жно лететь хоть в Гонолулу.
   Позднее  узнал: студенты  поднялись по всей  Америке. Над  Нью-Йоркской
синагогой  загорелся неоново-библейский  клич:  "ОТПУСТИ  НАРОД  МОЙ!"  Курт
<1137">Вальдхайм  сделал  заявление  о   семье  Гуров.  Посол  Израиля
<1138">Текоа искал Дова...
   Как  только  Дов  вернулся в Тель-Авив,  его забрали в армию.  Мог  бы,
конечно, отказаться  от солдатчины. И кость  перебита на ноге. И  в  Израиле
всего  полгода.  Не  стал отказываться.  Только  из газет узнал,  что  Геула
<1139">Коэн сделала в <1140">кнессете запрос по поводу обвинений
русских  <1141">олим  в  шпионаже.  Министр  иностранных дел Аба  Эвен
отрицал<1143">... А по Израилю, между тем,  полз  "верный слух" о том,
что Дов Гур -- советский шпион. Дов снова слышал об этом в самых неожиданных
местах, даже в армейском  автобусе, где кто-то рассказывал подробности. Пока
он был в Америке, он, оказывается, сидел в Луде, в тюрьме,  в одной камере с
террористами.
   А почему бы людям не поверить? Многие ли в  Израиле читают американские
газеты?
   Спустя  неделю  Дову  казалось,  что  никакой Америки  вообще не  было.
Приснилась она ему... Особенно после перебежек с носилками, на которых лежит
"раненый". Протащишь носилки  километров восемь-десять. По холмам,  ущельям!
Бегом! Бегом! Все вокруг воспринимаешь, как мираж. Или в бронетранспортере у
Мертвого моря.  Или  в  хамсин. Мозги плавятся...  Ночью  он  кричал  со сна
что-то,  сосед   по  казарме   не  знал  русского  языка,  записал  на  свой
<1146">магнитофон, о чем русский бормочет. Утром прокрутил Дову ленту.
Дов  услыхал  свой  сипящий,  точно  придушенный,  голос.  Иногда  невнятица
какая-то. Иногда можно разобрать слова и даже  целые фразы:  -- ...Какой  же
Шауль,  <1147">бля,  полосатик?  Опер  на строгом режиме...  Гражданин
начальник!..        Продали.        Отца-мать        продали!..        Рыжий
<1148">не-Мотеле!..<1149">Вероничка, к чему  мне баба?  Ты разве
не  баба?!  Святое   дело   исхитрились  <1150">обосрать!..  Секретные
унитазы!..  И  где? Век  мне свободы не  видать, коли не пришью!.. Отец,  ты
жив?! Отец?! Продали, суки!!!


   5. ...39!
   Прорыв  Дова был  в Москве громом с ясного  неба.  Оказалось, что такое
возможно.  Немыслимое, безумное, на  грани  самоубийства --  возможно?! Наум
радовался  за  брата  шумно.  И  дома,  и  на работе...  Впервые  сказал  во
всеуслышанье в  тот час,  когда Дов позвонил из  Вены (вся семья собралась у
родителей,  ждали  звонка)<1151">:  "Надо  ехать,   отец,  а?  Сколько
<1152">Гурам сидеть по лагерям? Меня не  зацепили: <1153">оченно
полезный еврей.  А есть  у этого полезного имя?  У каждого моего изобретения
пять соавторов, как минимум. Нач. исследовательского отдела главка, директор
завода, <1154">заместитель министра... Один с сошкой, семеро с ложкой!
Послать  их всех  куда подальше!.. Нет, это плодотворная идея! -- И, схватив
стул, закружился с ним в вальсе, импровизируя:
   Тру-лю-лю, тру-лю-лю-тру-лю-лю, Тель-Авивскую тетю люблю!
   Геула была  счастлива, обнимала Лию  весь вечер, но  сказала вдруг, что
путем Дова  она не пойдет. -- Надо пробить стену для всех, а  не только  для
себя!.. Нет, она не осуждает Дова, Боже упаси!  Но...  время подумать о всех
загнанных в угол.
   Сергей побелел, обхватив свои  круглые  щеки; смолчал. Наум обругал ее,
обозвал  Жанной  д'Арк  Большой и  Малой  Полянки.  Даже  тихий,  болезненно
застенчивый  Яша, сцепив  пальцами свои  большие руки  хирурга,  протестующе
похрустел     ими     и    даже    <1162">бормотнул     что-то     про
<1163">"баррикадную манию", болезнь трудно излечимую.
   Геуле стали  внимать, пожалуй, лишь  тогда,  когда она месяца через три
отвергла американца. Он появился под Новый год, рыхлый, головастый бизнесмен
с  пушком  на  красном апоплексическом  затылке.  Он  приехал  в  Москву  на
несколько дней и искренне хотел кому-либо помочь. Его пригласили на квартиру
приятеля Наума, в Марьину Рощу, и он сказал,  что он не еврей, но исповедует
<1165">иудаизм и вот что  он предлагает... Он оглядел  сидевших у стен
женщин и стал спрашивать одну за другой: - Вы замужем?.. Да? Жаль!.. Так  он
дошел до <1166">Геулы.
   --  Нет, не замужем,  --  ответила  она и  опустила  голову.  -- Вы? --
бизнесмен   даже  перестал   жевать   сигару.   --   Да   вас   в  Голливуде
снимать<1167">!  --  Американец  достал  свой  паспорт и  торжественно
положил на стол.  --  Вот что  я  вам предлагаю! Я  вам предлагаю не себя...
зачем вам такой мешок! Я вам предлагаю американское гражданство.
   Науму почему-то так  не хотелось,  чтобы  она согласилась,  что он даже
приподнялся  со стула.  -- Ну, что  привстал? Что  привстал?  --  иронически
хмыкнула Геула.  -- Ты  же мне не предлагал  руку и сердце. Нет?  Ну,  так и
заткнись.
   Она  поблагодарила  американца  и  даже поцеловала  его в лоб, чтоб  не
обижался,  и  сказала  весело:  -- Видите  ли, меня  интересует  израильский
паспорт.
   Американец ничего  не понял, все твердил, что он, Боже упаси! ни на что
не  претендует, и  тогда Геула  тихо  произнесла фразу,  которая затем стала
сутью и формулой существования десятков людей:
   -- У нас нет личной игры... Мы выедем все или все погибнем!
   Наум кинулся обнимать  Геулу,  она отталкивала его и со смехом  кричала
пыхтящему, недоумевающему американцу:
   --  Мистер, женитесь на нем! Он импульсивен и болтлив, как баба. Вполне
сойдет...
   Тут уж совсем стало весело и начались танцы,  а  Геула поманила пальцем
Наума и  тихо выскользнула с  ним  на  тихую,  почти деревенскую улицу,  где
подвыпившие парни толкали  проходивших девчонок  в  сугробы. Геула  заметила
издали  зеленый  кошачий   глаз  такси,  назвала  какой-то  странный  адрес;
остановила такси на  полдороге. На  улице было  холодно,  и  они свернули  в
первое попавшееся кино "Форум", уселись в последнем ряду, вдали от зрителей.
   -  Так! --  начала  Геула под стрекот  киноаппарата. --  От  советского
гражданства  я отказалась.  От  американского  тоже.  --  Она  улыбнулась  в
темноте.  -- Значит, разумно получить  израильское... Да, здесь, в Москве! И
не только мне. Всем моим единомышленникам.
   -- Посадят!
   -- Скорее, выпустят!
   -- Посадят, --  упрямо  повторил Наум. - Почему?  --  Он начал загибать
пальцы-- Алеф!  Это уже не просьба  шальной <1172">бабенки, не протест
даже,  а  что?  Открытый  бунт.  Бет! Начнется неуправляемая реакция.  Вроде
расщепления урана. Это Брежневу страшнее чумы...
   Когда Наум  загибал десятый палец, Геула перебила его: --  Ты -- логик,
Нема! Ужасающий... А правительство на Руси -- алогично! Не пора ли забросать
Израиль просьбами о предоставлении  израильского гражданства. Тогда  Брежнев
нас и вытолкнет.
   Наум вздохнул: -- Не поступай опрометчиво. Гуля. Свяжемся с Довом!
   -- Свое письмо  я уже послала,  -- тихо ответила Геула.  -- Взявшись за
гуж... Но что  такое <1175">одно - единственное письмо?  -- Наум  тихо
стал ругаться, но,  как он ни понижал голос, кто-то из зрителей  обернулся и
прогудел с пьяным миролюбием: "Тихо, Камчатка<1176">!.."

   Наум долго молчал, глядя на экран и ничего не видя на нем, затем сказал
со  свойственной ему мужественной  непоследовательностью:  -- Значит, я тоже
напишу! Делать нечего! Не бросать же тебя псам на разрыв. Бросили однажды...
--  Пошептались  еще. Договорились рассказать  о  своем  решении  друзьям. И
отправить    на    имя     <1177">Голды<1178">    Меир     сразу
пятнадцать-двадцать  заявлений,  чтобы  знали,  что  это  не  акт   отчаяния
одиночки.
   --  Тебя тюрьма выдрессировала,  --  удовлетворенно заметил Наум, когда
протолкались в морозную ночь и оторвались от толпы. -- Таксисту дала липовый
адрес. Вот уж, действительно, конспиратор.
   -- ...С кем ты был вчера в  кино? -- спросила на другой день жена Наума
Нонка,  маленькая,  тонюсенькая,  как  мальчик, женщина,  нервно  постукивая
кисточкой по мольберту и разбрызгивая акварель.
   Оказалось, к соседке пришел возлюбленный и повел  ее в "Форум". Соседка
даже  в кромешной  тьме  углядела. Наум  посмотрел на Нонку  с  удивлением и
сказал веско: -- Когда она станет премьер-министром  Израиля вместо Голды, я
тебя обязательно познакомлю.
   Нонка  уткнулась  в мольберт и  весь  день  молчала. Ночью  Наум дважды
вскакивал с  кровати  и  набрасывал на папиросной коробке  варианты каких-то
схем,  расчеты,  ползал   на  коленях  у  стола,  пытаясь  нашарить  упавшую
логарифмическую линейку. Все было, как обычно. Нонка  перестала тревожиться.
Но рано утром позвонил телефон,  и женский голос, гортанный, обволакивающей,
как почудилось Нонке, попросил Наума. Вернее, потребовал
   -- Наума, будьте любезны!
   -- А кто его спрашивает? -- воскликнула Нонка дрожавшим голоском.
   -- Его знакомая!
   Нонка передала трубку мужу и  пошла ставить  на  газовую плиту  чайник.
Спички никак не хотели зажигаться. Серные головки отскакивали, крошились. --
Проклятые конспираторы! -- вырвалось у Нонки. -- Это же <1203">Геула к
тебе  прицепилась,  что вы со мной в прятки играете.. -- Но  она видела, чем
теперь занят муж,  как готовятся письма в  Израиль с просьбой об израильском
гражданстве, и молчала.
   Спустя  неделю  приехал  парень  из  Литвы,  сказал,  нужны  деньги  на
литературу.  Наум  подошел к  шкафу,  где лежали две тысячи рублей,  которые
больше года  откладывались жене на шубу, и  отдал без звука. На глазах Нонки
выступили  слезы,  она смахнула тыльной стороной  ладони,  краска  с  ресниц
размазалась по щеке.
   Прикрыв за парнем дверь,  Наум поднял глаза на жену, спросил удивленно:
-- Ты чего?
   Нонка собрала все свое  мужество  в  кулак. -- Уж и поплакать нельзя!..
Муха, ты опоздаешь! Не  копайся!..  И  отвернулась,  чтоб  не  заметил,  как
расстроилась:  иначе будет <1204">зудить, жужжать (потому и  окрестила
Наума  "мухой<1205">"),  а  под конец  высмеет и  <1206">обзовет
"писаной  торбой" или "парижской дивой", хотя из Парижа родители-коммунисты,
переселившиеся в СССР, увезли ее двухлетней.
   Наум  торопливо дожевал свои сосиски, на бегу глотнул чаю и,  наматывая
на длинную шею шерстяной, связанный женой шарф, выкатился на лестницу.
   Нонка, оставив  на столе  грязную  посуду, кинулась на  кровать лицом в
подушку,  чтобы пореветь всласть. Но тут позвонили во входную дверь.  Явился
какой-то  молодцеватый   грузин  в  клетчатой  кепке  величиной  с  аэродром
Шереметьево и спросил,  здесь ли проживает <1207">Дов<1208">Гур.
Очень удивился тому, что <1209">Дов<1210">Гур тут не проживает.
   -- Внизу  написано, понимаешь,  проживает, -- воскликнул  он,  упершись
ладонью  в дверь, которую Нонка  пыталась  захлопнуть. -- А, брат проживает?
Брат...     гадится!     <1211">Пэрэдай!..     Ты    будешь     кто?..
<1212">Жэна?..   Так   пэрэдай!..  Скажи,  Кутаиси  готово!..  Продаем
<1213">нэдвижимость!.. -- И он вытащил из боковых карманов десятка два
конвертов. Один конверт вытянул из  кепки, чуть надорвав шелковую подкладку.
До свидания, красавица!  <1214">Слюшай,  а  где купить  синюю  краску,
которую   носишь   вокруг   глаз?   <1215">Падарю   жене...   Красиво,
<1216">нанимаешь!
   Наконец, Нонка осталась одна, со  стопкой конвертов в руках.  Некоторые
письма, чувствовалось <1217">наощупь,  были на плотной обойной бумаге.
Похоже, кто-то  из грузинских  евреев  считал,  что  чем  толще  бумага, тем
внимательнее  отнесутся к письму. Адреса на  конвертах  были  одни  и те же:
"Государство  Израиль.  Госпоже  <1218">Голде<1219">Меир".  Или:
"Президенту  Государства  Израиль".   Начертано   крупным   каллиграфическим
почерком, одной и той же рукой. Нонка бессильно опустилась на стул. "Похоже,
скоро  нас засунут  в один конверт, -- мелькнуло у нее в ужасе. -- На  смену
<1220">Дову..." Округлившиеся светлые глаза Нонки остались сухими. Тут
уж не до слез!..
   Вечером  Наум оглядел письма, некоторые взвесил на руке, затем отвернул
электросчетчик, засунул между ним  и пыльной  стеной самые толстые конверты,
снова  привинтил счетчик, мазнув чем-то по шурупам, от чего они сразу обрели
цвет ржавчины.
   Первые письма в Израиль с просьбой о гражданстве передавала Геула.  Она
явилась  на  встречу  с Наумом в  норковой шубе и с  сумкой-чемоданчиком  на
длинном ремне. Таких  в Москве еще  не видали. Ни дать, ни взять иностранка!
Уложила  в сумку-чемоданчик письма и  отправилась в <1221">Голландское
посольство.
   Наум   возмутился.  Почему   отправили  <1222">Геулу?  Она   свое
отсидела. При второй  посадке  ей  грозит  не  менее  десятки.  Ее  сунут  к
"полосатикам".  Как  рецидивиста...  --  На  лошадь, которая везет, на  ту и
наваливают, -- спокойно ответила Геула и  остановила такси. Наум  неожиданно
для самого себя  сел  рядом с  <1223">Геулой  на  заднее сиденье. Одну
отпустить  не мог.  Рисковать,  так вдвоем. "Очень глупо", -- сказала  Геула
по-английски, глядя на затылок шофера.
   -- От меня другого  и  ожидать  нельзя, --  ответил  Наум на чудовищном
иврите.
   Наум остался  на  противоположной  стороне  тихой посольской улочки,  у
какого-то  подъезда, а Геула свернула к <1224">Голладскому посольству.
Она  приблизилась   к  нему  в  точно  назначенный  час,  минута  в  минуту;
остановилась подле калитки,  ведущей  в зеленый посольский дворик. Она ждала
консула  минуту,  две,  две  с  половиной  минуты.  Милиционер  в   будочке,
возведенной  у дверей посольства, поглядывал на  нее вначале спокойно, затем
выскочил  из  будки  и,  схватив  Геулу за руку,  потянул ее в будку... Наум
быстро перешел улицу, закричав на милиционера на смеси иврита и английского.
Кричавший был не молод, в роговых очках, лицо интеллигентное,  сутулый -- из
начальства, видать. Милиционер  перестал тащить,  но  держал Геулу за  рукав
шубы  Цепко.  А  тут  появился   <1225">припозднившийся  консул,  дымя
сигаретой и попахивая дорогим коньяком. Он дернул  Геулу  за  другую руку, в
противоположном направлении. Милиционер немедля ретировался.
   Случалось и  позднее, консул или корреспонденты опаздывали  на три-пять
минут. Это были самые опасные минуты в жизни <1226">Геулы.
   За месяц она передала консулу более двухсот писем в Израиль. Последними
Наум отдал <1227">Геуле "пудовые"  конверты и снова  отправился с ней.
На   этот   раз  консул,  которого   <1228">Геула  называла  почему-то
<1229">"Бантиком<1230">",   появился   во   время.    Он    взял
<1231">Геулу под руку, и они зашли  в  посольство мимо козырнувшего им
милиционера. Письма  ушли.  И -- как в  могилу провалились...  Через  неделю
уезжал старик из Новосибирска с  внуком. Разорвали наволочки, написали текст
коллективной просьбы о гражданстве прямо на материале, вшили в пальто деда и
в брюки мальчика. И -- как в могилу...
   Только  слежки  за  <1232">Геулой  прибавилось. Порой  ходили  по
пятам. А Тель-Авив  словно  воды в рот набрал... "Как  громом  прибитый!" --
недоуменно    воскликнула   Геула.    Неожиданно    пришло   сообщение    от
<1233">Дова. Для ленинградцев. Свадьба не одобряется". Неизвестно, что
в Ленинграде задумали, но все равно не одобряется...
   Иосиф  повертел  листок,  на  котором  он записал  разговор с  сыном, и
сказал: -- Надо брать таран и крушить ворота. Крепости берутся только так!..
А  что  думают  твои? -- спросил  он  Наума. -- Готовы выступить  с открытым
забралом? Те, кто болтают, что готовы...
   Наум работал на Электроламповом заводе. В конструкторском бюро. Там был
длинный коридор, по  обеим сторонам  -- лаборатории, одной  из  которых Наум
руководил,  а  еще  в  двух был научным  консультантом.  Когда-то директором
завода  был <1234">Булганин, отсюда его и  "взяли живым на  небо", как
сказал Наум. <1235">Булганина сменил простой, без образования, русский
мужик по фамилии Цветков. После войны  электронные трубки,  лампы всех видов
требовались  в   огромном  количестве.   Цветков   сурово   напомнил   своим
<1236">кадровикам  - гебистам  слова  вождя:  "Кадры  решают  все",  и
"научный коридор" заполнили  600-- 700 инженеров-евреев,  изгнанных во время
космополитической кампании изо всех НИИ и университетов Москвы и Ленинграда.
"Брать   всех,   и   быстро!"  --  приказал   Цветков.  В  конце  концов  на
Электроламповом собрались лучшие инженеры-изобретатели. Завод подымался, как
на дрожжах,  Цветков  вместе со  своими евреями получал ежегодно  сталинскую
премию.  Но  тут  началась  истерия  вокруг  "врачей-убийц".  Первый  отдел,
<1237">кадровики  -гебисты, решил взять реванш.  <1238">Цветкову
представили  список  на  увольнение...  700  человек. Евреев  подгребли "под
метелку".  Цветков, не  долго думая,  лег в больницу.  И... перележал  в ней
смерть  Сталина. На это Цветков, правда, не  рассчитывал. Он хотел переждать
лишь очередной погром. Погромы на Руси, как волны. Вверх-вниз...
   Могли ли уволить "научный коридор"  без подписи директора? А директор в
больнице...
   Но  так уж исторически  сложилось,  что  Цветков, мудрый русский мужик,
"перележал" смерть вождя и учителя. И тут же выздоровел.
   "Не  то,  что  совсем  исцелили, вряд ли, - говаривал он, -- но  как-то
полегчало".  И  снова  продолжал набирать  талантливых  или  просто  хороших
инженеров, в том числе  и евреев. Евреи были в каждом отделе КБ. И  евреи, и
неевреи выходили  покурить  в коридор. Тут  витал дух самых высоких материй.
Экзистенциализм.  <1239">Сартр*<1240">Бергсон.  Израиль.  Китай.
ООН.   Книжная  новинка.  Стихи   Мандельштама,  перепечатанные   заводскими
машинистками по просьбе "научного коридора<1241">" вместе  с  деловыми
бумагами. И, конечно, что вчера сказал по <1242">Би-Би-Си политический
комментатор Анатолий Максимович <1243">Гольдберг. Об отъезде в Израиль
мечтали, по подсчетам Наума,  четверо. 0,5<1244">%  коридора.  Но лиха
беда -- начало...
   Коридор  заволновался, когда 4 марта  1970 года по  телевизору показали
<1245">"пресс-конференцию  дрессированных   евреев",  как  ее  тут  же
окрестили  с  легкой  руки Наума.  Дрессированные евреи били себя в  грудь и
клялись,  что никакой  дискриминации не может быть  в стране, где так вольно
дышит человек...
   Коридор  зашумел: он-то точно знал,  изруганный-измочаленный, клейменый
"еврейский коридор", где,  кто и  как дышит... Наум понял:  пора! Он  быстро
набросал  текст протеста против "телефарса",  под которым  подписались сорок
два инженера.  Среди  них трое  русских.  Ликующий, с письмом  в  руках,  он
примчал   к   отцу.  По  счастью,   в   это   время   позвонил   из  Израиля
<1246">Дов.  Наум  продиктовал в Израиль,  на  <1247">магнитофон
Дова, текст письма и подписи и спросил, когда опубликуют?
   -- Никогда! -- прокричал Дов в ответ. -- Они без подписей -- личных, от
руки -- не верят... Ищите другие каналы, нееврейские...
   А  тебе лично  верят? Твоим записям,  которые  они в  силах  проверить,
подключившись к линии...
   -- Как когда!
   Трубку выхватил из рук Наума отец. -- Дов, не верят или делают вид, что
не верят? -- Отец,  они  --  как  Барабанов!  --  прокричал  Дов. Барабанов,
начальник северных  лагерей, не  верил никому  и  никогда. Тех, кто  пытался
доказать свое,  "качать  права",  он  бил палкой по  голове. Так  же, как на
Соловках,  где били  контриков  <1248">"дрыном", приговаривая: "У  вас
власть советская, а у нас --  соловецкая". Самое легкое, почти парламентское
ругательство <1249">Барабанова было "Дерьмо овечье!"
   -- Спасибо,  сын! --  прохрипел Иосиф. --  Я  вижу,  ты палец о  палец,
даударил<1250">?!..
   -- Ударил, отец! Они нас не хотят! Точно!