Фред  промолчал  и  отправился  в  спальню,   предоставив   матери
заступиться за него.
   - Не будь так суров с бедным мальчиком, Винси!  Он  еще  покажет  себя,
пусть этот злой старик и обманул его. Я знаю, знаю, что Фред покажет себя,
иначе зачем же болезнь его пощадила? А  это  просто  грабеж.  Обещать  ему
землю или прямо отдать - какая разница? Разве это  не  обещание,  если  он
намекал, пока все не поверили? И ты сам слышал, что он оставил ему  десять
тысяч фунтов, а потом опять отобрал.
   - Опять отобрал! - сердито повторил мистер Винси. -  Из  него  никакого
толку не выйдет, Люси. И ведь ты совсем избаловала мальчишку.
   - Так он же мой первенький, Винси, и ты сам тогда на него надышаться не
мог. Себя не помнил от гордости, -  сказала  миссис  Винси,  уже  улыбаясь
своей обычной веселой улыбкой.
   - А кто заранее знает, каким вырастет ребенок? Вот  я  и  радовался  по
глупости, - ответил ее муж, впрочем, более мягким тоном.
   - Но у кого дети красивей и лучше наших? С Фредом тут никто  потягаться
не может - он только слово скажет, и сразу  понятно,  что  он  обучался  в
университете и знакомства у него там были самые хорошие. А  уж  Розамонда!
Где ты еще найдешь такую? Да поставь ее рядом с  какой  хочешь  леди,  она
только краше покажется. Ну, ты подумай - Лидгейт в самом  высшем  обществе
бывал и где только  не  ездил,  а  влюбился  в  нее,  чуть  увидел.  Хотя,
по-моему, Розамонде незачем было торопиться с обручением. Ведь  она  могла
бы познакомиться с женихом и получше - ну, у своей школьной  подруги  мисс
Уиллобай. У нее ведь родственники не хуже, чем у мистера Лидгейта.
   - Черт бы побрал всех родственников! - объявил мистер Винси.  -  Я  ими
сыт по горло. И мне не нужен зять, если у него за душой нет ничего,  кроме
родственников.
   - Как же так, милый! - воскликнула миссис Винси. -  Ведь  ты  рад  был.
Конечно, это без меня случилось,  но  Розамонда  говорила,  что  ты  слова
против не сказал. И ведь она уже начала покупать тонкое полотно  и  батист
себе на белье.
   - Без моего позволения, - отрезал мистер  Винси.  -  Мне  в  этом  году
хватит забот с сынком-бездельником, чтобы еще платить за приданое. Времена
тяжелые, хуже некуда, все разоряются,  а  у  Лидгейта,  по-моему,  нет  ни
фартинга. Я согласия на свадьбу не  дам.  Пусть  подождут,  как  и  другие
ждали.
   - Розамонда совсем расстроится, Винси. И ведь  ты  сам  ей  никогда  не
перечил.
   - Как бы не так! Чем скорее  с  этой  помолвкой  будет  покончено,  тем
лучше. Я на него насмотрелся и вижу, что ему  состояния  ввек  не  нажить.
Врагов он себе наживает, это верно, а больше ничего.
   - Зато, милый, Булстрод его высоко ставит. И, наверное, будет  доволен,
если они поженятся.
   - Ну и будет, так что? - проворчал мистер Винси. - Содержать-то  их  не
Булстроду придется. А если мистер Лидгейт думает, что я им  дам  денег  на
обзаведение, так он ошибается, только  и  всего.  Мне  ведь,  того  гляди,
придется продать лошадей! Смотри, передай Рози, что я сказал.
   Такое с мистером Винси случалось нередко - согласившись на  что-то  под
веселую руку, он затем  спохватывался  и  возлагал  на  других  неприятную
обязанность взять это обещание назад. Но как бы то ни было, миссис  Винси,
которая никогда не поступала наперекор мужу, поспешила утром сообщить Рози
его слова. Розамонда слушала молча, внимательно рассматривая свое шитье, а
когда миссис Винси кончила, чуть изогнула прелестную шейку -  лишь  долгий
опыт мог бы открыть  вам,  о  каком  неколебимом  упрямстве  говорило  это
движение.
   - Так как же, душенька? - спросила мать с робкой нежностью.
   - Папа ничего подобного не думает, - ответила Розамонда с  невозмутимым
спокойствием. - Он всегда говорил что хочет, чтобы я  вышла  за  человека,
которого полюблю. И я выйду за мистера Лидгейта. А ведь папа дал  согласие
почти два месяца назад. Полагаю, более подходящего дома,  чем  дом  миссис
Бретон, нам не найти.
   - С отцом, душенька, ты уж сама поговори. Ты всегда умеешь настоять  на
своем. А если покупать дамаск, то у Сэдлера - у него выбор куда лучше, чем
у Хопкинса. Только дом миссис Бреттон слишком уж велик. Я,  конечно,  была
бы рада, чтобы ты жила в таком доме но ведь сколько мебели понадобится,  и
ковров, и всего не говоря уж о посуде и хрустале. А твой отец сказал,  что
денег не даст, ты ведь поняла? А мистер Лидгейт рассчитывает на них, ты не
знаешь?
   - Неужели, по-вашему, я стала бы его спрашивать, мама?  Разумеется,  он
знает состояние своих дел.
   - Но, может, он искал богатую невесту, душечка, и мы ведь  все  думали,
что не один Фред получит наследство, а и ты тоже. До  чего  же  все  плохо
вышло. Просто думать ни о чем приятном не хочется, когда бедного  мальчика
так обманули.
   - Это не имеет никакого отношения к моей свадьбе мама. А Фреду довольно
бездельничать. Я поднимусь наверх отдать  этот  муслин  мисс  Морган:  она
отлично обметывает швы. И, пожалуй, кое-что я поручу Мэри Гарт.  Она  шьет
прекрасно, этого у нее  не  отнимешь.  Мне  хотелось  бы,  чтобы  на  всех
батистовых оборках, был рубчик а для этого нужно много времени.
   Миссис Винси не напрасно верила, что  Розамонда  сумеет  поговорить  со
своим папенькой. Во всем, что не касалось его обедов  или  скачек,  мистер
Винси, несмотря на шумную настойчивость, был столь же  мало  самостоятелен
как премьер-министр:  подобно  большинству  полнокровных  мужчин,  любящих
пожить  в  свое  удовольствие,  он  подчинялся   силе   обстоятельств,   а
обстоятельство,  называемое  Розамондой,  обладало  той  силой,  благодаря
которой прозрачная струящаяся  субстанция,  как  нам  известно,  пробивает
самые твердые скалы. Папенька же  далеко  не  был  скалой.  Его  твердость
исчерпывалась определенной системой устремлений, то есть  привычками,  что
сильно мешало ему принять против  помолвки  дочери  единственно  возможные
решительные меры - иначе говоря, точно  выяснить  имущественное  положение
Лидгейта, предупредить, что сам он денег дать не может, и наложить  запрет
как на скорую свадьбу, так и на длительную помолвку.  На  словах  все  это
выглядит просто, но неприятное решение, принятое в холодные часы рассвета,
нередко  оказывается  столь  же  эфемерным,  как  утренний  иней,   и   не
выдерживает тепла, которое приносит с собой день.  Мистер  Винси  даже  не
посмел прибегнуть к своим излюбленным обинякам: Лидгейт держался гордо  и,
конечно, не потерпел бы намеков в свой адрес, а об открытом  объяснении  и
речи быть не могло.  Мистер  Винси  отчасти  был  польщен,  что  он  хочет
жениться на Розамонде, отчасти его побаивался,  отчасти  избегал  заводить
разговор о деньгах  с  невыгодной  для  себя  позиции,  отчасти  страшился
потерпеть  поражение  в   споре   с   человеком   более   образованным   и
благовоспитанным, чем он сам, и отчасти опасался пойти  наперекор  желанию
дочки. Всем другим  ролям  мистер  Винси  предпочитал  роль  хлебосольного
хозяина, которого никто ни в чем не может упрекнуть. В первую половину дня
облечь принятое решение в официальную  форму  отказа  мешали  дела,  а  во
вторую - обед, вино, вист и благодушное настроение. А час шел за часом,  и
каждый оставлял свой маленький  след,  так  что  мало-помалу  складывалась
самая веская причина для  бездействия  -  сознание,  что  действовать  уже
поздно.
   Новоявленный  жених  теперь  почти  все  вечера  проводил  в  доме   на
Лоуик-Гейт, и влюбленность, нисколько  не  зависевшая  от  денежных  даров
тестя или размеров будущего докторского дохода, продолжала  расцветать  на
глазах у мистера Винси. Юная влюбленность -  что  за  тончайшая  паутинка!
Даже точки ее опоры - то, на чем  держится  ее  кружевная  сеть,  -  почти
незаметны. Чуть-чуть соприкоснутся кончики пальцев, встретятся взоры синих
и темных очей, останется неоконченной фраза, слегка порозовеют  щеки,  еле
заметно дрогнут губы.  Материалом  для  этой  паутины  служат  мечтания  и
неясная  радость,  тяготение  одной  жизни  к  другой,   манящий   призрак
совершенства, безотчетное доверие. И Лидгейт принялся ткать эту паутину из
своей души с поразительной быстротой вопреки трагическому  опыту  любви  к
Лауре - а также вопреки медицине и биологии, ибо не раз  наблюдалось,  что
научные исследования - например, иссеченной мышцы  или  глаз,  лежащих  на
блюде  (подобно  глазам  святой  Лючии),  -  гораздо  более  совместимы  с
поэтичной любовью, чем прозаичность будничных интересов. Что до Розамонды,
то она, точно раскрывшаяся водяная лилия, упивалась новой  полнотой  своей
жизни и тоже усердно ткала их общую паутину. Ткалась она в уголке гостиной
у фортепьяно и, несмотря на  всю  воздушность,  играла  радужным  блеском,
который замечал вовсе не только мистер Фербратер. Весь Мидлмарч знал,  что
мисс Винси и мистер Лидгейт помолвлены, хотя официально  ничего  объявлено
не было.
   Гарриет  Булстрод  опять  встревожилась,  но  на  сей  раз  она  решила
поговорить с братом и поехала к нему на склад, чтобы избежать разговора  с
легкомысленной миссис Винси. Однако его ответы ее не успокоили.
   - Уолтер, неужели ты хочешь сказать, что допустил подобное,  не  наведя
справок о состоянии  мистера  Лидгейта?  -  спросила  миссис  Булстрод,  с
недоумением  глядя  на  брата,  который  пребывал  в  своем   раздраженном
складском настроении. - Подумай, как такая девушка, приученная к роскоши -
и к суетности, должна я с огорчением сказать, - как  такая  девушка  будет
жить на небольшой доход?
   - Оставь, Гарриет! При чем тут я, если люди приезжают в город без моего
приглашения? А вы что, не пускали Лидгейта к себе на порог? Это  Булстрод,
а не кто-нибудь, с ним носился. Я ему ни в чем  не  содействовал.  Так  ты
лучше со своим мужем поговори, а не со мной.
   - Ах, право, Уолтер, как можно тут винить мистера  Булстрода?  Он  этой
помолвки не желал, я уверена.
   - Ну, если бы Булстрод не  взял  его  себе  под  крылышко,  стал  бы  я
приглашать его к нам!
   - Но ведь ты пригласил его лечить Фреда, и я первая скажу, что это была
рука провидения, - возразила миссис Булстрод, запутавшись в тонкостях этой
деликатной темы.
   - Не знаю, как там провидение! - раздраженно бросил мистер Винси.  -  А
вот из-за моей семьи хлопот у меня больше, чем мне хотелось бы. Я ведь был
тебе хорошим братом, Гарриет, пока ты не вышла замуж,  и  должен  сказать,
Булстрод  не  всегда  относится  к  твоим  близким  по-родственному,   как
следовало бы.
   Мистер Винси совсем не походил на иезуита, но самый  хитрый  иезуит  не
сумел бы так ловко переменить тему, Гарриет пришлось защищать мужа, вместо
того  чтобы  упрекать  брата,   и   помолвка   была   забыта   в   разборе
препирательств, возникших между мистером Винси и  мистером  Булстродом  на
недавнем заседании церковного совета.
   Миссис Булстрод не стала  передавать  мужу  жалобы  брата,  но  вечером
заговорила с ним о  Лидгейте  и  Розамонде.  Однако  он  не  заразился  ее
горячностью и ограничился безразличными замечаниями об опасностях, которые
подстерегают молодого  врача  в  начале  его  карьеры  и  требуют  большой
осмотрительности.
   - Но право же, нам следует  молиться  за  эту  легкомысленную  девочку,
воспитанную в суетности, - сказала миссис Булстрод, надеясь воздействовать
на чувства мужа.
   - Воистину, дорогая, - согласился мистер  Булстрод.  -  Как  еще  люди,
чуждые миру сему, могут противостоять заблуждениям тех, кто предан  суете?
А таково семейство твоего брата, и нам следует свыкнуться с  этой  мыслью.
Возможно, я предпочел бы, чтобы мистер Лидгейт не вступал в этот брак,  но
мои отношения с ним исчерпываются использованием его дарований  для  целей
господних, как наставляет нас божественное провидение.
   Миссис Булстрод больше  ничего  не  сказала,  приписав  свое  огорчение
недостаточной духовности. Она верила, что ее муж - один из  тех  людей,  о
которых после их кончины следует писать книги.
   Что касается самого  Лидгейта,  то,  получив  согласие,  он  готов  был
принять все последствия,  которые,  как  ему  казалось,  представлял  себе
совершенно ясно. Безусловно, свадьбу не следует откладывать больше чем  на
год или даже на полгода. Правда, он не собирался жениться так скоро, но  в
остальном его планы остаются прежними: нужно будет просто приспособить  их
к новому положению. Ну, а к свадьбе следует готовиться заведенным порядком
- например, снять дом вместо квартиры,  в  которой  он  жил  до  сих  пор.
Лидгейт не раз слышал,  как  Розамонда  восхищалась  домом  старой  миссис
Бреттон (тоже на Лоуик-Гейт), вспомнил  об  этом,  когда  дом  освободился
после смерти старушки, и тотчас начал вести переговоры о найме.
   Сделал он это словно  между  прочим  -  точно  так  же,  как  заказывал
портному модный костюм со всеми принадлежностями, вовсе не  думая  о  том,
чтобы пустить пыль в глаза. Напротив, всякая трата напоказ не вызвала бы у
него ничего, кроме  презрения:  как  врач  он  близко  узнал  все  степени
бедности и  горячо  принимал  к  сердцу  судьбу  неимущих.  Он  безупречно
держался бы за столом, на котором соус стоял в чашке с отбитой ручкой, а о
великолепном званом обеде вспомнил бы только, что встретил там интересного
собеседника. Однако он ни на минуту не собирался  отказываться  от  образа
жизни, который считал обычным, - зеленые рюмки для  хереса  и  вышколенный
слуга, разносящий блюда. Погревшись у французских социальных теорий, он не
привез с собой запах паленого. Мы можем безнаказанно заигрывать  с  самыми
крайними мнениями, когда наша мебель, наши званые обеды и фамильный  герб,
которым мы гордимся, неразрывно связывают  нас  с  установленным  порядком
вещей. А Лидгейт к тому же не симпатизировал  крайним  мнениям,  босоногие
доктрины были ему не по вкусу - он  носил  щегольские  сапоги  и  чуждался
радикализма, если только речь не шла о необходимости реформ в  медицинской
профессии  и  о  косности,   препятствующей   научным   исследованиям.   В
практической  жизни  он   руководствовался   наследственными   привычками,
гордостью и бессознательным  эгоизмом  (той  пошлостью  в  его  натуре,  о
которой уже говорилось), а  также  наивностью,  неизбежной  при  увлечении
излюбленными идеями.
   И если Лидгейт был  как-то  озабочен  последствиями  своей  неожиданной
помолвки, то смущал его недостаток времени, а вовсе не  денег.  Бесспорно,
влюбленность и сознание, что его ожидает та, что  каждый  раз  оказывается
прелестнее,  чем  образ,  живущий  в  его  памяти,  мешали  ему  посвящать
исследованиям  свободные  часы,  которых   могло   достать   какому-нибудь
"усердному немцу", чтобы сделать великое и  уже  столь  близкое  открытие.
Выход был один - не откладывать свадьбы,  как  он  и  дал  понять  мистеру
Фербратеру, когда тот явился  к  нему  с  какой-то  извлеченной  из  пруда
живностью, чтобы рассмотреть свою находку под более сильным микроскопом, и
саркастически  сказал,  увидев,  что  на  столе   Лидгейта,   заставленном
приборами и препаратами, царит полнейший беспорядок:
   - Эрос (*105) заметно пал: он начал с того, что принес в мир порядок  и
гармонию, а теперь вновь ввергает его в хаос.
   - Да, на определенных этапах, - ответил  Лидгейт,  с  улыбкой  поднимая
брови, и начал настраивать микроскоп. - Но затем порядок станет еще лучше.
   - И скоро? - спросил мистер Фербратер.
   - Надеюсь, что да. Это неопределенное положение отнимает массу времени,
а в научных изысканиях каждая минута может оказаться решающей. И по  моему
мнению, тому, кто  хочет  работать  систематически,  необходимо  жениться.
Тогда у него дома есть все и  ему  уже  не  досаждают  всякие  отвлекающие
мелочи. Он обретает спокойствие и свободу.
   -  Вам  можно  позавидовать!  -  заметил  священник.  -  Вы   получаете
Розамонду, спокойствие и свободу.  А  у  меня  всего  лишь  моя  трубка  и
мельчайшие обитатели пруда. Ну как, готово?
   Однако Лидгейт ничего не сказал мистеру Фербратеру  о  другой  причине,
побуждавшей его сократить срок жениховства. Даже с вином любви в жилах  он
досадовал на то, что вынужден участвовать в  семейных  вечерах  и  столько
времени тратить на мидлмарчские сплетни, пустое веселье и вист, предаваясь
бессмысленной праздности. Ему приходилось почтительно выслушивать  вопиюще
невежественные рассуждения мистера Винси, например о том,  какие  спиртные
напитки лучше всего дубят внутренности и спасают человека от миазмов. Да и
добродушная миссис Винси в своей простоте нисколько  не  подозревала,  что
может оскорблять вкус нареченного зятя. Короче говоря, Лидгейт должен  был
признаться себе, что родители Розамонды ему все-таки неровня. Но ведь  его
обворожительная чаровница испытывает те же страдания.  И  Лидгейт  находил
особую радость в мысли, что,  женясь  на  ней,  он  спасает  ее  от  этого
прозябания.
   - Любимая! - сказал он ей как-то вечером самым  ласковым  своим  тоном,
садясь рядом и внимательно вглядываясь в ее лицо...
   Но мне следует сперва объяснить, что он  застал  ее  одну  в  гостиной,
большое старомодное окно которой, занимавшее чуть ли не  всю  стену,  было
распахнуто, и в него вливались летние ароматы сада, расположенного  позади
дома. Ее родители были в гостях, а питомцы мисс Морган гонялись где-то  за
мотыльками.
   - Любимая! У вас красные глазки.
   -  Неужели?  -  сказала  Розамонда.  -  Отчего  бы  это?  -   Ей   было
несвойственно изливать жалобы и огорчения: она деликатно открывала причину
своих страданий, только если ее долго упрашивали.
   - Как будто вы можете что-то от  меня  скрыть!  -  воскликнул  Лидгейт,
нежно накрывая ладонью ее сложенные руки. -  Разве  я  не  вижу  крохотную
капельку на реснице? Вас что-то удручает, а вы не  хотите  открыться  мне!
Так любящие не поступают.
   - Зачем рассказывать вам о том, чего вы изменить  не  можете?  Это  все
самые обычные вещи. Ну, может быть, в последнее время  они  стали  немного
хуже.
   - Домашние  неурядицы.  Вы  спокойно  можете  мне  довериться.  Я  ведь
догадываюсь в чем дело.
   - Папа стал таким раздражительным! Он  сердится  на  Фреда,  и  сегодня
утром была новая ссора: Фред грозит выбрать себе какое-то низкое занятие и
не хочет считаться с тем, что ему дали образование вовсе не для  этого.  А
кроме того...
   Розамонда запнулась и чуть-чуть покраснела. Лидгейт  впервые  после  их
объяснения видел ее расстроенной и никогда еще не испытывал  к  ней  такой
страстной любви, как в эту минуту.  Он  нежно  поцеловал  умолкшие  губки,
словно желая придать им смелости.
   - Мне кажется, папа недоволен нашей помолвкой, -  продолжала  Розамонда
почти шепотом. - Вчера вечером он сказал, что должен поговорить с  вами  и
что от нее надо отказаться.
   - И вы согласитесь? - с жаром, почти с гневом спросил Лидгейт.
   - Я никогда не отказываюсь от того, чего хочу, - ответила Розамонда,  к
которой, едва он коснулся этой струны, вернулось обычное спокойствие.
   - Умница! - воскликнул Лидгейт, снова ее целуя. Такое уместное упорство
было обворожительно. Он продолжал:
   - Ваш отец уже не вправе настаивать на расторжении нашей  помолвки.  Вы
совершеннолетняя и дали мне слово. А если вам причиняют огорчения, значит,
надо ускорить свадьбу.
   Устремленные на него голубые глаза  просияли  радостью,  словно  озарив
мягким солнечным светом все  его  будущее.  Идеальное  счастье  (прямо  из
сказок "Тысячи и одной ночи", когда достаточно одного шага, чтобы покинуть
тяжкий труд и сумятицу улиц и очутиться в раю, где вам дается  все,  а  от
вас ничего не требуется), казалось, было совсем близко  -  лишь  несколько
недель ожидания.
   - Зачем нам откладывать? - спросил он с пылкой настойчивостью. - Я  уже
снял дом, а остальные приготовления можно закончить  быстро,  не  так  ли?
Ваши новые платья подождут. Их можно купить и после.
   - Какие у вас, умных мужчин, странные понятия! - сказала  Розамонда,  и
на ее лице заиграло больше смешливых ямочек, чем  обычно.  -  Нет,  то