сконференции армейских офицеров: "Никто не предвидел
до  утра Судного дня, что война начнется именно в этот день, и поэтому мы не
начали мобилизации резервистов... Я не был единственным, кто так думал..."
   Вот  уже сошли  все. Нет ни Яши, ни <305">Сергуни.  Геула  кусает
губы. Плачет беззвучно,  как  плачут  израильтяне.  И  вдруг  громко,  в два
голоса, всхлипнули неподалеку. Я вздрогнул, оглянулся. Стоят, касаясь лбами,
Регина и Мирра Гринберг и ревут по-русски, в голос. Регина полная, в тяжелом
осеннем пальто, Мирра  маленькая, иссохшая, в зеленом плащике.  Точно мать с
дочерью.  Или  сестры.  Их  кто-то  пытается  утешить:  "Это  не   последний
самолет..." Они обхватили друг друга и -- выть!..
   Через два  дня из  госпиталя <306">Тель-Ашомер  раздался  звонок.
Регина  сняла трубку.  Девичий голос  сообщил:  --  У нас  ваш  муж!  Просил
позвонить.  Цел.  Ждите  звонка. Минут  через  сорок  прозвучал  тихий-тихий
медленный <307">яшин голос: --  Рыжик, вроде оклемался... Понимаешь, у
меня  не  было "собачьей бирки<308">"...  ну,  солдатского номера,  не
понял, что надо взять, и пока я не пришел в  сознание... Что  случилось? Был
провал в памяти... Что? А, бред!
   Оказалось,  Яша  вылетел на  вертолете за  ранеными танкистами.  Летчик
вертолета спутал в песчаных барханах танки. И с той  стороны советские Т-54,
и с  этой --  Т-54.  Вертолет  подбили.  Летчик  оттянул машину  подальше от
египтян. Упали среди раскаленных желтых песков.  Летчик  ударился  головой о
железный  подкос,  потерял сознание. Яша  и санитары брели,  затем ползли по
пустыне, волоча за собой летчика, который был без  памяти по-прежнему. Когда
на  них  -- спустя несколько дней - наткнулся израильский патруль, все  были
без сознания.
   --  Когда тебя отдадут? -- сквозь слезы, как могла  бодро,  воскликнула
Регина. -- Все, я еду!
   Теперь мы  мчим на аэродром к  каждому самолету с красными  крестами. И
Наум,  и  Яша, едва пришедший  в себя. А через  неделю,  когда мне переводят
гонорар  за  книгу  "Заложники",   и   я  покупаю  на   весь  гонорар  белую
<309">"Вольву",  в  мою  и <310">гулину  машину  набиваются  все
<311">Гуры. В том числе <312">Дов, у которого еще не сняли гипс,
и он скачет на одной ноге и костыле, как горный козел.
   ...Началась пора  дождей.  На  улицах  почти нет  прохожих.  Только  на
центральном  аэродроме  Лод мокнут сотни людей,  не  обращая внимания ни  на
дождь,  ни  на леденящий ветер. Завершается обмен военнопленными. Вот сходят
по трапу последние семнадцать израильтян, прибывшие из египетских лагерей, к
ним кидаются родные, женщины, дети виснут на них.  А поодаль стоят ни  живы,
ни  мертвы  -- <313">Лия,  Геула,  Яша,  отцы,  матери, близкие других
солдат -- пропавших без вести, как  объявили. Выскакивает на  трап последний
освобожденный,  губастый и седой мальчишка.  Он  возбужденно  озирается,  не
замечая протянутых к нему казенных цветов. Наконец, его обступили, обняли...
Неторопливо  появляется  работник  аэропорта  с портативной  рацией,  видно,
осмотревший пустой самолет. Кивком головы подтверждает: больше никого!
   Не надо вглядываться, чтобы увидеть ужас на лицах сотен пожилых  людей,
пришедших в аэропорт почти без надежды. Но все же...
   В Израиле скорбят молча, -- какой раз я  убеждаюсь  в этом. Вопль, да и
то приглушенный, можно услышать разве что на кладбище. Даже когда сообщают о
гибели сына или мужа (а сообщают, как правило, друзья убитого, в Израиле  не
принято  рассылать  "похоронки")<314">,  даже в  эту  страшную  минуту
прислонит женщина голову к ограде или стене, и стоит так, пока не введут ее,
помертвевшую, в дом... -- -- --
   ...Больше  надеяться  не  на  что.  Беззвучно  плачет  на  груди  Наума
<315">Лия. Закусив  губу, кидается  прочь <316">Геула, чтобы  не
заголосить,  не  омрачить  радости  вернувшимся. Наум  догоняет  ее,  что-то
растолковывает,     размахивая     руками.    Видно,     напоминает,     что
<317">Сергуня был на <318">Голанах. А из Сирии еще не  прибыл ни
один  самолет.  Геула  круто  отворачивается   от  него,  уходит  к  машине,
<319">ссутулясь;  она знает  от <320">Дова, что сирийцы  в  плен
брали редко. Убивали на месте.
   Женщины  уехали,  мы  жмемся с  Наумом друг к  другу  сиротливо. Нам не
хочется  расставаться.   Наедине   со  своими   мыслями,  наверное,   совсем
невмоготу... Он глядит  на меня сквозь толстые очки. Впервые  не  вижу в его
глазах постоянной  смешинки. Осунулся он,  ссохся. Глазницы потемнели, стали
еще глубже. Видно, он, как  и я,  думает  о  <321">Сергуне безо всякой
надежды.
   -- Пойдем куда-нибудь в кафе,  посидим, -- предлагает Наум. Мы мчимся в
Иерусалим:  с утра  у  Наума там лекция; в городе поглядываю, у какого  кафе
притормозить. Наум первым заметил Толю Якобсона, который вышел из магазина с
пакетиком в руке.
   -- Толя! -- кричит. -- Идем, выпьем по-русски, на троих!.. -- В глубине
университетского  двора  стоит уютная  <322">"сторожка",  воздвигнутая
талантливой  рукой.  Наум терпеть не может  шумные израильские  рестораны, и
Толя повел меня и Наума в эту <323">"сторожку<324">". Называется
она -- кафе преподавателей, спирт там не водится. Захватив по дороге бутылку
водки,  расположились   в   затененном  углу.  Мне  захотелось  съездить  за
<325">Довом,  но Наум  сказал,  что  <326">Дов  вчера  улетел  в
Америку. На какой-то конгресс.
   В буфете, за стойкой, быстро орудует смуглыми руками немолодая женщина,
по-видимому,  из Марокко. Иногда  она набирает  номер телефона  и спрашивает
приглушенно,  есть ли  новости?  Новостей  нет,  и<327">,  она,  кладя
трубку, долго смотрит в окно. В одну и ту же точку...
   Тихо,  полусвет. Сидят  по углам два-три человека, пьют  кофе,  листают
студенческие  работы или  журналы.  Толя Якобсон,  добрая душа, пытается нас
развлечь,  рассказывает вполголоса, с юмором, как  он таскал мешки с  мукой.
Последняя операция, когда мешок  требовалось поставить в верхний ряд, у него
долго  не  получалась.  Профессиональные   грузчики-арабы  подпирали   мешок
головой, и  тот,  как-то  сам по себе, оказывался наверху. Толя так  головой
орудовать не  умел, и арабы называли его между  собой:  <328">"русский
ишак  без   головы"  <329">("Хамор  <330">руси   <331">бли
<332">рош!") <333">.
   -- Глас народа -- глас Божий! -- смеялся Толя. -- Пришлось искать место
в университете.
   -- Возьмут? -- нервно спросил Наум.
   -- Берут, вроде... Обещают даже, что я смогу защитить своего Пастернака
как докторскую.
   -- Дадут? Или твой проХвессор испугается -- похоронит....
   -- Поживем -- увидим...
   Тревога в глазах Наума вдруг стала острее, тревога звучала в голосе: он
любил Толю и боялся за него - без "кожи" парень. Раним, как Гуля.
   Толя  разлил водку, не глядя, "по булькам", как он говаривал, и сказал:
-- За мертвых не чокаются, только за. живых. За Сергея!
   Мы неуверенно подняли  стаканы,  чокнулись со  звоном...Едва  поставили
стаканы,  в  кафе  шумно вошла группа  <335">американ-<336">ских
туристов,     которых,     видно,     привезли      посмотреть     Еврейский
<337">уни<338">верситет   новой   архитектуры.   Просторный,   с
огромными   окнами,   он,естественно,   включен   в    пункты   "туристского
обзора<339">"...
   -- Израиль -- рай для туристов, -- сказал Наум. -- И я бы  приехал...Мы
засмеялись.
   Американцы   рассеялись   по   кафе,   сели   за   столики;   один   из
<341">ту<342">ристов  остановился неподалеку  от  нас; помедлив,
приблизился.  <343">Вы<344">сокий,   пожилой,  упитанно-плотный,
взгляд острый, цепкий. Пыхнул
   сигарой.  Наум, как учтивый хозяин, встал и пододвинул  гостю  стул.Тот
присел, распахнул свой легкий голубой пиджак.
   К туристу подошла буфетчица и  попросила не  курить. На лице  его вдруг
выступила  испарина. Он  вытер  неподвижное  и  красное, как из  меди,  лицо
платком. Мы увидели, что пальцы его дрожали, и <345">смолк-
   ли одеревенело. Гость вздохнул тяжело и раздраженно: -- Я много потерял
здесь...
   И даже курить не дают...
   -- О,  вы  израильтянин?!  -- воскликнул  Наум. Гость  молчал.  Погасил
сигару. Наконец произнес с прежним раздражением:
   -- Я больше, чем израильтянин! Я даю деньги на эту страну...
   За моей  спиной  раздался  голос Толи Якобсона: -- В  этой  стране есть
люди, которые кровь отдают за нее. И даже жизнь!
   Американец    сунул     остаток    сигары    в    кармашек     пиджака,
<348">повто<349">рил яростно, не скрывая охвативших его  чувств:
-- Я даю деньги! Вот уже четверть века!  Я, и  такие, как я, держим Израиль,
который ваше правительство сейчас едва не проворонило! -- <352">Та-ак,
протянул Наум примирительно. -- Ваша фамилия Атлант?
   -- Я вижу, вы шутник, -- у гостя дрогнули в усмешке губы.
   -- Вы тоже... господин "больше чем израильтянин...
   --  Американец  подобрал  ноги  в  белых  ботинках  под  стул и  сказал
каменно-серьезно: -- Я отнюдь  не шучу. Это, возможно, факт, уязвляющий вашу
гордость,  досадный для вас факт,  но-  факт!  Мои  заслуги  в  этой стране,
возможно, гораздо больше заслуг тех, которые тут живут
   Наум повел своей длинной шеей и начал  белеть. А когда Наум  белеет или
начинает тянуть гласные и одновременно заикаться, это очень плохой  знак. --
<355">Эт-то любопытная постановка вопроса, -- начал он. --  Значит, вы
считаете,     что     ваши     <357">де-эньги     <358">д-дороже
<359">кро-ови людей, пролитой за<361"> эту ст-трану?
   -- Да<362">!-- ответил тот запальчиво. -- Без наших денег не было
бы ни страны, ни армии.
   --  Если <363">та-ак, то <364">в-вам лучше бы в  эту страну
не  <365">покаказываться... Израиль  -- <366">н-не ваша вотчина,
не ваша колония.
   --  Как это  так  не показываться?!  -- вскричало  за туристским столом
несколько голосов. -- Мы любим эту страну!
   -- О, Боги!  Это мне -- не показываться?! -- Голубые рукава взметнулись
вверх. -- Мне, старому сионисту...
   --  Оставьте нас со своим  суррогатным сионизмом!  -- Это  произнес  не
Наум.  Голос  прозвучал   из  другого  конца  зала.  Очень  знакомый  голос.
Говоривший поднялся,  и  я увидел, что  это был профессор  <368">Занд,
длинный  худой   Михаил  Занд,   самый  сдержанный  изо  всех  моих   бывших
однокурсников.  Он был  бел,  как  Наум,  корректный  тихий  Миша  Занд.  --
Позвольте вам задать простой вопрос:  что же вы  любите,  если деньги дороже
крови?   Израильские  пейзажи?   Или   само  понятие  <369">"еврейское
государство<370">"? <371">Си-о-нис-ты! -- Михаил Занд двинулся в
нашу сторону. Сказал,  <372">приблизясь:  -- Гришу, Толю  я знаю, а  с
вами я хотел бы  познакомиться... Наум  <373">Гур? Вы не  брат ли  Яши
<374">Гура, с которым  мы  в юности были <375">ЧСИРами и таскали
на элеваторе, во время второй мировой войны, <376">центнеровые мешки?
   -- Центнеровые?  -- вырвалось у Толи Якобсона. -- Это как раз  тот вес,
который здесь навалили на меня. А вы там головой работали? На элеваторе.
   -- Что, извините?
   Мы захохотали, Миша Занд махнул рукой и перебрался к  нам; сказал,  что
он  послал  в американский  журнал статью,  где  есть  абзац  о  суррогатном
сионизме. -- Но боюсь, как бы  он не выпал из текста... -- усмехнулся Михаил
невесело.
   Американец все еще пытался продолжать спор, но какая-то женщина в белой
шелковой накидке увела его. Я схватился  за волосы -- Черт знает, как похожи
миры! Все любят страну, народ,  но каждого отдельного человека -- терпеть не
могут.
   Через три дня  мне позвонил  Толя  Якобсон  и  сказал,  чтобы я  быстро
включил  радио.  На "Голос Америки". Приемник у меня  всегда стоял  на волне
"Голоса Америки". Еще из Москвы. Я щелкнул выключателем, и квартиру наполнил
давящий,  сиплый   басище   <377">Дова.   <378">Дов   перечислял
расположение  советских концлагерей. Общего  и  строгого  режима. Мужских  и
женских...  Подробно, со  знанием  бытовых  деталей, которые  может  помнить
только   бывший  зек.  Вмешался  на  несколько  се<379">кунд   звучный
дикторский голос,  сообщая, что эмигрант  из СССР инженер-строитель Дов  Гур
дает показания в комиссии Сената США о советских концлагерях. После передачи
я набрал номер Наума, спросил, слушал ли он "Голос Америки".
   Наум поймал лишь самый конец  передачи, спросил весело:  --  Ни  одного
сенатора не обозвал "сукой<380">"?.. Это не Дов!
   Наум приезжал  в  <381">Иерусалимский  университет раз  в неделю.
Когда появлялся, звонил. На этот раз в голосе его чувствовалось волнение. --
Старик,  мать нашла  работу!..  Что?.. Сама!  Безо всякого  блата. Слава те,
Господи!
   И   без   восклицаний  Наума  было   ясно,  что  означает   работа  для
<382">Лии, оставшейся  одной,  в  пустой  квартире.  Мы  столкнулись с
Наумом  в  магазинчике,  куда  мы  оба  заехали  за  цветами.   Телефон  Лии
<383">не отвечал.  И мы свернули к районному <384">Купат Холиму,
где <385">Лие  делали инъекцию  витаминов.  Наум вспомнил,  что  в это
время она там.
   Районный Купат  Холим  отличается от российской  поликлиники,  пожалуй,
только  тем,  что  здесь  не  встретишь  пропойц,  жаждущих  бюллетеня.  Все
остальное  - схоже.  Очереди.  Запах  пота и  карболки.  Ленивая перебранка,
переходящая в  крик. Наконец  вышла,  застегивая кофточку,  <386">Лия;
постояла  секунду,  уткнувшись  в  грудь  Наума.  Потом  взяла  гортензии  и
рассказала, как ее нанимали.
   Она пришла в огромный  госпиталь,  где, знала, сестры сбиваются с  ног,
работают по двенадцать часов. Начальник  принял <387">Лию, полистал ее
документы. Взд<388">охнул и... протянул их  обратно. "-- Вы не молоды,
--  сказал он жестко, категорично. -- Вам,  извините, скоро на пенсию. --  И
поднялся с кресла.
   -- Я прошу у вас место не в публичном доме! -- разъяренно ответила Лия.
Тот снова  плюхнулся в кресло, сказал оторопело: -- Туда... <389">э! я
бы вас взял. За бойкость.
   --  И  сюда  возьмете!" -- Не  знаю,  что мне  придало  уверенность,  -
рассказывала Лия, прижимая наши  гортензии к  себе. -- До войны я бы никогда
не решилась так разговаривать.
   <390">"- Из России? - спрашивает начальник, снова раскрывая папку
с документами Лии. - Из какого города?.. Вы занимались ожогами?.. Всю вторую
мировую  войну? О!  --  Он позвонил и вызвал старшую  сестру,  надменную,  с
каменным лицом, немку. Сказал тоном  приказа: -- Вот вам сестра, русская,  с
опытом второй  мировой  войны.  Занималась ожогами. Введите  в курс  дела...
Все!"
   Дома  Лию ждали  старушки, которыми, оказывается, она  занималась, пока
была без  места. Марокканок  учила расписываться. Слушала с ними музыку.  На
столе  лежал   томик   <391">Ромен  Роллана  с  закладками.   О  жизни
<392">Бетховена... Лия шепнула нам, что, когда она поставила пластинку
с   6-ой   симфонией   Бетховена,  старушки  возроптали;  одна   воскликнула
чистосердечно: <393">-- Эйзе <394">нудникес!
   Пришлось  рассказать им  о жизни Бетховена, о его трагической  глухоте.
Половина старушек плакала, половина ела печенье из <396">лииной вазы.
   Потом зазвучал <397">Бетховен. 6-ая, "Пасторальная..." Для начала
<398">Лия ограничилась первой частью. Старушки повскакали со стульев и
стали наперебой морочить <399">Лие голову, как  они все хорошо поняли!
Старая  морщинистая <400">йеменка подошла  к Лие,  гремя бесчисленными
монисто.  Глаза у нее  были мокрые. -- Сразу  видно,  этот  человек  был  из
России! -- сказала она.
   -- Кто?
   <401">-- Бетх-ховен!
   Тут мы с Наумом выскочили, один за другим, из квартиры <402">Лии,
махнув ей на прощанье  рукой.-- Похоже, отношение к русским стало решительно
меняться! -- воскликнул я  с  улыбкой, когда  мы подрулили  к  моему дому на
откосе холма.
   Наум не принял шутливого тона. Ответил задумчиво и серьезно: -- Русская
ракета, запущенная в  <403">Дова, подняла его авторитет.  А  заодно  и
наш. Я не шучу, <404">не-эт! Жизнь  парадоксальна!  Ничто иное, именно
ракеты  "CAM-6"  и  "CAM-7",  снимки  которых  я тебе  показывал,  заставили
поверить в  русских, прибывших  в Израиль...  Больше  никто  не  удивляется:
"Русский   инженер  -   это   инженер?"  Старик,   когда  из  носа   пускают
<405">юшку, это  урок. Ракетные залпы внесли  в сознание  израильского
общества коррективы. Убили предвзятость. Этого  оказалось вполне достаточно,
чтобы меня стали выталкивать из <406">Техногона.
   <407">-- Что-о?
   -- Странно, старик, что ты удивляешься!  Изменилось к лучшему отношение
простых людей.  Что  же  касается Техногона,  здесь  кривая пошла  наоборот.
Взглянули на меня непредвзято и... постигли, что я  -конкурент!  Чем русский
инженер или ученый лучше, тем хуже! Опаснее! Вот уже месяц, как меня бьют, и
бьют куда изощреннее, чем раньше, когда я только прилетел на Святую землю...
Что  ты  на  меня уставился? -- Наум  расположился, поджав длинные ноги,  на
своем  любимом подоконнике, откуда  виден  старый  город  с  золотым куполом
мечети  Омара,  и  откуда,  говорил Наум, он ощущает сразу и Ветхий завет, и
Новый завет.
   Начал  он  свое  повествование  спокойно, я  понял его состояние только
тогда,  когда он  вдруг вызверился на моего  сына, глядевшего  телевизор: --
Выключи шампунь!
   Наум в  Израиле облысел. Начал лысеть еще в Москве, а тут - за гребенку
боялся взяться: "Линяю клочьями, совсем  <408">особачился", -говаривал
он. Из Америки вернулся  --  осталось  несколько  волосков по бокам его чуть
сплюснутой  <409">высоколобой  головы.  Оттуда  привез и  ненависть  к
телевизору:  когда ни включал -- реклама шампуня или моющих средств. А зачем
лысому  шампунь? Пусть теперь  на израильском экране пританцовывали,  в этот
момент,   известная   балерина,   <410">Голда   <411">Меир   или
<412">Менахем  <413">Бегин   (шампунь  пританцовывал  только  по
иорданскому  каналу), Наум  остервенело  кричал жене  или  дочери:  "Выключи
шампунь!"
   Сын  не понял Наума, продолжал смотреть кинохронику о приезде в Израиль
Киссинджера.   --  Выключи  шампунь!  -  снова   заорал  Наум.  Подскочил  к
телевизору, щелкнул выключателем. И опять пристроился на подоконнике, щурясь
на режущий глаза золотой купол мечети и продолжая свой рассказ.
   Только начал Наум работать в <416">Техногоне, на него был написан
ящик      анонимок.       Русский       он!       <417">"Олим       ми
<418">Руссия"<419"> "-- Хоть ты и <420">сабра, а советский
человек!" --  врезал  Наум в  сердцах  одному  из  "анонимщиков",  когда тот
приторно-вежливо сообщил ему, что его вызывает декан.
   Декан,  круглый,  пухленький   человек  средних   лет,   обходительный,
вкрадчиво-вежливый,  сообщил,  что  обещанного доктору Гуру места профессора
предложить  не  могут:  прошла  война,  срезаны  лимиты.  Могут  дать  место
инженера.  Специалиста   по  прочности  материалов.--  ...Категория   пятая,
мальчишеская... Но  вы написали также книгу о  прочности  материалов, доктор
<421">Гур, кто вас посмеет остановить? У вас все впереди.
   Наум  посчитал,  что  после  такой  войны  торговаться  непристойно,  и
подписал новый контракт. Как  только  контракт  был подписан,  белое, рыхлое
лицо декана  стало  расплываться,  как  тесто.  --  Я  с вами,  доктор  Гур,
специально  объясняюсь по-русски...  Специально перехожу  русски,  чтобы  вы
абсолютно понял, на что вы... <422">-- И он растянул слова, как солист
музыкальную фразу, -- на что  вы не  <423">имеешь  <424">пра-ва.
Н