ивая людям  ноги  и
голося: -- Миштара! Миштара! Домчало до прохода и к дверям -- бегом.
   Я пришел  в  себя оттого,  что кто-то схватил  меня за  руки,  повторяя
высоким голосом:
   --  Григорий  Цезаревич!  Григорий  Цезаревич! Что вы делаете?!  --  На
круглом лице Веронички были смятение и ужас.
   -- Больше не буду! -- почему-то  сказал я, видя, как побежал к дверям и
второй "клакер", из другого ряда: понял, наверное, что пришла пора бежать.
   Я не слышал больше слов Иосифа, заметил лишь краем глаза: он покачнулся
и,   не   докончив  фразы,   стал  медленно  спускаться  по   лестнице.   Не
останавливаясь, ушел из душного зала.
   Яша привстал, проводил его  встревоженным взглядом, но тут назвали  его
имя  -- отчет  мандатной  комиссии. Отчет  уже не  был  секретом для многих.
Подтвердилось, что, по крайней мере, около ста "делегатов" срочно доставлены
из кибуцев и не  имеют никакого отношения ни  к выборам, ни к иммигрантам из
Советского    Союза.   Более   сорока    мандатов   --   просто   аляповатые
фальшивки-самоделки.   Видать,   запас   "настоящих"   фальшивок    оказался
недостаточным.
   Естественно, отчитаться доктору Гуру не дали, хотя он, как председатель
мандатной комиссии,  имел право на пятнадцатиминутное выступление.  Едва  он
упомянул  о фальшивых  мандатах, белые  кудряшки  закричали,  что  вопрос  о
мандатах передан на рассмотрение президиума.
   И тогда зал  превратился в одну  людскую волну, хлынувшую к сцене,  как
цунами...
   Президиум  точно  смыло. Ни  одной души за столом. Откуда-то от  дверей
белые кудряшки прокричали  в  микрофон, который не выпускался им из рук, как
трофей, что работа съезда прерывается, делегатов просят идти на ужин!
   -- ...А назад вход только по мандатам! -- вскричал он фальцетом.
   -- По фальшивым?! -- откликнулся зал, как эхо. -- Ганавим!..3 Смэрть за
смэрть!.. Око за око!..
   Старички в испуге выкатились из зала, крикнув что-то полицейским. И тут
произошло неожиданное. Как только  руководящий стол опустел, за него немедля
уселись полицейские, устало сняв свои черные кепи.  Видать,  ошибка министра
здравоохранения  Израиля,  бросившего свое кресло на  произвол судьбы,  была
учтена. Яков Гур отнесся к этому благодушно:
   -- Пускай  посидят, с утра на  ногах! -- Затем он шагнул  к авансцене и
произнес совсем иным тоном:
   -- Может быть, я ошибаюсь, но здесь, по-моему, остались подлинные олимы
из  СССР.  Без фальшивых делегатов.  Продолжим  работу съезда!  А  они пусть
ужинают.
   И минуты не прошло, погас свет. Яша протянул руку к микрофону. Микрофон
тоже  оказался  выключенным.   Вскоре  стало  невыносимо  душно.  Похоже,  и
вентиляцию выключили,  гуманисты. -- Надо избрать  президиум,  -- сказали из
темноты зала. Яша показал на полицейских. -- У нас уже есть президиум.
   Раздался   хохот,   полицейские,  не   привыкшие  еще   к  новой  роли,
застеснялись,  встали,  потянулись  к  выходу. Начальник  стражи старательно
запер дверь зрительного зала с противоположной стороны.
   И вот  мы остались одни, во мраке и  страшной духоте. Время от  времени
кто-либо  зажигал спичку; она  тут же гасла. Но порой можно было  заметить в
желтоватом, неверном огне спички лицо говорящего.
   Врач из пограничного кибуца в Галилее,  один из немногих иммигрантов из
России,  согласившийся работать  с  кибуцниками,  крепкий  бородатый  парень
говорил:
   --  Я  спрашиваю моего  старика, который  почти  мой  приемный отец. Он
прекрасный человек. Почему вы-то едете на съезд,  вы в стране почти полвека?
Он поднял глаза к небу и  ответил: "Я маленькая птичка.  Там  решили. Вот  и
еду". И мой старик показал пальцем на небо...
   Я тридцать  лет  слышал в  России:  "Наверху решили!..  Там сказали!.."
Хватит нам советской власти плюс электрификация. -- Минус электрификация!..
   Грохнули разом. Какая тут электрификация. Сидим  на своей  исторической
родине  в  кромешной тьме. Будь  это  там, на доисторической родине, нас  бы
быстренько погрузили в "черные вороны". Не дали бы задохнуться... Спасли бы!
А тут сидим, задыхаемся вполне добровольно. Демократия!..
   Слова просили многие; из Ащдода, из  Хайфы, из кибуца. Но вскоре решили
не  говорить,  а  действовать.  В  вонючем,  с  сернистыми  запахами,  мраке
(слышалось  лить  чирканье и  вспышки спичек, похоже,  подожгли сразу  целый
коробок)  избрали   новый  президиум  и  подготовительную   комиссию  Съезда
подлинных олим из СССР.
   Как  только  послышался   шорох  отпираемых  дверей,  молодые   ребята,
избранные  в  президиум, кинулись  к сцене и быстро заняли  места за столом.
Куда  провалилось  израильское  телевиденье? Вот  были  б  кадры!..  Старики
пытались  выдернуть  из-под молодых стулья. Одни из них хватались  за спинки
стульев,  другие -- за  ножки  обеими  руками. Присев  и  наливаясь  кровью,
старики  кряхтели, как борцы на спортивном  ковре.  А один  из  вождей, дядя
килограммов на сто  двадцать,  разогнался  и-- с  разбега  столкнул  щуплого
паренька на пол. И развалился на отвоеванном стуле, улыбаясь победно... Увы,
это  был,  кажется,  единственный  успех "совета старейшин".  Тогда какой-то
налитый жиром  и  рослый сановник с  жестким, неулыбчивым  лицом  отставного
генерала стал вдруг кружиться  на месте, затягивая безголосо самую известную
и любимую песню Израиля: "Хава! Нагила хава!..", ощупывая всех острым и злым
взглядом,  пойдут за  ним  в  пляс?  Сколько  раз  удавалась  эта  копеечная
хитрость!..  На  этот раз даже  "Хава Нагила" не  вызвала чувства  единения.
Тучному хитрецу похлопали в такт иронически. Закружились вместе с ним только
белые кудряшки. Партийная присядка не удалась.
   Однако у простодушного Ицхака из Ашдода  начала было подергиваться нога
в такт песне, я шагнул  к кудряшкам и, положив ему ладонь на плечо, спросил:
"Вам плохо? Вызвать скорую помощь?"
   Он кинулся от меня  прочь  и забегал по  сцене, размахивая ручками и  с
разочарованием  глядя  на своих коллег,  которые не смогли выдернуть  из-под
нового президиума  стулья.  Молодые и  средних лет  парни сидели за столом с
красными, напряженными лицами,  точно они не за столом восседали, а бежали в
штыковую атаку.
   Более  года назад  из ульпана, в котором  мы занимались, уволили Пнину,
женщину-волонтера;  заявили  ей  гневно: "Вы не  снами,  вы  с  ними..."  Мы
удивлялись, не хотели верить в такое...
   Сегодня  точно землетрясение  колыхнуло Израиль.  Зазмеилась в  пустыне
Негев пропасть-трещина. С одной стороны -- мы, с другой -- они.
   Представители  народа, прости Господи... Не  выходил у меня  из  памяти
Шауль  бен  Ами, который  просидел  у  дверей в темных очках  весь Съезд, не
вставая, и вновь  и вновь, будто наяву, я слышал его слова, сказанные Иосифу
и  мне  в канцелярии Главы Правительства: "Новый  Моисей нам  не нужен!..  И
русская элита  тоже!".. Ну,  а Ури  Керен? А  кибуцник Мансековский?  А Беня
Маршак? Коренные израильтяне, оставшиеся честными, тебе нужны?
   Господи, как они нас боятся!.. А что такое наш поганый Комитет?! Это же
не  Кнессет.  Не  правительственная  комиссия.  Сборище  земляков.  Без прав
что-либо решать. И даже тут непременно должны быть "свои ребята"... Алия  из
России  не  должна  стать  политической силой! Ни в  этом  поколении!  Ни  в
последующих!  Стоят одной  ногой в  могиле  и  отпихивают Гуров и тех, кто с
ними, пухлой ручкой.
   Они очень точно представляли себе, что делали, господа из Партии труда,
удивляя нас не своими  ухватками, этого мы  навидались и в  СССР,  а  скорее
крикливой наглостью и карикатурностью своих действий. И они добились своего,
толкнули камень с горы...
   Стали уезжать  из Израиля даже те, у кого до Бершевы об этом и мысли не
было.  Первым  на  другой  день к  нам забежал  Каплун, инженер-мостовик,  с
которым мы летели из Москвы. "Не поминайте лихом. -- Он усмехнулся горестно.
-- Смазываю лыжи... Не зря их вез..."
   Каплун был тружеником.  Из тружеников тружеником. Еще  в  ульпане, чтоб
семья как-то свела  концы с.  концами, он  отправился  к строительному боссу
Менахему, которого  знала вся Натания.  Тот  отвел  небрежным движением руки
документы Каплуна и сказал, что стройке нужен рабочий-электромонтер. Положил
он Каплуну две  с  половиной лиры в  час,  в  два раза меньше того минимума,
который  получал на его  стройке  рабочий-араб. Когда Каплун  вскоре  заявил
боссу,  что он с ним, слава Богу, расстается, тот вскочил со  стула,  крича:
"Никуда  не  уходи!  Я  твой  оклад  удесятерю!..  Не хочешь,  увеличиваю  в
пятнадцать раз!"
   Каплун  усмехнулся, спросил  босса  Менахема,  почему же тот  раньше не
увеличил  зарплату, он  ведь знал и его  полное безденежье, и его,  Каплуна,
квалификацию.  Менахем  и  глазом не моргнул: -- А зачем?  Ты  и  так хорошо
работаешь!
   И вот  сейчас, за нашим  столом,  пригубляя  "посошок  на  дорогу",  он
произнес с  той  болезненной горечью  и  насмешкой над самим  собой, которая
звучит в голосе тогда, когда взрослые люди  расстаются  со своими иллюзиями,
самыми дорогими, выношенными годами:
   -- Я из семьи  верующих евреев.  Избранный народ  -- это было аксиомой.
Краеугольным  камнем...  Ребята,  почти все  крупнейшие  мосты  через Енисей
построены мною. Уникальный мост через Обь перекинул. Новый  мост у Куйбышева
через  Волгу-матушку...  Если 6 вы только  представить могли, как издевались
тут надо мной, услыхав, что я мостостроитель!.. Но сейчас дело  не в этом!..
Я простил  их, видевших в своей жизни только Иордан. Я о другом.... Зачем  я
приехал на Бершевский Съезд, знаете? --  продолжал  он убито. -- В  Хайфском
порту начинается какая-то  афера. Босс  продает  все пассажирские  пароходы,
принадлежащие Израилю. Что-то здесь нечисто. Прибыл на Съезд, чтобы сказать,
хотя бы крикнуть об этом. Здесь  пресса, телевиденье. Думаю, заинтересуются,
предотвратят преступление... А тут?"
   Моисей  Каплун улетел  в тот  же день. Среди  русских  распространились
слухи   (почти  подтвердившиеся   затем),  что  Хиас  в  Риме   принимает  с
израильскими паспортами только до тридцатого сентября. Одни прибегали с нами
прощаться второпях, другим казалось постыдным бросать своих друзей и удирать
куда глаза глядят, и они присылали  нам открытки.  Из Рима, из Нью-Йорка, из
Австралии...
   А какой поток "плохих писем" хлынул в Россию! "Бершева" стала символом,
поворотным знаком...
   Последствия  Бершевы Израилю придется расхлебывать еще много лет, но об
этом в своем месте...
   А пока что мы выходили  из кинотеатра "Керен", ошарашенные увиденным, и
на другой день узнали из  ивритских газет, что земля колыхалась не  только в
пустыне Негев. Толчки разошлись по всей стране, обрастая слухами и страхами.
   Газеты противопоставили русских всему Израилю. Всей стране, а не только
партийным геронтократам. Аршинные заголовки газет взывали к небу:
   "Русская алия против старого Израиля"... "Бомба русской алии"... "Голда
Меир лицом к  лицу с русской  алией"... И снимки, полно снимков:  искаженные
яростью, кричащие лица, сжатые кулаки. Поработали телевизионщики. На славу!
   Лишь   одна  газета   осмелилась   щелкнуть  в   нос  правящую  партию:
опубликовала  заметочку  под  заголовком:  "Я  фиктивный  делегат  Съезда  с
фальшивым мандатом", -- заявил один из делегатов МАПАМА".4
   Но  более  всего   "старый  Израиль"  был  ошеломлен  доктором  Гу-ром.
Местечковый люд  был воспитан в уважении  к  доктору. Доктор не  может  быть
бунтарем.  И вдруг  во главе  бунта,  как  объяснила  пресса, стоит  доктор.
Врач-повстанец, как писали. Доктор Яков Гур. Это вызвало дополнительный шок.
Каковы  же русские, если  доктора... доктора! бунтари, хулиганы, вот-вот  за
ножи   возьмутся.  Да   они   страшнее  всех   этих   Какашвили!..  Страшнее
марокканского ворья. "Сакиним!"  (Ножи!) "Еженедельник Бершевы"  опубликовал
даже  статью израильского  врача  о  Якове  Гуре  под,  увы,  неоригинальным
названием: "Преступник в белом халате".5
   Если б это  было лишь газетным бредом! Когда я  выходил  из  зала,  мне
показалось,  что   Яшу  сажали  в  большую  машину,  которая  сразу  куда-то
рванулась.
   Оказалось,  мне  не  померещилось.  Якова  Гура  доставили на  казенной
машине, в сопровождении "искусствоведа в штатском",  в  Шин-Бет, израильскую
контрразведку (такого  не удостаивался даже  Дов) и сказали прямо: --  У нас
есть подозрение, что вы агент КГБ.
   -- Что-о?!
   -- Не  понял?  Засланный в Израиль агент КГБ. Тут  только Яша  пришел в
себя.
   -- Я  думал до  сих  пор, что вы -- не  рынок "Кармель". И не  кибуцные
фальшивки. Что Шин-Бет не занимается политическими инсинуациями. А вы  такое
же дерьмо,  как и все!..  Ты  что, в самом деле  считаешь, что  я  шпион? --
спросил оскорбленный Яша у молодого, подтянутого "искусствоведа".
   Тот усмехнулся и сказал, что лично  он убежден, что доктор Гур не агент
КГБ,  а   честный   человек.  Но...   к  ним   поступил  документ  от  члена
правительства,6    они   обязаны   дать    отчет.    А   начальство    любит
перестраховаться...
   Словом, --  заключил  он, щелкнув каблуками, --  если доктор  Гур хочет
спокойно продолжать  свою активность  в Израиле,  то Шин-Бет мог бы получить
при  помощи детектора лжи документальные данные,  агент или не  агент доктор
Гур.
   Первая мысль обиженного Яши была послать их всех куда подальше... Потом
подумал: а  почему разом не  выбить  из рук этих гуманистов крапленую карту?
Ведь уже всех Гуров обляпали грязью!
   И  потом,  признаться,  его,  Яшу, разбирало  любопытство:  а  как  это
делается? Тем более,  что "искусствовед" сказал, видать,  для  утешения, что
месяц назад на "детекторе лжи" сидел Ицхак Рабин, герой Шестидневной  войны,
давал показания в связи с делом Ашера Ядлина7...
   Часов  через  шесть  измученный,  голодный  Яша  выбрел,  наконец,   из
коридоров  Шин-Бет и позвонил из автомата домой.  Никого не застал. Тогда он
набрал номер отца. Рыдающий лиин голос ответил:
   -- Умер Иосиф! Нет у нас  отца!.. Там умер, в вашем дурацком  кино. Его
отвезли в больницу уже мертвым...
   Яша выронил трубку и долго стоял, прислонясь лбом к стеклу кабинки. Его
спина в  мокрой  на  лопатках рубашке содрогалась. Снаружи кто-то  колотил в
стекло жетоном. Яша не слышал.
   1 кол беседер -- все в порядке (ивр.)
   2 миштара -- полиция (ивр.)
   3 Ганавим -- жулик, жулье (ивр.)
   4  "Маарив", 7,  8,  73.  МАПАМ  --  крайне  левые в  правительственной
коалиции.
   5 "Еженедельник Беер-Шевы" от 3 августа 1973 г.
   6 Позднее выяснилось, что донес  в Шин-Бет член Кнессета Агаон Л., зять
одного из вождей  партии труда. Мысль о  том, что доктор Гур  --  агент КГБ,
возникла  в его государственном мозгу,  --  так  он  представил это  в своем
доносе. И никогда от этого не отступал. Когда Яша подошел к нему с вопросом:
-- Ты  написал на меня донос в Шин-Бет?, господин член Кнессета  Агнон Л. не
смутился, ответил вполне добродушно:
   -- Я знаю! А что ты хочешь? Конечно, я подозревал, что ты агент КГБ.
   7  Ашер Ядлин.  Бывший руководитель  "Купат  Холима" (сети  профсоюзных
больничных касс), отданный под суд за взятки и воровство.


   Из части третьей. "КАИНУ ДАЙ РАСКАЯНЬЕ"
   Главы 1и 2

   1. ГОРЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК ПРОДОЛЖАЕТ СТРЕЛЯТЬ
   Телеграмма о смерти Иосифа пришла к Науму в штат Нью-Йорк, когда он был
в отъезде. Уже  сыновья  Иосифа:  Дов, Яша  и Сергуня, не выходившие из дома
отца после  похорон  неделю, разошлись, а  Наума все  не было. Лия  лежала с
сердечным приступом, мы дежурили  возле нее по очереди. Утром я сменил Гулю.
Глаза  у Гули  точно  прихвачены морозом. Глядит в одну  точку.  Окликнул ее
шепотом --  не слышит.  Потряс  за  плечо.  Посмотрела на  меня, не узнавая.
Наконец, вскочила и бросилась к дверям, чтобы успеть в Ашдод, где ей недавно
отыскали работу -- преподавать иврит первоклассникам.
   Квартира   пропахла   бромом,  острыми  запахами  российских  лекарств,
навезенных Лией на много лет: они помогали Иосифу.
   Иерусалимская жара еще  не  набрала силы, я поднял жалюзи, хлопавшие от
ветра,  приоткрыл окно и  -- увидел Наума. Он бежал  к дому  по  газонам, не
закрываясь рукой от брызг "вертушек", прыгая через ограду.
   Я  встретил его  у двери и, оставив  наедине с матерью, ушел  в кабинет
Иосифа,  где  лежали  на  столе  гранки  его  новой  книги,  которой  он  не
дождался... Поэму,  открывающую книгу, он  читал мне, в  переводе.  Строфы о
своем приезде  в Израиль: в  квартире друзей, -- так начиналась  поэма, -- в
прихожей,  висела  гимнастерка  паренька,  которого  отпустили из  части  на
субботу, и Иосиф заплакал,  уткнувшись лицом  в белую  от соли гимнастерку с
эмблемой  парашютных войск... Наконец-то.  у  него, зека Иосифа  Гура,  есть
защитник...
   Я долго сидел над книгой молча: белая от соли гимнастерка, не в стихах,
а в  жизни,  принадлежала Дову.  Мог  ли  Дов  предвидеть,  откуда прогремит
выстрел?
   На   стене  лоджии-кабинета   висели  на   крюках   куклы.  Плосколицый
монголоидный Моше  Даян  с  орденской муаровой  лентой  на глазу  смотрел на
бабушку  Голду,  у  которой  муаровая  лента  закрывала  оба  глаза. Сколько
мудрости и незлой иронии  было вложено в эти куклы; какая она была домашняя,
своя, бабушка Голда  с веселым  носом пеликана. Муаровая лента будто сползла
на глаза. Вот-вот  поставит  бабушка  кастрюлю, которую  держит  в руках,  и
повяжет лентой растрепанные волосы.
   Иосиф был добрым человеком, и все куклы у него получались добрые.
   Когда пришла,  на смену  мне.  соседка, Наум попросил  сводить  его  на
кладбище.
   --  Мать,  сам  видишь,  а  ребята  все в армии.  Сергуня  у  черта  на
куличиках. Дов на военной базе в Рамалле.
   Мы добрались до  старого города, пересели на  арабский автобус, набитый
крестьянами, возвращавшимися с базара, доехали до Гефсимана...
   Поцелуй Иуды отныне  перестал быть в моей жизни библейской абстракцией.
Здесь,  среди  шумящих  кедров,  Иуда  предал  своего  учителя.  Совсем иной
становится  библия,   когда   каменные,   в  выгоревшей   траве,  кручи   ты
преодолеваешь, точно ее страницы.
   Новое  еврейское  кладбище  раскинулось  террасами  на  дальних  холмах
Иерусалима, откуда угадывается, по дымке над адским провалом  в земной коре,
Мертвое море. А за спиной -- Гефсиман...
   Я подвел  Наума к памятнику  из белого  мрамора, на котором  выбито  на
иврите: "Иосиф Гур...", и отошел к краю откоса. Ветер донес до меня стон: --
Отец! Стон был горько-покаянным, страшным. Только сейчас я понял, как казнил
себя  Наум  за то, что в  дни бершев-ской резни не  был  рядом с  отцом,  не
подставил для удара,  вместо груди отца, своей... Наум разговаривал с отцом,
шептал ему  что-то,  полез рукой в  карман, вытянул  черную  кипу; с досадой
сунул  ее  назад, достал  носовой  платок,  вытер горевшее лицо; а затем,  в
раздумье, снова вытянул кипу,  надел на макушку;  снял лишь тогда, когда  мы
спустились вниз, где смердили автобусы.
   Позвонив Лие, помчались на другой конец Иерусалима, а оттуда в арабский
городок Рамаллу.
   От холма Френча, где стоит мой дом, до Рамаллы четырнадцать километров.
Мы  туда ездили с  женой на  рынок, я любил  глазеть на  торговцев фруктами,
которые созывали покупателей  веселыми арабскими частушками-присказками. Все
хохотали  и  торопились к  желтой  горе апельсинов,  которую  они  продавали
задешево. Так было  еще с месяц  назад,  пока не  застрелили  на  рамальском
базаре покупателя-израильтянина. Среди  бела  дня. А  позднее главный  судья
Рамаллы публично объявит, что он за Ясера Арафата.
   Как рукой отрезало гостеприимную Рамаллу. Теперь там  патрулируют джипы
"зеленых беретов" с крупнокалиберными пулеметами.
   Арабское такси  подвезло  нас к военной базе,  над  которой  развевался
бело-голубой израильский флаг. В проходной мы заявили, к кому пришли. Нас не
хотели пускать.  Но узнали, что брат из  Америки прилетел, всего на три дня,
вызвали  Дова.  Он  прибежал в  белесой застиранной  гимна