не  знаете,
спрашивайте у продавщиц.
   Мистер  Сэмпсон  ушел,  а  Филип,  старавшийся  припомнить,   где   что
находится, стал с беспокойством дожидаться покупателей, желавших  получить
справку. В час дня он отправился обедать. Столовая находилась  на  верхнем
этаже  огромного  здания  магазина,  это  была  большая,   длинная,   ярко
освещенная комната, но окна в ней закрывались наглухо - от пыли - и  здесь
всегда стоял запах кухни.  На  длинных  накрытых  скатертями  столах  были
расставлены большие графины с водой, а посредине -  солонки  и  уксусницы.
Служащие собирались сюда шумной толпой и  рассаживались  на  скамьях,  еще
согретых телами тех, кто обедал в двенадцать тридцать.
   - Сегодня нет  пикулей,  -  заметил  сосед  Филипа  по  столу,  высокий
худощавый молодой человек с бледным лицом и горбатым носом.
   У него была вытянутая, неправильной формы голова с какими-то вмятинами;
шею и лоб украшали большие багровые прыщи. Звали его Гаррис. Филип  узнал,
что иногда на стол подавали большие суповые тарелки  с  пикулями;  все  их
очень любили. Не было видно ни ножей, ни вилок, но  через  минуту  высокий
толстый парень в белом халате принес их в руках и с шумом швырнул на стол.
Каждый взял себе сам, что требовалось; ножи и  вилки  были  еще  теплые  и
жирные после мытья в  грязной  воде.  Мальчики  в  белых  куртках  роздали
тарелки с мясом,  плававшим  в  соусе;  они  шлепали  тарелки  об  стол  с
проворством фокусников,  и  соус  выплескивался  на  скатерть.  Потом  они
принесли большие блюда с капустой и картошкой; один их вид вызвал у Филипа
тошноту; он заметил, что все обильно поливают гарнир уксусом. Кругом стоял
отчаянный гам. Разговоры, смех, крики, стук ножей и вилок, чавканье -  все
сливалось воедино. Филип рад был вернуться  в  свой  отдел.  Он  уже  стал
запоминать расположение отделов и секций и, когда  к  нему  обращались  за
оправкой, реже прибегал к помощи продавщиц.
   - Первый поворот направо. Второй поворот налево, мадам.
   Некоторые продавщицы пытались перекинуться с ним  словечком,  когда  не
было покупателей; он чувствовал, что они к  нему  приглядываются.  В  пять
часов он поднялся наверх пить чай. Он рад был  присесть.  Служащим  подали
большие куски хлеба, густо намазанные маслом; многие сдавали  на  хранение
свои банки с джемом - на них были написаны имена владельцев.
   Когда в половине седьмого рабочий день кончился,  Филип  был  без  сил.
Гаррис, сидевший рядом  с  ним  за  столом,  предложил  проводить  его  на
Харрингтон-стрит и показать  койку  в  общежитии.  По  словам  Гарриса,  в
комнате, где он жил, была свободная кровать, а так как все другие  комнаты
были заняты, он полагал, что Филипа поселят к ним. Дом на Харрингтон-стрит
прежде принадлежал сапожной фирме; мастерскую превратили в спальню, но там
было темно - окна  на  три  четверти  забили  досками,  форточки  тоже  не
открывались, и единственным источником свежего воздуха  служило  небольшое
оконце под потолком в дальнем конце помещения. Духота  стояла  такая,  что
хоть топор вешай, - Филип обрадовался, что ему не  придется  здесь  спать.
Гаррис поднялся с ним в гостиную на втором этаже;  там  стояло  старенькое
пианино - его клавиатура походила на ряд прогнивших зубов; в ящике  из-под
сигар без крышки, стоявшем на столе, хранилось  домино;  повсюду  валялись
старые  номера  "Стренд  мэгэзин"  и  "График".  Остальные  комнаты   были
превращены в спальни. Та, где отвели место Филипу,  помещалась  под  самой
крышей. В ней было  шесть  кроватей;  рядом  с  каждой  стоял  сундук  или
чемодан.  Единственным  предметом  "обстановки  служил  комод  с  четырьмя
большими  ящиками  и  двумя  маленькими;  Филипу,  как  новичку,  достался
маленький; к ящикам имелись ключи, но, так как все они были одинаковые, от
них было мало проку, и Гаррис посоветовал Филипу  держать  ценные  вещи  в
чемодане. Над камином висело  зеркало.  Гаррис  показал  Филипу  туалетную
комнату; она была довольно вместительная; в ней стояло восемь тазов,  и  в
них умывались все  обитатели  дома.  В  соседней  комнате  находились  две
пожелтевшие от времени ванны; на деревянных полках были мыльные  пятна,  а
множество темных кругов на стенках ванны показывало, сколько воды наливали
в нее купавшиеся.
   Когда Гаррис и Филип вернулись в свою спальню, они застали там высокого
человека,   который   переодевался,   и    шестнадцатилетнего    мальчика,
расчесывавшего волосы и насвистывавшего при этом во всю мочь. Минуты через
две высокий ушел, не сказав никому ни слова. Гаррис подмигнул мальчику,  и
тот, не переставая свистеть, подмигнул ему в ответ. Как  рассказал  Филипу
Гаррис, фамилия высокого была Прайор; он побывал в армии, а теперь  служил
в отделе шелков; человек замкнутый, он уходил каждый вечер на свидание  со
своей девушкой, не говоря ни слова и даже ни с  кем  не  прощаясь.  Гаррис
ушел тоже, и в комнате остался только мальчик, смотревший  во  все  глаза,
как Филип распаковывает вещи. Звали его Белл, и он служил в  галантерейном
отделе учеником, не получая ни гроша жалованья. Особенно заинтересовал его
черный сюртук Филипа. Он рассказал ему подноготную всех обитателей комнаты
и засыпал его  самого  вопросами.  Это  был  жизнерадостный  подросток,  и
вперемежку с болтовней он напевал ломающимся голосом куплеты, услышанные в
мюзик-холле. Филип кончил раскладывать вещи и  вышел  погулять  на  улицу;
время от времени он  останавливался  у  дверей  ресторанов  и  смотрел  на
входившую туда публику; почувствовав голод, он  купил  сдобную  булочку  и
съел ее на ходу. Сторож общежития, тушивший газ в  четверть  двенадцатого,
снабдил Филипа ключом от входной двери, но,  боясь  опоздать,  тот  пришел
заблаговременно. Его уже успели осведомить о системе  штрафов:  за  приход
после одиннадцати часов вечера штрафовали  на  шиллинг,  за  приход  после
четверти двенадцатого - на  два  с  половиной  и,  кроме  того,  брали  на
заметку; если это повторялось три раза, служащего увольняли.
   Когда  Филип  пришел  домой,  все  обитатели  комнаты,  за  исключением
солдата, были на месте, а двое уже  лежали  в  постели.  Филипа  встретили
криками:
   - Посмотрите на нашего Кларенса! Вот озорник!
   Он увидел, что Белл сделал  чучело,  напялив  его  сюртук  на  подушку.
Мальчик был в восторге от своей проказы.
   - Кларенс пойдет в сюртуке на нашу вечеринку. Глядишь,  еще  отобьет  у
нас красотку нашей фирмы.
   Филип уже слышал об этих вечеринках  -  за  них  удерживали  деньги  из
жалованья,  что  вызывало  недовольство  служащих.  Вычет  составлял   два
шиллинга в месяц; правда, сюда  входила  плата  за  медицинскую  помощь  и
пользование библиотечкой затасканных романов, но, поскольку, кроме  этого,
еще четыре шиллинга ежемесячно удерживалось за  стирку,  Филип  подсчитал,
что четвертая часть его жалованья не попадет к нему в руки.
   Почти все его сожители ели большие куски жирной  ветчины,  вложенные  в
разрезанные надвое булочки. Такие бутерброды  -  обычный  ужин  обитателей
общежития - продавались за два пенни в маленькой  лавчонке  по  соседству.
Вернулся отставной солдат; безмолвно и торопливо раздевшись, он бросился в
постель. В десять минут двенадцатого газовые рожки мигнули, а  через  пять
минут потухли. Солдат заснул, но остальные собрались в  пижамах  и  ночных
рубашках  у  большого  окна  и  стали  швырять  недоеденные  бутерброды  в
проходивших по улице женщин, отпуская по их адресу забористые  шуточки.  В
шестиэтажном доме напротив помещалась еврейская портняжная мастерская, где
работали до одиннадцати; там горел яркий свет, а штор на  окнах  не  было.
Дочка хозяина этого потогонного заведения - семейство  состояло  из  отца,
матери, двух мальчиков и  двадцатилетней  девушки  -  после  конца  работы
обходила все  здание,  выключая  повсюду  свет;  иногда  с  ней  заигрывал
кто-нибудь из портных.  Сожители  Филипа  получали  немалое  удовольствие,
наблюдая за уловками того или  иного  портняжки,  пытавшегося  задержаться
позднее других, чтобы полюбезничать с хозяйской дочкой; они даже бились об
заклад, кого сегодня ожидает успех. В двенадцать часов выпроводили публику
из кабачка в конце улицы, и вскоре все стоявшие у окна разбрелись по своим
кроватям; Белл, который спал возле самой двери, добирался до своего места,
перепрыгивая с кровати  на  кровать,  но,  даже  улегшись  в  постель,  не
прекращал болтовни. Наконец все смолкло - раздавался лишь равномерный храп
солдата, и Филип заснул.
   В семь часов утра его разбудил громкий звонок, а  без  четверти  восемь
все уже были одеты и торопливо сбегали по лестнице в носках,  чтобы  взять
свои начищенные ботинки. Зашнуровывали их уже на ходу по дороге в  магазин
на Оксфорд-стрит, где  служащих  ждал  завтрак.  Тот,  кто  приходил  хоть
минутой позже восьми, завтрака не получал, а войдя в магазин, уже не  имел
права отлучиться за едой. Порой, когда  кто-нибудь  из  них  понимал,  что
вовремя в магазин ему не  попасть,  он  забегал  в  соседнюю  лавчонку  за
сдобными булочками,  но  это  стоило  денег,  и  большинство  предпочитало
обходиться без еды до самого обеда. За завтраком Филип получил чай и  хлеб
с маслом, а в половине девятого начался рабочий день.
   - Первый поворот направо. Второй поворот налево, мадам.
   Вскоре  он  стал  давать  справки  чисто   механически.   Работа   была
однообразная и очень утомительная. Не прошло и нескольких дней, как у него
разболелись ноги и он с трудом  мог  стоять:  от  толстого  мягкого  ковра
ступни нестерпимо горели, и по вечерам больно было снимать носки.  На  это
жаловались и его товарищи, утверждая, что носки и ботинки просто гниют  от
пота. Все его сожители страдали не меньше  и,  чтобы  облегчить  боль,  по
ночам высовывали ноги из-под одеяла. Сперва Филип  вообще  не  мог  ходить
после  работы  и  вынужден  был  проводить  вечера  в  гостиной  дома   на
Харрингтон-стрит, опустив ноги в ведро  с  холодной  водой.  Его  общество
разделял Белл  -  парнишка  из  галантерейного  отдела,  -  который  часто
оставался дома, возясь  со  своей  коллекцией  марок.  Наклеивая  марки  в
альбом, он монотонно насвистывал.



104

   Товарищеские вечеринки  служащих  фирмы  "Линн  и  Седли"  устраивались
каждый второй понедельник месяца. Одна  из  них  состоялась  через  неделю
после того, как Филип приступил  к  работе.  Он  условился  пойти  на  эту
вечеринку с одной из продавщиц своего отдела.
   - Вперед не забегай, но от людей не отставай, - говорила та, - вот  мое
правило.
   Это была некая миссис  Ходжес,  маленькая  сорокапятилетняя  женщина  с
крашеными волосами; лицо ее, испещренное сеткой тончайших  красных  жилок,
имело желтоватый оттенок, даже белки бледно-голубых глаз - и  те  отдавали
желтизной. Филип пришелся ей по душе; не прошло  и  недели,  как  она  уже
звала его по имени.
   - Оба мы знавали лучшие времена, - сказала она.
   Она открыла Филипу, что ее настоящая фамилия была не Ходжес, но  у  нее
не сходило с языка  "мой  муженек  мистер  Ходжес";  он  был  адвокатом  и
обращался с ней просто возмутительно, вот она его и бросила; ну  а  теперь
она, слава Богу, сама себе хозяйка. Но было время, дорогуша  -  дорогушами
она звала всех, - было время, когда и она разъезжала в собственной  карете
и обедала в семь часов вечера.  У  нее  была  привычка  ковырять  в  зубах
булавкой от  огромной  серебряной  брошки.  Брошка  изображала  скрещенные
охотничий хлыст и кучерской кнут,  а  посередине  красовалась  пара  шпор.
Филипа смущала новая  обстановка;  продавщицы  прозвали  его  "зазнайкой".
Как-то раз одна из них позвала его: "Фил!", а он не откликнулся: ему  даже
в голову не пришло, что она обратилась к нему; тогда  девушка,  передернув
плечами, заявила подругам, что он задается, а потом  с  особым  ударением,
означавшим иронию, стала звать его "мистер  Кэри".  Это  была  некая  мисс
Джуэл, собиравшаяся замуж за врача. Остальные девушки ее врача и  в  глаза
не видели, но хором повторяли, что он, видно, настоящий  джентльмен,  если
делает ей такие шикарные подарки.
   - Не обращайте на них внимания, дорогуша, - говорила миссис  Ходжес.  -
Мне тоже сперва от них попадало. Бедняжки,  такое  уж  у  них  воспитание.
Будьте покойны, вы с ними поладите, только не давайте себя в обиду, берите
пример с меня.
   Товарищеская вечеринка состоялась  в  ресторане,  который  помещался  в
подвальном этаже. Столы сдвинули в сторону,  чтобы  освободить  место  для
ганцев, а для игры в вист расставили маленькие столики.
   - Старшим служащим полагается  приходить  пораньше,  -  сказала  миссис
Ходжес.
   Миссис Ходжес познакомила его с мисс Беннет,  первой  красавицей  фирмы
"Линн и Седли". Она заведовала отделом нижних юбок и  в  эту  минуту  была
поглощена беседой с заведующим отделом  мужского  трикотажа.  Мисс  Беннет
оказалась массивной дамой с широким  красным  густо  напудренным  лицом  и
внушительным бюстом; ее соломенные  волосы  были  причесаны  по  последней
моде. Она была разодета в пух и прах, но не без вкуса; на ней было  черное
платье с высоким воротником;  садясь  за  карты,  она  натягивала  черные,
лайковые перчатки; шею ее обвивало несколько тяжелые золотых  цепочек,  на
руках бренчали браслеты, украшенные круглыми брелоками с фотографиями  (на
одной из них была изображена королева Александра);  в  руках  она  держала
черную атласную сумку и беспрерывно жевала ароматические пастилки.
   - Очень приятно с вами познакомиться, мистер Кэри, - сказала она. -  Вы
первый раз у нас на вечеринке? Я вижу, вы, кажется,  немножко  смущаетесь,
но, ей-Богу же, это зря.
   Мисс  Беннет  старалась  изо  всех  сил,   чтобы   все   присутствующие
чувствовали себя как дома. Она хлопала собеседника по  плечу  и  неутомимо
хохотала.
   - Ну, разве я не баловница? - крикнула она, обращаясь к Филипу. - Прямо
не знаю, что вы обо мне подумаете! Ничего не могу с собой поделать!
   Участники вечеринки все прибывали; преобладала молодежь - юнцы, которые
еще не обзавелись барышнями, и девушки, которые еще  не  завели  ухажеров.
Некоторые  из  молодых  людей  надели  длинный  сюртук  с  белым  вечерним
галстуком,  из  верхнего  бокового  кармана  выглядывал  шелковый  красный
платочек; они собирались выступать и потому  напускали  на  себя  деловой,
рассеянный  вид,  одни  держались  самоуверенно,   а   другие   откровенно
волновались и с тревогой поглядывали на публику. За пианино села девушка с
густой копной волос,  ее  руки  шумно  прошлись  по  клавишам.  Когда  все
успокоилось, она оглянулась и назвала номер:
   - "Русская тройка".
   Послышались аплодисменты, а девушка за пианино  тем  временем  проворно
прикрепила к запястьям колокольчики. Одарив зрителей улыбкой, она заиграла
бурную мелодию. Когда она  кончила,  аплодисменты  раздались  с  удвоенной
силой. Вторым номером она исполнила музыкальную  пьесу,  подражавшую  шуму
моря: тихие трели должны были напоминать плеск волн, а громовые аккорды  -
бурю. Затем какой-то господин спел песню под названием "Прости-прощай",  а
на  бис  исполнил  "Убаюкай  меня".  Публика  распределяла  свои  восторги
равномерно: каждому выступавшему аплодировали  до  тех  пор,  пока  он  не
исполнял на бис, и, чтобы никому не было обидно, всем  хлопали  одинаково.
Мисс Беннет подплыла к Филипу.
   - Я уверена, что вы либо играете, либо поете, мистер  Кэри,  -  сказала
она игриво. - Это у вас прямо на лице написано.
   - К сожалению, вы ошибаетесь.
   - Неужели вы даже не декламируете?
   - У меня нет никаких талантов.
   Заведующий  отделом  мужского  трикотажа  славился  мастерским  чтением
стихов - его стали громко  вызывать  все  приказчики  его  отдела.  Он  не
заставил себя  долго  упрашивать  и  продекламировал  длинное  трагическое
стихотворение,  закатывая  глаза,  прижимая  руку  к  сердцу  и   всячески
изображая, как он страдает. Вся соль была в последней  строке:  оказалось,
что он ел за ужином  огурцы  и  у  него  болит  живот;  раздался  громкий,
раскатистый хохот - впрочем, немного искусственный, так как все уже не раз
слышали это стихотворение.
   Мисс Беннет не пела, не играла и не декламировала.
   - Ничего, у нее есть свой особый номер, - заметила миссис Ходжес.
   - Не смейте меня дразнить, - отозвалась мисс Беннет. - Дело в том,  что
я знаю хиромантию и умею гадать.
   - Ах,  погадайте  мне,  мисс  Беннет,  -  стараясь  ей  угодить,  хором
закричали продавщицы ее отдела.
   - Я не люблю гадать, ей-Богу,  не  люблю.  Кое-кому  я  нагадала  таких
ужасов, и - что бы вы думали? - все так и сбылось; тут уж поневоле станешь
суеверной.
   - Ах, мисс Беннет, один только разочек!
   Вокруг нее собралась небольшая толпа, и под возгласы смущения,  смешки,
крики отчаяния и восторга она стала изрекать загадочные фразы о  блондинах
и брюнетах, о денежных письмах и дальних дорогах, пока на  ее  накрашенном
лице не выступили крупные капельки пота.
   - Поглядите на меня, - сказала она. - Я прямо вся взмокла.
   Ужин был в десять часов. Подали пирожные, сдобные булочки,  бутерброды,
чай и кофе - все бесплатно; но, если вам хотелось лимонаду, за  него  надо
было платить. Галантность нередко  побуждала  кавалеров  предлагать  дамам
имбирное  пиво,  но  те  благонравно  отказывались.   Мисс   Беннет   была
неравнодушна к имбирному пиву и выпила за вечер две, а то и  три  бутылки,
но она упорно платила за них сама. Мужчинам это нравилось.
   - Она, конечно, чудила, - говорили они, - но, в общем, баба порядочная,
не то что некоторые другие.
   После ужина сели играть в вист. Играли  шумно,  со  смехом  и  криками,
победители переходили за следующий столик.  Мисс  Беннет  становилось  все
жарче и жарче.
   - Поглядите на меня, - повторяла она. - Я прямо вся взмокла.
   Время шло, и один из самых заправских танцоров заметил, что если  хотят
танцевать, то пора приступать к  делу.  Девушка,  которая  аккомпанировала
певцу, села за пианино и с решительным видом нажала  педаль.  Она  сыграла
задумчивый вальс, отбивая такт на басах, в то время  как  правая  ее  рука
проворно прыгала по всей клавиатуре. Порой она перебрасывала  правую  руку
за левую, и тогда мелодия звучала в басах.
   - Вот здорово играет! - заметила Филипу миссис Ходжес. - А ведь все  по
слуху, в жизни никогда не училась.
   Больше всего мисс Беннет любила стихи и танцы.  Танцевала  она  хорошо,
хоть и в очень медленном темпе; при этом взгляд у нее был такой, будто  ее
мысли далеко-далеко отсюда. Это не мешало ей без устали болтать - о  зале,
о жаре и об ужине. По ее словам, лучший танцевальный зал во  всем  Лондоне
был Портмен-румз; ей там всегда нравилось бывать, да и общество собиралось
самое избранное, а танцевать с первым встречным она  терпеть  не  могла  -
мало ли на кого нарвешься. Почти все участники вечеринки танцевали отлично
и веселились напропалую. Пот стекал по лицам  танцующих  в  три  ручья,  и
высокие крахмальные воротнички молодых людей совсем размокли.
   Филип стоял в сторонке, и  его  охватила  такая  грусть,  какой  он  не
испытывал уже давно. Он ощущал невыразимое одиночество. Уйти он не  хотел,
чтобы не показаться заносчивым; он болтал с девушками  и  смеялся,  но  на
душе у него было горько. Мисс Беннет спросила, есть ли у него дама сердца.
   - Нет, - улыбнулся он.
   - Ну, здесь у нас выбор богатый. Девушки милые и порядочные, по крайней
мере некоторые из них. Уж вы мне поверьте: оглянуться не  успеете,  как  у
вас заведется какая-нибудь зазноба.
   И она бросила на него игривый взгляд.
   - Вот и я ему говорю; вперед не забегай, но от  людей  не  отставай,  -
сказала миссис Ходжес.
   Было уже около одиннадцати, когда вечеринка закончилась. Филип долго не
мог заснуть. Ныли ноги - как и его сожители, он высунул их из-под  одеяла.
Он изо всех сил старался не думать о той жизни, которая стала его  уделом.
Равномерно похрапывал солдат.



105

   Жалованье выплачивалось раз в  мес