минувших;  они  клеймят  пороки  своих  времен,  изображая
                пороки   времен,   восхваляемых    ими,    что    является
                неопровержимым свидетельством общности  пороков  и  тех  и
                других времен. Таким образом, Гораций, Ювенал и Персей  не
                были  провидцами,  хотя  и  кажется,   что   их   творения
                изобличают наши времена.
                                  Сэр Томас Браун, "Pseudodoxia Epidemica"

   Упомянутую Лидгейтом в разговоре с Доротеей обструкцию новой  больнице,
как и все подобные явления, можно было толковать с самых различных сторон.
Доктор считал ее причиной зависть, смешанную с  дремучими  предрассудками.
Мистер  Булстрод  полагал  что,  помимо  зависти,  большую   роль   играет
стремление обывателей во что бы то ни стало помешать ему лично,  вызванное
неприязнью  к  тому   деятельному   направлению   религии,   которого   он
придерживался,  стараясь  быть  его  усердным  мирским   представителем...
неприязнью, возникшей на почве не только  религиозных  разногласий,  но  и
постоянных столкновений чисто житейских интересов. В таком виде обструкция
представлялась основателям больницы. Но  источники,  питающие  обструкцию,
неисчислимы - испытывая неприязнь, люди  не  ограничивают  себя  пределами
достоверных   знаний,    в    их    распоряжении    безбрежные    просторы
невежественности. То недоброе, что говорилось в Мидлмарче по поводу  новой
больницы и ее основателей, по большей части было отзвуком  какой-то  ранее
услышанной хулы, ибо волею  небес  людям  свойственно  заимствовать  чужие
взгляды. Впрочем,  существовали  оттенки,  включавшие  в  себя  всю  гамму
общественных  мнений  -  от  изысканной  умеренности  доктора  Минчина  до
язвительных  утверждений  миссис  Доллоп,  владелицы  "Пивной  кружки"   в
Мясницком тупике.
   Миссис  Доллоп,  распаляемая  собственными  заверениями,   все   больше
убеждалась,  что  доктор  Лидгейт  вознамерился  морить,  а  то  и  просто
отправлять своих больничных пациентов, дабы резать их потом без позволения
и согласия, ведь "никому не секрет, что он хотел разрезать на куски миссис
Гоби, весьма почтенную особу с Парли-стрит, у которой  до  замужества  был
свой капитал, находившийся в распоряжении опекуна... нет уж, путный доктор
должен понимать, чем больной хворает, еще пока тот жив, и  не  копаться  в
его потрохах, когда больной помер". Если цель доктора не  в  этом,  миссис
Доллоп хотелось бы знать, в чем его цель; впрочем, среди слушателей миссис
Доллоп господствовало убеждение, что ее точка зрения  спасительный  оплот,
и, будь он опрокинут, тут же  начнется  сплошное  потрошение  тел,  знаем,
слышали, как Берк и Гар (*125) прославились такими  штуками,  а  у  нас  в
Мидлмарче эти страсти ни к чему!
   Пусть  не  подумает  читатель,  что  точка  зрения  "Пивной  кружки"  в
Мясницкой тупике не играла роли для медиков, - в этом почтенном  трактире,
известном  больше  под  названием  "заведение  миссис  Доллоп",  собирался
могущественный   "Благотворительный   клуб",   несколько   месяцев   назад
поставивший на голосование  вопрос,  не  следует  ли  заменить  старинного
клубного лекаря доктора Гэмбита этим Лидгейтом,  так  удивительно  умеющим
исцелять людей и ставить на ноги  тех,  от  кого  отступились  все  другие
врачи. Сторонников кандидатуры Лидгейта оказалось на два  меньше,  чем  ее
противников, по каким-то неведомым причинам  полагавших,  что  способность
воскрешать людей, почти приговоренных к смерти,  достоинство  сомнительное
и,  возможно,  противно  воле  провидения.  Впрочем,  в  течение  года   в
общественном мнении произошла перемена и выражением ее явилось  единодушие
клиентов миссис Доллоп.
   Года полтора назад, когда еще  ничего  не  было  известно  о  врачебном
искусстве Лидгейта, о нем судили,  руководствуясь  особым  чутьем,  органы
которого расположены то ли под ложечкой, то  ли  в  шишковидной  железе  и
ценность коего при скудости достоверных сведений нисколько не  умалял  тот
факт, что  чутье  это  служило  источником  весьма  разнообразных  оценок.
Страдавшие от хронических заболеваний, а также те,  кто,  подобно  старику
Фезерстоуну,  дышали  на  ладан,  были  склонны  немедленно  обратиться  к
Лидгейту; немало находилось и таких, кто не любил оплачивать счета врачей,
и этим людям улыбалась мысль пользоваться в кредит услугами нового доктора
и, не задумываясь, посылать за ним  всякий  раз,  когда  раскапризничаются
детишки,  что  неизменно  вызывало  раздражение  старых  семейных  врачей.
Представителям всех этих категорий чутье подсказывало, что доктор  Лидгейт
хороший врач. Некоторые полагали, что он превзошел своих коллег "по  части
печени", во всяком случае, вреда не будет, если  взять  у  него  несколько
пузырьков "снадобья", - не поможет, можно снова вернуться к "очистительным
пилюлям", которые, правда, не спасают от желтушности, зато не  опасны  для
жизни. Но, разумеется, все эти люди не играли главной роли.  Лучшие  семьи
Мидлмарча не собирались без всяких причин менять врача, а бывшие  пациенты
мистера Пикона не считали себя обязанными прибегать лишь  потому,  что  он
преемник их прежнего лекаря, к услугам незнакомого человека, которому, как
утверждали они, "наверняка далеко до Пикока".
   Впрочем, прошло немного времени,  и  личность  доктора  Лидгейта  стала
достаточно известна в городе,  чтобы  возбудить  ожидания,  гораздо  более
определенные,  чем  прежде,  и  обострить  вражду  лагерей;  к  волнующего
свойства  сведениям  о  докторе  принадлежали  и  такие,   смысл   которых
совершенно скрыт, их можно уподобить статистическому  отчету,  приводимому
без сравнительных данных, но с восклицательным знаком в конце. Какой  ужас
объял бы некоторые круги Мидлмарча, если бы там узнали, например,  сколько
кубических футов кислорода в год поглощает взрослый человек. "Кислород! Да
что это, собственно, такое? Неудивительно, что в  Данциге  уже  холера!  И
после этого утверждают, что карантин ни к чему!"
   Так, очень быстро  распространились  слухи,  будто  доктор  Лидгейт  не
составляет сам лекарств. Он возмутил и дипломированных врачей, покусившись
на их привилегии, и аптекарей; а ведь еще совсем недавно жители  Мидлмарча
могли рассчитывать, что закон оградит их от  людей,  которые,  не  являясь
докторами медицины лондонской  выделки,  осмелились  бы  требовать  с  них
деньги за что-нибудь, кроме лекарств. Однако  Лидгейт  по  неопытности  не
предугадал, что принятая им политика окажется особенно оскорбительной  для
профанов;  и  в  беседе  с  мистером  Момси,  зажиточным  бакалейщиком   с
Топ-Маркет, который, хоть и не был  пациентом  Лидгейта,  как-то  принялся
вежливо  расспрашивать  его  о  странном  новшестве,  доктор  не   проявил
осмотрительности и весьма кратко и небрежно изложил свои резоны,  сообщив,
что практикующие врачи унижают себя и наносят постоянный  ущерб  обществу,
если единственным источником оплаты их трудов является составление длинных
счетов за порошки, пилюли и микстуры.
   - Став на этот путь, добросовестный врач  превращается  чуть  ли  не  в
шарлатана, - довольно легкомысленно заявил Лидгейт. - Дабы  снискать  себе
хлеб насущный, они перекармливают лекарствами королевских вассалов; а  это
уже  государственное  преступление,  мистер  Момси...  покушение  на  нашу
конституцию.
   Мистер Момси был не только лазутчиком (беседуя с Лидгейтом, он чуть  ли
не  выполнял  платное  поручение),  но  и  астматиком,   а   также   отцом
всевозрастающей  семьи;  иными  словами,  как  с  медицинской,  так  и   с
собственной  точки  зрения,  он  являлся  важной   персоной;   и   впрямь,
незаурядный бакалейщик: с огненной пирамидальной шевелюрой, всегда готовый
в розницу отпустить почтительность особого, задушевного свойства - шутлив,
но уважителен, и тактично не  обнаруживает  в  полной  мере  остроту  ума.
Дружелюбная шутливость, с которой расспрашивал его мистер Момси, настроила
Лидгейта на такой же шутливый лад. Но не следует  обманываться  чрезмерной
понятливостью собеседников; она  лишь  умножает  источники  недоразумений,
увеличивая цифру расхождений в итогах.
   Лидгейт, закончив свою речь, улыбнулся, вставил ногу в стремя, а мистер
Момси смеялся гораздо веселей, чем если бы и в самом деле знал, кто  такие
королевские вассалы, и отпустил свое "всего вам доброго,  сэр,  всего  вам
доброго" с видом человека, которому все ясно. В действительности же он был
полностью сбит с толку. В течение многих лет он оплачивал счета по  твердо
установленному прейскуранту, никогда  не  сомневаясь,  что  получит  нечто
измеримое за каждый выложенный им восемнадцатипенсовик и полукрону. Он это
делал с чувством удовлетворения, причисляя к обязанностям мужа  и  отца  и
расценивая особенно длинные счета  как  достойную  упоминания  привилегию.
Помимо той огромной пользы, которую медикаменты приносили "ему лично и его
семейству", их употребление  позволяло  ему  судить,  гордясь  собственной
проницательностью, об эффективности разных лекарств и составить  мнение  о
профессиональных   достоинствах   мистера   Гэмбита,   лекаря,   стоявшего
ступенькой ниже, чем  Ренч  или  Толлер,  и  ценимого  главным  образом  в
качестве акушера; мистер Момси  так  же  сдержанно  отзывался  о  нем,  но
неизменно добавлял, понизив голос, что в искусстве  прописывания  лекарств
Гэмбит не знает себе равных.
   На фоне  столь  глубокомысленных  суждений  разглагольствования  нового
врача казались поверхностными и  прозвучали  особенно  легковесно,  будучи
пересказаны супруге мистера Момси в расположенной над лавкой гостиной; как
многодетная мать, она всегда была  окружена  вниманием,  обычно  пользуясь
услугами  доктора  Гэмбита,  а  порой  подвержена  приступам,  требовавшим
вмешательства доктора Минчина.
   - Что же он считает, этот мистер Лидгейт,  от  лекарств  нет  толку?  -
спросила миссис Момси, имевшая обыкновение  слегка  растягивать  слова.  -
Пусть-ка тогда растолкует мне, как бы я  продержалась  во  время  ярмарки,
если бы еще за месяц не начинала принимать  укрепляющее  средство.  Вы  не
представляете, сколько мне надо  всего  наготовить  для  приезжающих,  моя
милая. - Тут миссис Момси повернулась к сидящей рядом с ней  приятельнице.
- Большой пирог с телятиной, шпигованное филе, говяжья  вырезка,  ветчина,
язык и так далее, и так далее! Больше всего мне помогает не коричневая,  а
розовая микстура.  Удивляюсь,  мистер  Момси,  как  у  вас-то,  при  ваших
знаниях, достало  терпения  все  это  выслушать.  Я-то  уж  сразу  бы  ему
выложила, что учить меня не стоит.
   - Нет, нет, нет, - ответил мистер Момси. -  Свое  мнение  я  держу  при
себе. Выслушай все и поступай по-своему  -  вот  мой  девиз.  Он  ведь  не
догадывается, что я за человек. Уж меня-то ему не обвести вокруг пальца. Я
привык, что многие вроде бы растолковывают  мне  что-то,  а  сами  думают:
"Дурень ты, Момси". А я только улыбаюсь: знаю насквозь, где у кого  слабое
местечко. Ежели бы лекарства причинили какой-то вред мне лично  или  моему
семейству, я бы давно это выяснил.
   На следующий  день  мистеру  Гэмбиту  сообщили,  что  Лидгейт  отрицает
полезность лекарств.
   - Вот как! - сказал он, с легким удивлением приподняв  брови.  Это  был
тучный, коренастый человек с массивным перстнем на  безымянном  пальце.  -
Каким же образом он собирается лечить больных?
   - Вот и я сказала то же, слово в  слово,  -  отозвалась  миссис  Момси,
склонная для вящей выразительности своих речей ставить особое ударение  на
личные местоимения. - Может быть, он думает, ему станут платить только  за
то, что он придет, посидит и отправится восвояси?
   Мистер Гэмбит  во  время  своих  визитов  засиживался  у  миссис  Момси
подолгу, весьма подробно сообщая ей о состоянии  собственного  здоровья  и
прочих делах;  но  он  отлично  знал,  что  в  реплике  его  пациентки  не
содержится инсинуаций, ибо не взимал платы за  досужие  рассказы  о  своей
особе. Поэтому он шутливо сказал:
   - Что ж, Лидгейт, знаете ли, недурной собою малый.
   - Не из тех, к кому бы обратилась я, - сказала миссис Момси.  -  Другие
могут поступать как им угодно.
   Так мистер Гэмбит удалился, уже не опасаясь конкурента, но заподозрив в
нем одного из тех лицемеров, которые  афишируют  свою  честность  за  счет
других, в связи с чем их следовало бы вывести на  чистую  воду.  Однако  у
мистера Гэмбита был немалый круг пациентов, крепко попахивающих лавкой,  -
обстоятельство, которое помогало ему свести до минимума наличные  расходы.
Поэтому он считал, что выводить Лидгейта  каким-то  неведомым  образом  на
чистую воду следует кому-то другому, а не ему. Мистер Гэмбит и  впрямь  не
отличался образованностью, в пору  отстоять  хоть  собственный  авторитет,
впрочем, он был неплохим акушером, хотя именовал  пищеварительную  систему
"нутром".
   Для прочих медиков задача оказалась более посильной. Мистер Толлер имел
в городе очень большую практику и  принадлежал  к  старинной  мидлмарчской
семье:  Толлеры  попадались  в  судейском  сословии  и   во   всех   иных,
возвышавшихся над уровнем  сословия  розничных  торговцев.  В  отличие  от
нашего раздражительного приятеля Ренча, он в тех случаях, когда, казалось,
имел все основания вспылить, проявлял редкостное миролюбие, как и положено
благовоспитанному, слегка  ироничному  человеку,  гостеприимному  хозяину,
любителю охоты и верховой езды, очень дружелюбно  относящемуся  к  мистеру
Хоули и враждебно - к мистеру Булстроду. Может  показаться  странным,  что
при подобном благодушии мистер Толлер предпочитал самые  решительные  меры
врачевания, отворял  кровь,  ставил  нарывные  пластыри,  морил  пациентов
голодом, нисколько не тревожась о том, что не служит им  личным  примером;
но как раз это несоответствие особенно укрепляло веру в его  талант  среди
больных, утверждавших, что мистер  Толлер  хоть  нетороплив,  а  по  части
лечения всех обошел; никто, говорили они,  не  относится  так  серьезно  к
своей профессии: он немного тяжеловат на подъем, но если уж поднимется, то
недаром.  Он  пользовался  большим  уважением  в  своем   кругу,   и   его
неодобрительные замечания звучали вдвойне веско оттого, что он  произносил
их беспечно, ироническим тоном.
   Разумеется, ему уже надоело улыбаться и восклицать "О!" каждый раз, как
ему сообщали, что преемник  мистера  Пикока  не  намеревается  прописывать
лекарств; и когда однажды после званого обеда мистер  Хекбат  упомянул  об
этом за рюмкой вина, мистер Толлер сказал со смехом:
   - Что ж, значит, Диббитс сбудет с  рук  весь  свой  залежавшийся  запас
лекарств. Мне нравится малыш Диббитс, я рад его удаче.
   - Толлер, я вас понял, - сказал мистер Хекбат, -  и  полностью  с  вами
согласен. Не премину и сам при случае высказать это  мнение.  Врач  должен
отвечать за качество лекарств, которые  потребляют  его  пациенты.  Такова
основа общепринятой системы лечения; и ничего  нет  вредоноснее  новшеств,
затеянных из чванливости, а не для пользы дела.
   - Чванливости? - насмешливо переспросил мистер Толлер. - Я не  вижу,  в
чем она заключается. Довольно трудно чваниться тем, во что никто не верит.
Да и новшеств тут нет никаких, вся разница в том, собирает ли доктор  мзду
за выписанные лекарства с аптекарей или с  пациентов  и  набегает  ли  ему
доплата за так называемый врачебный присмотр.
   - В этом можете не сомневаться. Старое жульничество  на  новый  лад,  -
сказал мистер Хоули, передавая мистеру Ренчу графинчик.
   На званых обедах мистеру Ренчу зачастую  изменяла  обычно  свойственная
ему  воздержанность  в  употреблении  напитков,  и   он   становился   еще
раздражительнее.
   - Жульничество, - проворчал он. - Этакими словами легко швыряться. Меня
другое возмущает: как не стыдно врачам выносить сор из избы и  кричать  во
всеуслышание, что врач,  сам  составляющий  лекарства,  не  джентльмен.  Я
отметаю это обвинение. Самый неджентльменский поступок, заявляю я,  -  это
протаскивать  сомнительные  новшества   и   порочить   освященную   веками
процедуру. Таково мое мнение, и я готов отстаивать его против всякого, кто
со мной поспорит. - Голос мистера Ренча зазвучал весьма пронзительно.
   - Не смогу вам оказать такой услуги, - сказал мистер  Хоули,  засовывая
руки в карманы панталон.
   - Дорогой мой, - умиротворяюще обратился к мистеру Ренчу мистер Толлер,
- больнее, чем нам, этот малый наступил на мозоль Минчину и Спрэгу.  Пусть
они и отстаивают свою честь.
   - А медицинское законодательство не ограждает  нас  от  действий  таких
выскочек? - спросил мистер Хекбат, решив,  что  и  ему,  наконец,  следует
проявить интерес. - Что об этом говорит закон, а, Хоули?
   - Ничего нельзя поделать, - сказал мистер Хоули.  -  Спрэг  уже  просил
меня навести справки. Как судья захочет, так и будет, против  его  решений
не пойдешь.
   - Фи, стоит ли сутяжничать, - сказал мистер Толлер.  -  Больным  и  так
ясна нелепость новой  методы.  Она  не  может  им  понравиться,  тем  паче
пациентам Пикока, взращенным на слабительных средствах. Передайте вино.
   Предсказание мистера Толлера уже отчасти подтвердилось. Если мистера  и
миссис  Момси,  отнюдь  не  собиравшихся  прибегать  к  помощи   Лидгейта,
озадачили слухи об отрицании им  лекарств,  то  те,  кто  его  приглашали,
разумеется, не  без  тревоги  следили,  применяет  ли  он  "все  возможные
средства". Даже добрейший мистер Паудрелл, склонный  все  истолковывать  в
лучшую сторону и особенно расположенный к Лидгейту за предполагаемое в нем
ревностное стремление осуществить полезные для общества преобразования, не
избежал сомнений, когда у его жены началось  рожистое  воспаление,  и,  не
удержавшись, упомянул, что мистер Пикок при сходных симптомах провел  курс
лечения пилюлями, описывая которые мистер Паудрелл смог лишь сообщить, что
они чудесным образом исцелили к Михайлову дню [29 сентября]  его  супругу,
захворавшую в августе, на редкость жарком в том году. Под конец, терзаемый
борьбой между опасением обидеть Лидгейта  и  стремлением  не  упустить  ни
единого из "средств", он посоветовал жене  принять  тайком  "очистительные
пилюли Виджина", весьма почитаемый в Мидлмарче медикамент, останавливающий
любую болезнь в самом начале путем немедленного воздействия на  кровь.  Об
этом универсальном  средстве  Лидгейту  не  упомянули,  да  и  сам  мистер
Паудрелл не так уж рассчитывал на него, а лишь  надеялся,  что  вдруг  оно
поможет.
   Но тут на  скользком  пути  новичка  возникло  то,  что  мы,  смертные,
легкомысленно называем удачей. Я думаю, нет доктора,  который,  приехав  в
новое место, не поразил бы кого-нибудь успешными исцелениями  -  их  можно
назвать аттестатами судьбы, и  они  заслуживают  не  меньше  доверия,  чем
отпечатанные  или  написанные  от  руки.  Из  пациентов  Лидгейта   многие
выздоравливали, в том числе даже тяжко больные; а  потому  было  замечено,
что у нового доктора, невзирая на все новшества, есть по меньшей мере одно
достоинство: он возвращает к жизни людей, стоящих на краю могилы.
   При этом говорилось много вздора, что особенно  сердило  Лидгейта,  ибо
создавало ему именно тот престиж, к которому стал бы стремиться неумелый и
беспринципный врач, и давало основание неприязненно  настроенным  коллегам
обвинять его в распространении лживых слухов среди  невежд.  Но  даже  при
своей гордости и прямоте он вынужден был молчать, поскольку не сомневался,
что пресечь порожденные невежеством слухи в такой же  степени  невозможно,
как схватить рукой туман, а сопутствующие удаче слухи упорно росли.
   Добрейшая миссис Ларчер попросила доктора Минчина, который явился к ней
с визитом, заодно осмотреть ее приходящую служанку, чье  здоровье  внушало
ей серьезные опасения, и выдать этой женщине  бумагу  для  предъявления  в
больнице; врач осмотрел больную и написал записочку в больницу,  где  было
сказано,  что  подательница  сего  Нэ