Даже хвостом  не  шевелит. Думает, у
нас  в  семье  разлад..."  Утром я наткнулся  на Яшу  в умывальной  комнате,
крикнул шутливым тоном, с  зубной щеткой во  рту: -- Ты  до чего Посю довел?
Яша постоял возле меня и не подхватил собачьей темы. В тот же день я зашел к
нему, спросил прямо: -- В чем дело? Не могу ли помочь? Яша сидел на железной
кровати. Кивнул мне.  Молчал, поджав губы и опустив голову к коленям. Только
сейчас я обратил внимание: он начал  седеть. Виски  как морозцем прихватило.
-- Дов знает о твоих бедах? -- Рано давать сигнал SOS. Мы еще на плаву... --
И улыбнулся своей виноватой улыбкой. Обычно, когда Яша рассказывает, он жует
губами, медлит. Низкий,  добрый, гудящий  голос его -- голос раздумья. Он не
рубит,  как  Дов.  Не  иронизирует,  как  Сергуня.  Говорит,  как  и раньше,
полувопросител<1462">ьными  интонациями:  "Может  быть,   я  ошибаюсь,
но..." Но он никогда не ошибался, насколько  я помнил. Не ошибался и сейчас,
когда  мы  вышли  с  ним  побродить и, утомившись, приткнулись  на  одной из
скамеек в сыроватой  темноте  июньского вечера. За спиной, на море,  звучали
тревожные гудки судов, идущих в густом, теплом тумане, который  наползал  на
берег.  --  Может  быть,  я ошибаюсь, -- начал он, -- но, по-моему, мы здесь
нежеланны. Это возможно, а?.. Говорят, Зевс превращался в быка. Не знаю.  Но
то, что  я из человека превращен в корову...  Впрочем, --  перебил он самого
себя, --  никто в этом не виноват.  Вы знаете мой иврит. Я мычу, как корова.
Из  человека,  который в Москве мог отстаивать свои права  в  ЦК или даже на
Лубянке, я отброшен в существо оскорбительно-безгласное. Да, никто в этом не
виноват, но... я замечаю удовольствие чиновника. Он рад моему унижению. Рад,
сволочь! -- вдруг вырвалось у него, и он надолго замолчал. Чтоб Яша вскричал
"сволочь", земле нужно сорваться с оси. Я притих, чувствуя холодок на спине.
--  Треть Израиля говорит  по-русски, -- наконец продолжал  он. -- Но  ни  в
Министерстве    здравоохранения,   ни   в    Министерстве    абсорбции   нет
переводчиков... Газеты  кричат о русской алии, а чиновники словно не слыхали
об этом.  Хотите знать  о первых шагах на Святой земле бывшего хирурга Якова
Натановича  Гурова, а ныне яловой российской <1464">буренки, по кличке
<1465">"Гур"?  Слушайте!  Яша  пробился  на  прием к начальнику отдела
Министерства здравоохранения. Это было для  него не просто. Вошел. Начальник
пьет  кофе.  Глаз  не  поднял.  "Ну?"  --  сказал. Сесть  не предложил.  Яша
покраснел, но заставил себя сесть. Хамов не любил. Объяснил своим медленным,
спокойным  голосом, что он специалист по общей хирургии и  онкологии. Сделал
за свою жизнь восемь тысяч операций.  А  здесь ему  не доверяют скальпеля...
Начальник поставил  чашку на бумаги, лежавшие перед ним. Сказал резко: -- Не
доверяют скальпеля -- принимайте больных  гриппом.  Большое дело! -- И снова
принялся за кофе.  "Дова  на тебя  нет",  --  подумал  Яша.  Голос  его  был
по-прежнему  ровен:  -- В  Израиле надо ждать операции по полгода,  а вы мне
советуете  лечить грипп...  Кофе плеснулось на  бумаги.  -- Сколько  лет  вы
проходили    специализацию?    --    спросил    начальник    отдела    тоном
откровенно-глумливым: он  знал,  что в СССР специализация после института не
существует.  Это американская  система.  -- ...Ага, не  проходили! Только  в
институте  учили.  Значит,  вы не  специалист...  В  Америке, например... --
Простите,  тысячу  раз простите  за  то,  что перебил вас. Законы  в Америке
известны. Я должен был бы сдать там врачебный экзамен. И я бы сделал это, не
тревожа, Министерство  здравоохранения.  Однако здесь  -- не  Америка! Здесь
наши дипломы признаются. Официально. Я по диплому -- хирург. По многолетнему
стажу --  хирург.  На  основании какого закона вы меня  отбрасываете?  Может
быть, я ошибаюсь,  но ведь это  же открытое  нарушение  израильских законов!
Начальник отхлебнул кофе, спросил со скрытой усмешкой: --  Вы все сказали?..
После института  вы НЕ  проходили специали<1474">зации, как то принято
во  всем мире. -- И резко: -- Вы  не хирург!  К операционному столу я вас не
подпущу!  Вы  не можете претендовать  ни на что...  и  нигде. --  Добавил  с
брезгливой усмешкой: -- Кроме как у немцев, в их Вест <1475">Джермани,
и в государстве <1476">кенгурушников... Все!
   Яша заставил себя  остаться. Не встать. Он понимал, что его откровенно,
не стесняясь этого, выталкивают из страны. А он  вот  не  уедет!.. Голос его
остался  спокойным,  только говорил  он  еще  медленнее.  Отчасти,  впрочем,
оттого, что  свое вступительное  слово  выучил  наизусть, а разговор ушел  в
сторону...
   -- Хорошо, господин начальник!  Допустим, я  вам подчинюсь;  выбрасываю
скальпель в окно и иду в амбулаторию Купат-Холима лечить грипп. Можете  дать
мне разрешение лечить грипп в Израиле? Для этого, как  вы  сами считаете,  у
меня бумаг достаточно.
   -- Вполне достаточно!  Принесите справку  с  места работы -- я  вам дам
разрешение на врачебную практику
   -- Позвольте,  господин начальник! Но  ведь  без вашей  подписи меня не
возьмут ни в одну амбулаторию. Даже халата не выдадут.
   -- Возможно! -- И начальник снова принялся за кофе.
   --  Может  быть,  я  не прав,  но...  мне  кажется, что вы поступаете с
русскими  врачами, как московская  милиция с нежелательными элементами... --
Поступи на работу -- получишь прописку. Но... без прописки никто в Москве на
работу  не возьмет. --  Яша  говорил все медленнее, чуть покачиваясь, как на
молитве -- значит, был  уже в  таком  состоянии,  когда иные, даже спокойные
люди кричат. -- Заколдованный круг!.. Начальник допил кофе, вытер  салфеткой
толстые, вывернутые  губы, углубился в бумаги. Посетитель для него больше не
существовал. Под дверью  начальника сидели, понурясь,  врачи. Сидели часами,
неподвижно,  как куры  на жердочке  в проливень, от  которого не спрячешься.
Специалистов, работавших по 15-- 20 лет, специалистами не считали. Поскольку
в СССР иная система медицинского образования... --  Как видите, Гриша, нас и
в грош  не ставят... --  в  голосе Яши впервые зазвучала нотка  отчаяния. --
Допустим  невозможное!  Прибыл  бы  сюда  академик  Бакулев,  гений  русской
медицины.  Женился бы  он на  своей аспирантке Розочке и прилетел... его  бы
тоже  посадили  в   эту  "медицинскую  кутузку<1490">"   до  выяснения
личности? Посадили бы! Какое невежество!  -- воскликнул  Яша, не ведая  еще,
что это  были дальние подступы конкурентной поножовщины. Бандитизм, попросту
говоря...   Вскоре  после  визита  к  начальнику  отдела  ему  позвонили  из
Министерства и заявили, что бумаги его рассмотрены комиссией, он может  идти
работать  в Купат  Холим амбулаторным врачом.  --  От гриппа будете лечиться
сами. Без меня! -- ответил Яша. -- Я хирург и  по документам, и по опыту,  и
останусь им до  смерти. -- ... И вот результат, -- уныло сказал Яша, шурша в
темноте какой-то  бумагой, которую он достал  из  кармана.  Это  была  копия
сегодняшней  телеграммы  на  имя директора <1492">ульпана,  отставного
полковника.  Яша пыхнул  папироской,  осветившей  на  мгновение  телеграфный
бланк. Яша помнил  текст  наизусть  со всеми  пометками,  читал  по  памяти:
<1493">"Телеграмма от  28  июня  1972 года.  Дана  <1494">Ривкой
<1495">Шано     из    Министерства     интеграции..."    Не     давать
<1496">Гурам   квартиры   поскольку   не   соглашается  в  Купат-Холим
<1497">". Яша смял в  кулаке бумажку, сказал  мертвым  голосом: -- Это
капкан! Что же остается? Уезжать в  Австралию?  Или во Франкфурт, откуда мне
прислали  уже  второе  приглашение?  Не  поеду  к  немцам!..  Может  быть, я
ошибаюсь,  но  они загоняют  меня  в  угол  профессионально.  Ни  работы  по
специальности, ни квартиры... Ты говоришь  --  не мафия ли? После двух тысяч
лет слез и  крови создать собственное государство, чтоб в нем бесчинствовали
и, более  того, главенствовали  мафии,  -- от  складов <1498">Лода  до
Министерства   здравоохранения?  Это  трагедия   почище  разрушения  второго
Храма... <1499">' С моря наполз  такой  туман,  что собственных рук не
было видно.  Мы  сидели,  как в  сырой вате. -- Нет, это невозможно! --  Яша
поднялся и  двинулся к  дому по  тропинке,  которую не  различал, наощупь. У
террасы Яша  едва не  упал,  наткнувшись на кого-то. Оказалось, на  каменных
ступенях сидел сын Каплуна Левушка. Я  нашарил на террасе выключатель, зажег
свет. Левушка сидел на ступеньках в одних трусах, босой. Вскочил, морщась от
боли,   двигая  пальцами  ноги,  на  которую  Яша  наступил.   Яша  принялся
извиняться,  вгляделся  в него  и -- нервно  повел плечами.  Розовое,  почти
младенческое лицо  Левушки было в  слезах. --  Левушка, ты  что?  Оказалось,
Левушку не приняли в школу. Точнее, в выпускной класс.  Он окончил в  Москве
девять классов; экзамен на аттестат зрелости не успел сдать: пришлось уехать
в Израиль раньше, чем  предполагали. Практически средняя школа  за спиной. А
сейчас  его  зачислили  в  десятый  класс   израильской  школы,   в  которой
образование   --  двенадцатилетнее.  --  В  Израиле  все   кончают  школу  в
восемнадцать, а я,  значит, в двадцать один. За  что мне такое? -- всхлипнул
он совсем  по-мальчишечьи, утирая лицо  тыльной стороной ладони. Яша положил
ладонь на широкое, костистое плечо Левушки, сказал, что все образуется. Язык
в их школе преподает директор <1503">иврит<1504">ской школы. Они
с ним соберут учителей из России и составят схему: какой класс  в Израиле --
по   учебным  программам  --   соответствует   классам  в  СССР.  Отнесут  в
Министерство просвещения, где, видимо, <1506">ничего  о том не ведают.
--  Левушка, вытри нос  и веди  себя,  как подобает  выпускнику  израильской
школы.  Левушка улыбнулся  сквозь  слезы, недоверчиво,  и  отправился спать,
шлепая голыми пятками  по каменному полу. Зашел за дверь и, слышим, побежал.
Когда затихло левушкино шлепанье, Яша развел руками в полном  недоумении. --
Ну,    хорошо,    отвергают    --    по    разным    причинам    --    меня.
<1512">Допус<1513">тим, не доверяют.  Но  зачем мучить  детей? С
нами приехал  методист из Ленинграда,  давно  бы  все выяснили...  По правде
говоря,  я  не  мог предположить, что  возможна  в Министерстве  образования
Израиля  такая  степень  невежества.  Но  все  это  оказалось  правдой.  Яша
<1516">Гур и  его учитель иврита были первыми, кто объяснил чиновникам
систему  школьного  образования  в  СССР.  На глазах  Гура  они  перечертили
принесенную им схему, написали пояснения и <1522">прикнопили к стенке.
Тысячи  мам были <1523">избавлены  от  истерии,  а Левушка Каплун стал
заниматься осенью в  <1524">двенад<1525">цатом --  выпускном  --
классе... Эта первая  наша победа  придала надежду  на  то, что так,  шаг за
шагом   здесь   можно   исправить   многое.   Злой   воли   здесь   нет   --
<1526">неразбе<1527">риха и сказочное незнание...Порой --  культ
невежества,  который в России царил  разве после  гражданской  войны:  "  Мы
университетов не кончали..." -- горделиво заявляли высокие чины... Тревожило
-- и  чем  дальше, тем больше -- совсем  другое. Почти каждый день, когда мы
переступали  порог класса,  кто-либо  сообщал шопотом иммигрантские  новости
(шепотом --  по советской <1530">привыч<1531">ке) <1532">:
<1533">"Повесилась    доктор     X<1534">.,    нейрохирург    из
<1535">Москвы<1536">"...  А  потом  приходил <1538">"едиот
<1539">Ахронот"  (Последние  известия),  где  писали даже  о  здоровье
обезьянки      из      Сафари<1541">,      но      о      самоубийстве
<1542">мо<1543">сковского  доктора  -- ни слова.  Спустя  неделю
кто-то   прибежал   с   известием   о   том,    что   выбросился   из   окна
инженер-корабельщик К., ленинградец, 60 лет.  Ему сообщили  во  всех фирмах,
что для работы  он уже стар. А для пенсии еще молод. И тут же прибыли газеты
с очередными фанфарными  излияниями: "Даже если приедет  100 тысяч в год, мы
сможем  принять   всех...  <1545">Пинхас  <1546">Сапир,  министр
финансов<1547">". Когда перерезала вены молодая женщина, зубной  врач,
нам, едва  мы  вернулись с  похорон, поднесли газету, где тот же веселящийся
банкир вдохновенно врал, что на  каждую голову, которая прибывает в Израиль,
расходуется 35 тысяч долларов. Это было ужасно, что люди кончают с собой. Но
еще неожиданнее,  чем самоубийство, было то,  что газеты  об  этом  даже  не
упоминали.  Как правило, новости их были мажорны, прямо противоположны тому,
что мы видели.  Воистину советские штучки! Ох, как это  настораживало! Когда
пришло  известие  об   инженере-корабельщике,  выбросившемся  из  окна,  Яша
разорвал  газету с  правительственным  приветствием новоприбывшим на  мелкие
клочки и сказал жестко: -- Я из  окна не выброшусь. Я лучше выброшу из  него
министра  здравоохранения.  Мы  усмехнулись, не ведая еще,  как  развернутся
события... Пока шли переводы  документов  на иврит и  подобные  хлопоты, все
завидовали моей Полине. Химик,  диплом Израиль признал, <1550">"Пи эйч
ди", доктор,  по-западному. Все "открытые<1551">" работы напечатаны  в
реферативных  журналах  Америки,  одну запрашивал  в  Москве  сам  профессор
Пота<1552">й, декан  химфака <1553">Иерусалимского университета.
"Знал, на ком жениться," -- шутливо говорил  мне Яша. Жена и решила начать с
декана  профессора  Потая. Созвонилась  с  ним, договорилась о  встрече.  Из
Нетании в  Иерусалим  -- без машины --  путь не близкий. Жарища. Автобусы  в
Израиле -- не сахар. А  если еще  пересадки!.. Полдня туда и обратно. Декана
на  месте  не оказалось.  Он  просил  передать  свои  извинения  и  оставить
документы. Папку с документами  принял улыбчиво-- галантный  человек в белом
полотняном костюме, профессор <1556">Л. "Выпорхнул,  ангелоподобный, в
светлых ризах,  -- весело рассказывала Полина. -- <1557">Хвать папку и
--  на небо<1558">!.." Ангелоподобный заверил, что документы  передаст
немедля, и  Полине  сообщат<1559">..  Жена  две  недели поглядывала на
телефон,  затем  перестала.  Профессор  Потай,  которому   она  через  месяц
позвонила,  ответил,  что  документов  он  не  видел  и  место  уже  занято.
"Ангелоподобный?" -- хмуро переспросил  Дов, узнав об  "Истории с  пропавшей
грамотой", как он ее назвал. -- Это дело треба <1564">разжувати...  --
Не  сказав  больше  ни  слова,  Дов отправился в  <1565">Иерусалимский
университет   и  вместе  с  секретаршей,  которой  принес  букет  тюльпанов,
перевернул в канцелярии все вверх дном. Часа  три искал "пропавшую грамоту",
в конце  концов нашел. Профессор Л. сунул ее  в  нижний ящик шкафа, на самое
дно.  Декану  даже  не  показывал...  Дов   перетянул<1566">"пропавшую
грамоту"  своим  ремешком  и  произнес,  как  потом  вспоминала  секретарша,
непонятную фразу:  --  Ангелоподобный?  В  светлых  перышках?  Резать  надо!
История эта наделала  в ульпане много шума.  Явился тихий и тощий  человек в
черной  кипе,  чуть не  добивший  не так  давно  <1568">яшину  тещу, и
сказал, что  у  него в магистратуре  Тель-Авива работает  дядя. И дал адрес.
Дядя принял Полину по-родственному, усадил, угостил кофе  с пирожками. Когда
Полина  поясняла, что  она химик-органик,  <1569">ПИ  <1570">ЭЙЧ
<1571">ДИ..., он моргал  белыми  ресничками. Из  всего  сказанного  он
выхватил знакомое  слово ЛАБОРАТОРИЯ. Тут  же встрепенулся и  сказал,  что у
него  есть прекрасная  <1572">идея. Полина  идет на курсы  медицинских
лаборанток.  "Знаешь,  милая, анализ крови--  мочи. И заработок хороший, и в
лаборатории будешь".
   Полина попятилась и так, спиной вперед, выскочила. Внизу ее  ждали мы с
Довом  в  красной  спортивной  машине,  которую  Дов  недавно купил.  Полина
полдороги молчала. Ее била дрожь. Потом рассказала. -- Крепись,  Полинка, --
пробасил  Дов,  высаживая  нас  возле  ульпана.  --  Один полосатик,  другой
маразматик, глядишь,  и  на человека наткнемся. В  субботу  он  привез  двух
профессоров, англичанина  и американца,  не забывших еще,  как  сами  искали
работу.  Они  изучили  <1580">"пропавшую  грамоту"  Полины, час-другой
толковали  с ней, а  затем  повезли Полину, как  объявил торжествующий  Дов,
"вдоль  по  Питерской..." Профессора и  Полина объездили  Питерскую вдоль  и
поперек, не  осталось в Израиле химической фирмы или университета, в которые
бы  не  заглядывали. Вернувшись, Полина легла на кровать лицом к  стене.  На
вопросы не отвечала.  На занятия не пошла. Тревогу поднял Олененок, сын Яши.
Он заходил к нам почти каждый день, неизменно получал <1585">полинкино
печенье с  орехами и курагой. На худой конец рожок с вареньем. В этот раз он
не  только  ничего  не получил, но Полина  к  нему  даже  не повернулась. Не
заметила его  прихода.  --  Тетя Полина  заболела! -- вскричал  он, вбегая к
себе.  Дов объявился на своей пожарной машине на второй день. Рассказал, что
в   Иерусалиме   живет  профессор   Бергман,   основавший   всю   химическую
промышленность  Израиля. Полина сбросила ноги с кровати.  Она  знала  работы
Бергмана:       он       был       ученым       с      мировым       именем.
<1592">Позво<1593">нила  ему,  и  Дов, взревев  своей  каркающей
сиреной, помчал Полину в Иерусалим. Бергман говорил с Полиной так долго, что
Дов  забеспокоился.  Затем  доставил  профессора  к  ректору  Иерусалимского
университета,  и,  <1595">к  изумлению   <1596">Дова,  профессор
Бергман, слава Израиля, ушел от <1597">ректоpa ни с чем.  Спустя месяц
прислал  письмо,  которое  Полина  хранит  как  реликвию,  среди  рукописных
замечаний своего учителя  академика Зелинского, славы России: "Мне очень с т
ы  д н о  ,  что я ничего не  могу для вас  сделать..." Яша  явился  тут же,
послушал у жены  пульс, выписал успокаивающие  таблетки и произнес медленно,
подперев  свой  круглый  подбородок  большой  лапищей  хирурга: --  Куда  мы
все-таки  попали?  В  Израиле  ничто  не  остается  тайной. Вскоре  в ульпан
приехала  незнакомая  женщина,  гинеколог из  Нетании,  привезла в багажнике
четыре корзины  персиков, оповестила  всех радостно: "Ихие  беседер!" (Будет
хорошо!)  Когда-то  сама  прибыла из <1607">Черновиц, искренне  желала
подбодрить  русских и, хотя ничем помочь  не  могла,  оживились  люди: есть,
оказывается,  израильтяне,  которых  тревожит  судьба   новичков.  Мне  было
доверено  распределить и  разнести  по  комнатам  персики.  Не успел  я  еще
завершить своего первого  в Израиле  общественного поручения, как в  ульпане
появился "болотный черт из города Пинска", как  он сам себя  отрекомендовал,
отставной  полковник  израильской  армии, высокий,  сдержанный,  похожий  на
англичанина.  Он  просидел   у  нас   вечер,  показывал  нам  свою   именную
"браслетку<1611">" офицера испанской республиканской армии, медаль "За
отвагу"  и грамоту  Верховного главнокомандующего  Сталина за взятие  города
Орла,   орден  Почетного  легиона  за  борьбу   в  "маки".   Быть  бы  этому
фантастическому человеку в Воркуте, но советскому послу в Алжире  Богомолову
понравился  белокурый еврей- переводчик, знающий  двенадцать  языков,  и  он
шепнул парню, куда увезут его  из лагеря советских военнопленных, когда  его
услуги как  переводчика более не потребуются... Закончив рассказ,  отставной
полковник выпил чаю и на наших глазах составил список всех химических фирм и
институтов,  существующих   в   Израиле.   Пропадал  недели   две,  вернулся
несчастный,  отощавший. Уселся на  край  стула, повернул лицо к Полине: -- Я
нич-чего не нашел для вас. -- В глазах контуженного полковника стояли слезы.
--  Ок-казывается,  мы  создали г-государство, которому не ну