. Кроме того, он через меру
хватил  мутных  политических  толков  -  зелья,  довольно   опасного   для
крестьянского консерватизма,  который  сводится  к  утверждению,  что  все
скверно  дальше  некуда,  а  от  любых  перемен  только  хуже  будет.   Он
остановился, сжав вилы, и, все больше  багровея,  воинственно  смотрел  на
своего  помещика,  который  неторопливо  приближался  семенящей  походкой,
заложив руку в карман панталон и небрежно помахивая тросточкой.
   - Дэгли, милейший Дэгли, - начал мистер Брук, сознавая всю  меру  своей
снисходительности к провинившемуся мальчишке.
   - Ого-го! Так я, выходит,  милейший?  Покорнейше  вас  благодарю,  сэр.
Покорнейше вас благодарю, - ответил Дэгли с  такой  злобной  иронией,  что
дворовый пес Хватай поднялся с земли и  навострил  уши.  Впрочем,  тут  во
дворе  появился  замешкавшийся  где-то  Монах,  и  Хватай  сел,  хотя  уши
продолжал держать торчком. -  Очень  мне  приятно  слышать,  что  я  такой
милейший.
   Мистер Брук сообразил, что  день  был  базарный  и  что  его  достойный
арендатор,  по-видимому,  пообедал  в  городе,  но  не  усмотрел  в   этом
достаточной причины, чтобы прервать свою речь. Тем более что во  избежание
недоразумений он мог затем сообщить все необходимое миссис Дэгли.
   - Вашего маленького Джейкоба  поймали  с  убитым  зайчонком,  Дэгли.  Я
распорядился, чтобы Джонсон запер его  на  час-другой  в  пустой  конюшне.
Чтобы попугать,  знаете  ли.  Его  отправят  домой  еще  засветло,  но  вы
присматривайте за ним, хотя пока достаточно будет реприманда, знаете ли.
   - Как бы не так! Да чтоб я выдрал мальца в угоду вам или кому там  еще!
Ни за что, будь вас тут хоть двадцать помещиков, а не один, и  такой,  что
хуже поискать.
   Дэгли выражал свое негодование так громогласно, что его жена  выглянула
из кухонной двери - единственной,  которой  пользовались  в  этом  доме  и
которая закрывалась только в очень плохую  погоду.  Мистер  Брук  поспешил
сказать умиротворяюще:
   - А-а, вон и ваша жена. Я, пожалуй, побеседую с ней. Я вовсе не имел  в
виду порки, - и, повернувшись, направился к дому.
   Однако Дэгли только укрепился в своем намерении "поговорить  начистоту"
с джентльменом, удалившимся с поля боя, и пошел за ним следом. Хватай брел
позади, угрюмо сторонясь Монаха, намерения которого, возможно, были самыми
дружескими.
   - Как поживаете,  миссис  Дэгли?  -  сказал  мистер  Брук  с  некоторой
поспешностью. - Я пришел рассказать вам про вашего  сынишку.  Я  вовсе  не
хочу, чтобы его проучили прутом. - На  этот  раз  мистер  Брук  постарался
выразиться как можно яснее.
   Замученная работой миссис Дэгли -  худая,  изможденная  женщина,  давно
забывшая, что такое радость (даже посещение церкви не скрашивало  ее  дни,
так как ей не во что было принарядиться), -  после  возвращения  мужа  уже
испытала на себе его гнев и  в  самом  глубоком  унынии  ожидала  худшего.
Однако муж не дал ей ничего сказать.
   - Еще чего! Хотите вы или не хотите, а прута он не попробует! -  заявил
он, швыряя слова, точно камни. - И нечего вам тут  про  прутья  толковать,
коли от вас и прутика на починку  не  дождешься!  Съездите-ка  в  Мидлмарч
послушать, как вас там похваливают!
   - Придержал бы ты язык, Дэгли, - сказала  его  жена.  -  Не  брыкал  бы
колоду, из которой тебе пить. Когда  у  человека  дети,  а  он  деньги  по
базарам швыряет и  домой  возвращается  пьяный,  так  для  одного  дня  он
довольно набаламутил. А что Джейкоб-то натворил, сэр?
   - Тебе этого и знать не надо, - крикнул Дэгли, свирепея все  больше.  -
Тут я говорю, а ты знай помалкивай. И  я  поговорю,  я  все  выложу,  хоть
провались он, твой ужин. Вот что я скажу: я жил на вашей земле, а  допрежь
того мой отец и дед, и наши деньги в нее вкладывали, и все едино я  и  мои
сыновья ее своими костями удобрим, потому как денег, чтобы  ее  купить,  у
нас все равно нету, коли король этого дела не кончит.
   - Милейший, вы пьяны, знаете ли, - сказал мистер Брук доверительно,  но
не вполне благоразумно. - Как-нибудь в другой  раз,  как-нибудь  в  другой
раз, - добавил он и повернулся, собираясь удалиться.
   Однако Дэгли тут же преградил  ему  путь.  Не  отстававший  от  хозяина
Хватай, услышав, что его голос становится все более  громким  и  сердитым,
глухо зарычал, и Монах, величественно  насторожив  уши,  подошел  поближе.
Батраки возле амбара слушали, бросив работу, и здравый  смысл  подсказывал
мистеру Бруку, что лучше стоять спокойно, чем ретироваться, когда тебя  по
пятам преследует разъяренный арендатор.
   - Не пьянее вас, а может, и потрезвее! -  объявил  Дэгли.  -  Выпить  я
выпью, только разума не теряю и знаю, что говорю. А я говорю,  что  король
этому делу положит конец:  так  верные  люди  толкуют,  потому  как  будет
ринформа, и коли помещик свой долг перед арендаторами не справлял,  так  и
долой его отсюдова, пусть улепетывает подальше. В Мидлмарче-то знают,  что
такое ринформа и кому улепетывать придется. Они вот говорят: "Я знаю,  кто
твой помещик", а я отвечаю: "Ну, может, вам от этого толк есть, а мне  так
никакого". Они говорят: "За грош удавиться готов". "Верно", - говорю. "Он,
- говорят, - ринформы дожидается". Тут я и разобрался, что это за ринформа
такая. Чтобы, значит, вы и всякие вроде вас улепетывали подальше, а уж  мы
вас проводим чем-нибудь таким, что пахнет похуже цветочков. А  теперь  что
хотите, то и делайте,  меня  не  испугаешь.  И  парнишку  моего  лучше  не
трогайте. За собой посмотрите, как бы вам ринформа боком не вышла.  Вот  и
весь мой сказ, - заключил мистер Дэгли и вогнал вилы в землю с решимостью,
о которой, несомненно, пожалел, когда попытался снова их выдернуть.
   Тут Монах громко залаял, и мистер Брук воспользовался этим. Он  покинул
двор со всей быстротой, на  какую  был  способен,  несколько  ошеломленный
новизной случившегося. Его никогда еще не оскорбляли на принадлежащей  ему
земле, и он  склонен  был  считать,  что  пользуется  всеобщей  любовью  и
уважением (как  это  свойственно  всем  нам,  когда  мы  больше  думаем  о
собственной добросердечности, нежели о том, что хотели бы получить от  нас
другие люди). Когда мистер Брук за двенадцать лет до  описываемых  событий
поссорился с Кэлебом Гартом, он полагал, что  арендаторы  останутся  очень
довольны, если их помещик будет всем заниматься сам.
   Те, кто знакомился с повествованием мистера Дэгли о  почерпнутых  им  в
Мидлмарче сведениях, возможно, удивились его полуночной темноте, однако  в
описываемые времена наследственному фермеру с таким достатком было  весьма
легко прозябать в невежестве несмотря на то, что священник его и соседнего
приходов был джентльменом до  мозга  костей,  что  младший  священник  жил
совсем близко и проповедовал весьма учено, что его  помещик  интересовался
решительно всем, особенно же изящными искусствами и улучшением  социальных
условий, а светочи Мидлмарча мерцали всего лишь в трех милях от его фермы.
Что же до способности всех смертных увертываться от  приобретения  знаний,
то возьмите  кого-нибудь  из  своих  знакомых,  осиянных  интеллектуальным
блеском Лондона,  и  взвесьте,  каким  был  бы  этот  приятный  застольный
собеседник,  если  бы  он  обучился  началам   "счета"   у   типтоновского
причетника, а Библию читал бы по складам, безнадежно спотыкаясь  на  таких
именах, как Иеремия или Навуходоносор. Бедняга Дэгли иногда прочитывал  по
воскресеньям два-три стиха из Священного писания, и мир по крайней мере не
становился для него темнее, чем прежде. Но кое в чем он был знатоком  -  в
тяжелом  крестьянском  труде,  в  капризах  погоды,   болезнях   скота   и
опасностях, грозящих урожаю в Тупике Вольного Человека, названном так, вне
всяких сомнений, иронически: дескать, человек  волен  выйти  оттуда,  если
захочет, но только идти ему оттуда некуда.



40

                                              Усерден он, прилежен был,
                                              Свою работу знал;
                                              О вере спор не заводил,
                                              Страной не управлял.
                                              Хоть скромен и безвестен он,
                                              Где без его труда
                                              Искусства были б, и закон,
                                              И наши города?

   Наблюдая действие хотя бы даже электрической  батареи,  нередко  бывает
необходимо переменить место  и  исследовать  данную  смесь  или  сочетание
элементов на некотором расстоянии от точки, где возникло интересующее  нас
движение. Сочетание элементов, к которым  я  обращаю  взгляд  теперь,  это
семья Кэлеба Гарта, завтракающая в большой комнате с картами на  стенах  и
письменным столом в углу, - отец, мать и пятеро  детей.  Мэри  в  ожидании
места жила пока дома, а Кристи, старший из  мальчиков,  получал  недорогое
образование и ел всухомятку в Шотландии, так как, к большому разочарованию
отца, предпочел книги его возлюбленному "делу".
   Пришла почта  -  девять  дорогих  писем,  за  которые  почтальону  было
уплачено по три и по два пенса. Мистер Гарт отодвинул чай и жареный хлеб и
принялся читать их одно за другим,  укладывая  затем  стопкой.  Иногда  он
покачивал головой, а иногда кривил губы во внутреннем споре, и все  же  не
забыл срезать большую  красную  сургучную  печать,  которую  Летти  тотчас
схватила с быстротой терьера.
   Остальные продолжали спокойно разговаривать - когда Кэлеб бывал  чем-то
поглощен, он замечал окружающих, только если они толкали стол, на  котором
он писал.
   Два письма из девяти предназначались Мэри. Она прочитала их и  передала
матери, а сама рассеянно поигрывала ложечкой, пока вдруг не вспомнила  про
рукоделье, которое лежало у нее на коленях.
   - Ой, Мэри, да не начинай ты снова шить! - воскликнул Бен,  ухватив  ее
локоть. - Лучше вылепи мне павлина! - И он протянул  ей  комочек  хлебного
мякиша, который нарочно для этого разминал.
   - Нет уж, баловник!  -  ласково  ответила  Мэри  и  чуть-чуть  кольнула
иголкой его руку. - Вылепи его сам. Ты же столько раз  видел,  как  я  это
делаю. И мне надо докончить  платок.  Розамонда  Винси  выходит  замуж  на
будущей неделе, и без этого платочка свадьбе не бывать! - весело докончила
Мэри, которую эта фантазия очень насмешила.
   - А почему не бывать, Мэри? - спросила Летти, серьезно  заинтригованная
этой тайной, и так близко придвинулась к сестре, что Мэри приставила  свою
грозную иглу к ее носу.
   - Потому что он входит  в  дюжину  и  без  него  платков  будет  только
одиннадцать,  -  с  самым  серьезным  видом   объяснила   она,   и   Летти
удовлетворенно отодвинулась.
   - Ты что-нибудь решила, деточка? -  спросила  миссис  Гарт,  откладывая
письма.
   - Я поеду в Йорк, - ответила Мэри. - В школьные учительницы я  все-таки
гожусь  больше,  чем  в  домашние.  Учить  целый  класс  мне  приятнее.  А
учительницей так или иначе я стать должна, ведь ничего другого  мне  найти
не удалось.
   - По-моему, в мире нет более чудесного занятия, чем учить, - произнесла
миссис Гарт с легким упреком. - Я бы еще  могла  понять  такое  нежелание,
Мэри, если бы ты была невежественна или не любила детей.
   - Наверное, мы неспособны понимать, почему другим не нравится  то,  что
нравится нам, - сказала Мэри  довольно  резко.  -  Я  недолюбливаю  тесные
классные комнаты. Мир за их окнами влечет меня гораздо больше. Такой уж  у
меня неудобный недостаток.
   - А наверное, очень скучно без конца учить девчонок, - сказал  Альфред.
- Они все такие пустышки и ходят парами, как в пансионе миссис Боллард.
   - И ни в одну стоящую игру  играть  не  умеют,  -  сказал  Джим.  -  Ни
бросать, ни прыгать. Конечно, Мэри это не нравится.
   - Э? Что Мэри не нравится? - спросил Кэлеб, откладывая письмо,  которое
собирался вскрыть, и глядя на дочь поверх очков.
   - Возиться со всякими пустышками, - ответил Альфред.
   - Тебе предлагают место, Мэри? - мягко сказал Кэлеб, глядя на дочь.
   - Да, папа. В одном пансионе в Йорке.  Я  решила  согласиться.  Условия
намного лучше, чем в остальных  местах.  Тридцать  пять  фунтов  в  год  и
дополнительная плата  за  уроки  музыки  -  учить  малышек  барабанить  по
клавишам.
   - Бедная девочка! Я бы предпочел,  чтобы  она  осталась  дома  с  нами,
Сьюзен, - сказал Кэлеб, бросая жалобный взгляд на жену.
   -  Мэри  может  быть  счастлива,   только   исполняя   свой   долг,   -
нравоучительно произнесла миссис Гарт в полном  убеждении,  что  она  свой
долг исполнила.
   - Какое же это счастье - исполнять такой  дрянной  долг!  -  воскликнул
Альфред, и Мэри с отцом  беззвучно  засмеялись,  но  миссис  Гарт  сказала
строго:
   -  Милый  Альфред,  постарайся  найти  более  пристойное   слово,   чем
"дрянной", для всего того, что ты находишь неприятным. А ты  подумал,  что
Мэри таким образом будет зарабатывать деньги и  для  того,  чтобы  ты  мог
поступить к мистеру Хэнмеру?
   - По-моему, это очень плохо. Но  сама  она  друг  что  надо!  -  сказал
Альфред, встал со стула, обнял Мэри за шею и поцеловал.
   Мэри порозовела и засмеялась, но  не  сумела  скрыть  навернувшиеся  на
глаза  слезы.  Кэлеб  поглядел  на  нее  поверх  очков,  поднял  брови   с
выражением,  в  котором  радость  мешалась  с  огорчением,  и  опять  взял
невскрытое  письмо.  А  миссис  Гарт  довольно  улыбнулась  и  не  сделала
замечания Альфреду за вульгарное выражение, несмотря даже на то,  что  Бен
немедленно его подхватил и принялся распевать: "Она  друг  что  надо,  что
надо, что надо!", отбивая кулачком бойкий ритм на плече Мэри.
   Впрочем, миссис Гарт было теперь не до него:  она  не  сводила  глаз  с
углубившегося в письмо мужа, встревоженная растерянным изумлением  на  его
лице. Однако Кэлеб не любил,  чтобы  его  отрывали  от  чтения,  и  она  с
беспокойством ждала, но он вдруг весь задрожал от  веселого  смеха,  снова
заглянул в начало письма, прищурился над очками и сказал негромко:
   - Ну, что ты скажешь, Сьюзен?
   Она подошла к нему, положила руки ему на плечи,  и  они  прочли  письмо
вместе. Сэр Джеймс Четтем осведомлялся, не согласится ли мистер Гарт взять
на себя управление его фамильными землями во Фрешите и  других  местах,  и
добавлял, что имеет поручение от  мистера  Брука  узнать,  не  захочет  ли
мистер Гарт одновременно вновь стать управляющим Типтон-Грейнджа.  Баронет
в весьма лестных выражениях объяснял, что сам он  очень  желал  бы,  чтобы
земли Фрешита и  Типтон-Грейнджа  находились  в  ведении  одного  лица,  и
выражал  надежду,  что  условия  такого   двойного   управления   окажутся
приемлемыми  для  мистера  Гарта,  которого  он  будет   рад   видеть   во
Фрешит-Холле в двенадцать часов на следующий день.
   - Он пишет очень любезно, так ведь, Сьюзен? - спросил  Кэлеб,  поднимая
глаза на жену, которая прижалась подбородком к его затылку и ущипнула  его
за ухо. - А Брук сам меня просить не  захотел,  -  добавил  он,  беззвучно
рассмеявшись.
   - Вашему отцу воздали должное, дети, - сказала миссис Гарт в  ответ  на
взгляд пяти пар устремленных на нее глаз. - К нему обращаются  с  просьбой
вернуться те самые люди, которые много лет назад отказали ему от места,  а
это значит, что он исполнял свои обязанности хорошо и без  него  не  могут
обойтись.
   - Как без Цинцинната! Ура! - завопил Бен и оседлал свой стул в  твердой
уверенности, что сейчас ему за это ничего не будет.
   - А они за ним приедут, мама? - спросила Летти, представляя себе мэра и
олдерменов в парадных мантиях.
   Миссис Гарт погладила Летти по голове и улыбнулась, но тут же, заметив,
что ее муж собирает письма и вот-вот  укроется  в  святилище  "дела",  она
сильнее оперлась на его плечи и сказала твердо:
   - Только, Кэлеб, настаивай на справедливых условиях.
   - Ну, разумеется, - ответил Кэлеб с глубочайшей  убежденностью,  словно
ничего  другого  от  него  нельзя  было  и  ждать.  -   Что-нибудь   около
четырех-пяти сотен за оба вместе... - Он вдруг встрепенулся. -  Да,  Мэри!
Напиши в этот пансион и откажись. Оставайся дома  и  помогай  матери.  Вот
теперь я доволен, что твой Панч.
   Сходства между Кэлебом и Панчем, торжествующим победу над  врагами,  не
было ни малейшего, но он не  обладал  умением  красиво  говорить,  хотя  в
письмах всегда тщательно подбирал  слова  и  восхищался  правильной  речью
жены.
   Мальчики пришли в неистовый восторг, и Мэри умоляюще  протянула  матери
батистовый платочек с недоконченной вышивкой, потому что  братья  потащили
ее плясать. Миссис Гарт, радостно улыбаясь, принялась составлять посуду, а
Кэлеб отодвинулся на стуле, словно собираясь перейти к письменному  столу,
однако не встал, а продолжал сидеть с письмом в руке, задумчиво глядеть  в
пол и перебирать пальцами левой руки, что имело  для  него  какой-то  свой
скрытый смысл. Наконец он сказал:
   - А жаль, Сьюзен, что Кристи не захотел заняться  делом.  Мне  ведь  со
временем понадобится помощник. А Альфред пойдет по инженерной части, это я
твердо решил! - Он  снова  ненадолго  погрузился  в  задумчивость,  только
красноречиво перебирая пальцами, и затем продолжал:  -  Я  заставлю  Брука
заключить новые соглашения с арендаторами и введу правильный севооборот. И
бьюсь об заклад, из глины в овраге Ботта можно жечь  превосходный  кирпич.
Надо будет попробовать: тогда  починка  обойдется  дешевле.  Замечательная
работа, Сьюзен. Холостой человек был бы рад выполнять ее без всякой платы.
   - Но ты смотри, от платы не отказывайся!  -  сказала  жена,  грозя  ему
пальцем.
   - Нет-нет. Только ведь истинное счастье для человека, когда  он  хорошо
изучил дело и вдруг может привести, как говорится, в порядок  какой-нибудь
уголок страны - научить земледельцев  хозяйничать  экономичнее,  поправить
запущенное, заменить обветшалые лачуги добротными строениями, так, чтобы и
тем, кто сейчас жив, и тем, кто их сменит, жилось лучше!  Мне  это  дороже
всякого богатства. Более почтенной работы и вообразить нельзя. - Тут Кэлеб
положил письма, всунул пальцы в прорези жилета, выпрямился и  продолжал  с
благоговением в голосе,  чуть  наклонив  голову:  -  Это  великая  милость
господня, Сьюзен.
   - Да, Кэлеб, - ответила его жена столь же взволнованно. - И  для  твоих
детей счастье иметь отца, который совершит такую работу, отца, чей  благой
труд сохранится, пусть имя его и будет забыто. - И  она  больше  не  стала
говорить с ним о плате.
   Под вечер, когда Кэлеб, утомившись за день,  молча  сидел,  положив  на
колени раскрытую записную книжку, миссис Гарт и Мэри были заняты шитьем, а
Летти в уголке шепотом беседовала с куклой, на дорожке под  яблонями,  где
золотые блики заходящего августовского  солнца  ложились  среди  теней  на
метелки травы, показался мистер Фербратер. Мы знаем, что  Гарты  были  его
прихожанами и он питал к ним симпатию, а Мэри считал достойной того, чтобы
рассказать о ней Лидгейту. Как  священник,  он  позволял  себе  привилегию
пренебрегать мидлмарчскими сословными предрассудками и постоянно  повторял
матери, что миссис Гарт с куда большим  правом  можно  назвать  леди,  чем
любую из городских дам. Тем не менее, как  вам  известно,  он  предпочитал
проводить вечера в доме мистера Винси, где хозяйка,  хотя  и  менее  леди,
принимала гостей в прекрасно освещенной гостиной среди столиков для виста.
В те дни общение людей  между  собой  определялось  не  только  уважением.
Однако мистер Фербратер искренне уважал Гартов, и его визит не поверг их в
недоумение. Впрочем, священник счел нужным объяснить его причину,  еще  не
кончив здороваться.
   - Я прихожу к вам послом, миссис Гарт, - сказал он. - У меня  к  вам  и
Гарту поручение от Фреда Винси. Дело в том, что бедняга... - тут он сел, и
живой взгляд его умных глаз скользнул по лицам старших Гартов  и  Мэри,  -
что он был со мной вполне откровенен.
   Сердце Мэри забилось чаще. Как да