т  снова
увидеть. Какое ему дело, что с ней стряслось, - так ей и надо, что бы  это
ни было; он вспоминал о ней с ненавистью,  а  любовь,  которую  он  к  ней
прежде питал, лишь усиливала его отвращение.  Ему  стало  тошно  от  своих
воспоминаний, и, проходя по мосту через  Темзу,  он  инстинктивно  сжался,
точно хотел отстраниться  от  всякой  мысли  о  Милдред.  Но,  улегшись  в
постель, Филип не мог заснуть: он гадал, что с ней случилось, и не в силах
был отделаться от страха, что она больна и голодает; она бы ни за что  ему
не написала, если бы не попала в отчаянное положение. Он сердился на  свою
слабость, но уже знал, что не успокоится, пока ее не увидит. На  следующее
утро он написал ей открытку и опустил в  ящик  по  дороге  на  работу.  Он
старался писать как можно суше; выразив сожаление, что у нее неприятности,
он обещал Милдред зайти  вечером,  около  семи  часов,  по  указанному  ею
адресу.
   Филип разыскал убогую улицу и ветхое жилище; волнуясь,  он  позвонил  и
спросил, дома ли Милдред, - у него вдруг блеснула глупая надежда, что  она
куда-нибудь уехала. В таком доме, как этот, люди подолгу не заживаются. Он
не догадался посмотреть штемпель на конверте и не знал,  сколько  дней  ее
письмо пролежало в больнице. Открывшая ему дверь женщина,  не  отвечая  на
вопрос, провела его по коридору и постучалась в одну из дверей.
   - Миссис Миллер, - крикнула она, - к вам пришел какой-то мужчина.
   Дверь приоткрылась, и оттуда опасливо выглянула Милдред.
   - Ах, это ты, - сказала она. - Входи.
   Он вошел, и она затворила за ним  дверь.  Филип  очутился  в  крохотной
спальне, где, как всегда у Милдред, царил беспорядок. Посреди комнаты были
брошены грязные туфли;  на  комоде  валялась  шляпка,  а  рядом  с  ней  -
накладные локоны; на столе лежала блузка. Филип поискал глазами,  куда  бы
ему положить шляпу. Крючки на двери были увешаны платьями  -  он  заметил,
что все подолы зашлепаны грязью.
   - Садись, - сказала она.  Потом  неловко  усмехнулась.  -  Наверно,  ты
удивился, когда получил мое письмо.
   - Ты ужасно охрипла, - сказал он. - У тебя болит горло?
   - Да, уже давно.
   Филип замолчал. Он ждал, чтобы она объяснила, зачем ей нужно  было  его
видеть. Вид ее комнаты, ясно говорил, что она вернулась к  той  жизни,  от
которой он ее когда-то избавил. Интересно,  что  сталось  с  ребенком;  на
камине стояла фотография девочки, но в комнате не было ни ее, ни ее вещей.
Милдред мяла носовой платок; она скатала его в  шарик  и  перекидывала  из
руки в руку. Он видел, как она  нервничает.  Она  уставилась  на  огонь  в
камине, и он мог наблюдать за Милдред, не встречаясь с ней  взглядом.  Она
заметно похудела; пожелтевшая и высохшая кожа туго обтягивала  скулы.  То,
что она покрасила волосы в соломенный цвет, сильно ее изменило, придав  ей
вульгарный вид.
   - Откровенно говоря, я обрадовалась, получив твою открытку,  -  сказала
она наконец. - А я-то уж думала, что тебя больше нет в больнице.
   Филип по-прежнему молчал.
   - Наверно, ты теперь уже врач?
   - Нет.
   - Почему нет?
   - Я давно не учусь. Вот уже полтора  года,  как  мне  пришлось  бросить
учение.
   - Какой непостоянный. Видно, ничем не можешь заняться всерьез.
   Филип немного помолчал, а потом сухо объяснил:
   - Я потерял то немногое, что у меня было, в неудачной спекуляции,  и  у
меня не хватило денег доучиться. Приходится зарабатывать на жизнь.
   - А что ты делаешь?
   - Служу в магазине.
   - А-а!
   Милдред кинула на него взгляд и сразу же отвела глаза. Ему  показалось,
что она покраснела. Она нервно терла ладони носовым платком.
   - А ты еще не забыл, как  лечат?  -  Она  как-то  странно  выговаривала
слова.
   - Не совсем.
   - Ведь я ради этого и хотела тебя повидать. - Голос ее упал до хриплого
шепота. - Не знаю, что со мной происходит.
   - Отчего ты не пойдешь в больницу?
   - Не хочу, чтобы на меня глазели студенты, да и боюсь, что меня  оттуда
не выпустят.
   - На что ты жалуешься?  -  холодно  задал  Филип  стереотипный  вопрос,
который он так часто слышал в амбулатории.
   - Понимаешь, у меня какая-то сыпь, и я никак не могу от нее избавиться.
   В сердце у него шевельнулся ужас. На лбу выступил пот.
   - Дай-ка я посмотрю твое горло.
   Он подвел ее к окну и бегло осмотрел. Внезапно он поймал ее  взгляд.  В
нем он прочел панический страх. На это было невыносимо смотреть. Она  была
перепугана насмерть. Ей хотелось, чтобы он ее  успокоил;  она  глядела  на
него с мольбой, не смея просить утешения, но всей душой надеясь  услышать,
что страхи ее напрасны, а он ничем не мог ее порадовать.
   - Боюсь, ты и в самом деле очень больна, - сказал он.
   - А что у меня, по-твоему?
   Когда он сказал, она смертельно побледнела, а губы стали  желтыми;  она
заплакала - сперва беззвучно, а потом задыхаясь от рыданий.
   - Мне ужасно жалко, - вымолвил он наконец.  -  Но  я  должен  был  тебе
сказать.
   - Проще всего надеть петлю на шею, и дело с концом.
   Он не обратил внимания на эту угрозу.
   - Есть у тебя деньги? - спросил он.
   - Шесть или семь фунтов.
   - Понимаешь, тебе надо отказаться от этой жизни.  Разве  ты  не  можешь
найти какую-нибудь работу? Боюсь, что я тебе мало чем сумею помочь: я ведь
получаю всего двенадцать шиллингов в неделю.
   - А где же я могу теперь работать? - с раздражением закричала она.
   - Поищи, черт возьми, надо же хоть попробовать!
   Он очень серьезно объяснил ей опасность, которой она подвергает себя  и
других; она его враждебно выслушала. Он  попытался  ее  утешить.  В  конце
концов она нехотя обещала последовать его советам. Филип  выписал  рецепт,
сказал, что закажет лекарство в ближайшей аптеке, и  растолковал  ей,  что
принимать  его  необходимо  с  величайшей  аккуратностью.  Поднявшись,  он
протянул ей руку.
   - Не падай духом, горло у тебя скоро пройдет.
   Но, когда он уже собирался переступить порог, лицо ее вдруг  исказилось
от страха, и она схватила его за рукав.
   - Не оставляй меня! - произнесла она хрипло. - Я так боюсь,  побудь  со
мной хоть немножко. Прошу тебя, Фил. У меня никого нет, кроме тебя, ты был
моим единственным другом.
   Он почувствовал, каким ужасом объято ее сердце,  -  такой  же  ужас  он
читал в глазах дяди, когда тот  думал  о  смерти.  Филип  опустил  голову.
Дважды эта женщина вторгалась в его жизнь и делала его несчастным; у  него
не было по отношению к ней никаких обязательств;  а  все-таки,  неизвестно
почему, в глубине души он испытывал сейчас непонятную боль;  это  была  та
самая боль, которая лишила его покоя, когда он получил  ее  письмо,  и  не
покинула его, пока он не пришел на ее зов.
   "Наверно, я так никогда и не избавлюсь от этого чувства", -  сказал  он
себе.
   И в то же время его удивляло, что сама она, ее близость вызывает в  нем
какое-то физическое отвращение.
   - Чего ты от меня хочешь? - спросил он.
   - Давай сходим поужинаем. Платить буду я.
   Филип колебался. Он чувствовал, что она вот-вот  снова  вползет  в  его
жизнь, а он ведь решил, что навсегда с ней расстался. Милдред  следила  за
ним с тоской и тревогой.
   - Я знаю, что обошлась с тобой  по-хамски,  но  не  бросай  меня  одну.
Можешь радоваться, я  получила  по  заслугам.  Но,  если  ты  меня  сейчас
оставишь, я не знаю, что над собой сделаю.
   - Ладно, пойдем, - сказал он, - но придется выбрать место подешевле,  я
теперь не могу сорить деньгами.
   Она села и зашнуровала ботинки, потом сменила юбку и надела шляпу;  они
вышли из дома и выбрали подходящий ресторан на Тоттенхэм-Корт-роуд.  Филип
отвык есть в эти часы, а у Милдред так болело  горло,  что  она  с  трудом
могла проглотить кусок. Они  заказали  холодной  ветчины,  и  Филип  выпил
кружку пива. Они сидели друг против друга, совсем как прежде, - интересно,
помнит ли она об этом, - но сказать им было друг другу нечего; так бы  они
и молчали, если бы Филип не заставлял себя разговаривать.  В  ярком  свете
огней ресторана и  блеске  дешевых  зеркал,  бесконечно  повторяющих  друг
друга, она выглядела старой  и  замученной.  Филипу  хотелось  спросить  о
ребенке, но у него не хватало духа. Наконец она сказала сама:
   - Знаешь, девочка прошлым летом умерла.
   - А-а!
   - Ты бы мог, по крайней мере, сказать, что тебе ее жалко.
   - Мне ее не жалко, - ответил он. - Я за нее рад.
   Она взглянула на него и, поняв, что он имеет в виду, отвела глаза.
   - А ты ведь одно время ужасно к ней привязался. Меня даже смешило,  что
ты мог так обожать чужого ребенка.
   Пообедав, они зашли в аптеку за лекарством, которое прописал Филип,  и,
вернувшись в ее убогую комнатушку, он заставил Милдред его принять.  Потом
они посидели еще, пока Филипу не надо было возвращаться  в  общежитие.  Он
умирал от скуки.
   Филип стал навещать ее каждый день. Она принимала лекарство и выполняла
его предписания; вскоре результаты стали так заметны, что  она  прониклась
величайшей верой в его искусство. По мере того как она поправлялась, к ней
возвращалось хорошее настроение. Она становилась разговорчивее.
   - Как только найду работу, все будет в порядке, -  говорила  она.  -  Я
получила урок и теперь его не забуду. Теперь-то уж меня в разгул силком не
затянешь.
   Филип каждый раз спрашивал, нашла ли она работу. Милдред просила его не
беспокоиться - найдет что-нибудь,  как  только  захочет,  свет  клином  не
сошелся; но пока что ей  лучше  отдохнуть  недельку-другую.  Против  этого
трудно  было  возразить,  но  прошла  неделя,  потом  другая,  и  он  стал
настойчивее. Милдред над ним посмеивалась - теперь она стала куда  веселее
- и говорила, что он старый воркотун. Она рассказывала ему длинные истории
о своих  переговорах  с  хозяйками  -  она  рассчитывала  найти  работу  в
какой-нибудь харчевне, - подробно излагая их вопросы и свои  ответы.  Пока
еще ничего определенного не подвернулось, но она уверена, что  договорится
к  началу  будущей  недели;  торопиться  некуда,  а  хвататься  за  первое
попавшееся место было бы ошибкой.
   - Глупости, - отвечал он с нетерпением. - Ты должна взять любую работу.
Я же не могу тебе помогать, а на свои деньги ты долго не протянешь.
   - Ну, я их еще не прожила, можешь не беспокоиться.
   Он пристально на нее поглядел. С тех пор как он пришел к ней  в  первый
раз, прошло уже три недели, а тогда у нее  не  было  и  семи  фунтов.  Его
охватила тревога. Он припомнил некоторые фразы, которые  она  обронила.  И
все понял. Теперь он сомневался, пыталась  ли  она  вообще  найти  работу.
Наверное, она все это время ему лгала. Не может быть, чтобы она до сих пор
не истратила своих денег.
   - Сколько ты платишь за комнату?
   - Ах, у меня такая симпатичная хозяйка, не  то  что  некоторые:  готова
ждать сколько угодно, пока я смогу расплатиться.
   Он молчал. То, что он подозревал, было так чудовищно, что он и  сам  не
верил  своим  подозрениям.  Бесполезно  ее  спрашивать,  она   все   равно
отопрется; если он хочет знать правду, надо все выяснить самому. Он уходил
от нее каждый вечер около восьми и,  когда  пробили  часы,  поднялся,  как
обычно. Но, вместо того чтобы вернуться в  общежитие,  он  остановился  на
углу Фицрой-сквер, откуда мог видеть каждого, кто пройдет по Уильям-стрит.
Ему показалось, что он прождал целую вечность, и он уже хотел уйти, решив,
что его подозрения напрасны, но вот дверь дома  номер  семь  отворилась  и
вышла Милдред. Он отступил в темноту и стал за ней наблюдать. На ней  была
шляпа с пучком перьев, которую он видел у нее в комнате; он узнал и платье
- оно было слишком крикливым для  улицы  и  совсем  не  по  сезону.  Филип
медленно пошел за ней; она дошла до Тоттенхэм-Корт-роуд и  замедлила  шаг;
на углу Оксфорд-стрит она  остановилась,  огляделась  и  пересекла  улицу,
направляясь к одному из мюзик-холлов. Филип подошел к ней и тронул  ее  за
локоть. Он увидел, что щеки и губы ее накрашены.
   - Куда ты идешь, Милдред?
   Услышав его голос, она вздрогнула и покраснела, как  всегда,  когда  ее
уличали во лжи; потом в глазах ее  загорелся  знакомый  злой  огонек.  Она
подсознательно искала защиты в  ругани,  но  так  и  не  произнесла  слов,
которые готовы были сорваться у нее с языка.
   - Да я только хотела сходить в театр.  Совсем  закиснешь,  если  будешь
сидеть каждый вечер одна.
   Он и не пытался сделать вид, будто ей верит.
   - Не смей! Господи Боже мой, ведь я же тебе сто раз  говорил,  как  это
опасно! Ты должна немедленно это прекратить.
   - Заткни свое хайло! - закричала она грубо. -  А  как,  по-твоему,  мне
жить?
   Он схватил ее за руку и, не отдавая себе  отчета  в  том,  что  делает,
потащил за собой.
   - Ради Бога, пойдем! Я отведу тебя  домой.  Ты  не  понимаешь,  что  ты
делаешь. Ведь это же преступление!
   - Плевать! Мужчины мне столько в жизни гадили, пусть теперь сами о себе
думают.
   Она оттолкнула его и, подойдя к кассе, протянула деньги.  В  кармане  у
Филипа было всего три пенса. Он не мог  пойти  за  ней.  Отвернувшись,  он
медленно зашагал прочь.
   - Что я могу поделать? - сказал он себе.
   Это был конец. Больше он ее не видел.



110

   Рождество в этом году  начиналось  в  четверг,  магазин  закрывался  на
четыре дня, и Филип написал дяде, спрашивая,  удобно  ли  ему  приехать  и
провести праздники в Блэкстебле. Ответила ему миссис Фостер. Она сообщала,
что мистер Кэри  нездоров  и  не  может  ответить  сам,  но  хочет  видеть
племянника и будет рад, если тот приедет. Она встретила Филипа у двери  и,
пожимая ему руку, сказала:
   - С тех пор как вы были здесь в последний раз, он очень изменился, но я
вас прошу, сделайте вид,  будто  ничего  не  замечаете.  Он  так  за  себя
беспокоится!
   Филип кивнул, и она впустила его в столовую.
   - Вот и мистер Филип.
   Священнику недолго оставалось жить. Стоило поглядеть на его впалые щеки
и высохшее тело, и на этот  счет  пропадали  всякие  сомнения.  Он  сидел,
съежившись в кресле, странно закинув назад  голову,  и  кутался  в  теплую
шаль. Ходить он мог только на костылях, и руки у него так дрожали, что  он
едва доносил ложку до рта.
   "Ну, теперь он протянет  недолго",  -  подумал,  всматриваясь  в  него,
Филип.
   - Как я выгляжу? - спросил священник. - По-твоему, я очень изменился за
то время, что ты меня не видел?
   - Мне кажется, что вид у тебя бодрее, чем летом.
   - Тогда стояла жара. Жара всегда на меня плохо действует.
   Жизнь мистера Кэри за последние месяцы протекала  между  его  спальней,
где он пролежал несколько недель, и комнатами внизу. Под рукой у него  был
звонок, и, рассказывая Филипу о себе, он  позвонил,  вызвал  дежурившую  в
соседней  комнате  миссис  Фостер  и  спросил,  какого  числа  он  впервые
спустился вниз.
   - Седьмого ноября, сэр.
   Мистер Кэри поглядел на Филипа, чтобы  проверить,  какое  это  на  него
произвело впечатление.
   - Но я по-прежнему ем с аппетитом, правда, миссис Фостер?
   - О да, сэр, у вас прекрасный аппетит.
   - Но почему-то я все равно не поправляюсь.
   Его теперь интересовало только собственное здоровье.  Он  положил  себе
неукоснительно  добиваться  одного:  жить,  просто   жить,   несмотря   на
однообразие этой жизни и непрестанную боль, которая не  давала  ему  спать
без морфия.
   - Просто ужас, сколько денег приходится тратить на докторов. - Он снова
позвонил. - Миссис Фостер, покажите мистеру Филипу счет из аптеки.
   Она безропотно достала с камина счет и подала его Филипу.
   - Это за один только месяц. Я уже подумываю, не сможешь ли ты доставать
мне лекарства подешевле, раз ты сам лечишь. Мне даже  приходило  в  голову
выписывать лекарства прямо с оптового склада, но тогда пришлось бы платить
за пересылку.
   Хотя священник так мало интересовался делами племянника,  что  даже  не
спросил, чем тот занимается, приезду его  он  был,  по-видимому,  рад.  Он
осведомился, долго ли Филип у него  пробудет,  и,  когда  узнал,  что  тот
должен уехать во вторник утром,  выразил  желание,  чтобы  Филип  погостил
подольше. Мистер Кэри подробно описал ему все  симптомы  своей  болезни  и
рассказал, что говорит врач. Прервав себя, он снова позвонил миссис Фостер
и, когда та вошла, сказал:
   - Ничего, я просто боялся,  как  бы  вы  не  ушли.  И  позвонил,  чтобы
проверить, тут ли вы.
   Она вышла, и дядя объяснил Филипу, что миссис Фостер всегда должна быть
поблизости: она одна знает, что делать, если ему станет хуже.
   Видя, что  экономка  устала  и  глаза  у  нее  слипаются  -  она  вечно
недосыпала, - Филип упрекнул дядю, что он заставляет миссис Фостер слишком
много работать.
   - Ерунда! - возразил священник. - Она вынослива, как лошадь. - И, когда
миссис Фостер снова вошла, чтобы дать ему лекарство, он ей сказал: - Филип
говорит, что вы слишком много работаете.  Но  вам  ведь  приятно  за  мной
ухаживать, правда?
   - Ничего, ничего, сэр. Я охотно делаю, что могу.
   Через некоторое время лекарство возымело действие и мистер Кэри заснул.
Филип зашел на кухню и спросил миссис Фостер, не пора ли ей отдохнуть.  Он
видит, что последние месяцы ей пришлось туго.
   - Ну а что же можно поделать? - ответила она. - Бедный старик без  меня
как без рук, и, хотя иногда он такой беспокойный, все равно его  жалко.  Я
ведь живу здесь столько лет, прямо не знаю, что со мной будет,  когда  его
не станет.
   Филип почувствовал, что она и в самом деле  привязана  к  старику.  Она
мыла, одевала его, кормила и раз по пять вставала к нему ночью; спала  она
рядом с его спальней, и, когда бы дядя ни  проснулся,  он  звонил  в  свой
звоночек, покуда она к нему не подходила. Священник мог и умереть в  любую
минуту и прожить еще несколько месяцев. Филипа поразило, с каким  ласковым
терпением эта женщина ухаживала за чужим человеком; и разве  не  трагично,
что на всем свете только она одна заботилась о старике?
   Филип  замечал,  что  религия,  которую  дядя  исповедовал  всю  жизнь,
превратилась для него  только  в  привычную  обрядность;  он  часто  читал
Библию, а каждое воскресенье к нему приходил  его  помощник  и  давал  ему
причастие; однако смерти он боялся ужасно. Священник верил, что она - лишь
врата к жизни вечной, но отнюдь  не  стремился  пройти  через  эти  врата.
Постоянно страдая от боли, прикованный к  креслу,  отказавшись  от  всякой
надежды когда-либо выйти на воздух,  завися,  как  малое  дитя,  от  услуг
чужого человека, он все же цеплялся за эту  знакомую  жизнь,  которая,  по
крайней мере, не пугала его своей неизвестностью.
   В голове у Филипа  настойчиво  вертелся  вопрос,  которого  он  не  мог
задать, ибо знал, что дядя ответит лишь так, как того требует его сан: ему
хотелось спросить, верит ли все еще священник в бессмертие  теперь,  когда
близится конец, а изношенная машина вот-вот остановится  навеки?  А  вдруг
где-то в самой глубине души, не смея вылиться в слова,  зреет  мысль,  что
Бога нет и за этой, земной жизнью нет ничего?
   Вечером на третий день Рождества Филип сидел с дядей в столовой. Наутро
ему надо было выехать очень рано, чтобы попасть в магазин к девяти,  и  он
решил проститься с мистером Кэри накануне. Блэкстеблский священник дремал,
а Филип, лежа на диване возле окна, опустил книгу на  колени  и  рассеянно
разглядывал комнату. Он думал о  том,  сколько  можно  будет  выручить  за
мебель. Он уже обошел весь дом и осмотрел вещи, которые знал с детства: за
несколько фарфоровых безделушек можно  получить  приличную  цену  -  Филип
подумывал, не стоит ли ему взять их с собой в Лондон; зато мебель  была  в
викторианском вкусе, красного дерева, прочная и уродливая;  на  распродаже
она пойдет за гроши. В дома было три или четыре тысячи книг, но кто же  не
знает, как их трудно продать, вряд ли за них получишь больше сотни фунтов.
Филип не представлял себе, сколько дядя  оставит  денег,  и  в  сотый  раз
высчитывал минимальную сумму, на которую сможет  окончить  курс,  получить
диплом  и  прожить,  пока  будет  работа