машней
вязки, который некогда привозил Сергея на встречу с родными.  Абрахам зарос,
отощал,  но, поднявшись,  держался по<538">-прежнему прямо,  глядя  на
коротышку-сирийца сверху вниз.
   --  Встать!  --  закричал  офицер   Сергею  и,   когда   тот  поднялся,
пошатываясь, приказал ему ударить <539">Абрахама.
   Сергей  не  отвечал.  Тогда  один  из  автоматчиков дал  очередь,  пули
разнесли ст<540">енку возле Сергея в  щепы.  --  Так  как?! --  офицер
вытащил  пистолет. Сергей  не  ударил,  а мазнул Абрахама по щеке  кончиками
пальцев. Офицер выстрелил, пуля царапнула голову Сергея. -- Сильнее! -- дико
заорал он, и автоматчик изрешетил доски барака с другой стороны от Сергея.

   Сергуня дрожал, медлил, и офицер начал подымать пистолет. Приподнявшись
на цыпочках, Сергей ударил Абрахама кулаком в скулу.
   --  Ладно,   --  сказал  офицер,   обращаясь   к   длинному   заросшему
солдату-марокканцу. -- А теперь ты его...
   -- Нет! -- ответил Абрахам. Пуля щелкнула у него под ногами.
   --  Нет! -- ответил Абрахам и выругался по-арабски. Офицер вскинул руку
вверх и выстрелил <541">Абрахаму в голову.
   ...Сергуня  вжался  в  угол  дивана, закрыв  лицо руками. --  Я дерьмо!
Дерьмо! Дерьмо! --  повторял он  исступленно. --  Я  живу, а  он -- нет! Это
закон жизни, да? Это закон жизни?! Гуля обхватила его голову руками, прижала
к груди. Сергуня расплакался, как ребенок, навзрыд.
   Прошли два дня,  не более, Сергуня сказал, что он обязан пойти к матери
и жене Абрахама и поведать им, как тот погиб.
   -- Что я скажу?.. Как решиться, Гуля?!
   --  Адрес  у  тебя?..  Будем  у  них... завтра! -- Она  произнесла  это
"завтра"  твердо  --  понимала,  промедлят,  <542">Сергуню  отвезут  в
крепость <543">Акко.
   ...Они отыскали нужный дом на грязной улице в <544">иерусалимском
квартале <545">Катамон-тэт, где ютятся  друг  к другу давние постройки
марокканцев. Постройка  была двухэтажной, обшарпанной, с плоской крышей,  на
которой стояла бочка из белой жести -- нехитрое израильское отопление. Ветер
нес по улице обрывки газет, грохотал консервными банками, но во дворике было
чисто.  Покачивались  у  дверей  большие красные  маки.<546"> Геула  и
Сергей  остановились  у  дощатой  калитки.  <547">Геула нажала  кнопку
звонка. Никто не выходил -- Да оборван звонок! -- нервно воскликнул Сергуня.
Геула просунула ладонь между планок калитки и сильным ударом откинула запор.
   Вверх вели четыре ступени из полуискрошенного бетона. Геула  подхватила
Сергуню  за локоть, и они оба,  рывком, поднялись наверх. Сергуня  постучал.
Выглянула молодая женщина, смуглая, пышно завитая, с огромными антрацитовыми
глазами,  обведенными  синькой. -- Нам мать или жену Абрахама, -- выдавил из
себя Сергуня.
   -Я...  я жена  Абрахама<548">) -- ответила женщи<549">на. В
расширившихся глазах ее стыл ужас.
   -- Я... его... он...  он убит! --  выкрикнул Сергей.  -- Я  видел. Я...
вместе с ним в плену... Он... его... Он меня не ударил, и сириец выстрелил в
него! В бараке...
   Женщина шагнула вперед  как-то слепо,  будто перед ней  никого не было.
Прошла  мимо посторонившихся  <550">Геулы и  Сергея  и стала медленно,
держась за поручень, спускаться вниз. Дойдя  до заборчика -- темного кривого
частокола --  она схватилась за  него и  так  стояла, припав головой к сырым
кольям.
   Геула  и  Сергей  остались  наверху,  держась  друг   за  друга.  Затем
<551">- сошли на  землю. Сергей протянул вдове Абрахама  заготовленный
листок.  -- Здесь  мой  телефон,  адрес.  Имя тоже...  Звоните!  Если что...
обязательно  звоните!  --  Он  вложил  бумажку   в  ее   желтоватую  ладонь,
обхватившую планку забора.
   Ночью Геула окликнула Сергуню из своей комнаты. У Сергуни  даже макушка
вспотела. Он кинулся к  <552">Геуле, шлепая босыми ногами по каменному
полу и не веря самому себе. И  правильно, что не  верил.-- Как условен эпос,
--  сказала   Гуля,  зевнув   и   откладывая   в  сторону   "Слово  о  полку
<553">Игореве", с  закладками,  испещренными  ее синим  карандашом. --
Плач  Ярославны  реален разве  только  перед  иконой Спасителя. Ты почему не
спишь,  вертишься?..  Прими снотворное <554">Лии, оно  сильнее. Оттуда
звонка не было?.. Спокойной ночи!
   Оттуда позвонили через  неделю,  спросили,  куда матери  обратиться  за
пенсией,  и где, на каком  кладбище похоронен Абрахам?.. Вскоре домой начали
приходить  письма  со  штампом  министерства обороны. Геула вертела в  руках
надорванные  конверты, спрашивала Сергуню, о  чем?  Тот морщился болезненно,
говорил: "Позже<555">!.."
   Как-то  он  сказал  <556">Геуле,  уходившей на  работу,  чтоб  не
беспокоилась.  Его  не будет неделю, может быть,  меньше: едет искать могилу
<557">Абрахама. Прислали два адреса, словно его хоронили дважды. Он-то
помнит,  где  был  их временный лагерь.  Пока там  еще стоят  израильтяне...
Отыщет, где зарыли Абрахама. А потом повезет туда его мать, жену, сестер...
   <558">Геула, стоявшая в дверях,  вернулась в комнату,  захлопнула
за собой дверь.  Глаза у Сергея стали полубезумными. --  Ну, что еще?! Что?!
Опять что-нибудь не так? <559">0'кэй! Я поеду! Я должен!..
   -- Я сама поеду! Сама  отыщу! И  отвезу  туда  семью Абрахама. Довольно
мазохизма!  Будет лучше, если  ты  попадешь  в <560">Акко?!.. А  ты...
одной ногой уже там! -- Геула заплакала, притянула к  себе Сергея, попросила
не   ездить,   не   хлопотать...  Ради  <561">Лии,  ради   нее,  Гули.
Договорились? Из статистического управления вчера пришла бумага. У тебя есть
работа...
   Сергей задрожал, прижимаясь лицом к холодном скользкому плащу Гули.
   <562">--    Ну,   пусть!    <563">Ладно!   --   пробормотал
он<564">.--  Я  не поеду  сегодня.  Но  я  должен  сам  отвезти  семью
Абрахама. Все сделать сам.
   Как  Геула  ни пыталась  на  другой  день  уговорить его  не  ездить по
кладбищам,   как   ни   умоляла,   Сергей   ответил   резко:  --   Это  выше
меня<565">. Гуля!..
   Он  вернулся  спустя  неделю;   отыскав  их  бывший  лагерь,  сожженный
сирийцами при отступлении дотла, нашел могилу Абрахама.
   <566">Сергуня  опять   осунулся,   почернел,  нос   с   горбинкой
заострился,  <567">"Абиссинец ты мой<568">", сказала Гуля, кладя
руки на  его плечи. Под утро Гуля встала  босая, в  ночной рубашке, вышла  в
гостиную,  где  он спал на диване, разметавшись, как мальчишка. Она смотрела
на <569">Сергуню  неотрывно,  думая о том, что он пережил и  жалея его
так, что у нее колотилось, как от бега, сердце и теснило в висках.
   Она  знала: в  Башкирии,  в  голодном слякотном дворе, где  не  утихали
мальчишеские драки,  Сергею сказали злобно, что <570">Лия не его мать.
А  его мать  в  могиле.  Когда Лия вернулась, измученная, из  госпиталя, она
сразу поняла, что-то стряслось. Сергуня сидел в кухоньке, на полу, и смотрел
на нее какими-то недетскими испытующими глазами, размазывая по щекам  слезы.
Она  подбежала  к  нему, подняла  на  руки, поцеловала,  и  наконец  Сергуня
спросил,  правда  ли,  что она  не  его  мама, а его мама  в  могиле...  Лия
похолодела,  поняла, что двор  сделал свое  дело.  Врать было нельзя.  И она
сказала, пытаясь не разреветься,  что мама <571">Сергуни действительно
умерла. Совсем молодой умерла, почти девочкой. Но она, Лия, мамина родня, а,
значит, он тоже родной. Он -- сын!
   У Сергуни было теперь  две  жизни.  Одна - наяву, холод,  мерзлый хлеб,
который  нарезали  <572">тоненько-тоненько;  какие-то  дикие слова  во
дворе:    <575">"Киль     <576">манда!";    вторая    --    его,
<577">сергунина,  личная. Тайная  ото всех.  Он провожал взглядом всех
молодых женщин  со светлыми  пушистыми волосами: каждая из  них  походила на
маму. И как-то приступил к <578">Лие  с вопросом: мама в могиле, а где
она, мамина могила?
   Кто мог знать, где она, мамина могила? В каком лагере настигла  ее пуля
или голод?  В какую яму она свалена? Повзрослев, Сергуня писал  во все концы
-- искал могилу матери...
   Геула не  забыла об этом. Но столько настрадались и <579">Гуры, и
она сама позже, столько нахлынуло, что давнее ушло назад, потеряло четкость,
как фотография, снятая не в фокусе. И только сейчас, когда он, полубезумный,
убежав  от  всех,  искал  могилу Абрахама,  она  поняла,  как  остра  в  нем
<580">эта  детская беда,  хотя,  казалось,  не  было  для  него лучшей
матери, чем Лия. Не зажила рана.
   И вот  <581">наложилось у него одно на другое: и чувство вины,  и
собственной  слабости,  и  то,  что нет  у  жены  и  детей  Абрахама  родной
<582">могилы<583">- все  ударило  его так, что он  действительно
попал бы в проклятое Богом Акко, если бы не разыскал могилы Абрахама. Как-то
раскрылся     он     Гуле     сразу,     во     всей     своей     слабости,
<584">самоотреченности, чистоте. Она жадно вглядывалась в спящее  лицо
Сергуни  --  аспидно-черные щеки ввалились, мягкий полудетский  рот раскрыт,
точно в крике, ресницы  белые,  как у поросенка.  <585">"Абиссинец  ты
мой". И как была, босая, в ночной рубашке, прилегла рядом...
   Он посапывал тихо, не ведая еще, что  судьба подарила ему Гулю, которую
он любил, сколько  помнил себя, и которая никогда  не принимала его всерьез.
Открыв  глаза, Сергей  протер  их  ладонью  и  спросил  изумленно:  -- Гуля?
<587">Гу-у-ля?
   --  Я  же   все   равно  погубила  свою  репутацию,  --  веселым  тоном
<588">сказала Гуля, сильно-сильно обнимая его теплые со сна плечи.
   На  дворе была суббота. Соседи, с белыми  шелковыми талесами на плечах,
потянулись  в  синагогу. Позвонил телефон.  Сергуня  попытался  было встать.
Снова упал головой на подушку. Не было сил. Геула щелкн<589">ула его в
нос и  прошлепала,  натягивая  на  ходу свою  широченную  ночную  рубашку, к
телефону. <590">Дов предложил  отправиться в <591">иерусалимский
лес. "Шашлычок сварганим<592">!.." Геула сказала, улыбаясь:
   -- А мы женимся.
   Трубка  молчала.  Геула  собиралась  уже  положить  ее,  но  тут  снова
послышался сиплый голос:
   -- Гуля, ты  всерьез?! <593">Та-ак! Порядок  в танковых  войсках!
Везу водку и <594">Лапидуя!
   -- КакогоЛапидуя?
   Но в трубке уже  звучали сигналы отбоя.  Красный  спортивный автомобиль
<595">Дова   подкатил,   едва   они    успели    одеться.   Вместе   с
<599">Довом, который  держал в  обеих  руках по бутылке  водки,  вошел
маленький  человек в  шляпе  с  розовым перышком на муаровой ленте и  сказал
бодро: -- Здравствуйте, товарищи... или господа!
   -- Здравствуйте,  господин  <600">Лапидуй!  - приветливо ответила
<601">Геула.
   --  Моя фамилия <602">Лапидус. <603">- Он приподнял шляпу с
перышком.-- Свадьба будет  только у меня. Лапидус - это лучший прокатный зал
Иерусалима.  Я  отдаю  его  вам  на  весь  вечер  <604">--  совершенно
бесплатно!..  <605">Да-да!   <606">Гратис!  <607">--   как
говорил мой дед.
   --    Бесплатно?   --   <608">Сергуня    высунул   из-за    спины
<609">Геулы свою белую взлохмаченную копешку. -- В святом городе?
   --  Да,  вы  погибали  за  меня  в   Сирии,  а  я  погибну   за  вас  в
Иеруса<610">лиме! --  Тут уж все  принялись хохотать. Сергуня протянул
ему руку. -- Спасибо, господин Лапидуй!
   -- Моя фамилия -- Лапидус!..  Лапидус назначил время, заполнил какой-то
бланк,  попросил  расписаться  и  исчез. Едва  за  ним  захлопнулась  дверь,
<611">Дов повалился на диван  и  начал издавать своим  трубным голосом
звуки,  которые можно было принять и за хохот, и за стон. Он  мотал ногами в
красных армейских ботинках и  стонал. Наконец объяснил, в чем дело. Лапидус,
которого он знавал еще по своему сионистскому мотанию в России, был такой же
достопримечательностью     Одессы,     как     памятник     <612">Дюку
<613">Ришелье. Он  порождал анекдоты естественно, как дышал. Он не мог
жить  без Одессы, но в Одессе он тоже  не мог... И все же он  терпел до  тех
пор,  пока  однажды в заводской  газете ему  не посвятили  критическое эссе,
которое завершалось стихами: <614">"Лапидус, Лапидус,  намотай себе на
ус!<615">"  Газета  требовала  ответа  делом.  Ответ  пришел  тут  же:
<616">"А  как  бы  вы  написали  свой стих, если бы  моя  фамилия была
Лапидуй?<617">"    Вся    Одесса    с    тех    пор    называла    его
<618">Лапидуем!..-- Из-за этого он в  Израиль уехал! - застонал  Дов и
снова упал на диван и задрыгал ногами.
   <619">Геула  приложила  к  пылавшей  щеке  руку тыльной  стороной
ладони. -- Из-за тебя оскорбила человека.
   -- Перестань, птица Гуля! Лапидуй - деляга...
   Раздался стук в  дверь, и снова показалась шляпа с розовым перышком. --
Слушайте,  я  забыл  спросить  самое   главное!  Вы,   как  я   умозаключил,
<620">таки еврей? - Он  протянул палец в сторону Сергея.  Затем качнул
его в сторону Геулы. -- А вы?
   -- Оба жиды, оба жиды! -- пробасил Дов успокаивающе.
   На улице Дов сказал о предстоящей свадьбе кому-то из знакомых, и тотчас
вдоль улицы имени  Шестидневной войны помчались мальчишки, крича: -- У Гуров
свадьба! У Гуров свадьба!
   Через  час,  не  больше,  весь  подъезд  был  полон  народом.  Все  шли
поздравлять,   вся   улица   Шестидневной   войны.    <621">Лия   едва
протолкалась. Она  ничего не говорила, обнимала <622">Сергуню и Гулю и
плакала.
   Дня через два Сергей  и Геула приехали  на  узкую и  закопченную  улицу
<623">Яффо,    в    главный    раввинат,    или   <624">"Рабанут
<625">ха  <626">Роши", как почтительно  называл его  Лапидус.  У
темноватого  подъезда  развешаны  под  стеклом  фотографии  <627">этак
начала века: <628">щекастые невесты в фате, молодые евреи в котелках и
без    оных.    Какое-то     уныло-провинциальное     <629">"спокойно,
снимаю<630">!",  прилепившееся  сбоку, на  первом этаже.  "Рабанут  ха
Реши" -- на втором. Поднялись по  полутемной каменной лестнице. На  площадке
второго  этажа  стоял человек с  гладким птичьим  лицом. В черной  шляпе. Он
клюнул своим носом-клювом в сторону одной из дверей, мол, вам сюда!
   Геула вошла в приемную и передернула плечами: острый,  бьющий в  ноздри
запах  потных  тел,  старых  бумаг,  туалета.  Застоялый  запах  канцелярии.
Холодно!  Мрачные  стены,  шкафы  с  папками   почти  под  потолок,  висячий
телефон-автомат  и  на всех -- два стула. К <631">Сергуне  приблизился
грузный  человек  в  кипе, со  списком в  руках. Поставил  возле  их фамилий
галочку<632">".  Геула   присела   на   освободившийся   стул,  Сергей
прислонился к  стене. Взглянули друг на друга:  тощища!..И  тут  ворвалась в
приемную немолодая женщина в порванном платье, растрепанная, крича, чтобы ей
дали развод. Она показала на синяки под глазом и на шее. Ей совали бумагу со
штампом,  она  не  могла понять,  зачем ей бумага.  Геула  поднялась,  взяла
карандаш,  чтобы помочь женщине. Но та по-прежнему  голосила --  от боли, от
тоски, размазывая слезы по испитому лицу.
   Полиция  появилась мгновенно,  едва  толстяк в  кипе вернулся к  своему
канцелярскому  столу.  Видно,   здесь  был   постоянный  полицейский   пост.
Полицейские с могучими шеями вытолкали  женщину,  не вступая в прения. Тихо,
профе<633">ссионально.  Геула  спросила  грузного   человека  в  кипе,
усевшегося  за стол, почему не  помогли несчастной. Выкинули и  -- довольны.
Она сейчас пойдет и повесится. "Как вы себя будете чувствовать?"
   -- Женщина, -- удивленно произнес толстяк, поправив  на голове кипу. --
Ты даешь советы в <634">Рабануте ха Роши?! -- И отвернулся.
   Наконец   большая    парадная   дверь   с   деревянными   инкрустациями
распахнулась.  Выкликнули фамилию Геулы.  Сергей  шагнул за  Гулей,  толстяк
преградил дорогу: "По одному!"
   Едва она вошла, секретарь начал  читать скороговоркой  ее дело.  Понять
его бормотания было невозможно, и  Геула огляделась  с любопытством. Справа,
за длинной, вдоль всей стены, стойкой из черного дерева, восседали раввины в
черных  лапсердаках.  Они --  наверху,  она -- внизу... Вызвал приязнь  лишь
старый  раввин, отгороженный от  нее, как и все другие, барьером. Плечистый,
видно,  высокий, белобородый,  в  белой  полотняной  рубашке  и  отглаженном
лапсердаке, он  чем-то напоминал деда. Дед  у нее был  мастеровым человеком,
высоким, сильным и опрятным. Когда гитлеровцы вели семью на расстрел, он нес
на руках  внука. Этот старик-раввин с широкой белой бородой как-то  примирил
ее с унизительными правилами, при которых она, человек  неверующий, не может
обойтись без раввината.
   Молодой раввин с неподвижным лицом цвета слоновой кости смотрел в окно.
Уселся  он  боком  к  посетительнице.  <635">Геула  не  любила,  когда
собеседник  повернут  к  ней  ухом. Позднее  ей  разъяснили, что  раввин, по
законам  <636">Галахи,  не  имел права  смотреть  на  девицу... Унылым
голосом он спросил, точно ли, что она не была замужем?
   -- Я была замужем!
   -- Так! - Молодой насторожился.
   Секретарь <637">залистал дело, отыскивая  там документ о разводе.
Наконец  сообщил  деловито:  бумага  приложена!  И  в  паспорте стоит  штамп
<638">"груша" ("разведенка")<639">. Все в порядке!
   Лица  раввинов стали  холоднее, строже, и секретарь закивал  торопливо.
Все есть! Все есть!
   -- Сколько лет вы были  замужем? - Второй молодой  с  длинными пейсами,
завитыми  "колбасками",  скосил  глаза  в  ее  сторону.  Геула   ответила  с
подчеркнутой почтительностью: так просила<640"> Лия. -- Семь месяцев и
четыре дня! Когда меня арестовали, муж отказался от меня.
   -- За что вас арестовали?
   -- За Израиль! Точнее, за изучение иврита.
   <641">-- Что-о? -- изумился раввин с неподвижным костяным лицом и
повернулся всем телом к невесте.
   -- Как это - за Израиль? Что такое?! Сидели в тюрьме за самою себя!
   --  О,  нет!  Я сидела за  то, чтобы  русские евреи  могли  приехать  в
Израиль. В  московском военном трибунале именно так  и... Впрочем, это не по
делу!  Подтверждения того, что я девица,  мне не требуется! -Геула старалась
подавить в себе бешенство, которое, чувствовала, подымается в ней.
   -- Госпожа <642">м-м-м-м... - запнулось костяное лицо. -- Госпожа
Левитан, --  тожественно  продолжал раввин  и  поднял  палец  кверху  --  Вы
отвечаете  в главном раввинате Израиля.  Ваш муж был евреем?..  И он оставил
вас, как  только вы сели в тюрьму, правильно я понял?.. Повторяю, за что вас
арестовали?
   -- За то, чтобы мне не лезли в душу! Никто и никогда! Вы проверили  все
бракоразводные документы, они в порядке, что вас еще беспокоит?! Только что,
на моих глазах, полиция выбросила из раввината женщину, которая пришла к вам
в беде,  в крайнем отчаянии. Никто и пальцем не шевельнул, чтоб ее спасти от
петли!
   Раввины молчали. У молодого, с пейсами-колбасками, рот полураскрылся.
   --   ...Как  я   полагаю,   характеристика  из   советской   тюрьмы  по
<643">Галахе  не  требуется.  Спасибо  за  внимание,  судя  по  вашему
молчанию,  процедура  окончена!  Первым  обрел  дар  речи  старый  раввин  в
отглаженном лапсердаке. -- Как звали  вашу мать? <644">- спросил он...
<645">Нин-на?.. А бабушку?.. <646">Катэрри-на?.. Где ваша  мать?
В Израиле?
   -- Ее расстреляли немцы. Под городом Керчь.
   -- Можете ли вы доказать,  что вы еврейка? -- продолжал он суше, тоном,
которым говорят в казенном присутствии.
   -- Полицаи, которые убили мою мать, в этом не сомневались.
   Раввины молчали, и Геула добавила, кусая губы: --  Генеральный прокурор
СССР  <647">Руденко,  который  требовал,  чтобы  мне  дали  десять лет