лько
подумать! Я в первый раз слышу, чтобы подвенечное  платье  покупали  после
свадьбы.
   - Но неужели вы будете настаивать,  чтобы  я  из-за  платьев  ждал  еще
месяц? - спросил Лидгейт, полагая, что Розамонда мило его поддразнивает, и
все же опасаясь, что на самом  деле  она  вовсе  не  хочет  торопиться  со
свадьбой. - Вспомните, ведь нас ожидает еще большее счастье, чем это, - мы
будем все время вместе, ни от кого не завися, распоряжаясь  нашей  жизнью,
как захочется нам самим. Любимая, ну, скажите же мне, что скоро вы  можете
стать совсем моей!
   Лидгейт говорил  серьезно  и  настойчиво,  словно  она  оскорбляла  его
нелепыми отсрочками, и Розамонда  тотчас  стала  серьезной  и  задумалась.
Собственно говоря, она перебирала в уме сложные вопросы обметывания  швов,
подрубания оборок и отделки юбок, прежде чем дать хотя бы  приблизительный
ответ.
   - Полутора месяцев должно вполне  хватить,  Розамонда,  не  так  ли?  -
настойчиво сказал Лидгейт и, выпустив ее руки, нежно обнял ее за талию.
   Одна маленькая ручка тотчас прикоснулась к  волосам,  поправляя  их,  и
Розамонда, чуть наклонив голову, сказала озабоченно:
   - Но ведь остается еще столовое белье и мебель. Впрочем, мама может все
это устроить к нашему возвращению.
   - Ах да, конечно! Нам  ведь  придется  уехать  на  неделю  в  свадебное
путешествие.
   - Нет, не на неделю! - воскликнула  Розамонда  и  подумала  о  вечерних
туалетах, предназначенных для поездки в имение сэра Годвина Лидгейта,  где
она втайне надеялась восхитительно  провести  хотя  бы  четверть  медового
месяца, пусть даже это отсрочит ее знакомство  с  другим  дядей  Лидгейта,
доктором богословия (в сочетании с аристократической кровью  внушительный,
хотя и не столь блистательный титул). Она бросила на жениха взгляд, полный
недоумения, похожего на упрек, и он  тотчас  решил,  что  ей  хотелось  бы
продлить пленительные дни уединения вдвоем.
   - Только назначьте  день  свадьбы,  и  все  будет  по  вашему  желанию,
любимая. Но решимся же и положим  конец  вашим  досадам.  Полтора  месяца!
Разумеется, такой срок вполне достаточен.
   - Да, конечно, я могу ускорить приготовления, -  сказала  Розамонда.  -
Так вы поговорите с папой? Хотя,  по-моему,  лучше  написать  ему.  -  Она
порозовела и взглянула на Лидгейта, как глядят на нас садовые цветы, когда
в прозрачном вечернем свете мы беспечно прогуливаемся  между  клумбами,  -
ведь верно, что в этих нежных  лепестках,  собранных  в  легкий  трепетный
венчик вокруг темно-алой сердцевины, прячется неизъяснимая душа полунимфы,
полуребенка?
   Лидгейт коснулся губами ее  ушка,  и  они  молча  сидели  много  минут,
которые струились мимо них, точно ручеек, искрящийся от  поцелуев  солнца.
Розамонда думала, что никто еще не был так влюблен,  как  она,  а  Лидгейт
думал, что после всех безумных ошибок,  рожденных  нелепой  доверчивостью,
он, наконец, обрел идеальное воплощение женственности, и  на  него  словно
уже веяло будущим блаженством с той, что так  высоко  ставит  его  научные
изыскания и никогда не станет  им  мешать,  что  тихим  волшебством  будет
поддерживать порядок в доме и счетах, не отказываясь в любой миг коснуться
пальцами струн лютни и претворить будни в романтический праздник,  с  той,
что образованна в истинно женских пределах и ни на йоту больше,  а  потому
полна кротости и готова послушно принимать все выходящее за  эти  пределы.
Он никогда еще так ясно не понимал, насколько неверным было его  намерение
еще долго оставаться холостяком: женитьба не только не станет помехой  его
планам,  но  поможет  их  осуществлению.  И  когда  на   следующий   день,
сопровождая пациента в Брассинг, он увидел там  сервиз,  показавшийся  ему
превосходным во всех отношениях,  то  немедленно  его  купил.  Откладывать
подобные решения - значит напрасно терять время, а Лидгейт терпеть не  мог
плохую посуду. Правда, сервиз был дорогим, но  такова,  наверное,  природа
сервизов. Обзаведение всем необходимым, естественно,  обходится  недешево,
зато это случается только раз в жизни.
   - Он, верно, чудо что такое, -  сказала  миссис  Винси,  когда  Лидгейт
упомянул про свою покупку и в двух словах описал сервиз.  -  Как  раз  для
Рози. Дай-то бог, чтобы он подольше оставался цел.
   - Надо нанимать такую прислугу,  которая  не  бьет  посуды,  -  объявил
Лидгейт. (Бесспорно, в  его  рассуждении  причина  и  следствие  несколько
смешались, но в ту эпоху трудно было найти  систему  рассуждений,  которую
ученые мужи так или иначе не санкционировали бы.)
   Разумеется,  от  маменьки  не  было  нужды   что-либо   скрывать:   она
предпочитала на все смотреть бодро и - сама счастливая жена - о замужестве
дочери думала только с радостной гордостью. Однако  Розамонда  знала,  что
говорила, когда посоветовала Лидгейту написать ее папеньке.  На  следующее
утро она подготовила почву, проводив отца на склад и по  дороге  упомянув,
что мистер Лидгейт торопится со свадьбой.
   - Вздор, милочка, -  сказал  мистер  Винси.  -  На  какие  средства  он
собирается содержать жену? Лучше бы ты порвала с ним помолвку. Ведь у  нас
с тобой уже был об этом разговор. К чему  ты  получала  такое  воспитание,
если теперь выйдешь замуж за бедняка? Каково отцу смотреть на это?
   - Но мистер Лидгейт вовсе не бедняк, папа. Он  купил  практику  мистера
Пикока, а она, говорят, приносит в год восемьсот - девятьсот фунтов.
   - Чепуха! Практику купил! А почему бы ему не купить журавля в небе?  Он
ее всю растеряет.
   - Ничего подобного, папа. Он приобретает много  новых  пациентов.  Ведь
его уже пригласили к Четтемам и к Кейсобонам.
   - Надеюсь, он знает, что я за тобой ничего не даю? Фред остался ни  при
чем, парламент, того гляди, распустят, машины  повсюду  ломают,  и  выборы
скоро...
   - Милый папа! Но при чем тут моя свадьба?
   - Очень даже при чем! Мы, того гляди, станем нищими -  такое  в  стране
творится! Может, и правда наступает конец света, как некоторые говорят! Во
всяком случае, свободных денег у меня сейчас нет, брать из дела  я  их  не
могу, и Лидгейту следует это знать.
   - Но он ничего не ждет, я уверена. И у него такое знатное родство!  Так
или иначе,  он  займет  высокое  положение  в  свете.  Он  делает  научные
открытия.
   Мистер Винси ничего не сказал.
   - Папа, я не могу отказаться от моей единственной надежды  на  счастье.
Мистер Лидгейт - джентльмен. А я бы  никогда  никого  не  полюбила,  кроме
безупречного джентльмена. Ты ведь не хочешь, чтобы  я  заболела  чахоткой,
как Арабелла Хоули. И ты  знаешь,  что  я  никогда  от  своих  решений  не
отступаю.
   Но папа снова ничего не сказал.
   - Обещай, папа, что ты дашь свое согласие. Мы ни за  что  не  откажемся
друг от друга, а ты сам всегда осуждал долгие помолвки и поздние браки.
   Она продолжала настаивать, и в конце концов мистер Винси сказал:
   - Ну что же, деточка, он должен мне сперва написать, чтобы я  мог  дать
ответ.
   И Розамонда поняла, что добилась своего.
   Ответ мистера Винси свелся главным образом к требованию, чтобы  Лидгейт
застраховал свою  жизнь,  -  что  тот  немедленно  и  исполнил.  Это  была
превосходная предосторожность на случай, если бы Лидгейт  вдруг  умер,  но
пока она требовала расходов. Однако теперь все препятствия, казалось, были
устранены и приготовления к свадьбе продолжались с большим воодушевлением.
Впрочем, не без разумной экономии. Новобрачная (намеревающаяся  гостить  у
баронета) никак не может обойтись без модных носовых платков, но  если  не
считать абсолютно необходимой полудюжины, Розамонда не стала настаивать на
самой дорогой вышивке и валансьенских кружевах. И  Лидгейт,  обнаруживший,
что его восемьсот фунтов после  переезда  в  Мидлмарч  значительно  убыли,
предпочел отказаться от понравившегося ему старинного  столового  серебра,
которое он увидел в Брассинге, в лавке Кибла, куда зашел  купить  вилки  и
ложки. Гордость не позволяла  ему  расходовать  слишком  много,  словно  в
расчете на то, что мистер Винси выдаст им деньги на обзаведение, и хотя не
за все нужно было платить сразу, он  не  тратил  время  на  предположения,
какую сумму тесть вручит ему в качестве приданого и насколько она облегчит
оплату счетов. Он не собирался позволять себе лишних расходов, но было  бы
неразумно экономить на качестве необходимых приобретений. Впрочем, все это
было  достаточно  кстати.  Лидгейт  по-прежнему  видел  свое   будущее   в
увлеченных  занятиях  наукой  и  практической  медициной,  но  он  не  мог
представить себе, что занимается ими в обстановке, в какой, например,  жил
Ренч  -  все  двери  распахнуты,  стол  накрыт  старой  клеенкой,  дети  в
замусоленных платьицах и остатки второго завтрака:  обглоданные  косточки,
ножи с роговыми ручками и  дешевая  посуда.  Но  ведь  жена  Ренча,  вялая
апатичная женщина, только куталась в большой платок, точно мумия, и он, по
всей видимости, с самого начала неверно поставил свой дом.
   Однако Розамонда была погружена во всяческие расчеты, хотя безошибочное
чутье предостерегало ее против того, чтобы открыто в них признаваться.
   - Мне так хотелось бы познакомиться с вашими  родными,  -  сказала  она
однажды, когда они обсуждали свадебное путешествие. - Не  выбрать  ли  нам
такое место, чтобы на обратном пути мы могли побывать у них? Кого из ваших
дядей вы особенно любите?
   - Ну... дядю Годвина, пожалуй. Очень милый старик.
   - Вы ведь в детстве подолгу жили у него в Куоллингеме, правда?  Мне  бы
так хотелось увидеть старое поместье и все, что было вам тогда дорого.  Он
знает, что вы женитесь?
   - Нет, - беззаботно ответил Лидгейт, поворачиваясь  в  кресле  и  ероша
волосы.
   - Ну, так напишите ему, гадкий, непочтительный племянник.  Может  быть,
он пригласит нас в Куоллингем, и вы покажете мне парк, и я представлю  вас
себе мальчиком. Вы ведь видите меня в той обстановке, в какой я  росла.  И
будет нечестно, если я  буду  знать  о  вас  меньше.  Но  я  забыла:  вам,
возможно, будет немножко неловко за меня.
   Лидгейт  нежно  ей  улыбнулся  и,  конечно,  подумал,  что   похвастать
очаровательной  женой  -  большое   удовольствие   и   ради   него   стоит
побеспокоиться. А к тому же действительно будет  очень  приятно  обойти  с
Розамондой все старые милые уголки.
   - Хорошо, я напишу ему. Но мои кузены и кузины на редкость скучны.
   Иметь право так презрительно отзываться  о  детях  баронета!  Розамонда
пришла  в  восторг  и  уже  предвкушала,  как   сама   отнесется   к   ним
пренебрежительно.
   Однако дня через два ее маменька чуть было не испортила всего, заявив:
   - Мне бы так хотелось, мистер Лидгейт, чтобы ваш дядюшка,  сэр  Годвин,
обошелся с Рози по-родственному. Чтобы он не поскупился. Ведь для баронета
тысяча-другая - просто мелочь.
   - Мама! - воскликнула Розамонда, густо покраснев.
   Лидгейту стало так ее  жаль,  что  он  промолчал  и,  отойдя  к  стене,
принялся, словно в рассеянности, разглядывать какую-то  гравюру.  Маменька
позже  выслушала  строгую  дочернюю  нотацию  и,  как  всегда,  не   стала
возражать. Однако Розамонде пришло  в  голову;  что  на  редкость  скучные
высокородные кузены, если удастся пригласить их в Мидлмарч,  увидят  в  ее
родительском   доме   немало   такого,   что    должно    шокировать    их
аристократические понятия.  А  потому  было  бы  лучше,  если  бы  Лидгейт
поскорее нашел прекрасный пост где-нибудь подальше от Мидлмарча. А это  не
должно составить никаких затруднений для человека с титулованным  дядей  и
делающего открытия. Лидгейт, как видите, увлеченно описывал Розамонде свое
намерение посвятить жизнь служению высочайшей пользе  и  наслаждался  тем,
что его слушает прелестное создание, которое подарит ему поддержку  нежной
любви... красоту... покой - все то,  чем  пленяют  нас  и  укрепляют  наши
душевные силы летнее небо или цветущий луг.
   Лидгейт весьма полагался на психологические различия  между  гусаком  и
гусыней, как я  выражусь  разнообразия  ради,  -  особенно  на  врожденную
кротость и покорность гусыни, столь прекрасно дополняющей силу гусака.



37

                                 Та счастлива, что, сделав выбор свой,
                                 Себя не даст сомненьям обмануть,
                                 Мечтой не очаруется иной,
                                 Прогонит страх, тайком заползший в грудь.
                                 Так галион упорно держит путь
                                 В морскую гавань средь морских зыбей -
                                 Его не могут в сторону свернуть
                                 Ни бури, ни прельщенья миражей.
                                 Оплотом твердым верность служит ей:
                                 Не нужно козней убегать врагов,
                                 Не нужно помощи искать друзей.
                                 Ей верность - и опора и покров.
                                 Счастливица! Но трижды счастлив тот,
                                 Кого такое сердце изберет.
                                                     Эдмунд Спенсер (*106)

   Мистер Винси, как мы видели, не мог решить, ждать ли  всеобщих  выборов
или конца света теперь, когда Георг  Четвертый  скончался,  парламент  был
распущен, Веллингтон и Пиль утратили популярность, а новый король толь  ко
виновато разводил  руками.  Но  растерянность  мистера  Винси  лишь  слабо
отражала растерянность,  господствовавшую  в  провинциальном  общественном
мнении тех дней. Как могли люди разобраться в собственных мыслях при свете
еле теплящихся огоньков окрестных поместий,  если  консервативный  кабинет
прибегал к либеральным мерам, а аристократам-тори и избирателям-тори  даже
либералы казались предпочтительнее, чем  друзья  отступников-министров,  и
всюду раздавались требования  спасительных  средств,  которые  имели  лишь
самое отдаленное отношение к личным интересам и приобретали подозрительный
душок, так как за них ратовали неприятные  соседи?  Читатели  мидлмарчских
газет оказались в нелепом положении: в дни треволнений по поводу  билля  о
католиках многие отвергли "Мидлмарчский  пионер",  который  взял  девиз  у
Чарлза Джеймса Фокса (*107) и  стоял  за  прогресс,  потому  что  "Пионер"
принял сторону Пиля в  вопросе  о  папистах  и  тем  самым  запятнал  свой
либерализм терпимостью к иезуитам и Ваалу. Однако не были они  довольны  и
"Рупором" - хотя не так давно он метал громы против Рима,  теперь  вялость
общественного  мнения  (никто  не  знал,  кто  кого  будет   поддерживать)
заставила его глас заметно приутихнуть.
   Это было время, как указывала статья в "Пионере", напечатанная на самом
видном месте, когда вопиющие нужды страны могли призвать из  добровольного
затворничества людей, чей ум благодаря большой житейской мудрости обрел не
только сосредоточенность, но и широту, не только целеустремленность, но  и
терпимость, не только энергию, но и беспристрастность - короче говоря, все
те качества, которые, как показывает печальный опыт человечества, вовсе не
склонны уживаться под одной крышей.
   Мистер Хекбат, чье красноречие в те  дни  разливалось  даже  еще  более
широким половодьем, чем обычно, и не  позволяло  точно  угадать,  в  какое
русло предполагает оно войти, во всеуслышание  заявил  в  конторе  мистера
Хоули, что указанная статья "исходит" от Брука, владельца Типтон-Грейнджа,
и что Брук несколько месяцев назад тайно купил "Мидлмарчский пионер".
   - Тут уж хорошего не жди, э? - осведомился мистер Хоули. -  Сначала  он
тыкался где-то, как заблудившаяся черепаха, а теперь ему взбрело в  голову
стать популярным. Тем хуже для него. Я к нему давно приглядываюсь. Его под
орех разделают. Землевладелец он из рук вон плохой. С какой стати помещику
заигрывать с городской чернью? Ну, а газета... надеюсь, он сам будет в нее
пописывать. Тогда не жалко платить за нее деньги.
   - Насколько мне известно,  он  нашел  редактора  -  очень  талантливого
молодого человека, который способен писать передовые статьи в самом лучшем
стиле, - не во всякой лондонской  газете  такие  найдутся.  И  он  намерен
грудью стоять за реформу.
   - Пусть-ка Брук сначала реформирует плату, которую  выжимает  из  своих
арендаторов. Старый выжига - вот кто он такой, и его  арендаторы  живут  в
таких ветхих лачугах, что просто позор. Наверное, этот его молодой человек
- какой-нибудь лондонский бездельник.
   - Его фамилия Ладислав. Говорят, он иностранного происхождения.
   - Это народ известный! - сказал мистер  Хоули.  -  Какой-нибудь  тайный
агент. Начнет с пышных рассуждений о правах  человека,  а  потом  придушит
деревенскую девчонку. Так у них ведется.
   - Однако согласитесь,  Хоули,  злоупотребления  существуют,  -  заметил
мистер Хекбат, предвидя, что разойдется в политических взглядах  со  своим
поверенным. - Я далек от крайностей, собственно говоря, я разделяю позицию
Хаскиссона (*108), но я не могу закрывать  глаза  на  то,  что  отсутствие
представительства крупных городов...
   - К черту крупные города! - нетерпеливо перебил  мистер  Хоули.  -  Мне
слишком хорошо известно, как проходят выборы в Мидлмарче.  Ну,  пусть  они
уничтожат все гнилые местечки (*109)  и  дадут  представительство  каждому
скороспелому городу в стране,  а  в  результате  выборы  будут  обходиться
кандидатам куда дороже. Я исхожу из фактов.
   Раздражение, которое мистер Хоули испытал при мысли, что  "Мидлмарчский
пионер"  редактируется  тайным  агентом,  а  Брук   занялся   политической
деятельностью (точно черепаха,  тихонько  ползавшая  туда  и  сюда,  вдруг
честолюбиво задрала крохотную головенку к небу и встала на  задние  лапы),
далеко уступало негодованию, охватившему  некоторых  родственников  самого
мистера Брука. Все выяснилось постепенно - так мы узнаем, что сосед  завел
не слишком благоуханную мастерскую и она  теперь  вечно  будет  оскорблять
наши ноздри, а закон тут ничего поделать не может.  "Мидлмарчский  пионер"
был куплен тайно еще до приезда Уилла Ладислава:  бывший  владелец  весьма
охотно расстался с ценной собственностью, переставшей приносить доход, и в
промежуток времени, протекший после того, как мистер Брук  написал  Уиллу,
желание заставить мир прислушаться к себе, зародыш которого таился  в  его
душе с юношеских лет, но до сих пор оставался в небрежении, теперь дал под
покровом тайны обильные всходы.
   Содействовал этому и молодой гость. Он  оказался  даже  восхитительней,
чем  предвкушал  мистер  Брук.  Ибо  Уилл,  по-видимому,  не  только   был
превосходно осведомлен во всех областях искусства и  литературы,  которыми
мистер Брук в свое время занимался, но так же поразительно умел схватывать
особенности политической ситуации и освещать их с той широтой,  какая  при
наличии прекрасной памяти выражается в большом количестве  цитат  и  общей
эффектности.
   - Он мне напоминает Шелли (*110), знаете ли, - при  первом  же  удобном
случае  сообщил  мистер  Брук,  чтобы   доставить   удовольствие   мистеру
Кейсобону. - Не в каком-либо неблаговидном смысле  -  атеизм,  знаете  ли,
распущенность, ну и так далее.  Убеждения  Ладислава  во  всех  отношениях
здравы, я уверен - вчера вечером мы  очень  долго  беседовали.  Но  он  не
меньше его преклоняется перед свободой,  вольностью,  эмансипацией  -  при
должном руководстве отличные идеи, знаете ли. Я думаю, что сумею поставить
его на правильную дорогу.  И  мне  это  тем  более  приятно,  что  он  ваш
родственник, Кейсобон.
   Хотя речь  мистера  Брука  была  весьма  расплывчата,  мистер  Кейсобон
невольно пожелал про себя, чтобы "правильная дорога" означала нечто  более
конкретное - какое-нибудь место подальше от Лоуика. Он испытывал неприязнь
к Уиллу, даже пока помогал ему, но теперь, когда Уилл  отказался  от  этой
помощи, его неприязнь еще увеличилась. Так бывает со всеми нами,  когда  в
нас живет подозрительная ревность:  если  наши  таланты  пригодны  главным
обр