од, дабы  использовать  его  невежество  на  благо  реформы,  -
средства, удивительно похожие на те,  которые  пускали  в  ход  противники
реформы. Уилл не обращал на все это внимания. В нашей жизни ничего  нельзя
сделать, не только выдвигать кандидатов в парламент, но даже вкушать  пищу
и  одеваться,  если  слишком  уж  раздумывать  о  том,  каким  образом  ты
осуществляешь эти процессы. Чтобы делать грязные дела, существуют  люди  с
грязными руками. Уилл уверил себя, что его роль в выдвижении мистера Брука
безупречна.
   Зато весьма сомнительным представлялся ему успех на поприще,  избранном
им для осуществления правого дела. Он писал речи и  памятные  записки  для
речей, но ему становилось все яснее, что  мистер  Брук,  оказавшись  перед
необходимостью проследить ход какой-либо  мысли,  непременно  сбивался  со
следа, бросался разыскивать утерянный след, после чего  с  большим  трудом
находил обратную дорогу. Служить родине, собирая  различные  документы,  -
одно, а запоминать содержание этих документов -  совсем  другое.  Нет  уж!
Заставить мистера Брука вспомнить нужные  доводы  в  нужный  момент  можно
было, лишь заталкивая эти доводы ему в голову столь усердно, чтобы  ничего
другого она не могла вместить. Но куда их затолкнуть, если голова  мистера
Брука и без того забита всякой всячиной? Мистер Брук и сам  замечал,  что,
когда он выступает с речами, ему несколько мешают идеи.
   Впрочем, репетиторской деятельности Ладислава  предстояла  в  ближайшее
время проверка, ибо накануне дня выдвижения кандидатов мистер Брук  должен
был держать речь перед достопочтенными избирателями  Мидлмарча  с  балкона
"Белого оленя", откуда открывался обширный вид на край рыночной площади  и
перекресток. Стояло чудесное майское утро,  и,  казалось,  многое  внушало
надежду: забрезжила перспектива дружественных  отношений  между  комитетом
Бэгстера и  комитетом  Брука,  причем  мистер  Булстрод,  мистер  Стэндиш,
либеральный адвокат, и такие фабриканты,  как  мистер  Плимдейл  и  мистер
Винси, придавали этому альянсу  прочность,  почти  достаточную  для  того,
чтобы противостоять мистеру Хоули с союзниками, обосновавшимися в "Зеленом
драконе".  Мистер  Брук,  довольный  тем,  что  ему   удалось   приглушить
негодующий рев "Рупора" преобразованиями, произведенными им  за  последние
полгода у себя в поместье,  и  уловивший  при  въезде  в  город  несколько
приветственных кликов, почувствовал, что его сердце  забилось  бодрее  под
бледно-желтым жилетом. Но  при  критических  обстоятельствах  мы  зачастую
обнаруживаем счастливую способность забывать все,  что  происходило  ранее
чем минуту назад.
   -  Дела  идут  недурно,  э?  -  говорил  мистер  Брук,  поглядывая   на
собиравшуюся толпу. - По крайней мере, на публику я пожаловаться не  могу.
Право же, это приятно - выступать перед собственными, знаете ли, соседями.
   Ткачи и кожевники Мидлмарча, в отличие от  мистера  Момси,  не  считали
мистера Брука своим соседом и испытывали к нему не  больше  привязанности,
чем если бы он только сию минуту был прислан к ним из Лондона  в  посылке.
Впрочем, они довольно благосклонно выслушали ораторов,  представлявших  им
кандидата, хотя один из них - политический деятель из Брассинга, прибывший
сообщить обитателям Мидлмарча, в чем заключается их долг, - произнес  речь
столь  пространную,  что  она  вызвала  опасения,  удастся  ли   кандидату
что-нибудь к ней добавить. Тем временем толпа становилась  гуще,  и  когда
деятель завершал свою речь, мистер  Брук,  который  по-прежнему  вертел  в
руках очки, перебирал  лежавшие  перед  ним  бумаги  и  переговаривался  с
членами комитета с видом  человека,  которого  не  страшит  приближающееся
испытание, вдруг утратил всю свою уверенность.
   - Я выпью еще рюмку хереса, Ладислав, - с беззаботным  видом  обратился
он к Уиллу, который стоял у него  за  спиной  и  тут  же  вручил  ему  сей
бодрящий напиток. Это было ошибкой, ибо вторая рюмка хереса, последовавшая
вскоре после первой,  оказала  сильное  воздействие  на  организм  мистера
Брука, всегда воздержанного в питье, и вместо того чтобы сосредоточить его
силы, распылила их. Посочувствуем  ему:  сколько  английских  джентльменов
тяжко страждут, витийствуя по поводу сугубо частных  дел!  А  ведь  мистер
Брук желал служить отечеству, войдя в парламент, что, впрочем, также могло
бы остаться его сугубо частным делом, если бы,  вступив  однажды  на  этот
путь, он не обязал себя витийствовать при любых обстоятельствах.
   Начало речи не тревожило мистера Брука; он не сомневался, что здесь все
будет хорошо, со вступлением он справится шутя, выпалит  его  гладко,  как
стихотворную цитату из Попа. Отчалить от берега  будет  несложно,  но  его
страшило плавание в открытом море.
   "А  вопросы?  -  напомнил  бес,  внезапно  шевельнувшийся  где-то   под
ложечкой. - Кто-нибудь может спросить о программе".
   - Ладислав, - вслух произнес мистер Брук. -  Дайте-ка  мне  заметки  по
поводу нашей программы.
   Когда мистер Брук явился на балконе, гул приветствий  прозвучал  ничуть
не тише, чем вопли, крики, рев и прочие проявления несогласия, оказавшиеся
столь умеренными, что мистер Стэндиш (стреляный  воробей)  шепнул  на  ухо
соседу:  "Скверный  признак,  черт  побери!  Хоули  наверняка   приготовил
какую-то каверзу".  Впрочем,  приветствия  всегда  приятны,  и  ободренный
мистер  Брук  выглядел  образцовым  кандидатом,  когда,  с  торчавшими  из
нагрудного кармана заметками,  поигрывал  очками  правой  рукой,  а  левой
опирался на перила. Особенно неотразимы были бледно-желтый жилет,  коротко
остриженные светлые волосы и непроницаемое выражение лица. Он начал не без
бойкости:
   - Джентльмены... избиратели Мидлмарча!
   Начало оказалось столь удачным, что небольшая пауза напрашивалась  сама
собой.
   - Я невероятно рад, что стою здесь... ни разу в жизни не был я так горд
и счастлив... так счастлив, знаете ли.
   Дерзко употребленный мистером  Бруком  ораторский  прием  таил  в  себе
опасность:  вступление,  которое  он  собирался  выпалить  играючи,  вдруг
завязло, ведь даже цитата из Попа может, "ускользая,  раствориться",  если
нас снедает страх и лишняя  рюмочка  хереса  как  дымок  окутывает  мысли.
Ладислав, стоявший за его спиною у окна, подумал: "Сорвалось. Теперь  одна
надежда: рывок не вышел, так, может быть, выберется хоть ползком".  А  тем
временем мистер Брук, растеряв все прочие  путеводные  нити,  обратился  к
собственной особе и ее талантам - предмет и выигрышный, и уместный в  речи
любого кандидата.
   - Я ваш близкий сосед, добрые друзья мои... известен вам как судья... я
неизменно занят общественными  вопросами...  например,  возьмем  машины  и
следует ли их ломать... многие из вас работают с машинами, и  в  последнее
время я занимался этим предметом. Машины,  знаете  ли,  ломать  не  стоит:
пусть  все  развивается  -  ремесла,  промышленность,   коммерция,   обмен
товарами... и тому  подобное...  с  времен  Адама  Смита  все  это  должно
развиваться. Взглянем на глобус. "Взгляд  наблюдателя,  не  зная  преград,
должен охватить все, от Китая  до  Перу"  (*145),  -  сказал  кто-то  там,
по-моему, Джонсон... "Рассеянный" (*146), знаете  ли.  Я  это  в  каких-то
пределах осуществил... правда, до Перу не добрался... но за границу все же
ездил... иначе нельзя. Я побывал в  Леванте,  куда  мы  посылаем  кое-что,
производимое в  Мидлмарче...  ну,  и  опять  же  на  Балтийском  море.  На
Балтийском, да.
   Так, блуждая среди воспоминаний, мистер Брук, быть может,  благополучно
воротился бы из далеких морей к собственной особе, если бы не  дьявольская
выходка его неприятелей. В один и тот же миг ярдах  в  десяти  от  мистера
Брука и почти напротив него поднялось над толпой чучело  намалеванного  на
тряпке оратора: светло-желтый жилет, очки, непроницаемое выражение лица; и
тут же воздух огласили повторяемые голосом Панча слова, которые произносил
мистер Брук. Все посмотрели на открытые окна в домах, расположенных против
балкона: одни были пусты, в других виднелись  смеющиеся  лица  слушателей.
Повторенные даже без злого умысла слова  оратора,  выступающего  с  жаром,
непременно звучат издевательски; здесь  же,  без  сомнения,  наличествовал
злой умысел - невидимый насмешник либо повторял за мистером Бруком  каждое
слово, либо норовил выбрать из речи что-нибудь посмешней. То здесь, то там
слышался смех, и когда голос выкрикнул: "На Балтийском, да", все слушатели
разразились дружным хохотом, и, если  бы  членов  комитета  не  удерживало
чувство солидарности и преданность великому делу, символом которого  волей
судеб стал "Брук из Типтона", они, возможно, засмеялись  бы  тоже.  Мистер
Булстрод возмущенно спросил, чем занята полиция, но голос  за  шиворот  не
схватишь, а попытка изловить  чучело  кандидата  была  небезопасной,  ибо,
возможно, как раз этого и добивался Хоули.
   Что до оратора, он не мог осознать ничего, кроме  того,  что  мысли  от
него  куда-то  ускользают:  у  него  даже  немного  шумело  в   ушах,   и,
единственный из всех присутствующих, он так и не расслышал  вторивший  ему
голос  и  не  заметил  своего  изображения.  Не  много   сыщется   эмоций,
поглощающих нас столь же безраздельно, как волнение по поводу того, что мы
собираемся сказать. Мистер Брук слышал смех, но он был готов к  тому,  что
тори затеют во время его  речи  суматоху,  к  тому  же  его  будоражило  и
отвлекало в этот миг  радостное  предчувствие:  казалось,  затерявшееся  в
начале речи вступление  вот-вот  готово  воротиться  и  вызволить  его  из
балтийских морей.
   - Это напоминает мне, - продолжил мистер Брук, с  непринужденным  видом
засовывая в карман руку, - если бы я, знаете ли, нуждался в  прецеденте...
но когда ты прав, прецеденты не нужны, впрочем, возьмем Чэтема (*147),  не
могу утверждать, что я стал бы  поддерживать  Чэтема  или  Питта...  Питта
Младшего... он не был человек с идеями, а нам, знаете ли, нужны идеи.
   - К черту идеи! Нам нужен билль, - выкрикнул в толпе грубый голос.
   И тотчас же невидимый Панч, до  тех  пор  копировавший  мистера  Брука,
повторил: "К черту идеи!  Нам  нужен  билль".  Публика  расхохоталась  еще
громче, а мистер  Брук,  прервавший  в  этот  миг  свою  речь,  наконец-то
расслышал давно уже вторившее ему эхо.  Но  поскольку  оно  передразнивало
того, кто его перебил, и ввиду этого  казалось  дружественным,  он  учтиво
отозвался:
   - Вы не так уж неправы, мой добрый друг,  мы  ведь  и  встретились  для
того, чтобы  поговорить  откровенно...  Свобода  мнений,  свобода  печати,
свобода... в этом роде, да? Что касается билля, то вы  получите  билль.  -
Тут  мистер  Брук,  замолкнув  на  мгновение,  надел  очки  и  вытащил  из
нагрудного кармана заметки жестом делового человека, намеренного перейти к
подробностям. Панч подхватил:
   -  Вы  получите  билль,  мистер  Брук,  путем  предвыборной   обработки
избирателей, и место за пределами парламента получите, а с  вас  позвольте
получить круглую сумму - пять тысяч фунтов семь шиллингов и четыре пенса.
   Грянул  дружный  хохот,  а  мистер  Брук,  побагровев,   уронил   очки,
растерянно огляделся и  увидел  наконец  чучело,  продвинувшееся  ближе  к
балкону. Затем он увидел, что оно самым плачевным образом замарано яйцами.
Мистер Брук, вспылив, ощутил подъем душевных сил и поднял голос.
   - Шутовские выходки, проказы, издевательства над преданностью истине...
все это прекрасно. - Тут тухлое яйцо угодило  в  плечо  мистеру  Бруку,  а
голос повторил: "Все это прекрасно", после чего  яйца  посыпались  градом,
нацеленные по большей части в чучело, но иногда, как бы случайно,  попадая
и в оригинал. В толпе сновало множество никому не известных людей,  свист,
вопли, рев,  завывание  дудок  слились  в  невообразимый  шум,  еще  более
оглушительный из-за криков тех, кто пробовал унять смутьянов.  Перекричать
такой  шум  было  решительно  невозможно,  и  мистер  Брук  капитулировал.
Поражение казалось бы не столь досадным, если бы вся баталия не  выглядела
как ребяческая шалость. Грозное нападение, в результате которого  репортер
мог  бы  сообщить  читателям  об  "опасности,   коей   подверглись   ребра
высокоученого джентльмена", или  почтительнейше  засвидетельствовать,  что
над "перилами мелькнули подметки башмаков этого джентльмена", быть  может,
оказалось бы менее огорчительным.
   Мистер Брук,  вернувшись  в  комнату,  где  собрались  члены  комитета,
небрежно произнес:
   - Довольно  неудачно  вышло,  знаете  ли.  Мало-помалу  я  завладел  бы
вниманием слушателей... но попросту не успел. Я подобрался бы и к биллю, -
добавим он, взглянув на Ладислава. - Впрочем, в день выдвижения  кандидата
все наладится.
   Но члены комитета не были убеждены, что все  наладится;  наоборот,  они
имели вид довольно мрачный, а политический  деятель  из  Брассинга  что-то
бойко строчил, словно строил уже новые планы.
   - Это штучки Боуера, - уклончиво заявил мистер Стэндиш. - Уверен в этом
столь же твердо, как если бы его имя было напечатано  на  афише.  Боуер  -
великий мастер чревовещания и, черт  побери,  проявил  сейчас  незаурядное
мастерство! Хоули недавно угощал его обедом:  у  Боуера  множество  всяких
талантов.
   - Вы, Стэндиш, знаете ли, никогда не говорили мне о нем, не то  я  тоже
пригласил бы его обедать, - сказал бедный мистер  Брук,  то  и  дело  ради
блага родины приглашавший к себе кого-нибудь отобедать.
   - Во всем Мидлмарче не найти такого ничтожества, как Боуер, - негодующе
сказал Ладислав, - но, кажется, у нас все зависит от ничтожеств.
   Уилл, порядком разгневанный и на  себя  и  на  патрона,  ушел  домой  и
заперся, всерьез  подумывая  распрощаться  с  "Пионером",  а  заодно  и  с
мистером Бруком. Что его  удерживает  тут?  Если  ему  суждено  уничтожить
непреодолимую пропасть между собой и Доротеей, то лишь уехав из  Мидлмарча
и добившись совсем иного положения, а отнюдь не прозябая в этом городишке,
где,  как  прислужник  Брука,  он  пользуется  все   большим   и   большим
презрением... и по заслугам. Затем он принялся мечтать об успехах, которых
достигнет... ну,  скажем,  через  пять  лет:  сейчас,  когда  общественная
деятельность становится все популярней и распространяется по всей  стране,
умение говорить речи и писать  статьи  на  политические  темы  приобретает
большую ценность,  и  он  сможет  завоевать  высокое  положение  в  свете,
уравнявшись с Доротеей. Пять лет... если бы только знать, что для нее он -
не то что другие, если бы как-нибудь дать ей понять,  что  он  устраняется
лишь до тех пор, пока не сможет рассказать ей о  своей  любви,  не  унижая
себя. О,  тогда  бы  ему  ничего  не  стоило  уехать  и  сделать  карьеру,
представлявшуюся  вполне  осуществимой  в  двадцать  пять  лет,  когда  не
возникает  сомнений,  что  талант  влечет  за  собой  славу,  а  слава   -
восхитительнейшее из житейских благ. Он недурно говорит и пишет; какое  бы
поприще он ни избрал, он преуспеет на нем и, уж разумеется, употребит весь
свой пыл только ради торжества здравого смысла и справедливости. И так  ли
уж невероятно, что в один  прекрасный  день  он  вознесется  над  простыми
смертными, чувствуя себя вполне достойным этого? Без сомнения, ему следует
покинуть Мидлмарч, отправиться в столицу и, изучив юриспруденцию,  обрести
славу.
   Только не тотчас: сперва необходимо как-то известить о своих намерениях
Доротею. Ему не будет покоя, пока она не поймет, почему он не  мог  бы  на
ней жениться, даже если бы оказался ее  избранником.  А  до  этих  пор  он
останется на месте и еще некоторое время будет терпеть мистера Брука.
   Но вскоре у него появились основания подозревать, что мистер Брук готов
предупредить его намерение.  Глас  народа  и  внутренний  голос,  слившись
воедино, побудили этого филантропа принять ради блага  человечества  более
решительные меры, чем обычно, а именно - отказаться  от  борьбы  в  пользу
другого кандидата, передав последнему все средства, коими он пользовался в
борьбе за голоса. Мистер Брук сам назвал эту меру решительной, но при этом
добавил, что его организм оказался более чувствительным к  волнениям,  чем
он представлял себе вначале.
   -  У  меня  возникло  неприятное  ощущение  в  груди...  следует   быть
поосторожней, - сказал он, объясняя Ладиславу положение дел.  -  Я  должен
вовремя  остановиться.  Пример  бедняги  Кейсобона  -  это,   знаете   ли,
предупреждение. Порой я  двигался  тяжеловесно,  однако  проложил  дорогу.
Нелегкая это работа - бороться за  голоса  избирателей,  верно,  Ладислав?
Полагаю, она  вам  надоела.  Впрочем,  наш  "Пионер"  подготовил  почву...
указал, в каком направлении надо двигаться,  и  тому  подобное.  Теперь  и
более заурядный человек, чем вы, мог бы продолжить  вашу  работу...  более
заурядный, знаете ли.
   - Вам угодно, чтобы я отказался от  места?  -  вспыхнув,  сказал  Уилл,
вскочил из-за стола и сделал несколько шагов, держа руки в карманах.  -  Я
готов уйти, как только вы пожелаете.
   - Что касается моих лично желаний, дорогой Ладислав, то я,  знаете  ли,
придерживаюсь самого лестного мнения о ваших способностях. А вот по поводу
"Пионера" у меня состоялся разговор кое с кем из наших приверженцев, и они
склонны взять газету в свои руки... в известной  мере,  компенсировав  мне
это... иными словами, они намерены сами заняться "Пионером". А  при  таком
обороте  дела  вы,  возможно,  предпочтете  оставить  работу  в  газете...
приискать более подходящее поле деятельности. Эти  люди,  может  быть,  не
оценят вас в такой степени, в какой всегда  ценил  вас  я,  почитая  своим
alter ego, правой рукой... хотя я никогда не сомневался, что вас ждет иная
деятельность. Я  собираюсь  во  Францию.  Но  я  вам  напишу  всевозможные
рекомендательные письма... к Олторпу (*148), к кому  угодно.  Я  знаком  с
Олторпом.
   - Чрезвычайно вам обязан, - гордо ответил Ладислав.  -  Коль  скоро  вы
расстаетесь с "Пионером", не стану утруждать вас заботой о моих дальнейших
действиях. Возможно, я предпочту остаться тут еще на некоторое время.
   Когда  мистер  Брук  ушел,  Уилл  подумал:  "Родственники,  как  видно,
требуют, чтобы он отделался от меня, и он уже не стремится меня  удержать.
Я пробуду здесь так долго, как сумею. Уеду же когда мне вздумается и вовсе
не потому, что они меня испугались".



52

                                         И не было столь низкого служенья,
                                         Чтоб сердцу этому казалось низко.
                                                          Уильям Вордсворт

   В этот июньский вечер, когда мистер Фербратер объявил  своим  домашним,
что ему предложили Лоуикский приход,  все  сияло  счастьем  в  старомодной
гостиной и даже  знаменитые  юристы  на  портретах  имели  довольный  вид.
Матушка мистера Фербратера не притронулась  ни  к  чаю,  ни  к  тостам  и,
сохраняя  всегдашнюю  грациозную  сдержанность  манер,  а  свое   волнение
обнаруживая только румянцем и  блеском  глаз,  внезапно  делающими  старую
женщину такой, какой она бывала в юности, с убеждением сказала:
   - Мне особенно приятно, Кэмден, что ты это заслужил.
   - Когда человеку достается хорошее место, матушка, все его заслуги  еще
впереди, - ответил сын, не пытаясь скрыть ликования. Радость,  сиявшая  на
его лице, была столь выразительной, что, казалось,  выставляла  напоказ  и
его внутренний мир: не только восторженное состояние души, но  даже  мысли
как бы читались в его взгляде.
   - Теперь уж, тетушка, - продолжал он, потирая руки и переводя взгляд на
мисс Ноубл, что-то негромко попискивавшую про  себя,  -  на  столе  у  нас
всегда найдутся леденцы, которые вы будете  утаивать  для  детишек,  и  вы
сможете раздаривать великое множество новых чулок и еще  усерднее  штопать
свои собственные.
   Мисс Ноубл кивнула племяннику с  приглушенным  робким  смешком,  ибо  в
честь полученного им назначения уже смахнула