ле это выглядит далеко не естественно. Было бы
уместнее, если бы все они валялись на земле и были бы истоптаны.
В тесноте этой полянки юбка и шарф едва ли остались бы лежать на
камнях, если там шла какая-то борьба - их обязательно смахнули
бы на землю. "Земля была утоптана, кусты поломаны - все там
свидетельствовало об отчаянной борьбе", - утверждает газета,
однако юбка и шарф были аккуратно разложены, словно на полках.
"Лоскутки, вырванные из платья колючками, имели в ширину
примерно три дюйма, а в длину - шесть. Один оказался куском
нижней оборки со штопкой. Они выглядели так, словно были
оторваны". Здесь "Солей" случайно употребила весьма
подозрительный глагол. Действительно, судя по описанию, эти
лоскутки кажутся оторванными - но сознательно, человеческой
рукой. Лишь в чрезвычайно редких случаях колючка "отрывает"
лоскут от подобной одежды. Эти ткани по самой своей природе
таковы, что колючка или гвоздь, запутавшиеся в них, рвут их под
прямым углом, образуя две перпендикулярные друг к другу прорехи,
сходящиеся там, где колючка вонзилась в ткань, но трудно
вообразить "оторванный" таким способом лоскуток. Мне этого
видеть не приходилось. Да и вам тоже. Для того, чтобы оторвать
лоскуток такой ткани, необходимо почти в любом случае приложить
две отдельные силы, действующие в разных направлениях. Если
ткань имеет два края - если, например, вы захотите оторвать
полоску от носового платка, - тогда и только тогда достаточно
будет приложения одной силы. Но в данном случае речь идет о
платье, имеющем один край. Чтобы колючки вырвали лоскут где-то
выше, где нет краев, необходимо чудо, а одна колючка вообще
этого сделать не может. Но даже и у нижнего края для этого
требуется не меньше двух колючек, причем они должны действовать
в двух сильно различающихся направлениях. Но и это относится
лишь к неподрубленному краю ткани. Если же он подрублен, то
опять-таки ничего подобного произойти не может. Итак, мы видим,
сколько существует серьезных, почти непреодолимых препятствий к
тому, чтобы лоскуток был "вырван" просто "колючками", а нас
просят поверить, что было вырвано несколько лоскутков! Причем
"один оказался куском нижней оборки"! А второй "был вырван из
юбки гораздо выше оборки", то есть колючки не оторвали его от
края, а вырвали из внутренней части ткани! Да, человека,
отказывающегося поверить в это, вполне можно извинить, но,
взятые в целом, эти улики все же дают, пожалуй, меньше основания
для подозрения, чем одно-единственное поразительное
обстоятельство, а именно - тот факт, что вещи вообще были
оставлены среди кустов убийцами, у которых хватило хладнокровия
унести труп. Однако вы поймете меня неверно, если предположите,
будто моя цель доказать, что преступление не было совершено в
этой чаще. Оно могло произойти там, или же, что вероятнее,
какая-то несчастная случайность привела к нему под кровлей мадам
Дюлюк, но этот факт имеет второстепенное значение. Мы пытаемся
установить, не где было совершено убийство, а кто его совершил.
Мои рассуждения, несмотря на их обстоятельность, имели только
целью, во-первых, показать всю нелепость решительных и
опрометчивых выводов "Солей" и, во-вторых, что гораздо важнее,
наиболее естественным путем подвести вас к вопросу о том, было
ли убийство совершено шайкой или нет.

Мы возобновим рассмотрение этого вопроса, кратко коснувшись
отвратительных подробностей, сообщенных полицейским врачом на
следствии. Достаточно сказать, что его опубликованное
заключение, касающееся числа преступников, вызвало заслуженные
насмешки всех видных анатомов Парижа, как неверное и абсолютно
безосновательное. Конечно, он не предположил ничего
невозможного, но никаких реальных оснований для такого
предположения у него не было. Однако нельзя ли найти достаточных
оснований для какого-нибудь другого предположения?

Займемся теперь "следами отчаянной борьбы". Позвольте мне
спросить, свидетельством чего были сочтены эти следы?
Свидетельством присутствия шайки. Но разве на самом деле они не
свидетельствуют совсем об обратном? Какая борьба могла
завязаться - какая борьба, настолько яростная и длительная, что
она оставила "следы" повсюду, - между слабой беззащитной
девушкой и предполагаемой шайкой негодяев? Да они просто
схватили бы ее, и все было бы кончено в одно мгновение и без
всякого шума. У жертвы не хватило бы сил вырваться из их грубых
рук, и она оказалась бы в полной их власти. Но помните одно:
доводы против того, что местом преступления является именно эта
чаща, в подавляющем большинстве справедливы, только если
считать, что преступников было несколько. Если же предположить,
что насильник был один, то тогда - и только тогда - можно
представить себе такую яростную и упорную борьбу, которая
оставила бы пресловутые "следы".

И еще одно. Я уже упомянул, насколько подозрительным
представляется тот факт, что вещи вообще были оставлены там, где
их нашли. Почти невозможно вообразить, что их случайно забыли в
чаще. У преступников достало хладнокровия (так, по крайней мере,
считается) унести труп, и тем не менее улики куда более
очевидные, чем сам труп (который мог вскоре быть изуродован
разложением до неузнаваемости), оставляются на месте
преступления - я имею в виду носовой платок с именем и фамилией
убитой. Если это произошло случайно, то такая случайность
исключает шайку. Она могла произойти, только если преступник был
один. Будем рассуждать. Человек совершил убийство. Он стоит один
перед трупом своей жертвы. Он испытывает глубокий ужас, глядя на
неподвижное тело. Бурная вспышка страстей угасла, и его сердцем
овладевает естественный страх перед содеянным. Его не
подбадривает присутствие сообщников. Он здесь один с убитой. Он
трепещет и не знает, как поступить. Но труп необходимо как-то
скрыть. Он тащит мертвое тело к реке и оставляет в чаще другие
свидетельства своей вины, так как унести все сразу было бы очень
трудно или даже вообще невозможно, но он полагает, что вернуться
за остальным будет легко. Однако, пока он пробирается к реке,
его страх удесятеряется. Со всех сторон до него доносятся звуки,
свидетельствующие о близости людей. Много раз он слышит - или
ему чудится, что он слышит, - шаги непрошеного свидетеля. Даже
огни города пугают его. Но вот после долгих, исполненных ужаса
остановок он достигает реки и избавляется от своей жуткой ноши -
быть может, воспользовавшись для этого лодкой. Но какой страх
перед воздаянием может понудить одинокого убийцу вернуться
теперь по трудной и опасной тропе в чащу, полную ужасных
воспоминаний? Ни за какие сокровища мира он не решится пойти
туда еще раз, чем бы это ему ни грозило. Он не мог бы вернуться,
даже если бы хотел. Сейчас он думает только об одном: бежать
отсюда, бежать как можно скорее. Он навсегда поворачивается
спиной к этим страшным кустам и обращается в паническое бегство.

Ну, а если бы там действовала шайка? Их многочисленность придала
бы им уверенности - закоренелым негодяям ее вообще не занимать
стать. Подобные же шайки составляются именно из закоренелых
негодяев. Их многочисленность, повторяю я, избавила бы их от
растерянности и слепого ужаса, парализующего рассудок одинокого
убийцы, о котором я говорил. Если бы не спохватился первый,
второй, даже третий из них, четвертый исправил бы их промах. Они
ничего не оставили бы в кустах, потому что легко могли бы унести
все сразу. Возвращаться им не было бы нужды.

Теперь вспомните, что из верхней юбки, надетой на трупе, была
вырвана от подола к талии "полоса дюймов в двенадцать шириной,
но не оторвана совсем, а трижды обернута вокруг талии и
закреплена на спине скользящим узлом". Сделано это было
несомненно для того, чтобы облегчить переноску трупа. Но зачем
нескольким мужчинам могло понадобиться такое приспособление?
Троим-четверым было бы проще и удобнее нести тело за руки и за
ноги. Такая "ручка" могла понадобиться только человеку, которому
предстояло перетаскивать тело одному, а это подводит нас к тому
обстоятельству, что "в изгородях, находившихся между этой чащей
и рекой, были обнаружены проломы, а следы на почве указывали,
что тут волочили что-то тяжелое". Но неужели несколько мужчин
стали бы ломать изгородь, чтобы протащить сквозь нее труп, когда
им ничего не стоило бы в одно мгновение перекинуть его через
любую ограду? Неужели несколько мужчин стали бы волочить тело по
земле, оставляя следы-улики?

И тут нам следует обратиться к одному из замечаний
"Коммерсьель", о котором я уже говорил. "От одной из нижних юбок
злосчастной девушки был оторван кусок длиной в два фута и
шириной в фут, и из него была устроена повязка, проходившая под
подбородком и затянутая узлом у затылка. Проделано это, возможно
для того, чтобы помешать ей кричать, и сделали это субъекты, не
располагающие носовыми платками".

Я уже указывал, что бродяги, воры и другие темные личности
всегда имеют при себе носовой платок. Но теперь меня интересует
другое. Платок, брошенный в чаще, неопровержимо доказывает, что
не отсутствие носового платка побудило бы преступника
воспользоваться этой повязкой для цеди, которую ему приписала
"Коммерсьель"; и предназначалась повязка отнюдь не для того,
чтобы "помешать ей кричать" - для этого ведь он располагал
гораздо более надежным средством. Однако в протоколе осмотра
трупа говорится о полосе муслина, "свободно обвернутой вокруг
шеи и завязанной неподвижным узлом". Это - довольно
неопределенное описание, но оно существенно отличается от того,
что мы находим в "Коммерсьель". Полоса шириной в восемнадцать
дюймов, пусть даже муслиновая, представляет собой довольно
крепкую веревку, если скрутить ее в продольном направлении. А
она была скручена именно так. Я делаю из этого следующий вывод:
одинокий убийца протащил труп несколько десятков шагов (в чаще у
заставы или в другом месте - значения не имеет), держа его на
весу за повязку, закрепленную скользящим узлом на талии жертвы,
но обнаружил, что такая ноша слишком тяжела для него. Он решил
дальше волочить ее - следы на земле свидетельствуют, что труп
именно волочили. Для этого необходимо привязать веревку к шее
жертвы или к ее ногам. Шея представляется ему более удобной, так
как подбородок не даст веревке соскользнуть. Тут убийца,
несомненно, подумал о повязке, уже охватывающей пояс жертвы. Но
чтобы воспользоваться ею, надо распутать скользящий узел,
размотать ее и оторвать от корсажа. Проще оторвать еще одну
такую полосу ткани от нижней юбки. Он отрывает такую полосу,
завязывает ее на шее мертвой девушки и волочит свою жертву к
реке. Тот факт, что была использована "повязка", которую можно
было изготовить только ценой определенных усилий и задержки,
причем она довольно плохо отвечала своему назначению, ясно
показывает, что прибегнуть к ней пришлось под давлением каких-то
обстоятельств в тот момент, когда носового платка рядом уже не
было, то есть, как мы уже предположили, когда убийца выбрался из
чащи (если все произошло именно там) и находился на полпути
между чащей и рекой.

Однако, скажете вы, показания мадам Дюлюк (!) не оставляют
никаких сомнений, что в час, когда было совершено убийство, или
примерно в этот час неподалеку от чащи бродила какая-то шайка.
Да, конечно. Вполне возможно, что в момент трагедии или примерно
в то же время неподалеку от заставы Дюруль шлялось даже
полдесятка шаек вроде описанной мадам Дюлюк. Но шайка,
привлекшая к себе особое внимание благодаря довольно запоздалым
и весьма подозрительным показаниям мадам Дюлюк, - это
единственная шайка, которая, по словам этой честной и
щепетильной дамы, ела ее пироги и пила ее пиво, не
побеспокоившись заплатить за них. Et hinc illae irae? [Не отсюда
ли этот гнев? (лат.)]

Но что именно показала мадам Дюлюк? "В трактир ввалилась
компания хулиганов, которые вели себя очень буйно, не заплатили
за то, что съели и выпили, ушли в том же направлении, какое
избрали молодой человек и девушка, вернулись в трактир, когда
начинало смеркаться, и переправились на другой берег как будто в
большой спешке".

Эта "большая спешка" могла представиться мадам Дюлюк особенно
большой потому, что она оплакивала судьбу своих пирогов и пива
и, возможно, все еще таила слабую надежду получить причитающиеся
ей деньги. Иначе почему она с такой настойчивостью указывала на
их "большую спешку", хотя уже начинало смеркаться? Неужели
следует удивляться, что даже эта буйная компания спешила
вернуться домой? Ведь собиралась гроза, приближалась ночь, а им
еще предстояло переправиться через широкую реку в маленьких
лодках.

Я говорю - "приближалась ночь", так как еще не стемнело. Ведь
неприличная торопливость этих "хулиганов" оскорбила трезвый взор
мадам Дюлюк, когда только-только начинало смеркаться. Однако нам
сообщают, что в тот же самый вечер мадам Дюлюк и ее старший сын
"слышали женские крики неподалеку от трактира". Какими же
словами мадам Дюлюк обозначила тот час вечера, когда раздались
эти крики? Она их услышала "после того, как совсем стемнело". Но
"совсем стемнело" означает поднято темноту, а "начинало
смеркаться" подразумевает дневной свет. Следовательно, шайка
покинула окрестности заставы Дюруль до того, как мадам Дюлюк
услышала (?) крики. Но, хотя во всех сообщениях о показаниях
мадам Дюлюк эти обозначения времени неизменно приводятся именно
в тех словах, которые я повторил сейчас в беседе с вами, пока
еще ни газеты, ни полицейские агенты не обратили внимания на
грубое противоречие, которое в них содержится.

Я приведу еще только один довод против предположения, что в деле
замешана шайка, но этот один довод, на мой взгляд, неопровержим.
Раз за поимку преступников предложена большая награда и обещано
полное прощение тому, кто их выдаст, среди членов такой шайки уж
непременно нашелся бы предатель. Каждый член шайки, оказавшись в
подобном положении, не столько думает о награде или о
возможности избежать кары, сколько опасается предательства со
стороны своих сообщников. Он торопится донести на них первым,
чтобы другой не успел донести на него. И то, что тайна остается
нераскрытой, вернее всего свидетельствует о том, что это -
действительно тайна. Подробности этого гнусного преступления
известны только одному человеку - или, в крайнем случае, двум
людям - и богу.

Теперь подведем итоги скудных, но, во всяком случае, верных
выводов из нашего долгого анализа. Он показал нам, что либо в
трактире мадам Дюлюк произошел несчастный случай, либо в чаще у
заставы Дюруль было совершено убийство, причем совершил его
любовник покойной девушки или, во всяком случае, ее близкий и
тайный знакомый. Про него мы знаем, что он - "смуглый" молодой
человек. Эта смуглота, пресловутый "скользящий узел", а также
"морской узел", которым были завязаны ленты шляпки, указывают на
моряка. Его отношения с покойной - разбитной, но разборчивой
девушкой - позволяют сделать вывод, что он не мог быть простым
матросом. Это подтверждается и хорошо написанными гневными
письмами, адресованными в газеты. Обстоятельства первого
бегства, упомянутые "Меркюри", заставляют связать этого моряка с
тем "морским офицером", который, как известно, один раз уже
увлек несчастную девушку на гибельный путь.

И здесь весьма уместно вспомнить о том, что этот смуглый молодой
человек до сих пор никак не заявил о себе. Я немного отвлекусь и
замечу, что он смугл до черноты - эта смуглость настолько
необычна, что и Баланс, и мадам Дюлюк обратили внимание только
на нее и никаких других его примет не указали. Но почему этот
молодой человек исчез? Может быть, шайка его убила? Но в этом
случае почему сохранились только следы убийства девушки?
Естественно предположить, что убить их должны были бы в одном и
том же месте. И где его труп? Убийцы скорее всего избавились бы
от них обоих одинаковым способом. Но можно предположить, что он
жив и не хочет обнаружить себя, опасаясь обвинения в убийстве.
Такое соображение имеет определенный вес сейчас, на этом позднем
этапе, поскольку свидетели видели его с Мари, но в то время,
когда произошло убийство, оно не имело никакой силы. Ни в чем не
повинный человек поспешил бы сообщить о случившемся и помог бы
розыску преступника. Такое поведение было бы самым разумным. Его
видели в обществе убитой. Он переехал с ней через реку на
открытом пароме. Даже идиот понял бы, что обличение убийц было
бы наиболее верным и к тому же единственным способом очистить
себя от подозрений. А предположить, что вечером в воскресенье он
был и неповинен в совершенном преступлении, и ничего о нем не
знал, невозможно. Однако только в этом случае он, если он
остался жив, мог бы не объявить об убийстве и не обличить убийц.

А какими средствами мы располагаем, чтобы узнать истину? Мы
обнаружим, что средства эти умножаются и становятся все более
верными по мере того, как мы будем продвигаться в нужном
направлении. Давайте до конца выясним все подробности первого
побега. Давайте познакомимся со всеми обстоятельствами жизни
этого "офицера", узнаем, где он сейчас и где находился в час
убийства. Давайте тщательно сравним все письма, присланные в
вечернюю газету с целью обвинить в преступлении шайку. Затем
сравним эти письма - их стиль и почерк - с письмами, которые ра<
нее присылались в утреннюю газету и содержали столь настойчивые
обвинения по адресу Менэ. После чего сравним все эти письма с
какими-нибудь письмами "офицера". Попробуем вновь допросить
мадам Дюлюк, ее сыновей и кучера омнибуса, чтобы узнать другие
приметы "смуглого молодого человека". Искусно составленные
вопросы непременно помогут кому-нибудь из вышеперечисленных
свидетелей вспомнить такую примету (или еще что-нибудь), хотя
сейчас он даже не отдает себе отчета, что ему что-то известно. И
давайте проследим лодку, которая утром в понедельник была
найдена плывущей вниз по Сене, а затем еще до обнаружения трупа
кем-то забрана - без ведома начальника пристани и без руля.
Соблюдая необходимые предосторожности и действуя настойчиво, мы,
без всяких сомнений, разыщем эту лодку, потому что ее не только
может опознать лодочник, доставивший ее к пристани, но еще и
потому, что в наших руках находится ее руль. Человек, которому
нечего опасаться, не оставит на произвол судьбы руль от парусной
лодки. И тут я кстати задам вопрос. О найденной лодке не было
дано никакого объявления. Она была отбуксирована к пристани и на
следующее утро уже исчезла. Но каким образом ее владелец или
наниматель к утру вторника без помощи объявления уже узнал, куда
отогнали лодку, найденную в понедельник? Этого нельзя было
объяснить, не предположив какой-нибудь связи с соответствующим
ведомством, какого-нибудь обмена мелкими новостями на основе
общих интересов.

Когда я описывал, как убийца один волок свою жертву к реке, я
уже упоминал, что затем он, возможно, воспользовался лодкой.
Теперь мы можем считать, что тело Мари Роже действительно было
брошено в реку с лодки. Произойти иначе это не могло. Кто
рискнул бы оставить труп на мелководье у берега? Странные рубцы
на спине и плечах жертвы заставляют вспомнить о шпангоутах на
дне лодки. Подтверждается это предположение еще и тем, что труп
был брошен в воду без груза. Если бы его бросали в воду с
берега, к нему обязательно привязали бы груз. Такой недосмотр
убийцы мы можем объяснить, только предположив, что второпях он
забыл захватить с собой в лодку что-нибудь подходящее. Когда он
выбрасывал тело за борт, то, конечно, обнаружил свой недосмотр,
но уже не мог его исправить. Он готов был пойти на любой риск,
лишь бы не возвращаться к этому проклятому берегу. Избавившись
от своего жуткого балласта, убийца, без сомнения, поспешил к
городу. Там он выпрыгнул на какую-нибудь темную пристань. Но
лодка? Привязал ли он ее? Нет, он слишком торопился, чтобы
тратить время на привязывание лодки. Кроме того, он почувствовал
бы, что, привязывая ее к пристани, тем самым оставляет там
страшную улику против себя. Ему, естественно, хотелось
избавиться от всего, что было связано с его преступлением