  которая  для
строго систематичного интеллекта явилась бы обнадеживающим признаком,  и
вместе с тем, тот же интеллект в полном отчаянии от рутинности всего, на
что ни взгляни в деле этой продавщицы  из  парфюмерной,  а  молодцов  из
префектуры эта рутинность заставляла заранее торжествовать.
   В деле мадам Л'Эспане и ее дочери мы с самого начала знали наверняка,
что произошло именно убийство.
   Возможность самоубийства заведомо отпадала.  Сейчас  мы  тоже  вправе
сразу же исключить мысль о самоубийстве. Состояние трупа, выловленного у
заставы дю  Руль,  было  таково,  что  этот  существенный  вопрос  может
считаться исчерпанным. Зато возникает предположение, что убитая - не  та
самая Мари Роже, за указание убийцы или убийц которой объявлена  награда
и относительно которой - только ее и никого другого - мы  договаривались
с префектом. Повадки этого джентльмена нам обоим знакомы.  С  ним  держи
ухо востро. Если мы поведем розыски от  мертвого  тела  и  доберемся  до
убийцы, но вместе с тем установим, что убитая - не  Мари;  или  если  мы
начнем от живой Мари, и отыщем ее, а она, оказывается,  не  убита,  -  в
обоих случаях мы терпим одни убытки, ибо мы имеем дело не с  кем-нибудь,
а с мосье Г. А потому в наших интересах - хотя с точки зрения правосудия
это и не самое главное -  сначала  удостовериться  в  тождестве  убитой,
которую нашли, с Мари Роже, которая исчезла.
   На публику доводы "L'Etoile" произвели сильное  впечатление,  и  сама
газета глубоко прониклась сознанием их серьезности - посмотрите  только,
с какой важной миной она начинает свой очередной опус на  эту  тему:  "В
сегодняшних  утренних  газетах,   -   вещает   она,   -   говорится   об
убедительности нашей статьи в номере за  понедельник".  На  мой  взгляд,
убеждает эта их статья разве что  в  чрезмерном  рвении  ее  сочинителя.
Учтем еще, что для наших газет  сенсация  и  внимание  читателей  важнее
служения истине. Вторая цель преследует лишь постольку, поскольку это не
в ущерб достижению первой. Пресса же,  которая  вторит  ходячему  мнению
(как бы оно основательно ни  было),  не  завоюет  толпы.  Внушить  массе
почтение к своему уму способен лишь тот, кто грубо ниспровергает  мнение
большинства. Так что истолкованию фактов в обличительном духе  обеспечен
такой же быстрый и широкий успех у толпы, как и пасквилю в литературе. В
обоих случаях именно такой успех самый дешевый.
   Я веду к тому, что "L'Etoile"  увлеклась  версией,  будто  Мари  Роже
здравствует и поныне, не  столько  поверив  в  такую  возможность  сама,
сколько потому, что такое предположение соединяло пасквиль с мелодрамой,
чем и подкупало читателей. Разберем аргументацию этой газеты по пунктам,
и постараемся не дать себя запутать ее непоследовательностью.
   Прежде  всего  автор  хочет  доказать,   будто   краткость   времени,
прошедшего после исчезновения Мари, исключает возможность,  что  это  ее
труп всплыл в реке. А потому и необходимо сократить этот  промежуток  до
возможно меньших размеров. И, идя к своей цели напролом, наш умник сразу
же начинает с необоснованных утверждений. "Только  по  недомыслию  можно
предполагать,  -  вещает  он,  -  что  ее  успели  убить,   если   убита
действительно она, - в такое раннее время, что убийцы могли бросить труп
в реку до полуночи". Мы, естественно, сразу же ставим вопрос, а  почему?
Почему предположить, что ее убили через пять минут после ее ухода, можно
только по недомыслию? Почему нельзя иначе, как по недомыслию, допустить,
что ее убийство могло прийтись на любой час в то  воскресенье?  Ведь  до
сих пор убийства случались в любое время дня и ночи. И, когда бы именно,
с девяти утра до без четверти двенадцати ночи это  ни  произошло,  можно
было успеть "бросить труп в реку до  полуночи".  Утверждение  сделано  с
задней мыслью, - что в воскресенье ее еще не убивали, а если мы  спустим
"L'Etoile" это ее умозаключение, то с ней уже сладу  не  будет.  Как  бы
рассуждение, начинающееся  словами,  что  только  "по  недомыслию  можно
предположить, что  ее  убили..,  и  так  далее..  ",  ни  излагалось  на
страницах "L'Etoile", по-настоящему ход мысли автора был примерно таким:
"только по недомыслию можно  предположить,  что  ее  убили,  если  убита
действительно она, в столь еще ранний час, что убийцы успели  бросить  в
реку до полуночи; нельзя, говорим мы, допустить все это и в то же  время
согласиться с мыслью (с которой мы решили согласиться заранее), что труп
был брошен в реку не иначе, как только после полуночи",  -  высказывание
тоже  не  очень  последовательное,  но  не  столь   бессмысленное,   как
опубликованное в газете.
   - Если бы речь шла только о том, - продолжал Дюпен, - чтобы  доказать
несостоятельность  всех  рассуждении  "L'Etoile",  я  бы   не   стал   и
связываться. Но дело не в "L'Etoile", а в истине. Сами по себе слова  во
взятом нами отрывке имеют одно значение, и мы его выяснили, но надо  еще
разобраться и в скрытом смысле этих слов - в выводе, который  слова  эти
явно - хотя это и не заладилось -  должны  были  внушить  обиняком.  Эти
писаки хотели сказать, что, в какое бы время дня или ночи  ни  произошло
это убийство в воскресенье, невероятно, чтобы убийцы решились  перенести
труп к реке до полуночи. А отсюда само собой  напрашивается  заключение,
против которого я решительно протестую, будто убийство произошло в таком
месте и при таких  обстоятельствах,  что  без  переноски  трупа  к  реке
убийцам было не обойтись Но ведь убийство могло  произойти  и  на  самом
берегу, даже на воде, а тогда какая разница, день или ночь;  тогда  чего
же проще сбросить тело в воду - и дел