отца?.. Странно! А
мать? Евгения? Что такое?.. А, Года, то есть Ходке. Так бы и сказал! Ты что,
не знаешь идиш?.. Странно! Как звали бабушку?.. <1012">Сарра-Элла? Ну,
так что ты меня путаешь?! Ох, не понравился мне этот "отдел кадров"!  И я уж
не усмехнулся, когда по Шенау зашелестело: -- У кого жена русская, пишите --
<1014">"еврейка<1015">"...   Тоненькая   жена  инженера  Каплуна
выскочила от "кадровика", как из парной бани. Буракового цвета. С закушенной
губой.   Сказала   с  горькой   нотой   в  голосе:   --  Кажется,   я  стала
нацменьшинством...  Может,  правду говорили в Москве: тех же щей,  да пожиже
влей... а? -- Оленька, -- простонал Каплун. -- Целый год мы вправе выбирать.
Страна демократическая. Если  так, как ты думаешь, ноги нашей там не  будет!
Хватит нам "первого  отдела<1017">" в Академии  наук.  Сыты  по горло!
Проурчал автобус. Сулико,  размахивая  своим КВНом, кинулся навстречу одному
из  приехавших. Издали  тот был  похож на Сулико, как брат-близнец. Такой же
гриб-боровик!  Да  и  вблизи различие небольшое. Такой  же острый, шмыгающий
взгляд            оливковых             глаз.             <1020">Усики
<1021">-"стал<1022">инки<1023">". Пышные баки с  проседью.
На голове неизменный  "аэродром". -- Гамарджоба,  Константинэ! Ты здесь?.. А
слушай, дорогой, слушай... почему ты еврей?  --  По первой жене,  Сулико. По
первой жене.  -- И  много  дал?  -- деловито осведомился Сулико. Константинз
сделал небрежный жест  рукой: мол,  не  о  чем  говорить. Они  еще  о чем-то
пошептались, затем Сулико крикнул Иосифу,  Яше и мне, топтавшимся на  густом
стриженом  газоне: -- Иди в мой комната! Есть что сказать!.. Прошу, дорогой,
иди! Делать нечего, пошли в его  "комната", которая  напоминала студенческое
общежитие на Стромынке. Облупленные стены,  потолок в желтых разводах.  Пять
железных кроватей, одна возле другой, почти впритык. Сулико накинул на дверь
крючок.  Достал  из ножен грузинский кинжал, перерезал веревки, которыми был
обмотан злосчастный телевизор  и, подняв  телевизор  над  головой,  произнес
голосом   фокусника:  --   Внимание!  <1027">Р-раз...  --  Он  грохнул
телевизор об пол.  Задняя стенка отлетела и по полу рассыпались спресованные
в пачки сторублевки. Сулико поддел  ногой далеко  отлетевшую пачку  и  пошел
отбивать своими мягкими хромовыми сапогами вокруг разбитого <1028">КВН
огненную  грузинскую лезгинку.  За ним двинулся по кругу Константинэ. Ах,  с
какой  радостью  они кружились в своем  родном танце.  Сулико  взял кинжал в
зубы,  вертелся  на  носках   так,  словно  полжизни  провел   на  цыпочках.
Константинэ хлопал в ладоши и кричал: <1031">"Асса! <1032">Асса!
Сколько  дал,  Сулико?  <1033">Асса!   Асса!..  Два   лимона?..  Асса!
Асса<1034">!.." Сулико вдруг остановился возле Иосифа,  как вкопанный.
--  Зачэм   говоришь:   только  антисоветскую  агитацию  принимает?  Что  я,
антисоветский элемент?.. Я всю Грузию одарил  трикотажем. Что такое  была бы
Грузия без меня? <1036">Цхе! Россия!.. Нехорошо, дорогой! Пусть цветут
все цветы, как сказал... кто  сказал?..  --  Два лимона -- это не дорого, --
Константинэ  задумчиво  ерошил  свои  усы --  "сталинки".  --  Тебе  попался
<1038">чэловэк!..  -- Слушай, Константинэ, --  спросил Сулико, вытирая
платком  лицо.  --  Где  лучше  ехать  в  банк,  тут  или  там?  Константинэ
скептически  поджал  губы. --  Там  есть фонд обороны, займы. И вообще много
евреев! -- Значит,  здесь! -понял Сулико.  -- Айда! Цену знаешь? Константинэ
куда-то  пропал. Минуты через  три,  не более,  подъехал  в  открытой  белой
машине, появившейся неизвестно откуда. -- Вот! -- деловито сказал Сулико, --
а ты что провез, дорогой? Вместе поедем? Я ответил, что  возможно, пробьется
через  границу книга, которую спрятал в  Москве. Называется  "Заложники". --
Книга?   --   Сулико   наморщился   так,   словно   собирался  чихнуть.   --
<1040">Нэ товар! Вперед, Константинэ! -- он втиснул свое тучное тело в
белую  машину. --  Пробьем  окно  в  Европу,  как сказал...  кто  сказал? 2.
ЛОДПолночь. Дождь, как  из  ведра. Автобусы, которые  повезут нас в  Венский
аэропорт, урчат где-то рядом. Прикрывшись  зонтами  или газетами, мчимся под
навес, где свалены чемоданы. Ребята из безопасности расхаживают  вдоль  груд
багажа. Наклоняются к  ним,  взмахивают руками,  точно благословляя  в путь.
Время от  времени перестают  благословлять, окликают  хозяев  вещей: -- Сами
укладывали?..  Помогали соседи?.. Они  евреи или нет?.. Какая разница? Евреи
пока  что  самолеты "Эль-Аль"  не взрывали... Откройте чемодан,  пожалуйста!
Около  сундука,  окованного  железом, задержались  прочно.  Подошли хозяева.
Мачтового роста,  голова,  как  на  кол  воткнута, грузинский еврей.  Сильно
навеселе.  Женщины  в черных  одеждах  и  одинаковых  лакированных  туфлях--
лодочках.  Парень  из  безопасности  показывает  жестом:  "Открыть!"  Хозяин
сундука  опечален:   --  <1043">Вай!   <1044">Нэт   бомба!..  Нэ
<1045">ве-ришь?   --   Отомкнул   сундук.   Доверху   набит   сапожным
инструментом.  Все  смеются.  Парень  из  безопасности  смущенно  показывает
прибор, скрытый в его ладони. Прибор пищит, как кукольный Петрушка. -- У нас
в горах знаешь как? -- грузинский еврей обращается сразу ко всем окружающим.
-- Кто соврет, лишний дэнь не проживет. Парень смеется уголком рта. Вежливо.
-- Он еще не знает, что с гор  хлынула другая цивилизация, -- говорит Иосиф,
приглядываясь  к  "свистульке".   Она  заинтересовала  его   как  кукольного
режиссера,  которым он был несколько лет, после  Воркуты. Вваливается  новая
группа. Евреи  из  Бухары. В светлых халатах,  с бубном. Пританцовывают  под
гром  и  шорохи бубна. Наш знакомый <1047">Сулико, прижимающий к груди
чемоданчик  типа  <1048">"Дипломат",  поглядел  на узбекские  шаровары
женщин и прокомментировал с величайшим презрением:  <1049">--  Цхе! --
Смелый  эксперимент, -- говорит задумчиво Сергуня, причесывая на голове свою
сырую копешку.  -- Собрали жителей  Луны, Венеры,  Земли  -- и в один мешок.
Как-то  нам  всем будет  --  в  одном  мешке?..  В аэропорту меня  обступили
корреспонденты  израильских газет. Подсунули  к лицу магнитофон. Спрашивают,
что я думаю...  И вопросы, как по  списочку. Меня пошатывало: не  спал суток
трое-четверо, да  к тому же, признаться, не знал  твердо, долечу ли до Вены.
<1052">Ох, мне было не до  интервью. Позвал Иосифа.  -- Иди! -- кричу.
--  Это хорошие  люди! Держащий микрофон улыбнулся иронически: --  Почему вы
заключили,  что  мы хорошие люди?  Я развел руками:  -- Израильтяне!  Тут уж
начался  всеобщий  хохот.  Решили,  веселый человек. Но  я  при  всем  своем
дремотном  отупении  почти не  шутил. Всего  только  трое  суток назад  меня
отогнали бы  от любого микрофона разве что не палкой, а ныне подносят его ко
рту.   Ну,   разве  не  хорошие  люди?!  Я   находился   в   том   радостном
<1053">безмыслии,  которое  психологи  называют  "состояние  эйфории".
Пожалуй, один Сергуня не  потерял  своего  обычного  мрачновато-иронического
взгляда на  окружающее:  -- Пялился  на соотечественников  во все  глаза, --
сказал  он едко, берясь  за сумки, чтоб  идти на посадку. -- Первые  в  моей
жизни.  По-моему,  мы  для них те  же самые, с бубном! Из другой  галактики.
Особенно для кривоносого с микрофоном.  Иосиф пригасил ногтем окурок, сказал
встревоженно-- Боюсь я  за  тебя, Сергуня. Мы все летим да! домой, а ты... в
Магадан... Немножко меньше желчи, а? Шоколадные богини в голубых униформах и
шлемах, как у <1055">Афины Паллады,  разводят нас по "Боингу". Мой сын
Ефим присел и тут же вскочил, прибился к парню-стюарду, который  наблюдал за
трудной  ночной  посадкой.  Вопроса  не  разбираю,  ответ звучит  четко: он,
стюард, в Аэрофлоте не работает. -- Извините, у меня плохой иврит! -- громче
и  огорченно  восклицает  сын. И  по складам,  как  иностранцу: -- Вы  давно
работаете в "Аэрофлоте"? -- Я не работаю в "Аэрофлоте". Я работаю в компании
"Эль-Аль"! Сын умолкает  в смущении:  он был уверен, что слово "Аэрофлот" --
международное. Как аэропорт. Оказывается, это лишь название советской фирмы.
Не весь свет, что в окошке! Похоже, языковой барьер -- не самое трудное, что
ему предстоит преодолеть. И  нам, возможно, также. Я  зову его, но он машет,
мол, не беспокойся: к нему подходит  девчушка в блеклых джинсах, разодранных
сзади  по моде,  то  есть,  в клочья.  Как камни,  перекатывает во  рту свои
американские  <1057">"р--  р":  -- <1058">Ар--  р <1059">ю
<1060">р-рашен  <1061">джу?..  О, <1062">Москоу! -- слышу.
Лет ей  семнадцать. Как  и сыну. Видать,  впервые выпустили  ее  из дома мир
поглядеть. Сын  смотрит на меня умоляюще:  --  Я <1063">поупражняюсь в
английском, а? Юности легче. А мы еще там, в России.  Молчит Иосиф Гур. Губы
поджаты.  От <1065">подносика с едой  отказался... Яша  взял отцовскую
руку,  пощупал пульс.  "Вздремни", --  сказал. Иосиф ответил  вполголоса: --
С-с-с  ума сошел?  Я  каждый день выхожу  из  Египетского плена? --  Сергуня
нюхает зеленую кашицу  авокадо и,  старый гурман,  жмурится от удовольствия.
И... отдает Регине.  Регина  сидит  рядом с мужем,  натянутая,  как  струна.
Животик у нее округлился. "Сын будет <1067">саброй, -- Яша сообщил мне
об  этом  очень  гордо.  Еще  в  Москве.   Сергей  называет   Регину  "мадам
<1068">Аш  бомб". Вряд ли потому, что покойный отец ее  был  известным
физиком-атомщиком, скорее за  "взрывной"  характер. Этот  характер (от  тещи
подарочек) привел  к  тому, что  Регина ушла  от Яши к ученику отца, который
поселил ее на Черном море,  вдали  от атомного НИИ на Урале, каждый выходной
прилетал к ней. А год назад Регина бросила  всех своих атомщиков, привезла к
Яше его сына Олежку, Олененка и тещу. "Мне от атомного века больше ничего не
надо", -- шутил Яша, и  кто знает,  не  появись у него яростной  и  властной
Регины, решился ли бы он отрезать  всю свою прошлую жизнь, как хирургическим
скальпелем.  Все  Гуры  приняли  Регину, кроме  Сергуни.  Сергуня,  однолюб,
недоброжелательно  поглядывал на то,  как  уплетало  авокадо  "сие  волоокое
диво",  как подумал  он.  --  "Это  вам не  Гуля..."  Яша поднялся с кресла,
разминая  прямоугольную,  широкую,   что  в  плечах,  что  в  талии,  спину.
Поравнявшись со мной,  попросил двинуться за ним. Хвост "Боинга" вибрировал,
и вместе с самолетной вибрацией дрожала записка, которую Яша держал в руках.
На записке  было начертано  торопливо:  "Семен  Лады<1073">женский, 54
года, инвалид войны". Яша кивнул в сторону полуоблезлого  пепельного затылка
на дряблой и красной шее. -- Это он! И рассказал, что у него был на проводах
русский  диссидент, --  он  назвал  очень  известное имя, -- диссидент  этот
просил передать кому надо, что Семен Ладыженский получал пенсию в шестьдесят
рублей. А  теперь жена будет получать  за  него 120 рублей.  Каждый месяц...
Сведения точные. Яша мял  записку  в руке, прокричал  мне  в ухо: -- А вдруг
ошибка?  Или  кто-то сводит  счеты?  Вдруг  -- и того хуже!  --  провокация?
Лубянка  есть  Лубянка...  Я  развел  руками.  Советов  тут  давать  нельзя.
Поступай, как знаешь.  Не знаю, как поступил Яша, но, забегая вперед, скажу,
что ровно через  год инвалид войны  Семен Ладыженский оказался вдруг в Вене,
умывая  слезами  порог  советского посольства.  "Пустите  обратно!  Простите
измену!" Пустили, конечно... Семен Ладыженский давал  в  Москве интервью про
то, как он  <1075">"попался на удочку  сионистов, будь они прокляты! А
теперь  ему хорошо<1076">..' Так  и написал  интервьюер  в  московской
газете:  <1077">".Хорошо  ему  идти  по  Ордынке".  Этого  можно  было
ожидать.  Но  вот  того, что  произошло затем, предвидеть  было  невозможно.
"Фантастика!"   --  воскликнет   <1079">Шауль   <1080">бен  Ами,
специальный  представитель  правительства  Израиля.  Увы,   не   фантастика.
Еврейская судьба, к которой еще  вернемся... Яша  пытался  проведать  своего
терьера  <1081">Посю,  который  летел в  деревянной клетке  в багажном
отделении.   Общение  с  Посей   на  высоте  десять  тысяч  метров  не  было
предусмотрено, и Яша извелся. <1082">"Пося -- совесть семьи, -- сказал
Яша. -- Защищает тех, на кого кричат. Могу я выжить без такой собаки?" -- он
засмеялся  тихо  и  счастливо.  Принялся рассказывать  о  <1083">Посе.
Богиня  в  синей  униформе  сообщила,  что  под нами  Средиземное море.  Все
потянулись   к  темным  иллюминаторам,   смотрели  вниз,  в   темноту  ночи,
завороженно,  и  вдруг  где--  то впереди  возникла тихая,  на тонкой  ноте,
грузинская песня. Сперва один  голос  затянул мелодию,  к нему присоединился
другой, низкий, почти бас и вот уже едва ль не весь  самолет завел старинную
грузинскую песню о светлячке, который стал виден в ночи. Поют одухотворенно.
Глаза где-то  далеко-далеко.  -- Они  все  религиозные?  -- спрашивает яшина
теща. Иосиф  кивает.  Да,  конечно,  они  не просто  летят  в  Израиль.  Они
возвращаются в страну обетованную, где реки текут  молоком и медом... И волк
лежит мирно  рядом с козленком, и... -- Он еще долго, все  тише и  тише, для
самого себя, произносит стро<1085">фы Библии, и по  его расширившимся,
влажным глазам  видно,  что душой он  вместе  с  поющими, хотя и не  в силах
подпевать с тех  пор, как пуля  охранника  прострелила  ему горло. Песня  не
утихает и час,  и полтора. Чуть заалело на востоке, и песня будто  светлела:
не  то  поют  люди, не  то  молятся.  А кто-то  и  точно  молится -- молится
страстно, одержимо.  Забыв  о скарбе,  о женах,  о земной тщете. Молитвенная
песня восхода.  Торжественное чувство охватывает нас,  погруженных  ранее  в
свои  воспоминания  и тревоги. Мы  не понимаем слов,  но внимаем им. Исчезла
сонливость.      Исчезло      будничное,      суетное.      Мы      пытаемся
подтягиват<1086">ь,  вторить  чужим словам, чужой вере.  Может ли  кто
отвернуться от  столь  зримого  и  теплого, как дрожащий воздух над костром,
ощущения счастья? А мы  счастливы сейчас,  в этой, чудилось, неземной птице,
поднявшейся на такие высоты, откуда, видно, очень близко до Бога...  --  Эти
<1087">кацо больше евреи, чем мы, -- шепчет мне Сергуня, проталкиваясь
в проходе, где сидят  недвижимо,  раскрыв  рты, дети.  Даже <1090">егс
пробрало. Я никогда не видел  столько счастливых  людей вместе. Разве чтo на
войне?   В   День   Победы?..   Кому-то  хочется   плясать,   его   унимают.
Пес<1092">ня все звучит и звучит. Вступает, вплетается в хор солнечный
баритон  который  весь,  до  краев, -- надежда,  мольба, счастье...  Самолет
приземляется  в рассвет. И  сразу загудело, как  в  шмелином  гнезде. Стюард
из-за своей занавески тянет руку. Три пальца  сложены щепотью, он покачивает
ими. Впервые  я увидел  этот  израиль<1094">ский  жест,  который затем
сопровождал  нас  на  Святой  земле,  куда   <1095">бы  мы  не  пошли.
<1096">"Савланут!         Терпение!        Зачем         торопиться?..
<1097">Савланут!"  Девчушка-американка,  глядя  на красное  рассветное
небо  <1098">Израиля, повторяет в экстазе:  -- Я  такая  счастливая! Я
такая счастливая! Навстречу торопится рабочий аэропорта в белом комбинезоне.
Он  вероятно,  подумал,  что  его  о чем-то  спрашивают.  Повернул небритое,
<1099">с  масляным пятном,  лицо  к  девчушке:  --  Что?  --  Я  такая
счастливая!  Такая  счастливая! Рабочий кинулся дальше,  бросив  сердито: --
Прекрасно, что в этой стране  есть хоть один счастливый человек! ...На белом
громоздком  трапе  с  надписью  "Эль-Аль",  притиснувшись   сбоку,  рядом  с
водителем, мчал  Дов. Так он и приблизился <1104">вплотную  к самолету
вместе  с   лестницей.  Пока  он  ждал   Гуров,  подъехали  <1105">два
"Виллиса", набитые корреспондентами с фото и телекамерами. Дов<1106">у
было  не  до  них.  Пожалуй, он  и  не  заметил  их.  Кинулся,  нет, даже не
<1107">кинулся -- прыгнул на шею отцу. Так его и засняли -- в  полете.
На  друго<1108">й день в американских, английских, итальянских газетах
появились     <1109">снимки:     "Счастье    семьи    Гуров".     Лицо
<1110">Дова,      отца.      Они      были      <1111">зареваны.
<1112">Господи,  какое  это  было  торжество!   <1113">Откричала
Америка  Гуров.  <1114">Кончилась  для  них  бесконечная Воркута.  Они
вернулись домой. Яша повертел Дова, пощупал мешки  под его глазами, спросил:
-- Поздоровел? В ответ Дов так хлопнул Яшу ладонью между лопаток, что у того
занялся дух.  Яша  повторил  уже  совершенно уверенно:  -- Поздоровел!..Жену
показывай! Кто  за  такую  образину решился  <1117">замуж  выйти?  Дов
захохотал,  сообщил,  что  отца  пришли  встречать  многие старые  сионисты,
зеки-воркутинцы, поэты-идишисты. Но не  пускают ни кого.  "И моя  там!" -- и
махнул  рукой  в сторону  аэропорта,  пламенев<1121">шего  на  солнце.
Действительно,  на крыше, вдоль  металлической  ограды,  стоят  в  свободных
позах, кто как, солдаты с автоматами.<1123">. --  Террористов  боятся?
--  спросил Иосиф. -- Родственников!  --  Ко-го? -- хором воскликнули мы. --
Родственников! С мешками, полными советов. Пока родственники  за оцеплением,
тут вас и брать.  Тепленькими.  Глупышами. -- Дов, что ты мелешь?  Подъехала
крытая машина с  какими-то наблюдателями, и  Дов, оттянув отца от  лестницы,
зашептал ему на ухо. Иосиф отстранил <1126">Дова, смеясь: -- Ты тоже с
мешком,  полным  советов?  Мы  --  у себя!  Пусть  идет, как  идет! Высыпали
грузинские евреи, говорившие вполголоса, почти не дергавшие детей. Несколько
высохших, пепельных старцев в  черных кипах встали на колени, целуя горячий,
в масляных  пятнах, бетон. За  ними  опустились  на  колени молодые  в своих
клетчатых  "аэродромах".  Закачались  в  молитве.  Последним  рухнул  тучный
<1127">Сулико,  прижимая к  груди кожаный чемоданчик типа  "Дипломат".
Кажется, <1128">Жаботинский  мечтал,  чтобы у  евреев были свои воры и
проститутки.     Как    у    всех     народов!..     Пожалуйста!    Привезли
<1129">бо-ольшого  специалиста.  Кто-то  запел  гортанно  и  страстно,
воздевая руки к небу. Притихли  даже техники в белых комбинезонах. Перестали
кричать и  ругаться.  Иосиф  не слушал  <1130">Дова, который продолжал
что-то втолковывать  отцу. Широкое, грубоватое лицо его  было просветленным.
Таким  я  не видел  его  никогда. Я  же просто  не выходил  из  клинического
состояния  эйфории.  В  особое   умиление  меня  привел  коричневый  еврей--
полицейский. Большой,  спокойный, с  радиопередатчиком  и  огромным  оперным
пистолетом в брезентовой кобуре. Власть! Какой-то израильский офицер с двумя
шпалами на  зеленых погончиках встречает мать. Мать  говорит по-русски.  Сын
отвечает на иврите. -- Господи Боже, -- вздыхает <1131">Лия, -- за что
ты так разбросал  нас? Сын с матерью объясняются на разных  языках... Иосиф!
-- кричит она. -- Телеграмму <1132">Геуле и Науму! Мы направились было
к  стеклянным стенам  аэропорта  Лод, куда тянулись  нарядные,  с  кодаками,
туристы с самолета "Пан <1134">Американ". Нас задержали, сбили плотной
толпой и  повели  в  сторону от  стеклянной  цивилизации  через  огороженный
металлической сеткой проход  в  мрачноватый зал на втором этаже, похожий  на
деревенское  кино в  российской глубинке. Длинные деревянные скамьи. Многие,
сидя,  спят,  время от времени  вздрагивая и глядя перед собой. Дети хнычут.
Кино! Только вместо экрана дощатая дверь, в которую вызывают мужчин.  Только
мужчин  -- глав семейств. Заспанная  девчонка  с трудом произносит необычные
для Израиля  фамилии:  --  <1135">Гогошвили,  <1136">Гришашвили,
<1137">