разу   куда-то  рванулась.  Оказалось,  мне  не
померещилось. Якова  Гура  доставили на  казенной  машине,  в  сопровождении
"искусствоведа  в штатском", в Шин-Бет, израильскую контрразведку (такого не
удостаивался  даже Дов) и сказали прямо:  --  У нас есть  подозрение, что вы
агент КГБ. -- Что-о?! -- Не понял? Засланный в Израиль агент КГБ. Тут только
Яша пришел в себя. -- Я думал до сих пор, что вы -- не рынок "Кармель". И не
кибуцные фальшивки. Что  Шин-Бет не занимается политическими инсинуациями. А
вы такое же дерьмо, как и все!.. Ты что, в самом деле считаешь, что я шпион?
-- спросил  оскорбленный  Яша у молодого, подтянутого  "искусствоведа".  Тот
усмехнулся  и сказал, что  лично  он убежден, что доктор Гур не агент КГБ, а
честный человек.  Но...  к ним поступил документ от  члена правительства они
обязаны дать  отчет.  А  начальство  любит  перестраховаться...  Словом,  --
заключил он, щелкнув каблуками, -- если доктор Гур хочет спокойно продолжать
свою активность в  Израиле, то Шин-Бет мог бы получить при  помощи детектора
лжи  документальные  данные, агент  или  не агент доктор  ГУР  Первая  мысль
обиженного Яши была послать их всех куда подальше... Потом подумал: а почему
разом не выбить из рук  этих гуманистов крапленую карту? Ведь уже всех Гуров
обляпали грязью! И потом, признаться, его, Яшу, разбирало любопытство: а как
это  делается? Тем более, что "искусствовед"  сказал, видать,  для утешения,
что месяц  назад  на "детекторе  лжи"  сидел Ицхак Рабин, герой Шестидневной
войны,    давал    показания    в    связи    с    делом    Ашера    Ядлина,
человека...ого-гокакого! Часов  через шесть измученный, голодный Яша выбрел,
наконец,  из  коридоров  Шин-Бет и  позвонил  из  автомата домой.  Никого не
застал.  Тогда  он набрал  номер отца. Рыдающий лиин голос ответил:  -- Умер
Иосиф!  Нет у нас отца!..  Там умер,  в  вашем дурацком  кино. Его отвезли в
больницу уже мертвым... Яша  выронил трубку и долго стоял, прислонясь лбом к
стеклу кабинки. Его спина в мокрой на  лопатках рубашке содрогалась. Снаружи
кто-то колотил в стекло жетоном. Яша не слышал.
   Из романа
   "ПРОРЫВ"
   Из части второй. ТРЕТИЙ ИСХОД ИЗ ТРЕТЬЕГО РИМА
   Главы 8,16
   8. ЗАПИСКА ГОСПОДУ БОГУ
   -- Что, по Орвеллу, должно находиться после победы социализма на улицах
имени  Герцена  и Огарева?  --  спросил  Наум  жену,  когда троллейбус  стал
притормаживать возле Московской консерватории.
   -- Тюрьма! -- ответствовала Нонка мрачно.
   -О, ты не безнадежна!  --  воскликнул Наум, вскакивая с сиденья. -- Нам
здесь выходить. Быстрее!
   Они   протолкались   к   дверям,   затем,  перебежав   улицу   Герцена,
прошествовали мимо  облупленных  дверей,  на которых  ранее  висела скромная
табличка  "Управление  ГУЛАГом..."  Свернули на  улочку  Огарева.  Здесь, на
Огарева, 6, широко раскинулось добротное, старинной постройки, с колоннами и
высоченными воротами,  здание, напоминающее  своей архитектурой  университет
имени  Ломоносова,  который  примыкал  к  нему.  Оно  казалось  естественным
продолжением университета  и называлось  Министерством внутренних  дел СССР.
После  очередного  отказа Наум решил посетить улицу Огарева, 6. Его  и Нонку
принял генерал  Версии, "генерал -- выше некуда", как объяснил Наум жене. Не
дослушав Наума, генерал перебил его:
   -- Почему вы ваши письма адресуете американским евреям? Вы  же хотите в
Израиль. -- В его голосе звучало раздражение, и Наум окончательно убедился в
том, что  адресат выбран ими правильно. Нонка  вдруг как с  цепи  сорвалась,
закричала пронзительно, по-бабьи: что вы нас мучаете? Вы не нас убиваете, мы
живучие,  вы  убиваете  русскую  историю! Разместили  на  улицах  Герцена  и
Огарева, борцов за светлое будущее, все пыточные управления! Какая пища  для
Запада!.. -- Она  визжала до тех пор, пока генерал Вереин  не закрыл  глаза,
сказав Науму настороженно, с досадой:
   -- Все образуется, только, пожалуйста, уведите отсюда свою жену!..
   Наум вытолкал из кабинета Нонку, а потом, завершив разговор с предельно
вежливым, ускользающим  от  ответов  генералом,  сказал  Нонке, которую  бил
нервный озноб:
   --  Истерика-истерикой,  а  про Запад  упомянуть  не  забыла.  Нет,  ты
определенно не безнадежна!
   В те дни к ним зашел реб Менахем, мужской и дамский портной. Наум любил
насупленного  носатого старика, который, сам того не ведая,  первый заставил
Наума задуматься об Израиле.  Реб  Менахем на этот раз выглядел озабоченным.
Он выпил чай  с нонкиным  ореховым  тортом,  посмотрел в  окно и  сказал: --
Хочется погулять, а? Я бы хотел... На улице он зашептал, озираясь:
   -- Нюма, у меня есть прямая связь с  Израилем. Мои  дети уже там... Так
вот, зачем  ты пишешь все время  в Америку?  Нюма, старые  сионисты  против.
Израиль против.  И  зачем ты  связался  с  этими гоями.  Этот  Петренко  или
Григоренко... Наум уставился на старика ошалело.
   -- Реб Менахем, вы так хорошо шили штаны. Зачем вы сменили профессию?
   У  старика  заслезились  глаза, стали совсем  мутными.  Наум  попытался
смягчить свой ответ,  принялся объяснять, что речь идет о защите гражданских
прав и, если у человека есть сердце, он будет с людьми, а не с обезьянами...
Старик обиделся еще больше, прошамкал решительно:
   --  Нюма, если тебя посадят за гоев, Израиль защищать тебя не будет. От
о зой!
   Наум  простился с ребе  Менахемом, молча  смотрел на его сгорбленную  и
чуть кособокую спину и, повернув домой, воскликнул в изумлении:
   "Нет, а все же?  Кто  у кого  в подчинении? МВД у Могилы? Или  Могила у
МВД?.. Это ж какая-то фантасмагория! Чтоб танцевали они один и тот же танец?
И  чтоб совпадало каждое  па?!"  Он  всплеснул руками, выпятив губы, как реб
Менахем. -- От о зой! Спустя неделю  Наума  вызвали к директору завода.  Там
был  и Никанорыч --  лысый профсоюз, и  парторг,  а кроме них,  еще какие-то
незнакомые лица.
   И у директора,  и у парторга светятся желтоватым огнем значки лауреатов
Ленинской   премии,   которые  они  получили  за  его,   Наума,  "всевидящий
прожектор",  как они его условно  называли.  Наум  посмотрел на  лауреатские
значки с удовольствием: его, Наума, работа...
   Директор вытер платком серое, лоснящееся лицо, поднялся, протянул Науму
руку.
   -- Наум, поздравляю вас! Ваша лаборатория расширяется настолько, что не
исключено, вскоре отпочкуется в  отдельный институт. Мы бы  вас, ясное дело,
не  отдали.  Но  вот...  --  он кивнул в  сторону  незнакомых людей. --  Они
настаивают...
   -- Извините, а кто они?
   --  Наум, ты всегда отличался  большим  тактом...  -- иронически  начал
директор, промакнув лицо платком.
   -- Нет, почему  же, -- отозвался один из незнакомцев. -- Можно сказать.
Министерство обороны СССР. -- У-у! Богатый дядя!
   Тут  все  сразу  повеселели; незнакомец, костлявый, седой  до желтизны,
открывший, откуда он, подошел  к Науму,  представился,  протягивая руку:  --
Академик  ...  -- Он назвал известное имя.  -- На  организацию  института  и
опытного  завода при нем  отпущено 180 миллионов, -- добавил он. -- Институт
будете возглавлять  вы. -- Я?  -- испуганно воскликнул Наум. -- У меня пятый
пункт!  -- А у меня какой? -- ответил академик с усмешкой.  -- А вы полезный
еврей! -- вырвалось  у  Наума. -- Поздравляю! В кабинете сразу затихло. Даже
воздух, казалось, стал иным. Более плотным. Тишина сгущалась.
   "Ловушка, -- мелькнуло у Наума.  -- директора-евреи в России повырезаны
уже  лет  тридцать с  гаком. Замов  по науке  -- по  пальцам пересчитаешь...
Блатари!"
   Директор  завода,  видно, по  лицу  Наума  понял  его мысли.  Помедлив,
спросил  с утвердительной  интонацией: --  Значит,  по-прежнему безумны? "Э,
запахло  психушкой",  --  мелькнуло у  Наума. --  Объединение  семей  --  не
безумие!  -- выпалил он.  -- Все Гуры, отец-мать...  -- Он  перечислил также
всех братьев и других родственников, -- все т а м!
   Директор поднял набрякшие старческие веки, произнес тяжело: -- Наум, вы
понимаете, что никуда не уедете. -- И даже рукой провел над столом, повторяя
со значением. -- Никуда и никогда! ..-И  обычным  тоном, устало:  -- Если мы
вас уволим, вас не возьмут даже электромонтером. -- Пойдете грузчиком  -- на
Курскую  товарную. Или уедете.  Ясное дело,  не в Израиль... --  Это  вместо
спасибо, дорогие  Ленинские лауреаты? -- Мы не отдадим вас,  с вашим научным
потенциалом,  противнику,  --  сказал  молчавший  доселе  человек  в  черном
свадебном костюме, который стоял позади академика с пятым пунктом.  -- Это в
интересах России, которую вы предаете.
   Наум круто повернулся и вышел  из  кабинета. Домой не поехал. В  голове
гудело.  Себя   погубил,  ладно!   Нонка-то,  бедняжка...  А  Динке-картинке
института не видать, как своих ушей.
   Домой  вернулся  поздно, обрадовался  тому,  что  Нонка уснула. Оставил
записку, чтоб его не будили, так как в лабораторию ему идти не надо...
   Его  разбудил  телефонный   звонок.  Наум  прошлепал  босыми  ногами  к
аппарату.
   --  Говорят  из  Комитета  государственной  безопасности! -- отчеканила
трубка. -- Вам заказан пропуск. Ждем вас сегодня в 13 ноль-ноль!
   Наум ответил с хрипотцой, со сна, что ему не о чем говорить с Комитетом
государственной безопасности.
   -- Почему?  -- И  голос такой,  словно и в самом деле человек удивился.
Актеры!..  Науму  вдруг ясно  представилось  вчерашнее, и  в  нем  поднялось
бешенство. Он прорычал:
   --  С потомками Малюты  Скуратова  мне разговаривать не  о чем!  Трубка
помолчала, затем удивилась,  на  этот раз искренне: -- Зачем же вы так, Наум
Иосифович? -- А вот так! -- И Наум положил трубку.
   Надо действовать немедля. Иначе конец... Наум метнулся к кровати, сунул
ноги в тапочки,  отыскал  в своем растрепанном  блокноте номер справочной ЦК
партии.
   --  Говорит  доктор  технических  наук Гур.  С  кем мне  говорить? Меня
преследует ГБ!"
   --  Одну минуточку, --  отозвался женский голос,  и  тут  же  включился
мужской голос, переспросил, кто говорит и в чем дело... В конце концов Науму
назвали номер  телефона  и объяснили, что он  может  говорить  с начальником
Административного отдела ЦК КПСС товарищем Галкиным.
   Наум принялся рассказывать товарищу Галкину суть дела, скрестив на руке
средний и указательный пальцы.
   -- ...Вся  семья  у меня в Израиле. Здесь  мне жизни  нет.  Секретности
тоже. Ни первой, ни второй... Никакой! Четыре года дергают. То увольняют, то
принимают. То с кнутом, то с пряником. Зачем мучают? Не отпускают к семье?..
А теперь еще КГБ приглашает меня на беседу.  Я  хорошо знаю ГБ, и у меня нет
никакого   желания  с  ними  встречаться.   Ответил  голос  спокойный,  даже
добродушный: -- Ну, что такое! Вас же приглашают. Пойдите поговорите. Ничего
в  этом  такого  нет.  --  Простите,  это не  просто приглашение...  --  Ну,
почему... Это приглашение. Ну, как чай пить. -- Когда приглашают пить чай, я
вправе не пойти. Это не одно и то же.
   --  Ну,  что такое. Можете  пойти!  Наум  почувствовал, что звереет. --
Знаете что,  товарищ Галкин,  -- жестко  произнес  он.  -- Я хочу знать, кто
сейчас командует в стране:  вы или КГБ?  Если КГБ, то сегодня я, а завтра --
вы! Вы должны это знать! -- Трубка ответила медленно, похоже, через силу: --
Вы можете не идти... -- и вдруг язвительно, с нескрываемой усмешкой:
   -- Но, скажите, кому вы  будете  звонить там, в своем  Израиле?.. Голос
Окуловой прозвучал в трубке  на другой день в 9 утра. Какой-то необычный для
нее голос, вялый. Он сообщил, что Гур Наум Иосифович может придти в ОВИР МВД
СССР за визами. Разрешение получено. В 12 ноль-ноль все будет готово.
   Наум схватил такси и через десять минут был в Колпачном переулке.
   -- На выезд даем семь дней, -- столь же вяло объявила  Окулова,  глядя,
как  всегда,  вбок,  мимо  собеседника.  --  Вы  должны  принести  паспорта,
орденские документы,  водительские права...  -- она долго перечисляла, какие
документы он  обязан принести и сдать. Затем  Окулова  мельком  взглянула на
разгоряченного, от лысинки  аж пар шел, Наума и заключила  тем же бесцветным
тоном, в котором угадывалось торжество: -- ... и 26 тысяч рублей...
   У Наума подогнулись ноги. Он присел изнеможенно на край стула, наконец,
взглянул  на  Окулову. Она  снова  смотрела куда-то  вбок, в глазах  ее была
скука. Только на щеках выступил румянец.
   "Убивают гады, -- спокойно, как будто не о себе, подумал Наум. --  Ишь,
разрумянилась... Эльза Кох".
   Наум тут  же  отправился на  улицу Горького,  на Центральный  телеграф,
вызвал Иерусалим, чтобы сказать  отцу, что, видно, не вырваться ему никогда.
Поиздеваются  и  загребут...  А  спустя сутки  по  звонку из Израиля  Нонка,
подкрасив свое узкое, гордое лицо "под грузинку", как она считала,  вылетела
в Сухуми. Деньги из аэропорта она  несла в ободранном чемоданчике, с которым
в Москве ходят  разве что в баню. В  такси не села, затиснулась  в городской
автобус. Дома,  в коридорчике, подле сохраненной  на всякий случай поленницы
березовых дров, сунула Науму чемоданчик и  только тут, позеленев, грохнулась
в обморок.
   В сберкассе неподалеку от ОВИРа Наум выгрузил из боковых карманов пачки
сотенных  бумажек. Старуха-кассирша  взглянула  на  груду  денег,  и  серое,
измученное нищетой и невзгодами лицо ее погрустнело. Она сказала, вздохнув:
   -- Чего  вам,  евреям,  бояться! Тут вы жили  богато и там будете  жить
богато.
   --  Мы  не за  богатством уезжаем,  мать,  -- ответил  Наум,  вытягивая
провалившуюся  под рваную  подкладку пиджака связку сотенных. -- Уезжаем  за
равноправием. -- Эх, мил человек, неужто мы не понимаем!.. Визы в ОВИРе были
готовы. Наум сунул их, мельком оглядев, в  боковой карман и тут же кинулся к
выходу.  -- А  что это у вас подмышкой? -- остановила его Окулова.  -- Боже,
чуть  не забыл! -- воскликнул Наум. -- Дарю вам плакат, который висел в моем
доме пять  лет. Советский плакат!  Вот  номер Главлита...  -- Наум развернул
его, выскреб из  кармана кнопки и прикрепил на дверь старшего лейтенанта МВД
Израилевой, оформлявшей его визы.
   "Отечество  славлю,  которое  есть,  но  трижды  -- которое  будет.  В.
Маяковский".
   Подполковник  КГБ Окулова рванулась  к  плакату,  но Наум остановил  ее
жестом.
   -- Руку на Маяковского подымать?! Владимир  Владимыча?.. О котором  сам
Сталин сказал, что это лучший, талантливейший!.. Да это же статья 70, пункты
АБЛГДЖ... Ответом ему был треск рвущейся бумаги.
   Когда на руках клочки бумажек, которые называются  визами, оказывается,
можно  купить билеты в Вену, в Париж, Лондон... И так же просто, как билет в
кино. Чудеса!
   Хорошие вещи  Наум  отнес ребе Менахему  и соседкам сверху -многодетным
вдовам, а рухлядь вынес во двор и запалил.
   Мальчишкам-то  радость!  Сбежались  со всего переулка, визжали, прыгали
через огонь. Весело глядели то на приятеля дяди Наума,  низкорослого, борода
лопатой, от которого разило вином, то  на длинного, лысоватого дядю Наума --
трезвого, горланившего хриплым голосом:
   -- Гори-гори-гори ясно, чтобы не погасло!..
   "Только б не  спохватились! Не закрутили колесо назад!" -- повторял про
себя Наум,  складывая пальцы на руке крестиком.  Увы, закрутили  назад! Чего
боишься, того не избежать! Поздно вечером, за девять часов до отлета,  Науму
позвонили из ОВИРа: срочно  явиться в Колпачный переулок. -- Ваши визы, Наум
Иосифович,  не  в  порядке.  Наум  понял, что повис  на  волоске. Кто  может
перешибить  волю административного отдела ЦК КПСС? Военный министр?  Шеф КГБ
Андропов?  Брежнев?  Чтоб  им ни дна, ни  покрышки!..  Наум  ответил мертвым
голосом, что уже поздно и в ОВИРе ему делать нечего.
   Ему ответили тоном, не предвещающим ничего хорошего, что его ждут!
   -- Ой, Муха! --  Нонка  заплакала. -- Я давно знаю. С советской властью
не поиграешь. Раз они решили кого угробить, тут уж правды не ищи.
   Пришлось  поехать.  Откажешься  --  отберут  визы  утром,  в  аэропорту
Шереметьево.  Наум набрал номер  Льва  Шинкаря. Лева Шинкарь, все  знали, во
время  самолетного  процесса  ходил  с огромным магендовидом  из  серебряной
бумаги. У него  визы не отберут, даже  поднеся  к носу  пистолет...  Шинкарь
примчался тут же. Наум сунул ему бумажник и наказал хранить, как зеницу ока.
-- Отдашь  только, если  лично я тебе скажу. А нет -- нет!  Прикатили в ОВИР
втроем. Лев Шинкарь и Нонка остались  внизу, а Наума провели наверх, где его
ждали   начальник   ОВИРа   полковник   Смирнов   и   плотный    мужчина   в
стереотипно-черном  "свадебном" костюме.  По  углам стояла  служба.  Похоже,
никого домой  не отпустили...  Мужчина в черном,  видно,  был  очень  важной
особой,  и Смирнов  и все  остальные искоса на него  поглядывали. Когда Наум
вошел, кто-то сбоку от него сделал едва уловимое профессиональное  движение:
оба внутренних кармана Наума оказались вывернутыми. Наум опешил.
   -- Ну, мастера! Вам только в трамваях работать. Положи на стол визы! --
пробасил "свадебный". Наум усмехнулся.
   -- Я не идиот!  Виз  здесь нет. Они на  улице. Во мраке ночи. -- Положи
визы!  --  проревел черный  костюм. -- Я  свои визы не положу. Они выданы на
законном основании. "Свадебный" колыхнулся на стуле.
   -- Если  ты не отдашь визы,  ты умрешь так, как никто еще  не умирал  в
СССР.
   Наум  вынул  из  кармана  очешник,  вытянул роговые  очки,  напялил  на
широкий, с  раздутыми  ноздрями, нос. Лицо  у "свадебного"  было упитанным и
непроницаемым. Строго говоря, лица у  него не  было. Оплывшая номенклатурная
харя.
   --  Вот теперь вижу,  как выглядит  Малюта Скуратов! -- произнес Наум в
бешенстве. --  Ваши предшественники  отрывали у  живого  человека голову. Вы
можете повторить все это,  я знаю. Кто вы,  если вы смеете так  говорить? --
Меня знают! Наум нервно повел длинной шеей.
   -- С непредставившимися мне незнакомыми людьми я не разговариваю!.. Вот
начальник  ОВИРа  Смирнов -- это  представитель  советской  власти. Его  имя
известно  и  здесь,  и  за  границей. А  кто  вы? Кто приказал вывернуть мне
карманы, чтобы визы сами  выпали?  Пришли поучить  МВД,  как разделываться с
"жидочками" во мгновение ока?
   Позднее  Наум   узнал  по  описаниям  друзей,  что  это  был  начальник
еврейского отдела КГБ. -- Я вас спрашиваю, кто вы?
   Тишина становилась угрожающей. Наум демонстративно  постукивал ногой по
полу, ждал, пока тот уйдет...
   Что говорить, это была в  жизни Наума нелегкая минута. Он  не  выдержал
устрашающего молчания, заговорил первым:
   --  Приказа о  моем аресте у вас нет! То, что  вы хотите отнять у  меня
визы,  я  понял  еще  днем.  Моя  жена  позвонила  в Голландское посольство,
говорила по-немецки... О вашем  самоуправстве  известно  там,  известно моим
друзьям,  сразу  станет известно  корреспондентам.  Так  просто  это  вам не
пройдет!.. Но, прежде всего, ваше имя? С людьми без имени я разговаривать не
буду!
   "Свадебный"  тяжело  поднялся  и,  поведя  широченными  плечами,  точно
намереваясь броситься на Наума, вышел из кабинета.
   Старшим  остался  начальник ОВИРа Смирнов.  Он  достал  пачку  папирос,
зажег,  протянул пачку  Науму  (остальные стояли по углам, не шелохнувшись).
Уставясь  на  Наума  удивленными  серыми глазами, принялся  уламывать его  с
сердечными интонациями  в голосе: -- Я говорю тебе,  как отец. Положи  визы,
тебе  же лучше будет... Наум  взял из пепельницы обрывок  бумаги, поджег  от
папиросы и, протянув  руку над столом, ладонью  книзу, поднес желтое пламя к
ладони.
   -- Я оставлю вам свою руку, но не визы!
   --  Хватит!  --  воскликнул  Смирнов,  когда кожа  на  руке Наума стала
чернеть от копоти и  огня. --  Не  надо!  --  И вытер лицо  платком.  -- Вот
Федосеев визу отдал, а ты чего-то сопротивляешься. --  Федосеев русский, а я
--  еврей!  Есть  разница?  --  Наум, ты  не  расист.  Нам  это известно. Не
прикидывайся!  --  Да,  не  расист!.. Просто евреев травят две  тысячи  лет.
Раньше  начали... Это  --  Алеф! -- Он загнул  палец.  -- Бет!  -- Он загнул
вт