стал  играть  азартнее,  но  менее
чисто. Он по-прежнему заключал пари  на  свой  выигрыш,  но  теперь  часто
проигрывал.  И  все  же  он  не  отступался,  ибо  зияющая  бездна  азарта
затягивала  его  так  же  неотвратимо,  как  самых  желторотых   шалопаев,
завсегдатаев бильярдной. Фред заметил, что дела у Лидгейта идут все  хуже,
и впервые в жизни стал прикидывать в уме, какую бы изобрести уловку, чтобы
тактично увести его из зала. Он видел, что и  другие  посетители  обратили
внимание на происшедшую с Лидгейтом метаморфозу, и решил просто взять  его
за локоть и отозвать в  сторону.  Изобретенный  им  предлог  не  отличался
оригинальностью: он  скажет,  что  ему  нужно  повидать  Рози,  и  спросит
доктора, дома ли она. Набравшись храбрости, Фред уже готовился осуществить
свой нехитрый план, когда слуга вручил ему записку, в которой  говорилось,
что мистер Фербратер ждет его внизу и хочет с ним поговорить.
   Удивленный и  несколько  обеспокоенный,  Фред  попросил  передать,  что
спустится тотчас же, затем, осененный внезапной идеей, подошел к Лидгейту,
сказал: "Уделите мне, пожалуйста, минутку", - и отвел его в сторону.
   - Только что мне принесли записку от Фербратера. Он ждет меня внизу.  Я
подумал: может быть, он вам нужен, может быть, вы хотите с ним поговорить.
   Фред уцепился за первый попавшийся предлог, ибо  нельзя  было  сказать:
"Еще немного, и вы проиграетесь дотла, на вас таращатся  все  завсегдатаи.
Уходите, пока не поздно". Впрочем, все обошлось. На Лидгейта,  который  до
сих пор не видел Фреда, отрезвляюще подействовало его внезапное  появление
и известие о приходе Фербратера.
   - Нет, нет, - ответил Лидгейт. - У меня к нему нет срочных  дел.  Но...
пора кончать игру, мне нужно уходить, я  ведь  зашел  сюда  лишь  повидать
мистера Бэмбриджа.
   - Бэмбридж здесь, но он порядком нализался... вряд  ли  он  способен  к
деловым переговорам. Выручите меня - спустимся вместе  к  Фербратеру.  Он,
кажется, собрался устроить мне головомойку, а с вами  я  буду  чувствовать
себя надежней, - находчиво добавил Фред.
   Лидгейту совестно было показаться на глаза Фербратеру, но  из  гордости
желая это скрыть, он спустился вниз. Впрочем, они  всего  лишь  обменялись
рукопожатием и замечаниями о погоде, после чего  священник  выказал  явное
стремление проститься с Лидгейтом. Единственной  целью  его  прихода  была
беседа с Фредом, и он добродушно сказал:
   - Я вас потревожил, мой юный друг,  потому  что  у  меня  к  вам  дело.
Проводите меня до церкви святого Ботольфа, хорошо?
   Стояла прекрасная звездная ночь, и мистер Фербратер предложил пройти  к
церкви более длинным путем, по Лондонской дороге. Первой его фразой было:
   - Вот уж не думал, что Лидгейт бывает у "Зеленого дракона".
   - И я не думал, - сказал Фред. - Он зашел туда повидаться с Бэмбриджем,
так он мне объяснил.
   - Стало быть, он не играл?
   Фред, сперва не собиравшийся об  этом  сообщать,  сейчас  вынужден  был
ответить:
   - Играл. По-моему, случайно. Прежде я его ни разу тут не видел.
   - Зато сами в последнее время вновь зачастили сюда?
   - Был раз пять, может быть, шесть.
   - Если я не ошибаюсь, у вас  есть  веские  причины  не  возвращаться  к
прежним привычкам?
   - Верно. Да ведь вы и так все знаете, - ответил Фред, сердясь, что  ему
читают нотацию. - Я тогда вам все рассказал.
   - Что, полагаю, дает мне право сейчас коснуться этой темы.  Ведь  мы  с
вами друзья и можем разговаривать откровенно, не так ли? В  свое  время  я
выслушал вас, послушайте и вы  меня.  Не  возражаете,  если  и  я  немного
поговорю о себе?
   - Разумеется, мистер Фербратер, я так вам  обязан,  -  ответил,  томясь
недобрыми предчувствиями, Фред.
   - Да, кое-чем вы мне обязаны, не буду отрицать. Но признаюсь,  Фред,  у
меня было нынче искушение лишить вас этих преимуществ и не искать  с  вами
встречи. Когда кто-то мне сказал: "Молодой Винси  снова  повадился  каждый
вечер в бильярдную, долго ему не продержаться", у меня возникло  искушение
поступить совсем не так, как я все же поступил. Я  хотел  воздержаться  от
встречи с  вами  и  предоставить  вам  катиться  по  наклонной  плоскости,
поначалу заключать пари, затем...
   - Я не заключил ни единого пари, - поспешно сказал Фред.
   - Рад это слышать. Но повторяю, я был склонен не предостерегать  вас  и
подождать, пока у Гарта  истощится  терпение,  а  вы  утратите  величайшее
благо, которого весьма упорно добивались.  Вы  вполне  можете  догадаться,
какое чувство толкало меня на этот  путь,  это  чувство  вам  известно,  я
уверен. Ведь вы не  можете  не  знать,  что  осуществление  ваших  желаний
препятствует осуществлению моих.
   Наступила пауза. Мистер Фербратер, казалось, ждал подтверждения, в  его
красивом голосе слышалось волнение,  и  это  придало  торжественность  его
словам. Однако Фреда продолжала снедать жгучая тревога.
   - Неужели  вы  полагаете,  что  я  отступлюсь?  -  сказал  он  наконец.
Выказывать показное благородство было бы сейчас неуместно.
   - Нет, разумеется, пока вы пользуетесь взаимностью. Но отношения такого
рода, как бы долго они ни существовали, рано или поздно могут  измениться.
Я с легкостью представляю себе, как опрометчивым поведением вы  ослабляете
узы, привязывающие к вам мисс Гарт - вспомните: она связана с вами  только
словом, - и в таком случае другой  человек,  пользующийся  ее  несомненным
расположением, может надеяться завоевать ее любовь, равно как и  уважение,
которого вы по собственной вине лишились. Я вполне  явственно  представляю
себе такой исход, - с жаром повторил мистер Фербратер. - Взаимная  приязнь
и родство душ способны вытеснить даже давнишнюю привязанность.
   Фред подумал, что если бы мистер  Фербратер  вместо  столь  изысканного
красноречия пустил в ход клюв  и  когти,  то  и  тогда  его  нападение  не
казалось бы таким жестоким. С ужасом он  заподозрил,  что  Мэри  и  впрямь
изменилась к нему и высказанное Фербратером предположение имеет под  собой
реальную основу.
   -  Я,  конечно,  понимаю,  со  мной  разделаться  легко,  -  сказал  он
удрученно. - Если Мэри  начнет  сравнивать.  -  Не  желая  выдавать  своих
чувств, он умолк, затем добавил с горечью: - Но я-то думал, вы мне друг.
   - Это верно, иначе  мы  бы  здесь  не  находились.  Впрочем,  сперва  я
намеревался поступить совсем не так. Я говорил себе: стоит ли вмешиваться,
если этот юнец сам все делает себе во  вред?  Ты  ведь  человек  не  менее
достойный,  а  разделяющие  вас  шестнадцать  лет,  проведенные  тобой   в
тоскливом одиночестве, только увеличивают твое право быть  счастливым.  Он
может сбиться с пути, ну и пусть, воспрепятствовать этому ты, вероятно, не
сможешь, так воспользуйся же своим преимуществом.
   Снова пауза, и в сердце Фреда прокрался неприятный холодок.  Что-то  он
услышит   дальше?   Ужасно,   если   Мэри   что-нибудь   уже   известно...
предостережение  приняло  в  его  глазах  облик  угрозы.  Когда  священник
заговорил опять, его голос звучал совсем иначе, и этот новый тон  пробудил
в душе Фреда надежду.
   - Однако прежде я руководствовался более благородными намерениями,  они
победили и на этот раз.  Я  решил,  что  лучше  всего  помогу  вам,  Фред,
откровенно рассказав все, что я передумал. Ну а сейчас... вы поняли  меня?
Я хочу, чтобы вы с Мэри были счастливы, и если  произнесенное  мною  слово
предупреждения каким-нибудь образом  способно  помешать  разрыву,  то  это
слово я сказал.
   Голос его под конец звучал негромко, глухо. Он  умолк,  они  стояли  на
травянистом  клочке  земли,  там,  где  от  проезжей  улицы   ответвлялась
небольшая, ведущая к церкви святого Ботольфа, и мистер Фербратер  протянул
руку Фреду,  как  бы  показывая,  что  разговор  окончен.  Фреда  охватило
неведомое  ему  прежде  волнение.  Кто-то  сказал   однажды,   что   любой
благородный поступок, приводя в трепет, очищает человека,  и  тот,  словно
родившись заново, готов  начать  новую  жизнь.  Нечто  подобное  испытывал
сейчас Фред Винси.
   - Я постараюсь быть достойным, - сказал он и, запнувшись,  закончил:  -
Не только Мэри, но и вас.
   А мистер Фербратер, повинуясь внезапному движению души, добавил:
   - Я вовсе  не  считаю,  Фред,  что  вы  утратили  в  какой-то  мере  ее
расположение. Успокойтесь, все у вас будет отлично, но зависит это от  вас
самого.
   - Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, - ответил Фред.  -
Сказать тут нечего, я просто постараюсь, чтобы не пропало даром  сделанное
вами добро.
   - Вот и прекрасно. До свиданья, и да благословит вас бог.
   На том они простились. Но каждый еще долго  шел  пустынной,  освещенной
звездами дорогой. Размышления,  которым  предавался  Фред,  можно  вкратце
выразить так:
   "А ей и вправду хорошо было бы выйти за Фербратера, но  нравлюсь-то  ей
я, и мужем стану неплохим".
   Мистер Фербратер, пожалуй, смог бы подытожить свои размышления,  слегка
пожав плечами и сказав:
   "Удивительно, какую роль порой играет в нашей жизни женщина: отказаться
от нее - чуть ли не героический подвиг, завоевать - великое искусство".



67

                                        В душе идет гражданская война;
                                        Уже с престола свергнута Решимость
                                        Назойливыми нуждами, и Гордость,
                                        Визирь, еще недавно непреклонный,
                                        Теперь красноречиво говорит
                                        От имени мятежников голодных.

   К счастью, Лидгейт, проигравшись  в  бильярдной,  не  испытывал  больше
желания искать там милостей фортуны. Мало того, он  стал  противен  самому
себе, когда должен был на другой день не только отдать весь свой  выигрыш,
но и заплатить сверх того четыре-пять фунтов, и ужаснулся при мысли, сколь
неприглядное  зрелище  он  являл  собой,  когда,   затесавшись   в   толпу
завсегдатаев "Зеленого дракона", вел себя точно так же, как они.  Философ,
принявший участие в азартной игре, ничем не отличается от играющего с  ним
филистера, разница  только  в  раздумьях,  наступающих  после  игры,  -  у
Лидгейта они оказались весьма неприятного свойства. Разум твердил ему, что
дело могло обернуться катастрофой, окажись он не в бильярдной, а в игорном
доме, где удачу следует хватать  обеими  руками,  а  не  выуживать  легким
движением пальцев. И все же, хотя разум восставал против желания  попытать
счастья в карточной игре, Лидгейт предпочел бы  этот  выход  другому,  как
видно неизбежному.
   Обстоятельства вынуждали его просить помощи у  Булстрода.  Лидгейт  так
привык  кичиться  перед  окружающими  и  собой  своей  независимостью   от
Булстрода, осуществлению чьих планов он всецело  посвятил  себя,  ибо  они
давали ему возможность с честью служить обществу и науке, он так неизменно
испытывал гордость, встречаясь с ним, при одной мысли, что  могущественный
и  властный  банкир,  взгляды  которого  представлялись  ему  нелепыми,  а
побуждения -  сумбурными  и  противоречивыми,  приносит  пользу  обществу,
повинуясь его, Лидгейта, воле, что для него теперь совершенно  недопустимо
было бы просить Булстрода о чем-то для себя.
   Но к началу марта дела Лидгейта оказались в  том  плачевном  состоянии,
когда человек начинает сожалеть об опрометчивых зароках, и то, что  прежде
он  именовал  немыслимым,  теперь  представляется  ему  вполне  возможным.
Сейчас,  когда  истекал  срок  унизительной  закладной,  данной  Дувру,  а
полученные от пациентов деньги тотчас переходили в руки кредиторов  и  все
явственнее становилась угроза, что лавочники перестанут отпускать  в  долг
провизию, если выяснят, как обстоят его дела, а надо всем этим к  тому  же
витал  образ  разочарованной  и  недовольной  мужем   Розамонды,   Лидгейт
почувствовал: как ни печально, но придется  обратиться  к  кому-нибудь  из
окружающих за помощью. Сперва он подумывал  написать  мистеру  Винси,  но,
расспросив Розамонду, обнаружил, что как он и подозревал,  та  уже  дважды
обращалась к папеньке  за  помощью,  во  второй  раз  -  после  того,  как
убедилась в неотзывчивости сэра Годвина, и тот ответил, что Лидгейт должен
сам о себе позаботиться. "Папа говорит, уже несколько лет  его  преследуют
неудачи и фабрика постепенно переходит  в  руки  каких-то  людей,  которые
одалживают ему деньги, и  теперь  он  должен  отказывать  себе  во  многих
удовольствиях и даже сотни фунтов не может выкроить - ему нужно обеспечить
семью. Он сказал, пусть Лидгейт попросит Булстрода: они друзья - водой  не
разольешь".
   Лидгейт и сам пришел к выводу, что если уж ему придется просить денег в
долг, то лучше всего обратиться к Булстроду, ибо, ввиду особого  характера
их отношений, помощь, оказанная ему банкиром, не будет выглядеть как чисто
личное одолжение.  Булстрод  явился  косвенной  причиной  его  неуспеха  у
пациентов, Булстрод  радовался,  залучив  врача  для  осуществления  своих
филантропических планов... впрочем, кто из нас, попав в положение, в каком
оказался сейчас Лидгейт, не утешал себя мыслью, что просьба  не  столь  уж
унизительна, ибо человек, к которому он обращается,  кое-чем  ему  обязан?
Правда, Булстрод в последнее время, казалось, утратил интерес к  больнице,
но это было  вполне  объяснимо:  банкир  неважно  выглядел  и  обнаруживал
некоторые признаки нервного расстройства. Во всех иных отношениях  он  как
будто бы не изменился: держался с  Лидгейтом  необычайно  учтиво,  хотя  с
самого начала их знакомства проявлял сдержанность во  всем,  что  касалось
личных  обстоятельств;  эту  сдержанность  Лидгейт  предпочитал  дружеской
фамильярности. Он откладывал со дня на день осуществление своего намерения
- привычка действовать едва приняв решение изменила ему -  так  велик  был
его страх перед возможными последствиями  действий.  Он  часто  виделся  с
Булстродом, но не воспользовался ни одной из встреч,  чтобы  обратиться  к
банкиру с просьбой. То он думал: "Напишу письмо, там  можно  изложить  все
прямо, не то что в разговоре", и тотчас: "Нет! В разговоре  можно  вовремя
остановиться, если дело запахнет отказом".
   Дни проходили, он не писал письма и  не  просил  о  встрече.  Мысль  об
унизительной зависимости настолько его ужасала, что в его воображении стал
вырисовываться новый план, совсем уж невозможный для прежнего Лидгейта. Он
теперь и сам начал подумывать, нельзя ли осуществить  ребяческую  фантазию
Розамонды, которая еще недавно его так сердила:  нельзя  ли  им  и  впрямь
покинуть Мидлмарч, не заботясь о дальнейшем. Тут возникал вопрос:  удастся
ли продать хотя бы за бесценок практику?  В  таком  случае  они  могли  бы
распродать и все имущество - кого же  это  удивит,  если  люди  уезжают  в
другой город?
   Но шаг этот, как  и  прежде,  представлялся  ему  позорным  отказом  от
начатой работы, трусливым бегством с  верного  пути,  ведущего  к  широкой
научной  деятельности,  нелепой   попыткой   начать   жизнь   заново   без
определенных перспектив, и - самое главное: еще сыщется  ли  покупатель  и
когда это произойдет? А потом? Розамонда  после  переезда  в  город,  даже
очень отдаленный от Мидлмарча,  даже  в  Лондон,  будет  чувствовать  себя
несчастной в убогой квартирке  и  во  всем  обвинять  мужа.  Ибо  человек,
закладывающий фундамент научной  карьеры,  может  закладывать  его  весьма
долго, невзирая на свою ученость и таланты. Проникновение в бездну наук  и
меблированные комнаты с  легкостью  уживаются  под  британским  небом;  не
уживаются  там  интерес  к  науке  и  жена,  не  одобряющая  такого   рода
резиденций.
   Но в разгар всех этих колебаний на помощь пришел случай. Однажды  утром
Лидгейту принесли записку, в которой мистер Булстрод просил  его  зайти  в
банк. В последнее время у банкира появилась  склонность  к  ипохондрии,  и
бессонница,  явившаяся   просто   следствием   расстройства   пищеварения,
представилась ему симптомом надвигающегося безумия. Вот почему он  пожелал
безотлагательно посоветоваться с Лидгейтом, хотя не мог ничего добавить  к
тому, что рассказывал раньше. Он  жадно  выслушал  все,  что  сказал  ему,
стремясь развеять  его  страхи,  Лидгейт,  хотя  и  на  сей  раз  не  было
произнесено  ничего  нового,  и   тот   миг,   когда   банкир   выслушивал
успокоительные объяснения врача, показался  последнему  наиболее  удобным,
чтобы сообщить и  о  собственных  нуждах,  не  испытывая  той  неловкости,
которой он так опасался. Лидгейт настаивал, чтобы  мистер  Булстрод  менее
усердно занимался делами.
   - Вот так даже небольшое душевное напряжение отражается на организме, -
сказал Лидгейт, переходя от частных положений к общим. - Тревога  налагает
глубокий отпечаток даже на тех, кто молод и полон сил. Я очень  крепок  от
природы, тем не менее я  совершенно  выбит  из  колеи  постигшими  меня  в
последнее время неприятностями и волнениями.
   - Я полагаю, такой восприимчивый организм, как мой, легко  может  стать
жертвой холеры, если она появится у нас в округе. И коль скоро  неподалеку
от Лондона уже наблюдались случаи заболевания, остается только уповать  на
милосердие всевышнего, - перебил мистер Булстрод, но не потому, что  желал
уклониться от ответа,  а  просто  всецело  поглощенный  тревогой  за  свое
здоровье.
   - Вы, во всяком случае, сделали все, чтобы в нашем городе были  приняты
необходимые меры предосторожности, что полезнее,  чем  просто  уповать,  -
сказал Лидгейт, которому не нравились  и  путаные  аллегории,  и  порочная
логика религиозных побуждений банкира, тем более что  тот  пропустил  мимо
ушей его слова. Но решившись, после долгих  колебаний,  просить  помощи  у
Булстрода,  он  продолжил  попытку:  -  Город  отлично  подготовлен  и   в
санитарном, и в медицинском отношении, и  я  думаю,  если  сюда  доберется
холера, даже наши недруги вынуждены будут признать, что у нас  в  больнице
сделано все необходимое для блага горожан.
   - Именно так, - довольно холодно ответил мистер Булстрод. -  Кстати,  я
совершенно  согласен  с  вашим  мнением  о  том,  сколь   необходимы   при
напряженной умственной деятельности хотя бы краткие передышки,  и  недавно
решил принять кое-какие меры...  весьма  определенные.  Я  предполагаю  на
некоторое время  прекратить  как  коммерческую,  так  и  благотворительную
деятельность.   Кроме   того,   я   временно   собираюсь   изменить   свое
местопребывание: дом в моем имении "Шиповник" будет,  возможно,  заколочен
или сдан внаем, а сам  я  поселюсь  где-нибудь  в  здоровой  местности  на
побережье, разумеется, предварительно испросив совета врача. Вы  одобряете
мое решение?
   - О да, - ответил Лидгейт, откинувшись на спинку кресла и едва  скрывая
раздражение, которое ему внушал пытливый и  встревоженный  взгляд  тусклых
глаз  банкира  и  его   чрезмерная   озабоченность   состоянием   здоровья
собственной персоны.
   - Я уже и раньше собирался поговорить с вами о  больнице,  -  продолжал
Булстрод. - При упомянутых обстоятельствах я не смогу лично участвовать  в
делах, а вкладывать большие денежные средства в предприятия,  деятельность
коих мною не контролируется и хотя бы в  малой  степени  не  направляется,
противно моим  убеждениям.  Потому,  если  я  окончательно  решу  покинуть
Мидлмарч, я не сочту для себя возможным оказывать какую-либо  иную  помощь
больнице, кроме той, которую уже оказал,  приняв  на  себя  большую  часть
расходов по постройке здания,  а  впоследствии  субсидируя  это  заведение
солидными суммами, необходимыми для его успешной работы.
   Тут Булстрод сделал очередную паузу, а Лидгейт подумал:  "Вероятно,  он
понес недавно большие убытки". Ничем иным он не мог объяснить  неожиданное
решение банкира, развеявшее все его ожидания в прах. Вслух он сказал:
   - Больница потерпит большой ущерб, который вряд ли можно возместить.
   - Да, если  оставить  все  по-прежнему,  -  ответил  Булстрод,  так  же
размеренно произнося каждо