дно, очень
ему не хотелось сообщать о новости, да надо... Произнес медленно, не скрывая
того, что говорит через силу:
   --  Мы  идем  вам навстречу.  Мы  сейчас  сообщаем  всем  руководителям
еврейских общин в Америке... чтоб они, -- снова пожевал губами, --  чтоб они
встретились с вами. Но  серьезно  предупреждаю --  никаких сенсаций. Никаких
встреч с американской прессой...
   Дов  скорчил  такую рожу, что Шауль вышел к  нему,  протянув руки перед
собой.
   -- Дов, ты убьешь своих родителей!  -- трагическим  голосом  воскликнул
он.
   По-видимому,  выражение лица  у  Дова не изменилось,  и Шауль  произнес
совсем иным тоном, деловито-спокойно:
   -- Мы подымаем для тебя общины. Ты должен чем-то отплатить нам?
   -- А-а, баш на баш! Это я понимаю. Заметано!.. Что?.. Я по опыту жизни,
не дипломат, а каторжник. А значит, человек верный...
   --  Прекрасно! -- воскликнула Вероника, когда он сразу позвонил  ей  из
автомата на автобусной остановке. -- Жди меня!
   Она  подлетела вскоре  на  своем  "Фиатике"  со  свежеободранным боком,
рванула машину, когда Дов еще двери не захлопнул. Дверь сама захлопнулась.

   --  Едем  к   Геуле  Коэн!  Для   завершения  дела!--  прокричала  она,
пересиливая железное грохотание магистрали.  -- Силенки у них не прежние. До
Шестидневной войны тебя просто не выпустили бы. -- То есть как не выпустили?
Как в России?!..
   -- Не-эт! Как  в Израиле!.. Заплати за то, верни  деньги за  э-э-это...
Списочек  твоих  долгов  Израилю  в   <748">аэропорту  Лод.  Приедешь,
повернут  обратно --  "по  закону"...  А  теперь, слава Богу, не в  силах: в
кои-то веки в Израиле правительство  национального единства --  и правые,  и
левые в одной шаланде.
   -- А-а!  --  пробасил Дов удовлетворенно. -- То-то Шауль  скользит, как
корова на льду. Копыта разъезжаются...
   Геула  их ждала Ппозвонила Менахему Бегину, передала трубку Дову. Голос
Бегина звучал устало, почти изнеможденно.
   -- Дов, я не хочу, чтоб тебя обвинили  в том, что из-за тебя пострадали
советские евреи.
   -- Господин Бегин, -- вскричал Дов, помните, когда ЭЦЕЛЬ проводила свои
акции  против  англичан,  на  вас  сваливали  все беды.  Даже  смерть  Хаима
Арлозорова, убитого арабами.  Когда в  человека кидают  дерьмом,  закрывайся
хоть руками,  хоть портфелем, все  равно  достанут...  Я думаю так, господин
Бегин. Собаки брешут, караван идет...
   Бегин засмеялся тихо;  похоже, он был доволен ответом; показалось Дову,
благословил его, хотя больше ничего не сказал.
   Бегин был  единственным  советским зеком, ставшим на  Западе министром.
Случайно  выскочил  из  России с  польской  армией  Андерса...  Но  все-таки
партийный он. А партийных -- Дов знал твердо -- остерегайся...
   В  Нью-Йорке  их  встретил  израильский  консул,  рыжеватый,  юркий,  с
постоянной "балетной улыбочкой" на круглом лице.
   Машины он подогнал огромные,  сияюще-черные  -- смотрись  в них, как  в
зеркало.  Дов  даже  растрогался.  Даже окрестил  про  себя  консула  "Рыжим
Мотеле",  именем для  себя дорогим,  откуда-то из детства,  из поэмы о Рыжем
Мотеле, которую затоптали в России,  как и всю еврейскую культуру. Но, когда
тронулись,  Дов  поймал на себе  взгляд консула  -- холодный, настороженный.
Один  глаз  прикрыл  --  как прицелился... Нет,  это  не  были глаза доброго
Мотеле. И Дов с той минуты называл его "Рыжий не-Мотеле".
   В  отеле ему вручили маршрут, напечатанный на меловой бумаге. "Нью-Йорк
-- Вашингтон -- Чикаго -- Лос-Анжелес -- Сан-Франциско -- Майами".
   Дов  присвистнул. Во!  Вдоль по Питерской... Консул снова прикрыл  один
глаз и заявил тоном жестким, непререкаемым, что встречаться они будут только
с организациями,  входящими  в "Нью-Йорк  каунсел оф  совьет джури".  Нельзя
встречаться с другими еврейскими организациями; тем более, с нееврейскими!..
   -- Чего  вы  не  поделили? --  простодушно спросил Дов.  Консул  мигнул
обоими глазами и ничего не ответил. Первая встреча происходила в гигантском,
облицованном  коричневым мрамором  отеле в центре  Нью-Йорка.  Лифт, который
обвевал  их  холодным  ветерком,  поднял  куда-то  в  поднебесье.  Вышли  --
оказалось, все набились в маленький зал, меньше  не  придумаешь... У входа в
зал не  то пять,  не то шесть дозорных. Как на лагерной вахте -- при  выходе
колонны зеков. Только там  по головам счет, а здесь  бумаги смотрят. Кого-то
перехватили,  хотя  он  и предъявил  бумагу.  Отмели в сторону.  Только  все
беззвучно, без матерщины. А так -вахта и вахта...
   Рыжеватый консул постучал пальцем  по микрофону  и объявил гулко, как в
цирке:  -- Перед  вами  выходец  из  Восточной Европы.  Назовем его  условно
"Алекс"... Пожалуйста, Алекс!  -- И он повернулся  в  сторону  Дова.  Каждые
три-пять  минут  перебивал:  --  Без  имен,   пожалуйста!  Без  имен!..  Нас
интересует положение советских евреев. Но без имен, пожалуйста!
   Затем Дова вывели из зала -- впереди молодчик, по бокам двое. Чтоб ни с
кем и словом не перебросился... -- Что за игра?  -- спросил он у консула  на
обратной дороге. -- "Алекс". Охрана. Что, Лубянка имени моего не знает?
   -- Это -- большая политика, а не игра, -- резко ответил консул.
   --  Политика?  Я,  конечно, не  политик, но вы  мне все-таки объясните.
Может, я что ухвачу своим хилым умишком.
   --  Люди,  перед которыми  вы  выступали,  будут  апеллировать к  своим
конгрессменам. К сенаторам... Да, их выслушают. И внимательно.
   --  Так тем  более  имена  нужно  называть!  Гитлер убивал всех подряд,
именами не  интересовался.  А  Москва пока шлепает  не  поголовно, по именам
вылавливает. Протестантов... Тех, которые в дверь ОВИРа кулаками стучат.
   -- Вы хотите вернуться в Израиль сегодня? Или будем продолжать поездку.
   Дов   оглядел   ярко-красную  обшивку  машины:  "Как  в   брюхе  акулы.
Заглотнула,  а  переварить  не успела..."  Выдавил  с  усилием:  --  Уж коли
начали...
   То  же  самое  повторилось   в  Чикаго.  Затем  в  Вашингтоне.  "Алекс"
болезненно  щурился  от  яркого  света  и  думал,  думал.  Какая-то  игра  в
подкидного   дурака...  Все   радиостанции  захлебываются:  "Геула  Левитан,
отправившая свой  советский паспорт Брежневу..." "Геула!.. Геула!.."  А  тут
собираются серьезные люди, и -- не обмолвись... "Пожалуйста, без имен..." Ты
вроде "шестерки" в колоде блатаря...
   В  начале  второй недели слух о приезде в США еврея, который только что
вырвался из СССР,  просочился в газеты. И утром, и вечером звонили телефоны.
Корреспонденты просили их принять. Дов отвечал коротко:  "НО!" Это слово  он
произносил блистательно. Как настоящий американец. Корреспонденты переходили
на скороговорку, Дов вздыхал и клал трубку.
   -- Почему  вы  не хотите  встречаться с прессой?! -- прокричал  один из
журналистов  по-русски.  --  Вам  же  нужно  паблисити!  Как  известно,  без
"паблисити" нет "просперити"!..
   -- Ну? -- прогудел Дов, только что вошедший в свой номер. Видно, ловили
весь день.
   -- Что "ну"?! Вам нужно добиться свободы для своей семьи?
   -- Не только...
   -- Так надо поднять Америку! Нужен "пуш", толчок!.. Кто будет оказывать
давление?
   -- Конгрессмены, -- неуверенно произнес Дов.
   -- Если этого потребуют избиратели!..
   -- Нет, не могу, - сказал Дов в досаде на самого себя. Ну, не объяснять
же ему,  что слово дал... А уж коли дал слово!.. -- Извините!.. -- бормотнул
Дов и бросил трубку.
   Упал  на  кровать,  как  был,  в  черном галстуке,  который  резал  шею
(отродясь галстуки не  носил) в  блестящих "чечеточных" полуботинках, как он
их называл. И подумал вдруг: что он --  преступник?!  Когда  еще  он  сможет
перелететь  океан?! Объехать Америку?  На какие шиши? Тут все само валится в
руки, а он отшвыривает. Отплевывается!.. Он предает  всех! Отца, мать! Гулю!
Всех, кто ждет!.. Слово дал? Кому? Кому Гулина судьба -- верблюжий чих!..
   Снова раздался звонок. Звонил корреспондент газеты "Нью-Йорк Тайме". Он
хотел бы взять интервью. Не возражает ли мистер... мистер...
   -- Мистер Гур! -- выпалил Дов. -- Приезжайте!
   Подвал  в  "Нью-Йорк  Тайме"   появился  через  два  дня.   С  тюремной
фотографией остриженного  под нулевку Дова, которую  он  сунул в Москве  под
подкладку  прорабской сумки. Заголовок на  всю страницу:  "СОВЕТСКИЙ  ЕВРЕЙ,
КОТОРЫЙ ВЫЕХАЛ ПОСЛЕ II  ЛЕТ БОРЬБЫ, РАССКАЗЫВАЕТ, КАК ЭТО  БЫЛО ТЯЖКО". Дов
достал лезвие, вырезал статью.  Написал на ней  дату публикации  "6  декабря
1969 года". "Ну, слава Богу, опамятовался во-время, решился..."
   И тут же уж пошло-поехало...  "Рыжий не-Мотеле" как  испарился... Через
неделю у Дова начало болеть сердце.  Каждая встреча -- в ресторане отеля или
в кафе.  На столе коньяк.  Крепкий  кофе. Корры  пили,  как петушки. Мелкими
глоточками. Не пили -- губы мочили. Дов машинально  опрокидывал в рот рюмки,
не очень вникая, что в них налито...
   Однажды встречу назначили в  каком-то  Клубе для избранных. Бутылки там
стояли вдоль  всех  четырех  стен. Дов  взглянул на  торжествующую  пестроту
этикеток и просипел через силу. -- Все! Завязал!
   -- Что-о? -- воскликнули  корреспонденты в  один голос. -- Кого?.. Кого
завязали?
   Дов объяснил:  мол, бросил  пить,  и тут  впервые у  него  мелькнуло: а
понимают ли  они  его?  Ну,  хотя  бы  половину понимают?  Если оглядеть  со
вниманием, словно  на  Марс попал!  Или  в другую  галактику! Поймут  ли."на
галактике",  что   такое  "крытка",  в  которой  за  полгода  зек   начинает
выплевывать свои легкие?..
   На  следующей  встрече  он только  об  этом  и  думал...  Встреча  была
специальной  и, как объяснили, важнейшей: на ней  выступят  оба кандидата  в
Президенты  США и потому будет  вся пресса Запада.  Дов по сему случаю  даже
оглядел  себя  в  зеркало  и  подровнял  перочинным  ножичком  закустившуюся
бородку.
   У  входа  его  ждала  прилетевшая из Израиля Геула Коэн,  чтобы  он  не
заблудился в лабиринтах отеля-небоскреба (такое уже бывало).
   Встреча называлась почему-то  "Завтрак заключенного".  Пресса словно  с
цепи сорвалась. Слепят бликами, прожектора в упор. Дов закрыл глаза, которые
стало  резать  нестерпимо.  А  когда  открыл, увидел  шествие  кандидатов  в
Президенты. В лунном сиянии фотовспышек. Он,  Дов, похоже был только поводом
для  этого лунного шествия,  ради  которого, так  и быть, выслушают русского
каторжника.  Одного   из  кандидатов  в  Президенты  он  узнал  по  газетным
портретам. Сенатор Джексон!
   Перед Довом поставили тарелку с  сардиной и хлебом. Сколько ни сидел он
в  тюрьме,  таких  сардин не  видал  ни разу... Если  б  в  Воркуте  кормили
сардинами!.. И почему они все сконцентрировали на еде?.. А лесоповал? Баланы
в  два  обхвата.  Морозище,  сосны   потрескивают.  Конвой  --  как  овчарки
бешеные... Но и это, конечно, ничто  по сравнению со "строгим  режимом", где
"полосатики"  могут тебя прикончить в любой  миг... Дов  видел: его  слушают
вежливо,  но  как-то  безучастно. Словно на  уроке древней  истории. Учитель
нудит что-то о  восстании рабов. Когда то было!  "Не  постигают, суки? --  в
какой уж раз подумал он. -- Не верят?.."
   Один из  корреспондентов  с  кинокамерой  в руках  протолкался  вперед,
попросил рассказать, как охраняется лагерь  строгого режима. Дов взял мелок,
на доске нарисовал все, как есть: шесть рядов колючей проволоки. Одна из них
под слабым  током  -- "сигналка", другая --  под  током высокого напряжения.
Схватился  --   обуглился...  Ну,  конечно,  перепаханная  полоса,  как   на
госгранице.  Затем  забор.  Четыре  метра высотой  из  той  же  "колючки", с
козырьком.  Вышки по углам,  на  них  день  и  ночь  автоматчики. У  корра с
кинокамерой выражение лица  стало осмысленным, участливым. Дов промокнул шею
платком: ну  вот,  не  зря старался...  Когда все собрались  уходить, тот же
парень с кинокамерой сказал, что у  него есть еще один вопрос,  последний, и
больше не будет беспокоить.
   -- Скажите, пожалуйста, -- начал  он тихо, понимающе, -- сколько раз во
время вашего заключения вас отпускали домой?
   У Дова челюсть отпала. -- До-мой?.. Эт-то куда же домой? К маме?.
   -- Да. В отпуск. В России же есть праздники, уикэнды...
   Дов ошарашенно  покачался  на стуле,  а потом захохотал. Господи, зачем
теряет с ними время? Распинается, мелом  чертит. Сидят  интеллигентные люди,
многие на пяти-шести языках чешут, знают много частных деталей по книгам, по
фильмам, видно, и -- не  осознают  ничего...  Коньяка сегодня, слава  Богуне
было, поскольку "Завтрак заключенного", -- хоть это-то постигли! Подали чай.
Заодно и коррам. Все положили  сахар в  чашки, а Дов макал  кусочек в чай  и
откусывал, - по сибирской, по тюремной привычке. Все сделали вид, что ничего
не  заметили,  только  тот,  с  аппаратом,  приблизился, наставив  жужжавший
аппарат на руки Дова, а затем произнес с улыбкой: "Чай в прикуску?.."
   Дова  в  жар бросило.  - Ч-черт!.. Все им  в  диковинку!..  Марсиане!..
Точно!..
   С того дня  не осталось, наверное, ни одной газеты в Америке, в которой
не было  бы рассказано об отчаянном поступке Геулы Левитан. Спасибо, Джексон
подлил масла в огонь. Оказалось, он толдычил-то про них, Дова и Геулу."...Их
бросали в тюрьмы в 1945  и  в 1960, и в 1964 за то, что они приняли трагедию
своего народа слишком близко к сердцу..."
   Корреспонденты стучали в номер Дова  с утра, -- все шло, как  обычно. И
вдруг  что-то стало мешать. Точно в отлаженную машину бросили  горсть песка.
Иль стекла толченого.
   Геула  Коэн   позвонила  из  Вашингтона:  договорилась  с  пятьюдесятью
конгрессменами; сказала,  хотят  повидать Гура.  Дов  в  тот час находился в
Сан-Франциско, первым самолетом вылетел  в столицу. Зал огромный, в мраморе.
Конгрессмены разбросаны  сиротливо.  Там кучка, тут двое. Пока представляли,
подсчитал - двадцать... Геула Коэн сказала:
   -- Нам кто-то мешает. Не пришли сенаторы-евреи. Большинство из них!
   У выхода,  где  его  снова  слепили  вспышками,  Дов заметил  знакомого
журналиста с кинокамерой. Кивнул, как старому знакомому. Тот шагнул к нему и
спросил быстро:
   -- А хочет ли израильское правительство русских евреев? Дов взглянул на
него оторопело. Что ни вопрос, то как в лужу вступит. То про "уикенды", то и
того чище...
   -- Израиль  без алии --  человек  без  крови!..  -- взревел он. И хотел
пройти.

   Тот  задержал   Дова,  преградил  ему  дорогу.  --   Господин   Гур,  я
предствитель газеты "Крисчен сайнс монитор". -- Он назвал свое имя. -- Утром
со мной  говорил  израильский  консул.  Он  сказал, что  из Москвы никого не
выпускают,  а вас выпустили... И он  не  может  поручиться, что  вы не агент
КГБ..
   -- Что-о?! Да вы его не поняли...
   Журналист быстро  раскрыл блокнот. -- Вот точная запись. С магнитофона.
Три  пункта.  Намбер  уан.  Вы выступаете  против  Израиля. Намбер ту.  Ваши
выступления  опасны для советского  еврейства.  Намбер три. Вас  не  следует
интервьюировать, так как, по его сведениям, вы -- советский шпион...
   Дов  потоптался,  никак  не  мог  постичь услышанного. Бред  какой-то?!
Прогудел неуверенно: -- Может,  поэтому конгрессмены не пришли?.. И  вы тоже
поверили?!
   --  Если бы  поверил, не  ждал  бы  вас  у выхода!  -- сказал он резко.
Захлопнув  блокнот,  добавил суховато-официально:  --  Прошу  вас  пере дать
израильскому правительству, что его чиновник в  Нью-Йорке нанес вред доброму
имени государства Израиль...
   Дов бросился к Геуле Коэн. Та сказала, не разжимая губ: -- Я это узнала
неделю назад.  Не  хотела  тебя  расстраивать.  Нью-Йоркский  консул  мчится
впереди нас,  как герольд, из города в город  и говорит, что ты  шпион... Во
всяком случае, он не гарантирует..
   -- Ах, сука! Рыжий не-Мотеле! Кто он?
   Геула Коэн взмахнула  обеими  руками.  --  Интеллигентный  человек.  Со
степенью  доктора  наук...  Завтра  у  тебя выступление по  телевиденью.  Ты
скажешь об этом?
   --  Ни  в  коем случае!  Это  -- тень  на Израиль. Управимся  домашними
средствами.
   ...Прямо из аэропорта Лод Дова привезли в Министерство иностранных дел.
Шауль произнес каменно-спокойно. Сказалась выучка, видать. -- Учти, Дов.  На
твоей совести будет, что твой отец Иосиф Гур, твои братья, твоя сестра Геула
никогда не попадут в Израиль. Только на твоей совести!
   Эх,  до  чего  же   Дову  хотелось  развернуться  да  кулаком   по  его
фотогеничной  роже. По роже!.. Пробасил,  сдерживая себя: --  Шауль бен Ами,
вы, лично вы, помогаете Москве расправляться с евреями-активистами...
   В  кабинет тут же вбежал голубоглазый помощник Шауля. Куда его важность
девалась? Он  размахивал руками, как  базарный торговец. --  Что  ты знаешь,
мальчишка?! Ты иди в кибуц!
   --  Сам  иди в кибуц! Шауль со всего  света подгребает добровольцев.  И
тебя возьмет.
   Тут уж взорвался невозмутимый Шауль: -- Как ты смеешь  выступать против
Израиля?!
   Дов ответил уже  совершенно  спокойно (это  он на допросах усвоил.  Чем
следователь больше ярится, тем спокойнее держись...): -- Вы считаете, что вы
Израиль? А я не Израиль?.. Спасибо!
   -- Ты выступаешь против правительства Израиля!
   --  Я  выступаю  против негодяев в  правительстве... Кто  из вас погнал
перед нами нью-йоркского консула с криком, что я шпион? Что я -- агент КГБ?
   Лицо  Шауля бен Ами выразило неподдельное изумление. -- Никто этого  не
говорил... Не мог сказать! Я проверю немедленно! Чушь какая!
   Однако об этом почему-то говорил весь Израиль. На автобусной станции. В
магазинах.  У газетных  стендов. Советский Союз заслал шпиона. Его  имя  Дов
Гур. Спустя неделю Дов сам  услыхал об этом. Пил сок у автобусной остановки.
Группка  студентов обсуждала новость. -- Двоих заслали... Кого еще? А  мы-то
уши развесили.
   У  отеля, где жил Дов,  толпились темнокожие  женщины. Гортанные голоса
разносились далеко:  --  Никого из Москвы не  выпускают.  А  он  прикатил...
Здравствуйте, хаверим! -- Женщины засмеялись.
   Когда об этом  промелькнуло  в  газетах, Дов позвонил Веронике. Сказал,
что хотел бы встретиться с Голдой Меир. Это можно организовать?
   -- Зачем?  -- пропела Вероника. -- То, что они не могли скрыть, они уже
обнародовали...Что   обнародовали?  Голда  прочитала   в   Кнессете   письмо
восемнадцати   семей  грузинских  евреев,  то  самое,  которое  ты  когда-то
переслал.  Оно переведено на  иврит очень решительно: "Родина  или  смерть!"
Затем  она привела отрывок  из  письма вашей Геулы... В глазах  Голды стояли
слезы, так она жалела и грузин, и Геулу... Когда Когда ты  был  в Америке...
Чудак-рыбак, весь мир, все  радиостанции и телестудии сейчас передают письма
евреев,  обращенные  к  Голде  Меир,  премьер-министру  Израиля.  Могла  она
отмолчаться?.. Ты сделал  все,  что мог, Дов!  Больше  из  этого  священного
сосуда не вытрясешь ни капли.
   --  Слушай, Вероничка, --  Дов  рассердился. --  Я  чувствую,  ты ее не
любишь. Может, она твой враг?..  Ты партийная, чую. То-то  меня Шауль в Вене
"стращал", решил, видать, я с тобой на одной партийной ноге... А мне на ваши
партийные  драчки  наср...  Начихать  с высокого  дерева. Мне надобно  семью
спасать. Поняла? Сделай доброе дело, организуй. Это возможно?
   -- Дов,  тебя примет сейчас даже  Господь Бог. Но... сколько можно быть
лопоухим?! Америку завоевал, а дурак-дураком!.. Ну, хорошо, пойдем!
   Вероника в Иерусалим явилась со всеми своими зеками-рижанами; двинулись
к  Голде на  трех машинах. Может  быть, поэтому  его, Дова, и не приняли. Во
всяком случае, у Дова такая мысль мелькнула. Явился с <862">"херутным"
хвостом.
   Хотя  Веронику и  пропустили,  по просьбе Дова, как переводчицу, но Дов
видел,  чиновники  засуетились,  забегали, стали  что-то шептать  начальнику
канцелярии.  Кто-то  неслышно  проскользнул  в кабинет  премьер-министра  и,
вернувшись, сказал, что  госпожа  Голда Меир  приносит  извинения  и  просит
оставить письмо с изложением просьбы.
   У Дова было заготовлено письмо, короткое и вежливое. Он отдал конверт и
отправился вместе с