вою сдержанность, она не могла смириться с  тем,  чтобы  этот
цветущий  юноша  достиг  благополучия,  разбив  надежды   человека   более
глубокого и умного, чем он, - насытился жарким из соловья, даже  не  ведая
об этом, - а его родня тем временем возомнит, будто Гарты так  уж  жаждали
заполучить этого молокососа в лоно своей семьи; ей тем труднее было  унять
свое негодование, что она тщательно скрывала его при муже. Образцовые жены
порой подыскивают таким образом козлов отпущения. Она сказала твердо:
   - Вы совершили огромную ошибку, Фред, попросив ходатайствовать  за  вас
мистера Фербратера.
   - Вот как? - сказал Фред и тотчас покраснел. Он встревожился,  хотя  не
имел представления, на что намекает его собеседница, и виновато добавил: -
Мистер Фербратер ведь наш самый добрый друг; к тому же я  знал,  что  Мэри
внимательно его выслушает; кроме того, он так охотно согласился.
   - Да, молодые люди часто не видят ничего, кроме  своих  желаний,  и  не
могут даже представить себе, чего стоит другим исполнение этих желаний,  -
сказала миссис Гарт. Решив ограничиться отвлеченной сентенцией, но все еще
продолжая негодовать, она грозно нахмурилась и без малейшей к  тому  нужды
стала распускать вязанье.
   - Не могу себе представить, каким образом моя просьба причинила мистеру
Фербратеру  боль,  -  сказал  Фред,  в  сознании  которого,  впрочем,  уже
замаячила удивительная догадка.
   - Вот именно, не  можете  себе  представить,  -  сказала  миссис  Гарт,
отчетливо произнося каждое слово.
   Встревоженный Фред устремил взгляд на горизонт, затем быстро  обернулся
и спросил чуть ли не резко:
   - Вы хотите сказать, миссис Гарт, что мистер Фербратер влюблен в Мэри?
   - И если так, вы менее  других  должны  этому  удивляться,  -  отрезала
миссис Гарт, положив рядом с собой  вязанье  и  скрестив  руки.  Только  в
минуты сильного волнения она решалась выпустить из рук работу. Обуревавшие
ее эмоции были двоякого рода:  она  радовалась,  что  хорошенько  отделала
Фреда, но опасалась, не зашла ли слишком далеко. Фред взял трость и  шляпу
и быстро встал.
   - Стало быть, вы считаете меня препятствием между мистером  Фербратером
и Мэри? - спросил он запальчиво.
   Миссис  Гарт  замешкалась  с  ответом.  Она  попала  в  затруднительное
положение человека, готового высказать то, что накипело на душе, и в то же
время убежденного в необходимости  скрыть  это.  А  ведь  ей,  как  никому
другому, было унизительно признаться в  несдержанности.  К  тому  же  Фред
после своей неожиданной вспышки счел нужным добавить:
   - Мне показалось, мистер Гарт доволен, что Мэри  мне  симпатизирует.  О
том, о чем вы говорили, он, наверное, не знает.
   Его слова больно задели миссис Гарт, для которой была невыносима мысль,
что  Кэлеб  может  усомниться  в   правильности   ее   выводов.   Стремясь
предотвратить последствия своей ошибки, она ответила:
   - Это просто мое предположение. Возможно, Мэри ни  о  чем  подобном  не
подозревает.
   Но, не привыкшая принимать одолжения,  она  не  решалась  обратиться  к
Фреду с просьбой не упоминать о разговоре, который  сама  же  затеяла  без
всякой к тому нужды; а пока она раздумывала, под яблоней у  чайного  стола
завершились непредусмотренными последствиями события  совсем  иного  рода:
Бен, по пятам за которым мчался Черныш, выскочил из-за деревьев и,  увидев
котенка, тащившего за нитку распускающееся вязанье, закричал и захлопал  в
ладоши, Черныш залаял, котенок в ужасе вскочил на стол и опрокинул молоко,
затем спрыгнул и смахнул на землю половину вишен, а Бен, отняв  у  котенка
недовязанный носок, напялил его ему на голову, отчего тот снова  обезумел,
и подоспевшая в этот миг Летти воззвала к  матери...  словом,  разыгралась
история столь же волнующая, как с тем домом, который построил Джек. Миссис
Гарт пришлось вмешаться, тем временем подошли другие дети, и ее  беседа  с
Фредом прервалась. Фред постарался удалиться как можно  скорей,  и  миссис
Гарт, прощаясь с ним, сказала: "Да благословит вас бог",  -  единственное,
чем она сумела ему намекнуть, что раскаивается в своей жестокости.
   Ей не давало покоя чувство, что она вела себя "как  одна  из  безумных"
(*157) - сперва проболталась, затем стала просить не выдавать ее.  Правда,
она не просила об этом Фреда и потому решила повиниться  перед  Кэлебом  в
тот же вечер, прежде чем он сам ее обвинит. Забавно, что добродушный Кэлеб
в тех случаях, когда ему выпадала роль судьи, представлялся своей  супруге
судьей грозным и суровым. Впрочем, миссис Гарт  намеревалась  подчеркнуть,
что разговор пойдет на пользу Фреду.
   Он и  впрямь  порядком  его  растревожил.  Жизнерадостный,  склонный  к
оптимизму Фред, пожалуй, никогда  еще  не  испытывал  такой  обиды,  какую
причинило ему предположение, что он помешал Мэри сделать поистине завидную
партию. Уязвляло его также, что - изъясняясь его стилем -  он,  как  олух,
обратился за содействием к мистеру  Фербратеру.  Впрочем,  влюбленному,  а
Фред был влюблен, несвойственно терзать себя иными  сомнениями,  когда  он
усомнился в главном - в чувствах своей избранницы. Невзирая на уверенность
в благородстве мистера Фербратера, невзирая на переданные ему слова  Мэри,
Фред не мог не ощущать, что у него появился  соперник:  обстоятельство,  к
которому он не привык  и  отнюдь  не  желал  привыкать,  не  испытывая  ни
малейшей готовности отказаться от Мэри ради ее блага, а, наоборот, готовый
с кем угодно за нее сразиться. Но сражаться с мистером  Фербратером  можно
было только в метафорическом смысле, что  для  Фреда  было  куда  труднее.
Новое испытание оказалось нисколько не  менее  тяжким,  чем  огорчение  по
поводу дядюшкиного завещания. Меч еще не  коснулся  его  сердца,  но  Фред
довольно   явственно   вообразил   себе,   сколь   болезненным    окажется
прикосновение его острия. Ему ни разу не пришло в голову, что миссис  Гарт
могла ошибиться относительно чувств мистера Фербратера, но он  подозревал,
что она могла неправильно судить о чувствах Мэри.  В  последнее  время  та
жила в Лоуике, и мать, возможно, очень мало знала о  том,  что  у  нее  на
душе.
   Ему не стало легче, когда он увидел ее веселое личико в  гостиной,  где
находились и все три дамы. Они оживленно толковали о чем-то и умолкли  при
появлении Фреда.  Мэри  четким  бисерным  почерком  переписывала  ярлычки,
наклеенные на неглубокие ящики, лежавшие перед нею. Мистер Фербратер  ушел
в деревню, а сидевшие в гостиной дамы не подозревали об особых отношениях,
связывающих Фреда с Мэри; он не мог предложить ей прогуляться с ним вместе
по саду и подумал, как бы ему не пришлось вернуться восвояси, ни словечком
не перекинувшись с ней наедине. Сперва он рассказал Мэри о приезде Кристи,
затем о том, что поступил в помощники к ее отцу; и был утешен,  обнаружив,
что второе известие произвело на нее большое впечатление.
   - Я так рада, - сказала она торопливо и склонилась над столом, чтобы не
видели ее лица.
   Но миссис Фербратер не могла оставить такую тему без внимания.
   - Вы ведь не хотите сказать, милая мисс Гарт, будто  рады,  что  юноша,
готовившийся стать служителем церкви, отказался от своего  намерения;  вы,
как я понимаю, радуетесь только тому, что если уж так вышло,  он  хотя  бы
нашел себе такого превосходного руководителя, как ваш отец.
   - Нет, право же, миссис Фербратер, боюсь, я радуюсь и тому и другому, -
ответила Мэри, незаметно смахнув непослушную слезинку. - Увы, я мирянка до
мозга костей. Ни разу в жизни мне не нравился ни  один  служитель  церкви,
кроме "Векфилдского священника" и мистера Фербратера.
   - Но почему же, моя милая? - спросила миссис Фербратер, опустив большие
деревянные спицы и удивленно взглянув на  Мэри.  -  Ваши  суждения  всегда
разумны и обоснованны, но сейчас  вы  меня  удивили.  Мы,  разумеется,  не
говорим о тех, кто проповедует новые доктрины.  Но  как  можно  не  любить
священников вообще?
   - Ох, - сказала Мэри, задумалась на минуту, и лицо ее просияло  лукавой
улыбкой. - Мне не нравятся их шейные платки.
   - Но тогда платок Кэмдена вам тоже не нравится, - встревоженно  сказала
мисс Уинифред.
   - Нет, нравится, - возразила  Мэри.  -  Платки  других  священников  не
нравятся мне из-за их владельцев.
   - Как это странно! - воскликнула мисс Ноубл,  усомнившись  в  здравости
собственного рассудка.
   - Вы шутите, моя милая. Полагаю, у вас есть более основательные причины
пренебрежительно относиться к столь уважаемому сословию,  -  величественно
произнесла миссис Фербратер.
   - Мисс Гарт выказывает такую требовательность, когда  судит,  кем  кому
следует стать, что на нее нелегко угодить, - сказал Фред.
   - Ну, я по крайней мере рада, что она делает исключение для моего сына,
- произнесла старая дама.
   Заметив недовольство Фреда, Мэри призадумалась, но тут в гостиную вошел
мистер Фербратер и дамы сообщили ему, что у мистера Гарта  появился  новый
помощник. Выслушав их, он одобрительно произнес:  "Это  хорошо",  -  затем
взглянул на работу Мэри и похвалил ее  почерк.  Фред  жестоко  страдал  от
ревности... конечно, отрадно, что его соперник столь достойный человек,  а
впрочем, жаль, что он не толст  и  не  уродлив,  как  многие  сорокалетние
мужчины. Чем закончится дело, не приходилось сомневаться, коль скоро  Мэри
не  скрывала  своего  преклонения  перед  Фербратером,  а  его  семейство,
несомненно, одобряло их взаимную склонность. Фред  все  больше  убеждался,
что ему не удастся поговорить с Мэри, как вдруг мистер Фербратер сказал:
   - Фред, помогите мне перенести эти ящики в  кабинет.  Вы  ведь  еще  не
видели мой роскошный новый кабинет. Мисс Гарт, пожалуйста, пойдемте вместе
с нами. Мне хотелось показать вам удивительного паука,  которого  я  нашел
сегодня утром.
   Мэри сразу поняла его намерение. После  того  памятного  вечера  мистер
Фербратер неизменно обращался с ней  по-старому,  как  добрый  пастырь,  и
возникшие у нее на миг сомнения исчезли без следа. Мэри не привыкла тешить
себя розовыми надеждами и любое лестное  для  ее  тщеславия  предположение
считала  вздорным,  ибо  опыт  давно  ее  убедил  в  несбыточности   таких
предположений. Все получилось, как она предвидела:  после  того  как  Фред
полюбовался кабинетом, а она - пауком, мистер Фербратер сказал:
   - Подождите меня здесь минутку. Я хочу найти одну гравюру  и  попросить
Фреда, благо он достаточно высок, повесить ее в кабинете. Через  несколько
минут я вернусь. - Тут он вышел. Это не помешало Фреду обратиться к Мэри с
такими словами:
   - Что я ни делаю, все без толку, Мэри. Вы  все  равно  в  конце  концов
выйдете за Фербратера. - В его голосе звенела ярость.
   - Что вы имеете в виду, Фред? - с негодованием воскликнула Мэри,  густо
покраснев и от изумления утратив свойственную ей находчивость.
   - Не могу поверить, чтобы вы меня не поняли... Вы всегда так понятливы.
   - Я понимаю только, что вы ведете себя  очень  дурно,  говоря  подобным
образом о мистере Фербратере, который так усердно ради  вас  старался.  Да
как вам в голову взбрела такая чушь!
   Фред, невзирая на волнение, не  утратил  ясность  мысли.  Если  Мэри  и
впрямь ни о чем подобном не догадывается, вовсе незачем ей рассказывать  о
предположении миссис Гарт.
   - А как же иначе, - откликнулся он. -  Когда  все  время  у  вас  перед
глазами человек, который гораздо достойней меня и которого вы  надо  всеми
превозносите, где мне с ним тягаться!
   - Какой же вы неблагодарный, Фред, - сказала Мэри. - Мне  бы  следовало
сказать мистеру Фербратеру, что я и знать вас не желаю.
   - Не называйте меня неблагодарным: я был бы счастливейшим человеком  на
свете, если бы не это. Я рассказал все вашему отцу, и он был  очень  добр,
он обошелся со мной как с сыном. Я бы с усердием принялся за работу,  я  и
писал бы, и делал все что угодно, если бы не это.
   - Не это? Да что это? - спросила Мэри, вдруг решив, что  Фред  узнал  о
чем-то неизвестном ей.
   - Если бы я не был убежден, что Фербратер возьмет надо мной верх.
   Тут Мэри стал разбирать смех, и ей расхотелось сердиться.
   - Фред, - сказала она, пытаясь поймать его взгляд,  который  он  угрюмо
отводил в сторону, - до чего же вы смешной, вы просто  чудо.  Не  будь  вы
такой уморительный дуралей, я поддалась бы искушению  вас  помучить  и  не
стала бы разуверять, что никто, кроме вас, за мной не ухаживает.
   - Мэри, я правда нравлюсь вам больше всех? - спросил Фред, устремляя на
нее полный нежности взгляд и пытаясь взять ее за руку.
   - Вы мне совсем сейчас не нравитесь, - сказала Мэри, сделав шаг назад и
пряча руки за спину. - Я сказала только, что ни один смертный, кроме  вас,
за мной не ухаживал. И из этого отнюдь не  следует,  что  за  мной  начнет
ухаживать очень умный человек, - весело закончила она.
   - Мне бы хотелось от вас услышать, что вы о нем не думаете и впредь  не
будете думать, - сказал Фред.
   - Не смейте даже упоминать  об  этом,  Фред,  -  отрезала  Мэри,  вновь
становясь  серьезной.  -  Уж  не  знаю,   глупость   вы   проявляете   или
неблагодарность, не замечая, что мистер Фербратер  намеренно  оставил  нас
наедине, чтобы мы могли поговорить свободно.  Меня  огорчает,  что  вы  не
сумели оценить его деликатность.
   Больше они ни слова не успели сказать друг другу, поскольку  в  кабинет
вошел мистер Фербратер, держа в руке гравюру. Фред возвратился в гостиную,
все еще мучимый ревностью, но в то же время  успокоенный  словами  и  всем
обращением Мэри. Зато Мэри огорчил и  встревожил  их  разговор,  мысли  ее
невольно приняли новое направление, и все увиделось в  новом  свете.  Если
опасения Фреда обоснованны,  то  она  пренебрегает  мистером  Фербратером,
человеком, к которому относится  с  почтением  и  благодарностью...  какая
женщина не потеряет в таком случае решимость! Она с облегчением вспомнила,
что на следующий день ей нужно поехать домой, ибо  всей  душой  стремилась
утвердиться  в  убеждении,  что  любит  Фреда.  Когда  нежная   склонность
накапливается годами, мысль о  замене  непереносима  -  нам  кажется,  она
лишает смысла всю нашу жизнь. Мы учреждаем тогда строгий надзор над своими
чувствами и постоянством, как и над любым своим достоянием.
   "Фред утратил все надежды; пусть  у  него  останется  хоть  эта",  -  с
улыбкой подумала Мэри. Ей не удалось отогнать от себя  мимолетные  видения
совсем иного рода - новое положение в свете, признание и почет, отсутствие
которых она не раз ощущала. Но если Фред будет отторгнут от нее, одинок  и
удручен тоскою, подобные соблазны ее не искусят.



58

                              Твои глаза не могут ненавидеть.
                              Как мне узнать, что изменилась ты?
                              В других обман и фальшь легко увидеть -
                              Ложь в сердце искажает их черты.

                              Но повелело небо, чтоб одна лишь
                              Любовь твоим глазам дарила свет.
                              Пусть ты коварство прячешь, пусть лукавишь -
                              Твой ясен взор, и в нем притворства нет.
                                                         Шекспир, "Сонеты"

   В то время когда мистер  Винси  изрек  мрачное  пророчество  по  поводу
Розамонды, сама она вовсе не подозревала, что будет вынуждена обратиться с
просьбой к отцу. Розамонда еще не столкнулась с  денежными  затруднениями,
хотя поставила дом на широкую ногу и не отказывала себе в развлечениях. Ее
дитя появилось на свет преждевременно, и вышитые распашонки и чепчики были
упрятаны надолго.  Беда  случилась  потому,  что  Розамонда,  невзирая  на
возражения мужа, отправилась кататься верхом; впрочем, не  подумайте,  что
она проявила несдержанность в споре или резко заявила  о  своем  намерении
поступить как ей заблагорассудится.
   Непосредственной причиной, пробудившей в ней  желание  поупражняться  в
верховой езде,  был  визит  третьего  сына  баронета,  капитана  Лидгейта,
которого, как ни прискорбно говорить об  этом,  презирал  его  родственник
Тертий, называя "пошлым фатом с дурацким пробором от лба до затылка"  (сам
Тертий не следовал этой моде), и который, как все невежды, был  убежден  в
своей  способности  судить  о  любом  предмете.  Лидгейт  клял   себя   за
безрассудство,  поскольку  сам  навлек  этот   визит   на   свою   голову,
согласившись навестить во время свадебного путешествия дядюшку,  и  вызвал
неудовольствие Розамонды, высказав ей эту мысль. Ибо,  грациозно  сохраняя
безмятежность, Розамонда чуть не прыгала от радости. Пребывание в ее  доме
кузена, являющегося  сыном  баронета,  настолько  будоражило  ее,  что  ей
казалось, все окружающие непременно  должны  сознавать  огромную  важность
этого обстоятельства. Знакомя капитана Лидгейта  с  другими  гостями,  она
испытывала приятную убежденность, что высокое положение в свете - свойство
столь же ощутимое, как запах. Это было так отрадно,  что  Розамонде  стала
представляться менее плачевной участь женщины, вышедшей  замуж  за  врача:
замужество, казалось ей теперь, возвысило  ее  над  уровнем  мидлмарчского
света, а грядущее сулило радужные перспективы обмена письмами и визитами с
Куоллингемом, в чем  она  почему-то  усматривала  залог  успешной  карьеры
супруга. А тут еще миссис Менгэн, замужняя  сестра  капитана  (как  видно,
подавшего ей эту идею), возвращаясь в сопровождении горничной  из  столицы
домой, заехала в Мидлмарч и прогостила у них двое суток. Так что было  для
кого и музицировать, и старательно подбирать кружева.
   Что до капитана Лидгейта, то низкий  лоб,  крючковатый,  кривой  нос  и
некоторое  косноязычие  могли  бы  показаться   недостатками   в   молодом
джентльмене, если бы не военная выправка и усы, придававшие  ему  то,  что
белокурые изящные, как  цветок,  создания  восторженно  определяют  словом
"стиль". К тому же он обладал особого рода аристократизмом: в  отличие  от
представителей среднего класса, пренебрегал соблюдением внешних приличий и
был великим ценителем женской красоты. Его  ухаживание  доставляло  сейчас
Розамонде  еще  больше  удовольствия,  чем  в  Куоллингеме,   и   капитану
разрешалось флиртовать с ней чуть ли не по целым дням. Да  и  вообще  этот
визит оказался одним из самых приятных в его жизни  приключений,  прелесть
которого, пожалуй, только  увеличивалась  от  сознания,  что  чудаковатому
кузену не по душе его приезд, хотя Тертий, который (говоря гиперболически)
скорее умер бы, чем оказался негостеприимным,  скрывал  свою  неприязнь  и
делал вид, будто не слышит слов галантного офицера, предоставляя  отвечать
на них Розамонде. Он отнюдь не был ревнивым мужем и предпочитал  оставлять
докучливого молодого джентльмена  наедине  с  женой,  дабы  избегнуть  его
общества.
   - Тебе следовало бы во время обеда больше говорить с капитаном, Тертий,
- сказала Розамонда как-то вечером, когда знатный гость уехал  в  Лоумфорд
навестить квартировавших там знакомых офицеров. - Право же, у тебя  иногда
такой рассеянный вид - кажется, будто ты не на него глядишь, а сквозь  его
голову на что-то сзади.
   - Рози, милая моя, да неужели же я должен вести  пространные  беседы  с
этим самодовольным ослом, - непочтительно ответил  Лидгейт.  -  А  на  его
голову я посмотрю с интересом лишь в том случае, если ее проломят.
   - Не понимаю, почему ты так пренебрежительно говоришь о своем кузене, -
не отрываясь от  работы,  возразила  Розамонда  с  кроткой  сдержанностью,
прикрывавшей презрение.
   - Наш приятель Ладислав тоже считает твоего капитана прескучным. С  тех
пор как он здесь поселился, Ладислав почти не бывает у нас.
   Розамонда  полагала,  что  отлично  знает,  почему  Ладислав  невзлюбил
капитана: он ревновал, и эта ревность была ей приятна.
   - На людей со странностями  трудно  угодить,  -  ответила  она.  -  Но,
по-моему, капитан Лидгейт  безупречный  джентльмен,  и  я  думаю,  что  из
уважения к сэру Годвин