о  добиться  -  в  смысле  идей,  знаешь  ли.  Однако  человек   он
превосходный и, возможно, будет епископом - или чем-нибудь в том же  роде,
- если Пиль останется у власти.  И  он  весьма  высокого  мнения  о  тебе,
милочка.
   Доротея почувствовала, что не в силах вымолвить ни слова.
   - Дело в том, что он о тебе самого высокого мнения.  И  изъясняется  на
редкость хорошо - то есть  Кейсобон  изъясняется.  Он  обратился  ко  мне,
потому что ты еще несовершеннолетняя. Ну, в общем, я обещал ему поговорить
с тобой, хотя и сказал, что надежды мало. Я был обязан сказать ему это.  Я
сказал: моя племянница еще очень молода, ну и так  далее.  Как  бы  то  ни
было, он, короче говоря, обратился ко мне за  разрешением  просить  твоего
согласия на брак с ним. На брак, знаешь  ли,  -  заключил  мистер  Брук  с
обычным пояснительным кивком. - И я счел, что мне следует сообщить тебе об
этом.
   Хотя никто не сумел бы подметить беспокойства в тоне мистера Брука,  он
тем не менее был бы искренне рад узнать намерения своей племянницы,  чтобы
вовремя преподать ей нужный совет, если такой  совет  понадобится.  В  той
мере, в какой он, мировой судья, почерпнувший такое множество всевозможных
идей,  был  еще  способен  на  чувства,  чувства  эти  оставались   самыми
благожелательными. Доротея не отвечала, и он повторил:
   - Я счел, что мне следует сообщить тебе об этом.
   - Спасибо, дядюшка, - произнесла Доротея звонким решительным голосом. -
Я очень благодарна мистеру Кейсобону. Если он сделает мне  предложение,  я
отвечу согласием. Я почитаю его и восхищаюсь им, как никем другим.
   Мистер Брук помолчал, а затем протянул негромко:
   - Э-э? Ну что же. В некоторых  отношениях  он  отличная  партия.  Но  и
Четтем - отличная партия. И  наши  земли  граничат.  Я  никогда  не  пойду
наперекор твоим желаниям. Когда речь идет  о  браке,  люди  должны  решать
сами, ну и так далее... До определенного предела, знаешь ли. Я всегда  это
говорил: до определенного предела. Я  хочу,  чтобы  твое  замужество  было
удачным. И у  меня  есть  веские  основания  полагать,  что  Четтем  хочет
жениться на тебе. Впрочем, это я так, знаешь ли.
   - О том, чтобы я вышла за сэра Джеймса, вообще не может быть и речи,  -
сказала  Доротея.  -  И  он  глубоко  заблуждается,  если  думает,  что  я
когда-нибудь приму его предложение.
   - То-то и оно. Никогда нельзя знать заранее. Я бы сказал, что Четтем  -
как раз такой мужчина, какие нравятся женщинам,
   - Прошу вас, дядюшка, больше никогда  не  говорите  со  мной  о  нем  в
подобной связи! - воскликнула Доротея, чувствуя,  как  в  ней  просыпается
обычное раздражение.
   Мистер Брук выслушал ее с полным недоумением и подумал, что  женщины  -
поистине неисчерпаемый предмет  для  изучения,  раз  уж  даже  ему  в  его
возрасте не удается верно предсказать их решения и поступки. Вот Четтем  -
во всех отношениях отличный жених, а она о нем даже слышать не хочет.
   - Ну, так о Кейсобоне. Нужды торопиться нет никакой. То есть  тебе.  На
нем, конечно, каждый год будет сказываться.  Ему,  знаешь  ли,  далеко  за
сорок пять. Он лет на двадцать семь старше тебя. Но,  конечно,  если  тебя
влечет ученость, ну и так далее, от чего-то приходится  отказаться.  И  он
располагает недурным доходом - у него  порядочное  собственное  состояние,
помимо того, что он получает как  священнослужитель.  Да,  он  располагает
недурным доходом. Тем не менее  он  уже  немолод,  и  не  скрою  от  тебя,
милочка, что его здоровье,  мне  кажется,  оставляет  желать  лучшего.  Но
ничего другого, что можно было бы поставить ему в упрек, я не знаю.
   - Я не хотела бы выйти замуж за человека, близкого мне по  возрасту,  -
сказала  Доротея  с  глубокой  серьезностью.  -  Мой  муж  должен   далеко
превосходить меня и мудростью и знаниями.
   Мистер Брук вновь протянул свое "э-э" и добавил:
   - А мне казалось,  что  ты  любишь  полагаться  на  собственное  мнение
гораздо больше, чем это водится у молодых  девиц.  Мне  казалось,  что  ты
любишь иметь собственное мнение, любишь его иметь, знаешь ли.
   -  Конечно,  собственное  мнение  необходимо,  но   оно   должно   быть
обоснованным, а мудрый руководитель подскажет мне наилучшие обоснования  и
поможет жить в соответствии с ними.
   - Совершенно верно.  Лучше  не  скажешь,  то  есть  не  подготовившись,
заранее, знаешь ли. Но ведь бывают всякие исключения, -  продолжал  мистер
Брук,  чья  совесть  настоятельно  требовала,  чтобы  он  всемерно   помог
племяннице,  стоящей  перед  столь  важным  решением.  -  Жизнь  ведь   не
отливается в формах, не кроится точно по мерке, ну и так далее. Я  вот  не
женился - к лучшему для тебя и для твоих будущих детей. Дело  в  том,  что
мне не довелось полюбить настолько  сильно,  чтобы  ради  предмета  своего
чувства сунуть голову в петлю. А  ведь  это  петля,  знаешь  ли  Характер,
например. Есть такая вещь, как характер. А муж хочет быть хозяином в своем
доме.
   -  Я  знаю  что  мне  предстоят  нелегкие  испытания,   дядюшка.   Брак
подразумевает исполнение высшего долга.  Я  никогда  не  считала,  что  он
должен давать одни привилегии и удовольствия, - ответила бедняжка Доротея.
   - Конечно, тебя не влечет роскошь - открытый дом, балы,  званые  обеды,
ну и так далее. Пожалуй, образ жизни Кейсобона может быть тебе ближе,  чем
образ жизни Четтема. И ты поступишь, как сама считаешь нужным, милочка.  Я
не стану мешать Кейсобону, я так сразу и сказал. Ведь  заранее  невозможно
знать, как все обернется в дальнейшем. Ты  не  похожа  на  других  молодых
барышень, и ученый священник, а в будущем, возможно, епископ и так  далее,
может подойти тебе больше Четтема.  Четтем  -  отличный  малый,  добрый  и
достойный молодой человек, но не слишком интересуется отвлеченными идеями.
Не то что я в его возрасте. Но у Кейсобона слабое зрение. Мне кажется,  он
испортил глаза постоянным чтением.
   - Чем больше я смогу помогать ему, дядюшка, тем счастливее  я  буду,  -
пылко сказала Доротея.
   - Ты, я вижу, уже все решила. Ну, милочка, по правде говоря,  я  привез
тебе письмо. - И достав  из  кармана  запечатанный  конверт,  мистер  Брук
протянул его Доротее. Однако  когда  она  поднялась,  собираясь  уйти,  он
добавил: - Торопиться особенно  незачем,  милочка.  Лучше  все  хорошенько
обдумать, знаешь ли.
   Оставшись один, он решил,  что  говорил  с  большой  убедительностью  и
весьма выразительно обрисовал ей связанный с браком риск. Он исполнил свой
долг. Ну, а давать советы молодежи... ни один дядя, пусть  даже  он  много
путешествовал  в  дни  юности,  почерпнул  все  новые  идеи  и  обедал  со
знаменитостями, ныне покойными, не  возьмется  предсказывать,  какой  брак
может сделать счастливой девицу, способную предпочесть Кейсобона  Четтему.
Короче говоря, женщина - это загадка, которая, раз уж перед ней пасовал ум
мистера Брука, по сложности не уступала  вращению  неправильного  твердого
тела.



5

                   Те, кто  предается  ученым  занятиям,  обычно  страдают
                подагрой, катарами, насморками, худосочием, констипациями,
                слабостью зрения, камнями и коликами, несварением желудка,
                геморроями, головокружениями, ветрами, чахоткой и  другими
                подобными же недугами,  происходящими  от  сидячей  жизни;
                такие  люди   по   большей   части   отличаются   худобой,
                сухопаростью и дурным цветом лица... и все из-за неуемного
                рвения и редкостного  прилежания.  Если  вы  не  верите  в
                истинность  вышеуказанного,  то  поглядите   на   великого
                Тостатуса, вспомните труды Фомы Аквинского (*27) и скажите
                мне, был ли предел рвению этих людей.
                                Роберт Бертон (*28), "Анатомия меланхолии"

   В письме мистера Кейсобона содержалось следующее:

   "Дражайшая мисс Брук! Я получил разрешение вашего опекуна обратиться  к
вам касательно предмета, наиболее близкого сейчас моему сердцу. Не  думаю,
чтобы я ошибался, усматривая не простое совпадение  в  том,  что  сознание
некоей неполноты в моей жизни  пришло  ко  мне  именно  тогда,  когда  мне
открылась  возможность  познакомиться  с  вами.  В  первый  же  час  этого
знакомства мне стало ясно, насколько вы - и быть может,  лишь  вы  одна  -
подходите для восполнения этой неполноты (связанной, должен я объяснить, с
той потребностью в нежности, которую даже всепоглощающие  занятия  трудом,
слишком важным, чтобы от него можно было отказаться, все-таки не  подавили
вполне); и каждый новый случай для наблюдений усугублял  это  впечатление,
все более убеждая меня, что вы - именно та, какой я  почел  вас  с  самого
начала, и в результате все более пробуждая упомянутую выше нежность.  Наши
беседы, я полагаю, дали вам достаточное понятие  об  образе  и  цели  моей
жизни, которые, как мне хорошо известно, не подходят для обыденных  натур.
Но в вас я обнаружил такую возвышенность мысли и ревностность веры,  какие
до сих пор представлялись мне несовместимыми ни с ранним цветением юности,
ни с теми свойственными вашему полу  чарами,  каковые,  скажем  сразу  же,
пленяют и облагораживают, когда соединяются, как,  вне  всякого  сомнения,
они соединяются в вас, с названными выше духовными свойствами.  Признаюсь,
я не  питал  надежды  когда-либо  встретить  столь  редкое  сочетание  как
истинной серьезности, так и пленительности, способных и  подать  помощь  в
важных трудах, и украсить час досуга; и если бы я не был  вам  представлен
(в  чем,  разрешите  мне  повторить,  я  усматриваю  отнюдь  не  случайное
совпадение  с  осознанием  вышеуказанной  неполноты,  но   предуготованную
провидением ступень, ведущую к полнейшему завершению жизненного плана), то
я предположительно окончил бы свои дни, так и не попытавшись  озарить  мое
одиночество брачным союзом.
   Вот, дражайшая мисс Брук, точный отчет о состоянии  моих  чувств,  и  я
полагаюсь на вашу благожелательную снисходительность,  осмеливаясь  задать
вам вопрос, в какой мере состояние ваших  собственных  чувств  оправдывает
мои счастливые  чаяния.  Ваше  согласие  видеть  во  мне  мужа  и  земного
хранителя вашего благополучия я сочту величайшим даром  провидения.  Я  же
могу отплатить вам нежностью, ни  на  кого  до  сей  поры  не  излитой,  и
посвятить вам жизнь, в коей, хотя большая ее часть, возможно, уже  позади,
не отыщется ни единой страницы, буде вы соблаговолите пролистать их назад,
с записью, которую вы прочитали бы с неодобрением  или  стыдом.  Я  ожидаю
изъявления ваших чувств с волнением, которое, как  подсказывает  мудрость,
следовало бы утишить - если  бы  это  было  возможно!  -  занятиями  более
усердными, нежели обычно. Но в этой области жизненного опыта я еще  юноша,
и при мысли о неблагоприятном исходе не могу  скрыть  от  себя,  насколько
труднее будет смириться с одиночеством после недолгого озарения надеждой.
   В любом случае я остаюсь искренне преданный вам
   Эдвард Кейсобон".

   Читая это  письмо,  Доротея  трепетала.  Потом  она  упала  на  колени,
спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Молиться она  не  могла,  ее  мысли
мешались от  нахлынувших  чувств,  в  глазах  мутилось,  и  она  по-детски
отдалась ощущению, что все свершается  по  божественному  произволению.  В
этой позе она оставалась до тех пор, пока не наступило время переодеваться
к обеду.
   Разве могло ей  прийти  в  голову  обдумать  это  письмо,  взыскательно
оценить подобное признание в любви? Она  понимала  лишь  одно:  перед  ней
открывается новая, более полная жизнь.  Она  была  послушницей,  ожидающей
посвящения. Теперь  она  найдет  применение  энергии,  которая  беспокойно
билась в смутно осознаваемых узах ее собственного  невежества  и  мелочных
обычаев света.
   Теперь она сможет посвятить себя более важным и в  то  же  время  ясным
обязанностям; теперь ей будет дано постоянно пребывать  в  сиянии  разума,
который она почитает. К этой надежде примешивались  и  гордая  радость,  и
блаженное девичье удивление, что ее  избрал  тот,  кому  она  отдала  свое
поклонение.  Все  чувства  Доротеи  проходили   через   фильтр   рассудка,
устремленного к идеальной жизни. Отблески ее собственных юных  мечтаний  и
надежд озарили первый же предмет, который она могла вознести  на  желанную
высоту. А стремительность, с какой  склонность  воплотилась  в  решимость,
отчасти объяснялась  мелкими  происшествиями  этого  дня,  которые  заново
пробудили в ней недовольство условиями ее жизни.
   После обеда, когда Селия  принялась  разыгрывать  "арию  с  вариациями"
(звонкий пустячок, своего  рода  символ  эстетической  стороны  воспитания
молодых девиц), Доротея поднялась к себе, чтобы ответить на письмо мистера
Кейсобона. К чему медлить? Она трижды переписывала свой ответ - не потому,
что  хотела  изменить  то  или  иное  слово,  но  просто  ее  рука  против
обыкновения дрожала,  а  мысль,  что  мистер  Кейсобон  сочтет  ее  почерк
недостаточно четким и красивым, была для нее непереносима. Она  гордилась,
тем, что каждую ее букву можно  было  прочесть  сразу  же,  не  теряясь  в
догадках, и намеревалась в полной мере использовать свой  каллиграфический
талант, чтобы щадить глаза мистера Кейсобона. Вот что она написала трижды:

   "Дорогой мистер Кейсобон, я очень благодарна вам за  то,  что  вы  меня
любите и считаете достойной стать вашей женой. Я не  в  силах  представить
себе большего  счастья,  чем  счастье,  разделенное  с  вами.  Если  бы  я
попыталась что-нибудь добавить, то лишь написала бы то  же  самое,  только
пространнее, ибо сейчас у меня нет иной мысли, кроме  той,  что  до  конца
дней моих я буду - преданно ваша,
   Доротея Брук".

   Потом она пошла к дяде в библиотеку и вручила ему свое письмо, чтобы он
отправил его утром. Мистер Брук  удивился,  но  его  удивление  выразилось
только в том, что он две-три минуты молчал, перекладывая какие-то бумаги и
переставляя "разные вещицы на своем столе, а затем встал спиной к  камину,
поправил очки и несколько раз перечитал адрес на конверте.
   - Милочка,  а  достаточно  ли  времени  было  у  тебя,  чтобы  подумать
хорошенько? - спросил он наконец.
   - Мне незачем было долго думать, дядюшка. У меня нет никаких причин для
колебаний. Изменить свое решение я могла бы, только если бы узнала  что-то
важное и прежде мне неизвестное.
   - А! Так, значит, ты дала ему согласие? И Четтему не на что  надеяться?
Может быть, Четтем тебя чем-то обидел... ну, знаешь ли, обидел?  Что  тебе
не нравится в Четтеме?
   -  Нет  ничего,  что  мне  в  нем  нравилось  бы,  -  ответила  Доротея
запальчиво.
   Мистер Брук откинулся назад, словно в  него  бросили  чем-то  не  очень
тяжелым. Доротея тут же ощутила легкие угрызения совести и сказала:
   - То есть, если иметь в виду замужество. А вообще он, по-моему, хороший
человек - вот, скажем, новые дома для его  арендаторов.  Да,  он  хороший,
доброжелательный человек.
   - Но тебе требуется ученый, ну и так далее? Что же, это у  нас  отчасти
семейное. И мне она была свойственна - эта любовь  к  знаниям,  стремление
приобщиться ко всему... Даже в некотором  избытке,  так  что  завела  меня
слишком далеко. Хотя, как правило, подобные вещи  женщинам  не  передаются
или же остаются скрытыми, точно, знаешь ли, подземные  реки  в  Греции,  и
выходят на поверхность лишь в их сыновьях. Умные сыновья -  умные  матери.
Одно время я изучал этот вопрос  довольно  подробно.  Однако,  милочка,  я
всегда утверждал, что  в  этих  вещах  люди  должны  поступать  по  своему
усмотрению - в определенных пределах, конечно. Как твой опекун, я не  имел
бы права дать согласия, если бы речь шла о плохой партии.  Но  Кейсобон  -
солидный человек, у него прекрасное положение. Боюсь  только,  что  Четтем
огорчится, а миссис Кэдуолледер во всем обвинит меня.
   Селия, разумеется,  ничего  об  этих  событиях  не  знала,  и,  заметив
рассеянность сестры, а также по некоторым признакам заключив, что  Доротея
после возвращения домой опять плакала, она решила, что та все еще сердится
из-за сэра Джеймса и домов, и  постаралась  больше  не  касаться  больного
места.  Раз  высказавшись,  Селия  не  имела  обыкновения  возвращаться  к
неприятным темам. В детстве она никогда ни с кем  не  ссорилась,  а  когда
другие дети ссорились с ней, только недоумевала,  почему  они  надуваются,
точно индюки, и готова была играть с ними  в  веревочку,  едва  их  досада
проходила. Доротея же всегда умела находить в  словах  сестры  что-нибудь,
что ее задевало, хотя, мысленно возражала Селия, она ведь  только  говорит
то что есть и ничего не сочиняет и не выдумывает. Впрочем, одного  у  Додо
отнять нельзя: она никогда долго не сердится. Вот и  теперь  они  за  весь
вечер ни словом не перемолвились, но  стоило  Селии  отложить  шитье  (она
всегда ложилась спать раньше  сестры),  как  Доротея,  которая  сидела  на
низеньком табурете и предавалась размышлениям, не в силах ничем  заняться,
сказала тем мелодичным голосом, который в минуты  скрытого,  но  глубокого
душевного волнения придавал ее речи особую торжественность:
   - Селия, душечка, подойди и поцелуй меня, - и открыла ей объятия.
   Селия  опустилась  на  колени,  чтобы  не   наклоняться,   и   легонько
прикоснулась губами к ее щеке. Доротея же нежно  обвила  сестру  руками  и
запечатлела по поцелую на обеих ее розовых щечках.
   - Не засиживайся, Додо, ты сегодня что-то бледная, иди поскорее  спать,
- спокойно посоветовала Селия.
   - Нет, душечка, я очень-очень счастлива! - пылко воскликнула Доротея.
   "Тем лучше, - подумала Селия. - Но как странно Додо впадает то  в  одну
крайность, то в другую".
   На следующий день во время  второго  завтрака  дворецкий  подал  что-то
мистеру Бруку и доложил:
   - Джон вернулся, сэр, и привез это письмо.
   Мистер Брук прочел письмо, повернулся к Доротее и сказал:
   - От Кейсобона, милочка, он приедет к обеду. Он спешил поскорее послать
ответ и не стал писать больше, он, знаешь ли, спешил послать ответ.
   Селия не удивилась, что Доротею предупреждают о приезде к обеду  гостя,
но, вслед за  мистером  Бруком  поглядев  на  сестру,  она  была  поражена
происшедшей в ней  переменой.  Казалось,  по  ее  лицу  скользнул  отблеск
белого, озаренного солнцем крыла, а на щеках появился столь редкий на  них
румянец. Только тут Селии пришло в голову,  что  мистера  Кейсобона  и  ее
сестру связывает нечто большее, чем его склонность учено рассуждать  и  ее
жажда внимать ученым рассуждениям. До сих пор она  полагала,  что  Доротея
восхищается этим "некрасивым" и полным книжной премудрости знакомым, как в
Лозанне  восхищалась  мосье  Лире,  тоже  некрасивым  и   полным   книжной
премудрости. Доротея готова была без конца слушать старичка мосье Лире,  а
у Селии ноги превращались в ледышки, и она уже больше не могла смотреть на
его подергивающуюся лысину. Почему же и мистеру  Кейсобону  не  заворожить
Доротею, как завораживал ее мосье Лире? И уж конечно  такие  ученые  люди,
точно школьные наставники, видят в молоденьких девушках  просто  прилежных
учениц!
   Вот  почему  Селия  была  несколько  ошеломлена   мелькнувшим   у   нее
подозрением.  Перемены  редко  заставали  ее  врасплох  -   она   обладала
незаурядной наблюдательностью и обычно по ряду признаков заранее угадывала
интересовавшее ее событие. Правда, даже теперь ей и в  голову  не  пришло,
что мистер Кейсобон уже получил согласие ее сестры, и она лишь возмутилась
при мысли, что  Доротея,  пожалуй,  способна  дать  такое  согласие.  Нет,
все-таки с Додо не хватит никакого терпения! Отказать сэру Джеймсу Четтему
- это одно дело, но хотя  бы  подумать  о  том,  чтобы  выйти  за  мистера
Кейсобона... Селии было и стыдно за сестру, и смешно. Но  если  у  Додо  и
правда есть такое опрометчивое намерение, ее следует  от  него  отвлечь  -
тут, как не раз случалось прежде, можно и