луг и полюбуюсь, как блестит мокрая трава.
   Он торопливо подошел к ней попрощаться. Его томило желание сказать: "Не
говорите об этом  мистеру  Кейсобону",  но  он  не  посмел.  Попросить  ее
покривить душой, схитрить - значило бы затуманить своим дыханием кристалл,
светлой прозрачностью которого восхищаешься. И еще одна грозная  опасность
- самому потускнеть в ее глазах, лишиться солнечного блеска.
   - Жаль, что вы не можете остаться, - грустно сказала Доротея, вставая и
протягивая ему руку. У нее тоже мелькнула мысль,  которую  она  не  хотела
высказать вслух. Уиллу следует как можно  скорее  узнать  желания  мистера
Кейсобона! Но если бы она начала настаивать, это значило бы  злоупотребить
его любезностью.
   А потому они сказали только "до свидания",  и  Уилл,  выйдя  на  аллею,
тотчас свернул с  нее  и  быстро  пошел  через  луг,  чтобы  не  попасться
навстречу карете мистера Кейсобона, которая,  впрочем,  въехала  в  ворота
только в четыре. Это был неудачный  час  для  возвращения  домой:  слишком
ранний, чтобы собраться с нравственными силами для скучного переодевания к
обеду, и  слишком  поздний,  чтобы,  освободив  мысли  от  воспоминаний  о
тривиальных делах и пустых разговорах, еще успеть погрузиться в  серьезные
занятия. В подобных случаях он чаще всего опускался в кресло в библиотеке,
закрывал глаза и позволял Доротее почитать ему лондонские  газеты.  Однако
на сей раз  он  отказался  от  этого  развлечения,  заметив,  что  сегодня
выслушал уже достаточно подробностей о том, что занимает внимание публики.
Но когда Доротея спросила, не устал ли он, мистер Кейсобон ответил веселее
обычного и добавил с тем церемонным видом, который  сохранял,  даже  когда
снимал жилет и галстук:
   - Сегодня я  имел  удовольствие  встретить  моего  старинного  знакомца
доктора Спэннинга и выслушать похвалы того, кто сам заслуженно восхваляем.
Он  весьма  любезно  отозвался  о  моем  последнем  трактате,  посвященном
египетским мистериям, - настолько любезно, что мне неловко  повторять  его
слова. - Договорив  последнее  придаточное  предложение,  мистер  Кейсобон
оперся на ручку кресла и несколько раз кивнул - по-видимому, чтобы размять
шею, а не в подтверждение сказанного  доктором  Спэннингом,  что  было  бы
неловко.
   - Как хорошо, что вы встретились с ним! - сказала Доротея, радуясь, что
ее муж выглядит оживленнее обычного. - Но до вашего возвращения я  жалела,
что вам пришлось сегодня уехать.
   - Почему же, моя дорогая? - спросил мистер Кейсобон, вновь  откидываясь
на спинку кресла.
   - Потому что приходил мистер Ладислав и упомянул о предложении, которое
сделал ему мой дядя. Мне хотелось бы узнать ваше мнение.
   Доротея чувствовала, что ее мужу это не может быть безразлично. Как  ни
мало знала она о мире и его делах, ей все же  казалось,  что  предложенное
Уиллу место не вполне соответствует его родственным  связям,  а  потому  у
мистера Кейсобона есть право ждать, что с ним посоветуются.
   - У дядюшки, как вам известно, есть множество проектов. И он,  кажется,
купил какую-то мидлмарчскую газету и попросил мистера  Ладислава  остаться
здесь, вести эту газету и помогать ему во многом другом.
   Говоря все это, Доротея смотрела на мужа. Сначала  он  заморгал,  потом
закрыл глаза, словно давая им отдохнуть, и крепче сжал губы.
   - Так что же вы скажете? - робко спросила она после короткой паузы.
   - Мистер Ладислав приезжал, чтобы  узнать  мое  мнение?  -  осведомился
мистер Кейсобон, чуть приоткрыв глаза и бросая на Доротею  взгляд,  острый
как нож. Доротею этот вопрос немного смутил,  но  она  стала  только  чуть
серьезней и ответила сразу, не отводя глаз:
   - Нет. Он не сказал, что приехал узнать ваше мнение.  Но  он,  конечно,
полагал, что я расскажу вам о дядином предложении.
   Мистер Кейсобон промолчал.
   - Я боялась, что вы будете против. Но ведь  такой  талантливый  молодой
человек может быть очень полезен дяде... он поможет ему делать добро более
умело. И мистер Ладислав  хочет  найти  постоянное  занятие.  Его  винили,
говорит он, за то, что он все медлил заняться делом,  и  ему  хотелось  бы
остаться здесь, так как больше у него нигде никого нет.
   Доротея не сомневалась, что это соображение должно смягчить ее мужа. Но
он продолжал молчать, и она вернулась к завтраку у архидьякона и к доктору
Спэннингу, однако эта тема уже не рассеяла туч.
   На следующее утро мистер Кейсобон без ведома Доротеи отправил следующее
письмо, начинающееся с обращения  "Дорогой  мистер  Ладислав"  (прежде  он
всегда называл его Уиллом):

   "Миссис Кейсобон поставила меня в известность о том, что вам предложено
место, каковое вы, по-видимому, намерены принять и остаться здесь в  таком
качестве, которое, как у меня есть все основания  утверждать,  затрагивает
мое собственное положение таким образом, что  с  моей  стороны  не  только
естественно и позволительно, если рассматривать последствия в свете вполне
законного чувства, но и совершенно необходимо, если  взглянуть  на  них  в
свете  моих  обязанностей,  прямо  и  сразу  указать,  что  принятие  вами
вышеупомянутого предложения будет для меня весьма оскорбительным. Полагаю,
я обладаю тут определенным правом вето, как не стал бы  отрицать  ни  один
разумный человек, осведомленный об отношениях  между  нами  -  отношениях,
которые, хотя из-за ваших недавних действий и отошли в  область  прошлого,
однако этого прошлого тем  самым  не  аннулировали.  У  меня  нет  желания
ставить  под  сомнение  чью-либо  способность  суждения.  Мне   достаточно
напомнить вам о существовании определенных общественных норм  и  приличий,
каковые  должны  бы  воспрепятствовать  моему  не   такому   уж   дальнему
родственнику более или менее заметно фигурировать здесь,  заняв  положение
не только много ниже моего собственного, ко и связанное в лучшем случае  с
невежественными претензиями литературных и политических  авантюристов.  Во
всяком случае, иной исход неминуемо закроет перед вами двери  моего  дома.
Искренне ваш
   Эдвард Кейсобон".

   Тем временем Доротея  в  полном  неведении  готовила  новый  повод  для
ожесточения своего мужа, сначала  сочувственно,  а  потом  и  с  волнением
размышляя о том, что рассказал ей  Уилл  про  своих  родителей  и  деда  с
бабкой. Свободные часы она обычно проводила в зелено-голубом будуаре и  не
только свыклась с его старомодной блеклостью, но и полюбила ее. Внешне там
все оставалось прежним, но, по мере того как лето  мало-помалу  воцарялось
на  лугах  за  вязовой  аллеей,  безликая  комната  одевалась   отблесками
внутренней жизни и словно наполнялась роем добрых  (или  злых)  ангелов  -
невидимыми,  но  деятельными  образами  наших  духовных  побед  или  наших
духовных падений.  Доротея  так  привыкла  в  минуты  душевных  борений  и
обретения новой решимости смотреть в даль аллеи на закатное небо  в  рамке
темных деревьев, что вид этот исполнился особого  смысла.  Даже  выцветший
олень, казалось, глядел на нее понимающими глазами  и  безмолвно  говорил:
"Да, мы знаем". И люди на изящных миниатюрах как будто не скорбели о своем
земном жребии, а с сочувственным интересом внимали ей.  Даже  таинственная
"тетка Джулия", о которой мистер  Кейсобон,  когда  Доротея  пыталась  его
расспрашивать, отвечал коротко и неохотно.
   Теперь же, после разговора с Уиллом, вокруг тетки Джулии, которая  была
бабушкой Уилла, витало много новых  образов,  и  прелестный  портрет,  так
напоминавший  знакомое  живое  лицо,  помогал  Доротее  разбираться  в  ее
чувствах. Как жестоко и несправедливо лишить девушку  семьи  и  наследства
только за то, что она отдала сердце бедняку! Доротея, совсем  еще  крошкой
смущавшая  старших  вопросами  о  самых   неожиданных   вещах,   составила
собственное мнение об исторических и политических  причинах,  объяснявших,
почему старшие сыновья обладают особыми правами и  зачем  нужны  майораты.
Причины эти внушали  ей  почтение,  и  она  полагала,  что,  возможно,  не
постигает всей их важности, но здесь ведь речь шла только о семейных узах.
Здесь  речь  шла  о  дочери,  чей  сын  -  даже  с  точки  зрения  богатых
бакалейщиков  и  всех  прочих,  кто  рабски   копирует   аристократические
институты, хотя их "родовые земли" включают только  палисадник  да  задний
двор, - обладал преимущественным правом. Что должно  определять  право  на
наследство - личные чувства или  долг?  Для  Доротеи  тут  не  могло  быть
никаких сомнений. Долг! Исполнение обязательств, которые мы сами  на  себя
налагаем, когда вступаем в брак и даем жизнь детям.
   Мистер Кейсобон действительно в долгу у Ладиславов, сказала она себе, и
обязан вернуть то, что у них несправедливо отняли. Тут ее мысли обратились
к завещанию мужа, которое было составлено перед свадьбой  и  назначало  ее
единственной наследницей с определенными оговорками на случай, если у  них
будут дети. Завещание надо безотлагательно  изменить!  Предложенное  Уиллу
Ладиславу  место  как  раз  дает  возможность  устроить  все  по-иному   и
справедливо. Ее муж, конечно, согласится: порукой  тому  все  его  прежние
поступки. Он примет более честную точку зрения, если на нее укажет  она  -
та,  кому  должно  отойти  это  неправедно   завещанное   состояние.   Его
щепетильность превозмогала и вновь превозможет  всякую  антипатию.  Мистер
Кейсобон, кажется, не одобрил плана дяди, но тем удобнее именно сейчас все
переменить - вместо того чтобы начинать  жизнь  бедняком  и  хвататься  за
первое предложенное ему место,  Уилл  начнет  жизнь,  располагая  законным
доходом,  который  будет  выплачивать  ему  ее  муж,  немедленно   изменив
завещание так, чтобы Уилл  продолжал  получать  этот  доход  и  после  его
смерти. Доротее казалось, что на  нее  хлынул  поток  солнечного  света  и
рассеял туман глупой сосредоточенности на самой себе, которая оставляла ее
равнодушной и нелюбопытной к отношениям между ее мужем и  другими  людьми.
Уилл  Ладислав,  отказавшись  от  дальнейшей  помощи  мистера   Кейсобона,
поступил неверно, а мистер Кейсобон не вполне отдавал себе отчет в лежащих
на нем обязанностях.
   - Но он все поймет! - воскликнула Доротея. - В  том  то  и  заключается
великая сила его характера. Да и  на  что  нам  деньги?  Мы  не  тратим  и
половины нашего дохода.  А  мои  деньги  не  приносят  мне  ничего,  кроме
угрызений совести.
   Разделение предназначенного ей состояния, которое  она  всегда  считала
чрезмерным, показалось Доротее удивительно заманчивым. Видите ли, она была
слепа к тому, что другим представлялось очевидным, и  часто  не  замечала,
где она и что у нее под ногами, о чем  ей  в  свое  время  сказала  Селия.
Однако ее слепота ко всему, кроме собственных чистых  намерений,  помогала
ей благополучно проходить  мимо  пропастей,  когда  зрячий  мог  бы  стать
жертвой губительного страха.
   Мысли, ставшие столь ясными в уединении  будуара,  продолжали  занимать
Доротею весь день - тот день, когда мистер Кейсобон отправил письмо Уиллу.
Ей не терпелось открыть мужу свое сердце, но с разговорами, которые  могли
отвлечь его от занятий, не следовало торопиться, а к тому  же  со  времени
его болезни она страшилась взволновать его. Однако когда юная душа  жаждет
благородного деяния, оно словно обретает самостоятельное  существование  и
легко преодолевает любые мысленные препятствия. День прошел уныло - что не
было необычным, хотя мистер Кейсобон был, пожалуй, необычно  молчалив.  Но
оставались еще ночные часы, пожалуй, даже более подходящие для  разговора,
так как Доротея, едва она замечала, что мужа томит бессонница, обыкновенно
вставала, зажигала свечу и читала ему, пока он не засыпал. А в  эту  ночь,
взволнованная  принятым  решением,  она  вовсе  не  смыкала  глаз.  Мистер
Кейсобон, как обычно, проспал два-три часа, но Доротея тихонько  поднялась
и около часа сидела в темноте, пока он, наконец, не сказал:
   - Доротея, раз вы встали, то вам не трудно будет зажечь свечу?
   - Вы плохо себя чувствуете, дорогой? - спросила Доротея,  исполнив  его
просьбу.
   - Нет, отнюдь. Но раз уж вы встали, я хотел бы, чтобы вы  почитали  мне
Лоута (*112).
   - А можно мне немножко с вами поговорить? - спросила она.
   - Разумеется.
   - Я весь день думала о деньгах - о том,  что  у  меня  их  всегда  было
слишком много. А главное, это "слишком" может стать еще больше.
   - Такова, дорогая Доротея, воля провидения.
   - Но если у одного их слишком  много,  потому  что  с  другим  обошлись
несправедливо,  мне   кажется,   следует   повиноваться   божьему   гласу,
наставляющему нас загладить несправедливость.
   - К чему вы это говорите, любовь моя?
   - Вы были слишком щедры ко мне...  Я  имею  в  виду  то,  как  вы  меня
обеспечили. И это меня огорчает.
   - Но почему же? У меня  ведь  нет  никаких  родственных  связей,  кроме
довольно дальних.
   - Последнее время я все думаю о вашей тетке Джулии  и  о  том,  как  ее
обрекли на бедность только потому, что она вышла замуж за бедняка.  А  это
нельзя считать проступком - ведь он был достойным человеком. Вот почему, я
знаю, вы дали образование мистеру Ладиславу и позаботились о его матери.
   Доротея  сделала  паузу  в  ожидании  ответа,  который  помог   бы   ей
продолжать. Но мистер Кейсобон молчал, и ее следующие слова показались  ей
особенно убедительными потому, что прозвучали среди темного безмолвия.
   - Но ведь мы должны  признать,  что  он  имеет  право  на  большее,  на
половину того, что вы, как я знаю, предназначили мне. И мне  кажется,  это
достаточное основание, чтобы теперь же возместить ему все.  Несправедливо,
если он страдает от бедности, а мы богаты.  И  раз  место,  о  котором  он
говорил, вызывает возражения, то возвращение его законного положения и его
законной доли откроет перед ним возможность отказаться.
   - Мистер Ладислав, вероятно, беседовал с вами на  эту  тему?  -  желчно
спросил мистер Кейсобон с необычной для него быстротой.
   - Разумеется, нет! - воскликнула Доротея. - Как вы могли это  подумать?
Ведь он совсем недавно отказался  от  вашей  помощи!  Боюсь,  дорогой,  вы
слишком строги к нему. Он только рассказал мне кое-что о своих родителях и
о деде с бабкой. Да и то в ответ на  мои  расспросы.  Вы  так  добры,  так
благородны и сделали все, что полагали справедливым. Но, по-моему,  нельзя
сомневаться, что справедливость требует большего. И я должна была  сказать
об этом - ведь вся так называемая выгода от того, что это большее  сделано
не будет, достанется мне.
   После ощутимой паузы мистер Кейсобон ответил уже не так быстро, но  еще
более желчно:
   - Доротея, любовь моя, это не первый  случай,  хотя,  будем  надеяться,
последний, когда вы судите о предметах, недоступных вашему пониманию. Я не
стану сейчас касаться вопроса о том, в какой мере определенное поведение и
особенно вступление в нежелательный брак можно считать равносильным отказу
от  всех  семейных  прав.  Достаточно  того,  что  вы   об   этом   судить
некомпетентны. Я прошу  вас  только  понять,  что  я  не  приемлю  никаких
замечаний, не говоря уж о требованиях,  относительно  круга  дел,  которые
мною обдуманы  и  решены,  как  касающиеся  только  меня.  Вам  неприлично
вмешиваться в отношения между мной  и  мистером  Ладиславом  и  тем  более
благосклонно выслушивать от него  объяснения,  подвергающие  сомнению  мои
действия.
   Бедняжку  Доротею,  укрытую  покровом  тьмы,  обуревали  самые   разные
чувства. Страх, как бы эта вспышка гнева не  причинила  мистеру  Кейсобону
вреда, помешал бы ей высказать свое возмущение, даже если  бы  ее  уже  не
мучили сомнения  и  угрызения  при  мысли,  что  в  его  последнем  упреке
заключена доля истины. Испуганно прислушиваясь к его  учащенному  дыханию,
она замерла. Все ее существо безмолвно взывало о помощи. Хватит ли  у  нее
сил и дальше выносить этот кошмар, эту необходимость все время  сдерживать
свою энергию, опасливо гасить каждый порыв? Но ничего не произошло. Ни он,
ни она не произнесли больше ни слова, хотя еще долго лежали без сна.
   На следующий день мистер Кейсобон получил от Уилла Ладислава  следующий
ответ:

   "Дорогой мистер Кейсобон!  Я  с  должным  уважением  отнесся  к  вашему
вчерашнему письму, но не могу разделить вашу точку зрения на наше взаимное
положение. Во всей полноте признавая ваши щедроты  в  прошлом,  я  тем  не
менее по-прежнему считаю, что подобное обязательство, вопреки  тому,  что,
по-видимому, считаете вы, не может и не должно связывать меня по  рукам  и
ногам. Бесспорно, желания благодетеля имеют силу, однако многое зависит от
того, каковы эти желания. Они ведь могут вступить в противоречие  с  более
вескими соображениями. Или же  вето  благодетеля  может  разбить  человеку
жизнь  и  его  жестокие  последствия  перевесят  все   блага,   дарованные
великодушием. Я просто привожу крайние примеры. В данном же  случае  я  не
могу согласиться с вами, будто, взяв на себя предложенные мне  обязанности
- бесспорно, не сулящие денежных выгод, но  ни  в  чем  не  противоречащие
правилам порядочности, - я нанесу ущерб  вашему  положению,  которое,  мне
кажется, настолько солидно, что столь несущественное обстоятельство  никак
не может на него повлиять. И хотя я убежден, что  в  наших  отношениях  не
может произойти такого изменения (во всяком  случае,  оно  не  произошло),
которое сняло бы с меня обязательства,  налагаемые  прошлым,  вы  простите
меня, если я не соглашусь, что они лишают меня свободы жить, где я хочу, и
зарабатывать на жизнь любым  избранным  мной  законным  способом.  Глубоко
сожалея, что мы здесь расходимся во взглядах на отношения, в  которых  вам
всегда  принадлежала  роль  великодушного   благодетеля,   остаюсь   вечно
обязанный вам
   Уилл Ладислав".

   Бедный мистер Кейсобон чувствовал (и храня беспристрастность, мы поймем
его), что у него есть все основания негодовать и питать подозрения. Он  не
сомневался, что Уилл Ладислав намерен во всем перечить  и  досаждать  ему,
намерен вкрасться  в  доверие  к  Доротее  и  посеять  в  ее  душе  семена
неуважения и, быть может, даже отвращения к мужу. Внезапное решение  Уилла
отказаться  от  его  помощи  и  вернуться  в  Англию,   несомненно,   было
продиктовано каким-то  тайным  побуждением.  И  вот  он  упрямо  и  дерзко
вознамерился поселиться вблизи Лоуика, для чего готов даже принять участие
в мидлмарчских прожектах мистера Брука, что прямо  противоречит  всем  его
прежним вкусам, - следовательно, это тайное побуждение должно быть  как-то
связано с Доротеей. Мистер Кейсобон ни на  миг  не  заподозрил  Доротею  в
двуличии. Нет, он ее ни в чем не подозревал, но он убедился  на  опыте  (и
это было немногим лучше), что ее неприятной  склонности  судить  поведение
мужа сопутствует симпатия к Уиллу Ладиславу и разговоры с  ним  вредно  на
нее влияют. А из-за своей гордой замкнутости мистер  Кейсобон  по-прежнему
был  уверен  в  том,  что  мистер  Брук  пригласил   Уилла   погостить   в
Типтон-Грейндже по просьбе Доротеи.
   И теперь, прочитав письмо Уилла, мистер Кейсобон должен был  решить,  в
чем заключается его долг. Он привык  смотреть  на  свои  поступки  как  на
исполнение долга, и ему было бы тяжело признать  в  них  что-нибудь  иное.
Однако на этот раз противоборствующие побуждения заводили его в тупик.
   Обратиться прямо к мистеру Бруку и  потребовать,  чтобы  этот  неуемный
прожектер взял свое предложение назад? Или посоветоваться с сэром Джеймсом
Четтемом, чтобы вместе с ним попытаться отговорить мистера Брука от  этого
шага, который касается всей семьи? Но  мистер  Кейсобон  сознавал,  что  в
обоих случаях надежда  на  успех  невелика.  Упомянуть  про  Доротею  было
немыслимо, а мистер Брук, если не указать ему на какую-нибудь  несомненную
и близкую опасность, конечно, выслушает все доводы с видимым согласием,  а
в заключение скажет: "Не бойтесь, Кейсобон! Поверьте мне, молодой Ладислав
будет достоин вас! Поверьте, я знаю, что д