- Ах, мерзость! - буркнул его королевское высочество.
   - Сколько вы за него возьмете? - спросил живописец.
   - За его нос?! - вскричала ее светлость.
   - Тысячу фунтов, - сказал я, садясь.
   - Тысячу фунтов? - задумчиво осведомился живописец.
   - Тысячу фунтов, - сказал я.
   - Какая красота! - зачарованно сказал он.
   - Тысячу фунтов! - сказал я.
   - И вы гарантируете? - спросил он, поворачивая мой нос к свету.
   - Гарантирую, - сказал я и как следует высморкался.
   - И он совершенно оригинален? - осведомился живописец, почти  касаясь
его.
   - Пф! - сказал я и скривил его набок.
   -  И  его  ни  разу  не  воспроизводили?   -   справился   живописец,
рассматривая его в микроскоп.
   - Ни разу, - сказал я и задрал его.
   - Восхитительно! - закричал живописец, потеряв всякую осторожность от
красоты этого маневра.
   - Тысячу фунтов, - сказал я.
   - Тысячу фунтов? - спросил он.
   - Именно, - сказал я.
   - Тысячу фунтов? - спросил он.
   - Совершенно верно, - сказал я.
   - Вы  их  получите,  -  сказал  он.  -  Что  за  virtu  <Произведение
искусства, редкость (ит.).>!  -  и  он  немедленно  выписал  мне  чек  и
зарисовал мой  нос.  Я  снял  квартиру  на  Джермин-стрит  и  послал  ее
величеству девяносто девятое издание "Носологии" с портретом носа.  Этот
несчастный шалопай, принц Уэльский, пригласил меня на ужин.
   Мы все знаменитости и recherches <Изысканные люди (франц.).>.
   Присутствовал новейший исследователь Платона. Он цитировал  Порфирия,
Ямвлиха, Плотина, Прокла, Гнерокла, Максима Тирского и Сириана.
   Присутствовал сторонник самоусовершенствования. Он  цитировал  Тюрга,
Прайса,  Пристли,  Кондорсе,  де   Сталь   и   "Честолюбивого   ученого,
страдающего недугом".
   Присутствовал сэр Позитив Парадокс. Он  отметил,  что  все  дураки  -
философы, а все философы - дураки.
   Присутствовал Эстетикус Этике. Он говорил об огне, единстве и атомах;
о раздвоении и прабытии души; о родстве и расхождении; о  примитивном  и
гомеомерии.
   Присутствовал Теологос Теологи. Он говорил о Евсевии и Арии; о  ереси
и Никейском соборе; о пюзеизме и пресуществлении; о гомузии и гомуйозии.
   Присутствовал мосье Фрикассе из Роше де Канкаля. Он упомянул  мюритон
с красным языком; цветную капусту с соусом veloute; телятину  a  la  St.
Menehoult; iаринад a la St. Florentin и апельсиновое желе  en  mosaiques
<Французские названия различных блюд.>.
   Присутствовал Бибулус О'Бражник. Он  вспомнил  латур  и  маркбруннен;
муссо и шамбертен; рошбур и сен-жорж; обрион, леонвиль и медок; барак  и
преньяк; грав и сен-пере. Он качал головой при упоминании о  клодвужо  и
мог с закрытыми глазами отличить херес от амонтильядо.
   Присутствовал синьор  Тинтонтинтино  из  Флоренции.  Он  трактовал  о
Чимабуэ,  Арпино,  Карпаччо  и  Агостино;  о  мрачности   Караваджо,   о
приятности Аль-бано,  о  колорите  Тициана,  о  женщинах  Рубенса  и  об
озорстве Яна Стеена.
   Присутствовал президент Бели-Бердского Университета. Он держался того
мнения, что луну во Фракии называли Бендидой, в Египте -  Бубастидой,  в
Риме - Дианой, а в Греции - Артемидой.
   Присутствовал паша из Стамбула. Он не мог не думать,  что  у  ангелов
обличье лошадей, петухов и быков; что у кого-то в шестой небесной  сфере
семьдесят тысяч голов; и что земля покоится на голубой корове, у которой
неисчислимое множество зеленых рогов. Присутствовал Дельфинус  Полиглот.
Он сообщил нам,  куда  девались  не  дошедшие  до  нас  восемьдесят  три
трагедии  Эсхила,  пятьдесят  четыре  ораторских  опыта   Исея,   триста
девяносто одна речь Лисия, сто восемьдесят трактатов Феофраста,  восьмая
книга Аполлония о сечениях конуса, гимны и дифирамбы Пиндара и  тридцать
пять трагедий Гомера Младшего.
   Присутствовал Майкл Мак-Минерал. Он осведомил нас о внутренних  огнях
и третичных образованиях; о веществах газообразных, жидких и твердых;  о
кварцах и мергелях; о сланце и турмалине; о гипсе и траппе; о  тальке  и
кальции; о цинковой обманке и роговой  обманке;  о  слюде  и  шифере;  о
цианите и лепидолите; о гематите и тремолите; об антимонии и  халцедоне;
о марганце и о чем вам угодно.
   Присутствовал я. Я говорил  о  себе,  о  себе,  о  себе,  о  себе;  о
носологии, о моей брошюре и о себе. Я задрал мой нос и я говорил о себе.
   - Поразительно умен! - сказал принц.
   - Великолепно! - сказали его гости; и на следующее утро ее  светлость
герцогиня Шут-Дерн нанесла мне визит.
   - Ты пойдешь к Элмаку, красавчик? - спросила она, похлопывая меня под
подбородком.
   - Даю честное слово. - сказал я.
   - Вместе с носом? - спросила она.
   - Клянусь честью, - отвечал я.
   - Так вот тебе, жизненочек, моя визитная карточка.  Могу  я  сказать,
что ты хочешь туда пойти?
   - Всем сердцем, дорогая герцогиня.
   - Фи, нет! - но всем ли носом?
   - Без остатка, любовь моя,  -  сказал  я;  после  чего  дернул  носом
раз-другой и очутился у Элмака.
   Там была такая давка, что стояла невыносимая духота.
   - Он идет! - сказал кто-то на лестнице.
   - Он идет! - сказал кто-то выше.
   - Он идет! - сказал кто-то еще выше.
   - Он пришел! - воскликнула герцогиня. - Пришел, голубчик  мой!  -  и,
крепко схватив меня за  обе  руки,  троекратно  поцеловала  в  нос.  Это
произвело немедленную сенсацию.
   - Diavolo <Дьявол! (ит.).>! - вскричал граф Коэерогутти.
   - Dios guarda <Боже сохрани! (исп.).>! - пробормотал дон Стилет-то.
   - Mille tonnerres <Тысяча громов! (франц.).>! - возопил принц  де  Ля
Гуш.
   - Tausend Teufel  <Тысяча  чертей!  (нем.).>!  -  проворчал  курфюрст
Крофошатцский.
   Этого нельзя  было  снести.  Я  разгневался.  Я  резко  повернулся  к
курфюрсту.
   - Милсдарь, - сказал я ему, - вы скотина.
   - Милсдарь, - ответил он после паузы, - Donner und  Blitzen  <Гром  и
молния! (iai.).>!
   Aольшего нельзя было и желать. Мы обменялись визитными карточками. На
другое утро, под Чок-Фарм, я отстрелил ему нос - и поехал по друзьям.
   - Bete <Дурак! (франц.).>! - сказал один.
   - Дурак! - сказал второй.
   - Болван! - сказал третий.
   - Осел! - сказал четвертый.
   - Кретин! - сказал пятый.
   - Идиот! - сказал шестой.
   - Убирайся! - сказал седьмой.
   Я был убит подобным приемом и поехал к отцу.
   - Батюшка, - спросил я, - какова главная цель моего существования?
   - Сын мой, - ответствовал он, - это все еще занятия  носологией;  но,
попав в нос курфюрсту,  ты  перестарался  и  допустил  перелет.  У  тебя
превосходный нос, это так, но у курфюрста Крофошатцского  теперь  вообще
никакого нет. Ты  проклят,  а  он  стал  героем  дня.  Согласен,  что  в
Бели-Берде слава прямо пропорциональна величине носа, но - Боже! - никто
не посмеет состязаться со знаменитостью, у которой носа вообще нет.


"ТЫ ЕСИ МУЖ. СОТВОРИВЫЙ СИЕ!"

Эдгар Аллан ПО



ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru


   Мне предстоит сейчас, сыграв роль Эдипа, разгадать загадку Рэттлборо.
Я намерен открыть вам - ибо, кроме меня, этого никто не может сделать  -
секрет хитроумной выдумки, без которой не бывать бы чуду в  Рэттлборо  -
чуду  единственному   и   неповторимому,   истинному,   общепризнанному,
бесспорному и неоспоримому чуду;  оно  раз  и  навсегда  положило  конец
неверию среди местных жителей и вернуло к старушечьему  ханжеству  всех,
кто прежде, не помышляя ни о  чем,  кроме  плоти,  отваживался  щеголять
скептицизмом.
   Это, случилось - я постараюсь избежать неуместно легкомысленного тона
- летом 18., года. Мистер Барнабас Челноук, один из самых  состоятельных
и самых уважаемых жителей города, исчез за несколько дней перед тем  при
обстоятельствах, дававших повод для весьма  мрачных  подозрений.  Мистер
Челноук выехал из Рэттлборо верхом рано утром в субботу; путь его  лежал
в  город,  что  в  пятнадцати  милях  от  Рэттлборо,  и  он  намеревался
возвратиться в тот же день к вечеру. Два часа  спустя  лошадь  вернулась
назад без всадника и без вьюков, которые  мистер  Челноук  приторочил  к
седлу перед отъездом. К тому же, она была ранена и покрыта  грязью.  Все
это, вместе взятое, разумеется, весьма встревожило друзей пропавшего;  а
когда в воскресенье утром стало известно, что мистер Челноук все еще  не
появился, весь городок поднялся и en  masse  <Сообща,  толпой  (франц.)>
отправился на розыски тела.
   Самым настойчивым и энергичным организатором этих поисков был близкий
друг мистера Челноука, некий мистер Чарлз Душкине, или,  как  решительно
все его Называли, - "Чарли Душкине", или - "старина Чарли Душкине". Есть
ли тут какое-нибудь удивительное  совпадение  или  самое  имя  неуловимо
влияет на характер - это  я  никогда  толком  не  мог  понять;  но  факт
остается фактом: еще не существовало на свете человека по  имени  Чарлз,
который не был бы храбрым, честным,  откровенным  и  добродушным  малым,
душа нараспашку: и голос у него звучный, внятный  и  ласкающий  слух,  и
глаза всегда глядят прямо на вас, словно говоря:
   "У меня совесть чиста, мне бояться некого и, уж во всяком случае,  ни
на какую низость я не способен".
   Вот почему всех  приветливых  и  беззаботных  людей  наверняка  зовут
Чарлз.
   Итак, "старине Чарли Душкинсу", - хоть он и появился в городке  всего
месяцев шесть назад или около того и хотя прежде никто не слыхал о  нем,
- не стоило ни малейшего труда завязать знакомства со  всеми  уважаемыми
гражданами Рэттлборо. Любой из них, не задумываясь, ссудил  бы  ему  под
честное слово хоть тысячу; что же касается женщин,  то  невозможно  даже
представить себе, чего бы они  ни  сделали,  лишь  бы  угодить  "старине
Чарли". И все только потому, что при крещении его нарекли Чарлзом  -  и,
следовательно, он уже не мог не обладать тем  открытым  лицом,  которое,
как говорится, служит лучшей рекомендацией.
   Я уже упомянул о том, что мистер  Челноук  считался  одним  из  самых
уважаемых и, несомненно, самым состоятельным человеком  в  Рэттлборо,  а
"старина Чарли Душкине" был с ним так близок - ну,  прямо  брат  родной!
Оба старых джентльмена жили рядом, и хотя мистер Челноук  едва  ли  хоть
раз побывал в гостях у "старины Чарли"  и,  как  хорошо  было  известно,
никогда не садился у него за стол, все же, как я только что заметил, это
нисколько не мешало их тесной дружбе: дня не проходило без  того,  чтобы
"старина Чарли" раза три-четыре не заглянул  к  соседу  справиться,  как
дела, весьма часто оставался завтракать или пить чай и почти ежедневно -
обедать; а уж сколько стаканчиков пропускали приятели за  один  присест,
пожалуй,  и  не  сосчитаешь.  Любимым  напитком  "старины  Чарли"   было
шато-марго, и, глядя, как  этот  почтенный  джентльмен  вливает  себе  в
глотку кварту за квартой, мистер Челноук, казалось,  радовался  от  всей
души. И вот однажды, когда головы наполнились винными парами, а  бутылки
соответственно опустели,  мистер  Челноук,  хлопнув  своего  закадычного
друга по спине, объявил ему: "Знаешь, что я тебе скажу,  старина  Чарли?
Ей-Богу, ты самый славный малый,  какого  мне  доводилось  встречать  на
своем веку, и раз тебе нравится хлестать вино этаким  вот  манером,  так
будь я проклят, если не подарю тебе большущий ящик  шато-марго!  Разрази
меня Бог (у мистера Челноука была прискорбная привычка божиться, хоть он
и редко заходил дальше таких выражений, как "Разрази меня Бог"  или  "Ей
же ей" или "Чтоб мне провалиться"), - разрази меня Бог, - продолжал  он,
- если я сегодня же после обеда не отправлю в  город  заказ  на  двойной
ящик самого лучшего шато, какое только удастся сыскать, и я  подарю  его
тебе, да подарю! - молчи, не возражай мне - непременно подарю,  слышишь?
И дело с концом! Так смотри же - на днях тебе его привезут,  -  как  раз
тогда, когда ты и ждать-то не будешь!"  Я  упомянул  об  этом  небольшом
проявлении щедрости со стороны мистера Челноука  лишь  для  того,  чтобы
показать вам, насколько близкими были отношения двух друзей.
   Так вот, в то воскресное утро, о котором идет речь, когда  стало  уже
совершенно ясно, что с мистером  Челноуком  случилось  что-то  неладное,
никто, по-моему, не был потрясен глубже, чем "старина Чарли Душкине".  В
первую минуту, услыхав, что лошадь вернулась домой  без  хозяина  и  без
седельных вьюков, вся залитая кровью, струившейся из раны, - пистолетная
пуля пробила насквозь грудь несчастного животного, хоть и не уложила его
на месте, - услыхав об этом, он весь побелел, как  будто  пропавший  был
его любимым братом или отцом, и задрожал всем  телом,  словно  в  тяжком
пароксизме лихорадки.
   Сначала он был слишком поглощен своим горем для  того,  чтобы  начать
действовать  или  обдумать  какой-либо  план,  и  даже  довольно   долго
уговаривал остальных друзей мистера Челноука  не  поднимать  пока  шума:
лучше всего-де подождать немного - скажем, неделю-две или  месяц-другой,
- авось что-нибудь да выяснится или,  глядишь,  появится  и  сам  мистер
Челноук,  собственной  персоной,  и  объяснит,  почему  ему   вздумалось
отправить лошадь домой. Я полагаю, вам не  раз  случалось  замечать  это
желание повременить,  помешкать  у  людей,  которых  гложет  мучительная
скорбь. Душа их словно  оцепенела,  они  испытывают  ужас  перед  всяким
подобием действия и ни на что в мире не променяют возможности  лежать  в
постели и, как выражаются  пожилые  дамы,  "лелеять  свое  горе",  иными
словами - все вновь и вновь оплакивать случившееся несчастье.
   Жители Рэттлборо были очень высокого мнения об уме и рассудительности
"старины Чарли", и большинство склонялись к мысли, что он прав и что  не
следует поднимать шум, "пока что-нибудь не выяснится", -  как  выразился
сей почтенный старый джентльмен; и я полагаю, что в конце концов на  том
бы все и  порешили,  если  бы  не  крайне  подозрительное  вмешательство
племянника  мистера  Челноука,  молодого   человека,   ведущего   весьма
беспорядочный  образ  жизни  и  к  тому  же  наделенного  отвратительным
характером. Этот племянник, по имени Шелопайн, и слышать не хотел о том,
что "нужно, де, сидеть спокойно",  и  настоятельно  требовал  немедленно
начать поиски "тела убитого".  Именно  так  ом  и  выразился,  и  мистер
Душкине тогда же справедливо заметил, что  "это  выражение,  по  меньшей
мере, странное". Последнее замечание  "старины  Чарли"  также  произвело
большое впечатление на собравшихся, и слышали даже,  как  кто-то  весьма
внушительно вопросил: "Каким образом могло случиться, что молодой мистер
Шелопайн столь хорошо  знаком  со  всеми  обстоятельствами  исчезновения
своего богатого дяди и  чувствует  себя  вправе  ясно  и  недвусмысленно
утверждать,  будто  дядя   его   убит)"   После   этого   некоторые   из
присутствовавших обменялись колкостями и  резкостями,  а  в  особенности
"старина Чарли" и мистер Шелопайн; последнее, впрочем,  никого  особенно
не удивило, ибо вот уже три-четыре месяца  как  между  ними  не  было  и
намека на приязнь, а однажды дошло даже до  того,  что  мистер  Шелопайн
ударом кулака сбил с ног друга своего дяди якобы за какую-то  чрезмерную
вольность, которую тот  позволил  себе  в  доме  дяди,  где  проживал  и
племянник. Говорят, что в ту минуту "старина Чарли" явил  собою  образец
выдержки и христианского смирения. Он поднялся на ноги, привел в порядок
свое платье и даже не попытался воздать обидчику злом за зло. Он  только
пробормотал несколько слов, что мол  "за  все  расквитается  с  ним  при
первом же удобном случае" -  естественное  и  вполне  понятное  излияние
гнева, еще ничего, впрочем, не означавшее и, вне всякого  сомнения,  тут
же забытое.
   Как бы то ни было (случай этот не имеет ни малейшего  касательства  к
тому, о чем здесь идет речь), известно, что граждане Рэттлборо,  главным
образом  послушавшись  уговоров  мистера  Шелопайна,  решили,   наконец,
разойтись и приступить к розыскам исчезнувшего мистера Челноука. Я  хочу
сказать, что таково было самое первое их решение. Когда никто уже  более
не сомневался, надо ли начинать  розыски,  было  высказано  мнение,  что
участники поисков должны, конечно, разойтись  в  разные  стороны,  иными
словами  -  разбиться  на  группы  для  более  тщательного  обследования
местности. Но "старина Чарли" с помощью цепи остроумных  рассуждении  (я
уж теперь не помню, каких именно), в конце концов,  убедил  собравшихся,
что этот план - самый неразумный из всех возможных; да, убедил  -  всех,
кроме мистера Шелопайна. Итак, условились, что поиски, упорные и  весьма
обстоятельные, будут вести горожане en masse во главе с самим  "стариною
Чарли".
   Что касается последней детали этого решения, то лучшего предводителя,
чем "старина Чарли", найти было невозможно: каждый знал, что взор у него
острее, чем у рыси. Однако, хоть он и  заглядывал  со  своим  отрядом  "
разные ямы и укромные  уголки,  хоть  он  и  водил  его  по  дорогам,  о
существовании которых никто и не подозревал, я хотя поиски  продолжались
непрерывно, днем и ночью, почти целую  неделю,  все  же  никаких  следов
мистера Челноука обнаружить не удалось. Впрочем, когда я Говорю "никаких
следов", не надо понимать меня буквально,  потому  что  какие-то  следы,
конечно,  были.  Путь  несчастного  джентльмена  удалось  проследить  по
отпечаткам подков его лошади (на этих подковах  была  особая  метка)  до
определенного пункта, примерно в трех милях к  востоку  от  городка,  на
большой дороге, ведущей в соседний город.  Здесь  следы  сворачивали  на
глухую тропинку; она шла прямо через лес и  снова  выходила  на  большую
дорогу, сокращая путь примерно на  полмили.  Отпечатки  подков  привели,
наконец, к заболоченному озерку, скрывавшемуся в зарослях ежевики справа
от тропинки, и на  берегу  озерка  все  следы  терялись.  Заметно  било,
однако, что здесь происходила какая-то борьба и, по-видимому, с тропинки
в воду волокли какое-то большое и тяжелое тело, гораздо больше и тяжелее
человеческого. Дно озерка дважды тщательно обшарили, но ничего не нашли,
и  горожане,  разочаровавшись  и  не  веря  в  успех,  уже  готовы  были
отправиться дальше, когда провидение внушило мистеру Душкинсу счастливую
мысль спустить воду совсем. Этот план был встречен возгласами  одобрения
и восторженными похвалами проницательности и уму  "старины  Чарли".  Так
как многие запаслись лопатами на случай, если придется выкапывать  труп,
воду отвели легко и быстро; и едва лишь показалось покрытое илом дно,  -
как на самой середине был обнаружен черный бархатный  жилет,  в  котором
почти все присутствовавшие  немедленно  признали  часть  одежды  мистера
Шелопайна. Жилет был весь изодран и Испачкан кровью, и сразу же  нашлись
люди, которые отчетливо помнили, что он был  на  своем  владельце  в  то
самое утро, когда мистер Челноук отправился в город. Нашлись  и  другие,
готовые, в случае надобности, присягнуть, что той одежды, о которой идет
речь,  на  мистере  Шелопайне  в  течение  всей  остальной  части  столь
памятного дня не было; но не оказалось никого, кто стал  бы  утверждать,
что хоть раз видел ее на мистере Шелопайне  после  исчезновения  мистера
Челноука.
   Дело  принимало  серьезный  для  мистера  Шелопайна  оборот,  и,  как
доказательство,  неоспоримо   подтверждающее   возникшие   против   него
подозрения, было отмечено, что он побелел, как стена, а на вопрос, может
ли он что-нибудь сказать в свое оправдание, не мог  ответить  ни  слова.
Вслед за тем немногие  друзья,  которых  еще  не  успел  оттолкнуть  его
разгульный образ жизни, покинули  его,  бежали  все  до  одного  и  даже
ухитрились перекричать старых и откровенных врагов, требуя  немедленного
ареста преступника. Тем ярче засияло на этом  фоне  великодушие  мистера
Душкинса. Он выступил с  горячей  и  чрезвычайно  красноречивой  защитой
мистера Шелопайна и неоднократно ссылался на то, что от  чистого  сердца
простил  этому  несдержанному   молодому   джентльмену   -   "наследнику
достойного  мистера  Челноука"  -  оскорбление,  которое   он   (молодой
джентльмен), бесспорно