Зато  каждую
субботу ему протапливали печь в кабинете, чтобы он мог написать воскресную
проповедь.
   Тетя Луиза отвела Филипа наверх, в крошечную спаленку; окно ее выходило
на дорогу. Прямо перед окном росло большое дерево. Филип припомнил  теперь
и его: ветви росли так низко, что на дерево  нетрудно  было  вскарабкаться
даже ему.
   - Комнатка невелика, да ведь и ты еще маленький, - сказала миссис Кэри.
- А тебе не страшно будет спать одному?
   - Нет.
   В прошлый раз, когда Филип жил в доме священника,  он  приехал  сюда  с
няней, и у миссис Кэри немного было с ним хлопот. Теперь  она  поглядывала
на мальчика с некоторым беспокойством.
   - Ты умеешь мыть руки, не то дай я тебе их вымою...
   - Я сам умею мыться, - сказал он гордо.
   - Ладно, когда придешь пить чай, я проверю, хорошо ли ты вымыл руки,  -
заявила миссис Кэри.
   Она ничего не понимала в детях. Когда было решено,  что  Филип  приедет
жить в  Блэкстебл,  миссис  Кэри  много  думала  о  том,  как  ей  получше
обращаться с ребенком; ей хотелось добросовестно выполнить  свой  долг.  А
теперь, когда мальчик приехал, она робела перед ним ничуть не меньше,  чем
он перед ней. Миссис  Кэри  от  души  надеялась,  что  Филип  не  окажется
шаловливым или невоспитанным  мальчишкой,  ведь  муж  ее  терпеть  не  мог
шаловливых и невоспитанных детей. Извинившись, миссис Кэри оставила Филипа
одного, но минуту спустя вернулась  -  постучала  и  спросила  за  дверью,
сумеет ли он сам налить себе в таз  воды.  Потом  она  спустилась  вниз  и
позвонила служанке, чтобы та подавала чай.
   В просторной, красивой столовой окна выходили на  две  стороны  и  были
завешаны тяжелыми шторами из красного репса. Посредине стоял большой стол,
у одной из стен - солидный буфет красного дерева  с  зеркалом,  в  углу  -
фисгармония, а по бокам камина - два  кресла,  обитые  тисненой  кожей,  с
наколотыми на спинки салфеточками; одно  из  них,  с  ручками,  называлось
"супругом", другое, без ручек, - "супругой". Миссис Кэри никогда не сидела
в кресле, говоря, что предпочитает стулья, хотя на них и  не  так  удобно:
дел всегда много, а в кресло сядешь, облокотишься на ручки, и  встать  уже
не захочется.
   Когда Филип вошел, мистер Кэри разжигал  огонь  в  камине;  он  показал
племяннику две кочерги. Одна была  большая,  до  блеска  отполированная  и
совсем новая - ее звали "священником"; другая, поменьше  и  множество  раз
побывавшая в огне, звалась "помощником священника".
   - Чего мы ждем? - спросил мистер Кэри.
   -  Я  попросила  Мэри-Энн  сварить  тебе  яйцо.   Ты   ведь,   наверно,
проголодался с дороги.
   Миссис  Кэри  считала  путешествие  из  Лондона   в   Блэкстебл   очень
изнурительным. Она сама редко выезжала из дома, потому что жалованья  было
всего триста фунтов в год и, когда ее мужу хотелось отдохнуть, а денег  на
двоих не хватало, он ездил один. Ему очень  нравилось  посещать  церковные
конгрессы, и он каждый год умудрялся съездить в Лондон; один раз  он  даже
побывал в Париже на выставке и два или три раза -  в  Швейцарии.  Мэри-Энн
подала яйцо, и они сели за стол. Стул для  Филипа  был  слишком  низок,  и
мистер Кэри с женой растерялись.
   - Я подложу ему несколько книг, - предложила Мэри-Энн.
   Она взяла с фисгармонии толстую Библию и требник, по которому священник
читал молитвы, и положила их Филипу на стул.
   - Ах, Уильям, нехорошо, чтобы он сидел на Библии! -  ужаснулась  миссис
Кэри. - Разве нельзя взять какие-нибудь книжки из кабинета?
   Мистер Кэри задумался.
   - Ну, от одного раза вряд ли будет большой вред, особенно если Мэри-Энн
положит требник сверху, - сказал он. -  Молитвенник  составлен  такими  же
простыми смертными, как мы. Он  ведь  и  не  претендует  на  то,  что  его
начертала рука всевышнего!
   - Я совсем об этом не подумала, Уильям, - сказала тетя Луиза.
   Филип вскарабкался на книги, и  священник,  произнеся  молитву,  срезал
верхушку яйца.
   - На, - сказал он Филипу, - можешь съесть.
   Филип предпочел бы съесть целое яйцо, но ему никто этого не  предложил,
и он удовольствовался тем, что ему дали.
   - Как тут у вас неслись куры, пока меня не было? - спросил священник.
   - Ужасно! Яйца два в день.
   - Ну, понравилась тебе верхушка, Филип? - спросил дядя.
   - Спасибо, очень.
   - Получишь еще одну в воскресенье днем.
   Мистеру Кэри всегда подавали к  воскресному  чаю  яйцо,  чтобы  он  мог
подкрепиться перед вечерней службой.



5

   Филип постепенно познакомился с теми, с кем ему  пришлось  жить,  и  по
отрывочным разговорам, часто не предназначенным для его ушей, узнал многое
и о себе и о своих покойных родителях.  Отец  Филипа  был  гораздо  моложе
священника из Блэкстебла. После блестяще пройденного курса  в  медицинском
институте при больнице св.Луки он получил там должность и  сразу  же  стал
зарабатывать много денег. Тратил он их, не считая. Когда священник вздумал
отремонтировать свою церковь и послал брату подписной лист,  он  изумился,
получив двести фунтов; мистер Кэри - человек от природы  бережливый  и  по
необходимости расчетливый - принял этот  дар  со  смешанным  чувством:  он
завидовал брату, который мог пожертвовать такую сумму, радовался  за  свою
церковь и был слегка смущен щедростью, казавшейся  ему  почти  вызывающей.
Потом Генри Кэри женился на своей пациентке - красивой девушке  без  гроша
за душой, сироте, у которой не было даже близкой родни, хотя сама она была
из хорошей семьи. На свадьбу понаехали толпы нарядных  гостей.  Священник,
посещая их дом во время своих  поездок  в  Лондон,  держался  с  невесткой
сдержанно. Она его смущала,  и  в  душе  он  не  одобрял  ее  удивительной
красоты, да и одевалась миссис Кэри куда роскошнее, чем это пристало  жене
труженика-хирурга. А изящная обстановка дома, обилие цветов, которыми  она
себя окружала даже зимой, говорили о пагубной расточительности.  Священник
слушал ее рассказы о приемах, на  которые  ее  приглашали,  и,  вернувшись
домой, говорил  жене,  что  неприлично  пользоваться  гостеприимством,  не
оказывая его в свою очередь. На стол подавали виноград, который должен был
стоить не меньше восьми шиллингов за фунт;  за  завтраком  ему  предложили
раннюю спаржу - в приходском саду она должна была поспеть  не  раньше  чем
месяца через два. Но вот случилось  то,  что  он  предрекал,  и  священник
торжествовал, совсем как тот пророк, который радовался, глядя, как огонь и
сера истребляют город, не желавший, несмотря на все его увещевания,  сойти
со стези порока. Бедный Филип остался почти без  гроша,  и  много  ли  ему
теперь помогут великосветские друзья его матери? Мальчик слышал, как  дядя
говорил, что расточительность его отца была чуть ли не  преступной  и  что
провидение сжалилось над ребенком, прибрав его  дорогую  мамочку:  она  не
знала цены деньгам, как малое дитя.
   Когда Филип прожил в Блэкстебле неделю, произошел  случай,  возмутивший
дядю до  глубины  души.  Однажды  утром,  завтракая,  он  нашел  на  столе
небольшой пакет, пересланный ему почтой из Лондона.  Пакет  был  адресован
покойной миссис Кэри. Священник распечатал его и нашел  дюжину  фотографий
умершей. На них были сняты только  ее  голова  и  плечи;  волосы  зачесаны
глаже, чем всегда, низко на лоб, что придавало ей какой-то необычный  вид;
лицо худое, изможденное, однако никакая болезнь не могла  скрыть  прелести
ее черт. В больших темных глазах светилась грусть,  которой  Филип  у  нее
никогда не видел. Увидев лицо покойницы, мистер  Кэри  даже  отпрянул,  но
испуг тут же сменился недоумением. Фотографии были явно сняты  недавно,  и
священник не понимал, кто их мог заказать.
   - Ты что-нибудь об этом знаешь? - спросил он Филипа.
   - Я помню,  мама  говорила,  что  ее  снимали.  Мисс  Уоткин  ее  тогда
бранила... А мама  сказала:  мне  хочется,  чтобы  у  мальчика  что-нибудь
осталось от меня на память, когда он вырастет.
   Мистер Кэри поглядел на Филипа. Голосок у мальчика дрогнул. Он повторял
слова матери, не понимая их смысла.
   - Возьми одну фотографию и поставь у себя в комнате,  -  сказал  мистер
Кэри. - Остальные я спрячу.
   Он послал одну фотографию мисс Уоткин, и  та  написала  ему,  как  было
дело.
   Миссис Кэри лежала в постели, но чувствовала себя лучше обычного,  и  у
доктора с утра появилась даже надежда на  ее  выздоровление;  Эмма  повела
мальчика гулять, а горничные были внизу. И вдруг миссис Кэри почувствовала
страшное одиночество. Ее охватил безумный страх, что она умрет  от  родов,
которых ожидали через две недели. Сыну ее было всего девять лет. Разве  он
может ее запомнить? Мысль о том, что Филип вырастет и забудет ее,  забудет
совершенно, казалась ей невыносимой: она ведь так любила его,  потому  что
он был слабенький, калека и потому что он был  ее  сын.  Она  ни  разу  не
снималась со дня своей свадьбы, а с тех пор  прошло  уже  десять  лет.  Ей
хотелось, чтобы сын знал, как она выглядела перед смертью. Тогда он ее  не
забудет, не  сможет  ее  забыть  безвозвратно.  Она  знала:  если  позвать
горничную и заявить, что она хочет встать, ей этого не позволят, а то и за
доктором пошлют; у нее же не было сил, чтобы спорить. Тогда она  поднялась
с постели и стала одеваться.  От  долгого  лежания  на  спине  она  ужасно
ослабела, ноги у нее подкашивались, а подошвы кололо, словно  иголками,  и
ей было страшно ступить на пол. Но она продолжала одеваться. Причесываться
сама она не привыкла и, подняв  руку  с  гребнем,  почувствовала,  что  ей
дурно. И все равно причесать волосы так, как это делала горничная,  ей  не
удалось. Волосы были очень красивые, тонкие,  похожие  на  старое  золото.
Брови прямые и темные. Она надела черную юбку и лиф от любимого  вечернего
платья - из белого, очень модного в ту пору Дамаска. Миссис Кэри поглядела
на себя в зеркало. Щеки были без кровинки,  но  зато  кожа  очень  нежная.
Впрочем, румяной ее и прежде нельзя  было  назвать,  но  ее  розовые  губы
красиво выделялись на бледном лице. Теперь же, глядя в зеркало, ей  стоило
большого труда не разрыдаться, но жалеть себя  было  некогда;  она  и  так
чувствовала отчаянную усталость. Закутавшись в меха, которые Генри подарил
ей на прошлое рождество - как она ими тогда гордилась и дорожила, - она  с
бьющимся сердцем спустилась вниз. Выскользнув незамеченной  из  дому,  она
поехала к фотографу и заплатила ему за дюжину снимков. Посреди  сеанса  ей
пришлось попросить стакан  воды,  и  помощник  фотографа,  видя,  что  она
больна, предложил ей приехать в другой раз, но она настояла на том,  чтобы
ее сфотографировали. Наконец ее отпустили, и она вернулась в убогий  домик
в Кенсингтоне, который ненавидела всей душой. Тяжело было умирать в  таком
доме.
   Она издали увидела, что парадная дверь открыта,  а  когда  подъехала  к
дому, со ступенек сбежали Эмма и  горничная.  Найдя  спальню  пустой,  они
очень перепугались. Сначала им пришло в голову, что больная  ушла  к  мисс
Уоткин, и  за  ней  послали  кухарку.  Но  та  скоро  вернулась  вместе  с
встревоженной мисс Уоткин, которая сейчас дожидалась  в  гостиной.  Она  в
тревоге вышла навстречу миссис Кэри и осыпала ее упреками; но  напряжение,
которое перенесла больная, оказалось ей не  под  силу;  теперь,  когда  не
нужно было больше себя превозмогать, миссис Кэри упала на руки Эмме, и  ее
отнесли наверх. Там  она  пролежала  без  сознания  так  долго,  что  всем
показалось, будто она никогда не очнется, а доктор,  за  которым  послали,
все не приходил. Только на другой день, когда  ей  стало  немножко  лучше,
мисс Уоткин добилась от нее объяснений. Филип играл на полу в  спальне,  и
женщины забыли о его присутствии.  Он  лишь  смутно  понимал,  о  чем  они
разговаривают, и не  смог  бы  объяснить,  почему  слова  матери  навсегда
сохранились у него в памяти.
   - Я хотела, чтобы мальчик мог вспомнить меня, когда вырастет.
   - Непонятно, зачем ей вздумалось  заказывать  целую  дюжину!  -  сказал
мистер Кэри. - И двух фотографий вполне хватило бы.



6

   В доме священника один день был похож на другой, как две капли воды.
   Сразу же после завтрака Мэри-Энн приносила "Таймс". Мистер Кэри  вместе
с двумя своими соседями выписывал одну газету на троих. В его распоряжении
она была с десяти до часу; потом садовник относил ее мистеру  Эллису,  где
она оставалась до семи, а затем  отправлялась  в  господский  дом  к  мисс
Брукс; та получала газету поздно, но зато могла ее не  возвращать.  Летом,
когда миссис Кэри варила варенье, она часто выпрашивала  старую  газету  у
мисс Брукс, чтобы закрыть банки. Стоило священнику  приняться  за  газету,
как жена его надевала капор и шла  за  покупками.  Филип  ее  сопровождал.
Блэкстебл был рыбачьим поселком. Он состоял из одной главной улицы  -  где
помещались лавки, банк, жил доктор и два-три хозяина  угольных  барж  -  и
небольшой гавани, от которой тянулись  убогие  переулки,  -  где  селились
рыбаки и  беднота,  а  так  как  все  они  были  нонконформистами  [секты,
отступающие  от  доктрины  господствующей  церкви,  в  данном   случае   -
англиканской (баптисты, пресвитерианцы,  квакеры,  унитарии,  методисты  и
др.)] и церковь не посещали, люди это были  нестоящие.  Если  миссис  Кэри
встречала кого-нибудь из священников-сектантов, она переходила  на  другую
сторону, чтобы с ними не здороваться, а  столкнувшись  невзначай  лицом  к
лицу, принималась разглядывать мостовую у  себя  под  ногами.  На  главной
улице помещалось целых три молитвенных дома сектантов, и это было позором,
с которым священник никак не мог  примириться:  ему  казалось,  что  закон
должен вмешаться и воспретить строительство подобных домов. Делать покупки
в Блэкстебле было не так просто, ибо  сектантов  в  поселке  насчитывалось
немало, тем более что приходская церковь стояла в двух милях от городка  и
ходить туда было слишком далеко. А покупать  можно  было  только  у  своих
прихожан. Миссис Кэри понимала, что поставка продуктов  в  дом  священника
сильно влияет на религиозные  убеждения  торговцев.  В  поселке  было  два
мясника, и оба ходили в церковь. Они не желали понимать, почему  священник
не покупает у них  обоих  одновременно,  их  не  устраивал  и  распорядок,
который тот предложил: полгода покупать у одного, а следующие полгода -  у
другого. Если мясник не продавал  мяса  в  дом  священника,  он  постоянно
грозился, что перестанет ходить в, церковь. Мистеру Кэри порой приходилось
самому прибегать к угрозе: мясник совершит грех, не посещая  церкви;  если
он будет упорствовать в своем безбожии и посещать молитвенный дом, то, как
бы превосходен ни был его товар, мистеру Кэри придется навсегда отказаться
от его услуг. Миссис Кэри часто заходила в банк, чтобы передать  поручение
управляющему Джозии  Грейвсу,  который  был  одновременно  и  регентом,  и
казначеем, и церковным старостой. Этот высокий, тощий и  седой  человек  с
землистым лицом и длинным носом казался  Филипу  ветхим  старцем.  Он  вел
счета прихода, устраивал  угощения  для  хора  и  школьников,  и,  хотя  в
приходской церкви не было органа,  все  в  Блэкстебле  считали,  что  хор,
которым  он  руководит,  -  лучший  в  графстве  Кент.  Когда   затевалась
какая-нибудь церемония - в связи ли с приездом  епископа  для  конфирмации
или благочинного для молебна по случаю урожая, -  мистер  Грейвс  брал  на
себя все приготовления. И он,  не  колеблясь,  принимал  решения  по  всем
вопросам, лишь для проформы спрашивая совета мистера  Кэри,  а  священник,
хотя  и  не  любивший  лишних  хлопот,  очень  обижался  на  самоуправство
церковного старосты. Можно было  подумать,  что  он  -  самая  влиятельная
фигура в приходе! Мистер Кэри постоянно говорил  жене,  что,  если  мистер
Грейвс не угомонится, он ему даст по рукам, но миссис Кэри советовала  ему
не сердиться на Джозию Грейвса: у него добрые намерения, и  не  его  вина,
что  он  дурно  воспитан.  Священнику  было   удобно   проявлять   истинно
христианское долготерпение по отношению к старосте, но  он  мстил  мистеру
Грейвсу, обзывая его за спиной "Бисмарком".
   Однажды между ними все же разыгралась ссора, и миссис Кэри до  сих  пор
вспоминала это тяжкое время с содроганием. Кандидат консервативной  партии
объявил о своем намерении выступить на  митинге  в  Блэкстебле,  и  Джозия
Грейвс, назначив собрание в Миссионерском доме, явился к  мистеру  Кэри  и
попросил его сказать  несколько  слов.  Выяснилось,  что  кандидат  просил
Джозию Грейвса быть председателем. Этого уж мистер Кэри не мог  снести.  У
него  был  твердый  взгляд  на  то,  каким  почетом  должно   пользоваться
духовенство: смешно церковному старосте лезть на  председательское  место,
когда тут же рядом  сидит  священник!  Он  напомнил  Джозии  Грейвсу,  что
"пастор" означает "пастырь", то есть пастух своих прихожан. Джозия  Грейвс
ответил, что, мол, кому, как не ему, почитать  авторитет  церкви,  но  тут
дело политическое и он должен в свою  очередь  напомнить  священнику,  что
спаситель  внушал  им  "воздать  кесарю  кесарево".  На  что  мистер  Кэри
ответствовал, что и диавол  умел  ссылаться  на  святое  Писание  в  своих
диавольских целях,  а  что  он,  один  распоряжаясь  Миссионерским  домом,
откажется предоставить этот дом для политического  митинга,  если  его  не
попросят председательствовать. Джозия Грейвс заявил мистеру Кэри, что  тот
волен, конечно, поступать, как ему заблагорассудится, но он лично считает,
что и молитвенный дом методистов - вполне подходящее  место  для  митинга.
Тогда мистер Кэри сказал, что ежели нога Джозии Грейвса  ступит  на  порог
этого дома,  который,  по  его,  мистера  Кэри,  мнению,  ничем  не  лучше
языческого  капища,  то  ему,  Джозии  Грейвсу,  не  подобает   оставаться
церковным  старостой  христианского  прихода.  После  чего  Джозия  Грейвс
отказался от всех своих должностей и в тот же вечер послал  в  церковь  за
своей рясой и стихарем. Сестра его,  мисс  Грейвс,  которая  вела  у  него
хозяйство, сразу же сняла с себя обязанности секретаря Клуба  материнства,
снабжавшего  неимущих  беременных  женщин  фланелью,  пеленками,  углем  и
пособием в пять шиллингов. Мистер Кэри объявил,  что  наконец-то  он  стал
хозяином в собственном доме. Но скоро обнаружилось, что он вынужден решать
вопросы, в которых ничего не смыслит, а Джозия  Грейвс,  чуть-чуть  остыв,
понял, что жизнь потеряла для него всякий интерес. Миссис  Кэри  и  миссис
Грейвс очень сокрушались по поводу  этой  ссоры;  обменявшись  осторожными
письмами, они назначили друг другу свидание  и  решили  уладить  конфликт;
переговоры одной дамы со своим мужем, а другой - с братом длились  с  утра
до вечера, и, так как они убеждали своих мужчин  сделать  то,  чего  те  в
глубине души желали сами, мир был заключен. Обе стороны после трех  недель
таких треволнений были в  нем  очень  заинтересованы,  но  приписали  свою
покладистость любви к всевышнему. Митинг в Миссионерском  доме  состоялся,
председательствовать попросили доктора, а  мистер  Кэри  и  Джозия  Грейвс
выступили с речами.
   Когда миссис Кэри заканчивала  свои  дела  с  управляющим  банком,  она
поднималась наверх поболтать с его сестрой, и,  покуда  дамы  обменивались
приходскими новостями -  насчет  помощника  священника  иди  новой  шляпки
миссис Уилсон (мистер Уилсон был самым богатым человеком в Блэкстебле:  по
слухам, у него было не меньше пятисот фунтов в год, но он женился на своей
кухарке), - Филип чинно сидел в неуютной  гостиной,  которой  пользовались
только по торжественным случаям, и наблюдал за неугомонной золотой  рыбкой
в аквариуме. Окна здесь не открывались - разве что по утрам, на  несколько
минут,  чтобы  проветрить  комнату,  -  и  пахло  чем-то  затхлым;  Филипу
казалось, что у этого запаха есть таинственная связь с банковским делом.
   Потом миссис Кэри вспоминала, что ей еще надо зайти в бакалейную лавку,
и они продолжали свой поход. Часто, покончив с покупками,  о