ингем. Он там работает по торговой  части.  В  Лондоне
бывает только наездами.
   - Он в вас влюблен?
   - А вы у него спросите, - ответила она со смехом. -  Ну,  а  если  даже
влюблен, вам какое дело?
   На языке у него вертелся резкий ответ, но он учился сдерживать себя.
   - Не знаю, почему вы так со мной разговариваете, - вот и  все,  что  он
позволил себе сказать.
   Она посмотрела на него своим равнодушным взглядом.
   - Я вам как будто совсем ни к чему, - добавил он.
   - А мне-то что до вас?
   - И в самом деле, ничего.
   Он потянулся за газетой.
   - Уж очень вы горячий, - сказала она, заметив это движение. - Ни с того
ни с сего обижаетесь.
   Он улыбнулся и посмотрел на нее с мольбой.
   - Хотите доставить мне удовольствие? - спросил он.
   - Смотря какое.
   - Позвольте мне проводить вас вечером на вокзал.
   - Ну что ж, пожалуй.
   Он ушел домой, но в восемь часов, когда закрылось кафе, уже поджидал ее
на улице.
   - Какой-то вы чудной, - сказала она, выйдя из кафе. - Я вас не пойму.
   - По-моему, понять меня вовсе не трудно, - ответил он с горечью.
   - Кто-нибудь из наших девушек видел, что вы меня дожидаетесь?
   - Не знаю, мне все равно.
   - А они над вами смеются. Говорят, что вы в меня врезались по уши.
   - Вам-то ведь это безразлично, - сказал он сквозь зубы.
   - Ну-ну, опять раскипятились!
   На вокзале он взял билет и сказал, что проводит ее до дому.
   - Вам, видно, время девать некуда, - сказала она.
   - Я могу проводить время, как мне заблагорассудится, верно?
   Между ними все время назревала ссора. Ведь он ненавидел себя за то, что
ее любит. А ей словно доставляло удовольствие  его  унижать,  и  с  каждой
новой обидой в нем все больше накипала злоба. Но в  этот  вечер  она  была
настроена дружелюбно и даже разговорчиво, рассказала ему, что родители  ее
умерли, и дала понять, что служит не для заработка,  а  ради  собственного
удовольствия.
   - Тете не нравится,  что  я  служу.  Дома  у  нас  всего  вдоволь.  Вы,
пожалуйста, не думайте, "будто мне непременно надо  зарабатывать  себе  на
жизнь.
   Филип знал, что она говорит неправду. Эту ложь  подсказало  ей  нелепое
тщеславие мещанской среды, считавшей  труд  ради  заработка  позорным  для
женщины.
   - У нас очень хорошие знакомства, - добавила она.
   Филип не мог скрыть улыбки, и она это заметила.
   - Чего вы смеетесь? - вспыхнула она. - Вы что, не верите?
   - Разумеется, верю, - ответил он.
   Она поглядела на него с подозрением, но тут же не смогла удержаться  от
соблазна поразить его роскошью, в которой выросла.
   - У моего отца был свой кабриолет, и мы  держали  трех  слуг.  Кухарку,
горничную и дворника. А какие у нас росли розы! Люди даже  останавливались
у калитки и спрашивали, чей это дом, - такие у  нас  были  шикарные  розы.
Конечно, не очень-то хорошо, что в кафе мне приходится знаться  со  всякой
шушерой, я к такому  обществу  не  приучена,  иногда  даже  подумываю,  не
бросить ли мне должность. Не воображайте, работы я не боюсь,  но  противно
водиться с кем попало, я же все-таки девушка из хорошей семьи.
   Они  сидели  друг  против  друга  в  поезде,  и  Филип,  слушая  ее   с
сочувствием, был на седьмом небе. Его  забавляла  и  немножко  трогала  ее
наивность. Ее щеки чуть-чуть порозовели. Он думал о том, каким блаженством
было бы поцеловать ее в подбородок.
   - Как только вы пришли в кафе,  я-сразу  подметила,  что  вы  настоящий
джентльмен, в полном смысле слова. Чем занимался ваш отец?
   - Он был врачом.
   - Джентльмена сразу видно. В них что-то есть,  сама  не  знаю  что,  но
только их всегда узнаешь с первого взгляда.
   Они шли вдвоем со станции.
   - Сходим еще разок в театр? - сказал он.
   - Ну что ж, пожалуй.
   - Почему бы вам хоть раз не сказать: "С удовольствием"?
   - С чего бы это?
   - Ладно, все равно. Давайте условимся  когда.  В  субботу  вечером  вас
устраивает?
   - Ну что ж, пожалуй.
   Они договорились, где встретиться, и тут заметили,  что  подошли  к  ее
углу. Она протянула руку, и он задержал ее в своей.
   - Послушайте, мне ужасно хочется звать вас Милдред.
   - Зовите, если хотите, мне все равно.
   - А вы зовите меня Филипом, ладно?
   - Хорошо, если запомню. Мне куда удобнее звать вас мистер Кэри.
   Он слегка притянул ее к себе, но она отступила.
   - Это еще что?
   - Вы не поцелуете меня на прощание? - шепнул он.
   - Бесстыдник!
   Она выдернула руку и быстро пошла домой.
   Филип купил билеты на субботу. В этот день она освобождалась не  раньше
обычного и ей некогда будет поехать домой переодеться, но  она  собиралась
утром принести с собой платье и надеть его в кафе. Если у заведующей будет
хорошее настроение, она отпустит ее ровно в семь. Филип  согласился  ждать
ее на улице начиная с четверти восьмого. Он не мог дождаться этого вечера,
надеясь, что она позволит ему поцеловать ее в пролетке на обратном пути из
театра. В экипаже мужчине удобно обнять женщину за талию (в  этом  большое
преимущество экипажа перед такси), а такое удовольствие с  лихвой  окупало
все расходы.
   Но, когда в субботу Филип пришел в кафе пить чай и заодно  окончательно
условиться с ней о свидании, он встретил на  пороге  мужчину  со  светлыми
усами.  Филип  уже  знал,  что  фамилия  этого  человека  Мюллер.  Он  был
натурализованный немец, в Англии жил уже много лет и  писал  свою  фамилию
Миллер,  на  английский   лад.   Филипу   доводилось   слышать,   как   он
разговаривает. Миллер говорил  по-английски  свободно,  хотя  и  с  легким
акцентом. Зная, что немец ухаживает за Милдред, Филип жестоко ревновал. Он
утешал себя только тем, что Милдред - женщина холодная, хотя отсутствие  у
нее темперамента очень его огорчало; считая, что она неспособна к страсти,
он думал, что сопернику повезет не больше, чем ему. Но сейчас у него упало
сердце: он сразу же подумал, что неожиданное  появление  Миллера  помешает
свиданию, которого он  так  ждал.  Он  сел  за  столик,  терзаясь  дурными
предчувствиями. Милдред подошла к нему, приняла заказ и принесла чай.
   - Ужасно жаль, - сказала она  с  искренним  огорчением.  -  Но  мне  не
удастся пойти с вами сегодня вечером.
   - Почему? - спросил Филип.
   - Не смотрите на меня так сердито, - засмеялась она. -  Я  тут  ни  при
чем. Вчера вечером заболела тетя, а служанка сегодня выходная, вот  мне  и
придется посидеть с больной. Не могу же я оставить ее одну?
   - Ну, что поделаешь. Я провожу вас домой.
   - Но вы же купили билеты. Жалко, если они пропадут.
   Он вынул билеты из кармана и хладнокровно их разорвал.
   - Зачем вы это сделали?
   - Не стану же я смотреть один какую-то дрянную оперетку. Я взял  билеты
только ради вас.
   - Если вы собираетесь меня провожать, это все равно невозможно.
   - Вы назначили свидание другому.
   - Вот еще выдумали! Такой же эгоист, как вы.  Думаете  только  о  себе.
Разве я виновата, если тете нездоровится?
   Она поспешно выписала ему счет и отошла. Филип был еще неопытен, не  то
он бы знал, что, имея дело с женщиной,  куда  лучше  принимать  за  чистую
монету даже самую явную ложь. Он  решил  подождать  у  кафе  и  проверить,
пойдет ли Милдред на свидание с  немцем.  У  него  была  пагубная  страсть
выяснять все до конца. В  семь  часов  он  занял  наблюдательный  пост  на
противоположной стороне улицы. Он искал глазами Миллера, но не видел  его.
Через десять минут появилась Милдред в накидке и  шали,  которые  были  на
ней, когда они ходили в театр. Она явно не собиралась  домой.  Увидев  его
прежде, чем он успел скрыться, она слегка вздрогнула, а затем  направилась
прямо к нему.
   - Что вы тут делаете? - спросила она.
   - Дышу свежим воздухом, - ответил Филип.
   - Вы за мной шпионите, бесстыжие ваши глаза!  А  я-то  думала,  что  вы
джентльмен.
   - Разве джентльмен стал бы с вами путаться?  -  пробормотал  он  сквозь
зубы.
   В нем сидел какой-то бес и еще больше портил все дело. Он хотел,  чтобы
ей было так же больно, как ему.
   - Разве я не могу передумать? Я  вовсе  не  подряжалась  проводить  все
вечера с вами. Я же сказала, что еду домой, и не смейте ходить за мной  по
пятам и шпионить!
   - Вы видели сегодня Миллера?
   - Не ваше дело. Если хотите знать, я его вовсе и не видела, так что  вы
опять дали маху!
   - А я его видел. Он столкнулся со мной в дверях.
   - Ну и что с того? Не могу я, что ли, куда-нибудь с ним  пойти?  Вам-то
какое дело?
   - Он, кажется, заставляет себя ждать?
   - А мне приятнее ждать его, чем позволять вам ждать меня. Зарубите  это
себе на носу. А теперь идите-ка лучше домой и больше не суйте нос в  чужие
дела.
   Гнев вдруг прошел, и его охватило отчаяние, голос у него задрожал.
   - Послушайте, Милдред, не будьте такой жестокой. Вы же знаете, как я  к
вам отношусь. Я вас люблю, понимаете? Ну что вам стоит пойти  со  мной?  Я
так ждал сегодняшнего вечера. Видите, Миллер не пришел, значит, ему на вас
наплевать. Пойдем  пообедаем  вместе.  Я  куплю  другие  билеты,  куда  вы
захотите.
   - Я же сказала, что не пойду. И нечего разговаривать. Как решила, так и
будет, я своих намерений не меняю.
   С минуту он смотрел на нее молча. Сердце его разрывалось от горя.  Мимо
них спешили люди, с шумом проносились экипажи и  конки.  Он  заметил,  что
Милдред ищет кого-то взглядом. Она боялась пропустить в толпе Миллера.
   - Так больше продолжаться не может, - простонал Филип.  -  Это  слишком
унизительно. Если я сейчас уйду, я больше никогда не вернусь. Если  вы  не
пойдете со мной сегодня, вы меня больше не увидите.
   - Ишь ты! Кажется, думаете меня  напугать?  А  я  вам  вот  что  скажу:
скатертью дорога.
   - Тогда прощайте.
   Он кивнул и медленно заковылял прочь: в душе он еще надеялся,  что  она
позовет его обратно.  У  следующего  фонарного  столба  он  остановился  и
повернул голову. Стоило ей подать знак - и он бы  позабыл  все,  пошел  на
любое унижение, но, оставшись одна, она тут же перестала о нем думать.  Он
понял, что она была рада от него избавиться.



59

   Филип терзался весь вечер. Он предупредил хозяйку,  что  его  не  будет
дома, она не приготовила ужина, и ему пришлось пойти в ресторан. Потом  он
вернулся к себе, но наверху у Гриффитса была  вечеринка,  и  шум,  который
доносился оттуда, еще больше нагонял на него тоску.  Он  решил  сходить  в
мюзик-холл, но в субботу можно было купить только стоячие места; проскучав
полчаса, он почувствовал, что  у  него  болят  ноги,  и  пошел  домой.  Он
попробовал читать, но не мог сосредоточиться;  между  тем  ему  надо  было
заниматься. Через две  недели  предстоял  экзамен  по  биологии,  и,  хотя
предмет был легкий, он его совсем не  знал,  так  как  в  последнее  время
забросил лекции. Впрочем, экзамен был устный; он не сомневался, что за две
недели  сумеет  подготовиться  и  как-нибудь  сдаст.  Он  верил   в   свои
способности. Отложив книгу, он задумался: одна и та же мысль  не  покидала
его ни на минуту.
   Он горько жалел о своем поведении. Почему он поставил ее перед выбором:
либо  пойти  с  ним  обедать,  либо  расстаться  навсегда.  Конечно,   она
отказалась. У каждого человека есть гордость.  Теперь  он  сжег  за  собой
корабли. Мысль об этом  не  так  бы  его  мучила,  если  бы  Милдред  была
огорчена, но он знал  ее  слишком  хорошо:  она  была  к  нему  совершенно
равнодушна. Не будь он дураком, он прикинулся бы, будто верит ее  рассказу
о больной тетке; надо было найти в себе силы и скрыть огорчение, надо было
сдержать свою вспыльчивость.
   Странно, как он мог ее полюбить! Филип читал, что влюбленный смотрит на
предмет своего увлечения сквозь розовые очки, но  он-то  видел  ее  такой,
какой она была на самом деле.  Она  не  казалась  ему  ни  интересной,  ни
остроумной;  все  ее  помыслы  были   пошлыми;   ее   житейская   хитрость
отвратительна, ей недоставало доброты, душевности.  Как  она  признавалась
сама, она думала только об одном - как бы получше устроить свою жизнь.  Ее
радовало,  когда  удавалось  надуть  ничего  не  подозревавшего  простака;
приятнее всего ей  было  кому-нибудь  насолить.  Филип  горько  посмеялся,
вспомнив, как жеманно она держалась за столом. Милдред не выносила  грубых
слов;  насколько  позволял  ее  ограниченный  словарь,  она  выражалась  с
претенциозной "изысканностью"; во всем ей чудилась  непристойность;  брюки
она называла не иначе, как "нижней частью туалета";  даже  сморкаться  она
считала  неприличным  и  делала  это  исподтишка.  Она   страдала   острым
малокровием, а поэтому и расстройством пищеварения. Филипу  были  противны
ее плоская грудь и узкие бедра, он ненавидел  ее  мещанскую  прическу.  Он
презирал и проклинал себя за то, что любит ее.
   Но он был  совершенно  беспомощен.  Он  чувствовал  себя  так  же,  как
когда-то в школе, попавшись в  руки  какому-нибудь  рослому  мучителю.  Он
отбивался изо всех сил, но потом его вдруг охватывало  такое  безразличие,
что он до сих пор помнил ту томящую  слабость,  которая  словно  параличом
сковывала ему руки и ноги. Он становился беспомощным, как мертвец.  Вот  и
теперь он испытывал такую же слабость. Он любил эту женщину,  он  понимал,
что до сих пор еще никого  не  любил.  Он  прощал  ей  все  недостатки  ее
наружности и характера; может быть, он любил их тоже - во  всяком  случае,
они ему не мешали. Казалось, он совсем потерял себя и находится во  власти
какой-то неведомой силы, которая  толкает  его  против  воли,  против  его
интересов. И, больше всего на свете ценя свободу, он  ненавидел  опутавшие
его цепи. Он смеялся над  собой,  вспоминая,  как  часто  мечтал  испытать
всепоглощающую страсть. Он ругал себя за то, что поддался ей. Он  старался
припомнить, с чего это началось; как было бы все хорошо, не пойди он тогда
с Дансфордом в кафе. Он сам был во всем виноват. Если бы не  его  дурацкое
самомнение, он никогда бы и думать не стал об этой наглой девке.
   Но так или иначе то, что сегодня случилось, положило  этому  конец.  Он
больше не может к ней вернуться, если не  совсем  потерял  всякий  стыд  и
совесть.  Он  жаждал  избавиться  от  этого  рабского  чувства:  оно  было
недостойно и унизительно. Он больше не смеет думать о Милдред. Скоро  боль
пойдет на убыль. Он подумал о прошлом. Неужели  Эмили  Уилкинсон  и  Фанни
Прайс терпели из-за него такие же муки, какие он испытывает сейчас? В  нем
зашевелилась совесть.
   - Но я ведь тогда не знал, что это такое, - говорил он себе.
   Спал он прескверно. На следующий день было воскресенье, и он  занимался
биологией. Сидя за книгой, он беззвучно шевелил  губами,  повторяя  каждую
фразу, чтобы  лучше  сосредоточиться,  но  ничего  не  мог  запомнить.  Он
поминутно думал о Милдред, повторял слово в слово их  последний  разговор.
Ему нужно было насильно  заставлять  себя  вернуться  к  книге.  Он  пошел
прогуляться. К югу от Темзы улицы были неказисты и в будние  дни,  но  всю
неделю там царили шум и движение, придававшие им,  несмотря  на  убогость,
оживленный вид; по воскресеньям же, когда лавки были закрыты и на мостовых
не грохотали экипажи, эти улицы, погруженные в тишину и покой, становились
неописуемо унылыми. Филипу казалось, что день никогда не кончится.  Но  он
так устал,  что  вечером  заснул  тяжелым  сном,  а  в  понедельник  утром
проснулся с твердой решимостью зажить по-новому.
   Приближалось Рождество, и многие студенты уезжали в деревню  на  зимние
каникулы;  Филип  отклонил  приглашение  дяди  приехать  в  Блэкстебл.  Он
сослался на предстоящие экзамены; на самом деле  ему  просто  не  хотелось
оставить Лондон и Милдред. Он запустил занятия и теперь должен был за  две
недели пройти то, на что по программе полагалось три  месяца.  Он  усердно
принялся за дело. С каждым днем ему становилось  все  легче  не  думать  о
Милдред. Он уже поздравлял себя с тем, что у него такой твердый  характер.
Его  страдания  утратили  остроту;  боль  притупилась;  он  был  похож  на
человека, упавшего с лошади  и  хотя  не  поломавшего  костей,  но  сильно
избитого  и  еще  напуганного.  Филип  почувствовал,  что  уже   может   с
любопытством анализировать то состояние, в котором он находился  последние
недели. Он с интересом принялся исследовать свои чувства.  Ему  было  даже
чуть-чуть забавно. Больше всего его поражало, какую ничтожную роль  играет
в таких  случаях  рассудок;  философская  система,  которую  он  для  себя
создавал с таким жаром, нисколько ему не помогла. Вот это  ставило  его  в
тупик.
   Но стоило ему издали увидеть девушку, похожую на  Милдред,  как  сердце
его замирало. И, уже не в силах совладать с собой, он лихорадочно бросался
ей вдогонку и только потом убеждался, что это совсем не она.
   Студенты собрались после каникул, и как-то раз он  зашел  с  Дансфордом
выпить чаю в закусочную той  же  фирмы,  которой  принадлежало  кафе,  где
служила Милдред. Хорошо знакомая форма официанток нагнала  на  него  такую
тоску, что он не мог разжать губ. Ему вдруг пришло в голову,  что  Милдред
могли перевести в другое  кафе  и  в  один  прекрасный  день  он  внезапно
столкнется с ней лицом  к  лицу.  От  одной  этой  мысли  он  побледнел  и
перепугался, как бы Дансфорд этого не заметил; Филип совсем онемел;  он  с
трудом делал вид, будто слушает собеседника, болтовня  Дансфорда  выводила
его из себя. С величайшим усилием он сдерживался, чтобы не прикрикнуть  на
приятеля и не попросить его ради Христа помолчать...
   Но вот настал день экзаменов. Когда пришла его очередь, Филип  уверенно
подошел к столу экзаменатора. Он ответил на три или четыре вопроса.  Потом
экзаменатор стал показывать  ему  различные  препараты;  Филип  так  редко
посещал лекции, что, как только его спросили о том, чего нельзя было найти
в учебнике, его песенка была спета. Он  попытался  скрыть,  что  не  очень
хорошо  подготовлен;  экзаменатор  был  не  слишком  настойчив,  и   скоро
положенные десять минут истекли. Филип был уверен, что  выдержал  экзамен;
но на следующий день, придя  узнать  результаты,  был  поражен,  не  найдя
своего номера в списке выдержавших. Не веря своим  глазам,  он  просмотрел
список трижды.
   - Ужасно обидно, что ты провалился, - сказал ему Дансфорд.
   Филип посмотрел на него и по  его  сияющему  лицу  догадался,  что  тот
выдержал.
   - Ерунда, - сказал Филип. - Хорошо, что у тебя все в порядке. А я  сдам
в июле.
   Он делал вид, будто не придает своему провалу никакого значения,  и  на
обратном  пути  упорно  разговаривал  о  посторонних  вещах.  Дансфорд  со
свойственным  ему  добродушием  хотел  поговорить  о  том,  что  послужило
причиной неудачи Филипа, но тот заупрямился. Он был  страшно  подавлен;  а
то, что Дансфорд, которого он считал очень славным,  но  совсем  недалеким
малым, выдержал экзамен, делало его провал еще более  обидным.  Он  всегда
гордился своим умом и теперь в отчаянии спрашивал, не переоценивал  ли  он
себя. За три месяца зимней сессии студенты первого курса уже  успели  себя
проявить:  выяснилось,  у  кого  из   них   блестящие   способности,   кто
сообразителен или трудолюбив, а кто попросту "тупица". Филип почувствовал,
что его провал никого не удивил, кроме разве него самого. Было около  пяти
часов дня, он знал,  что  большинство  студентов  отправится  пить  чай  в
институтскую столовую; выдержавшие экзамен будут торжествовать;  те,  кому
он, Филип, не по душе, будут смотреть на него со злорадством, а неудачники
станут сочувствовать, чтобы найти  сочувствие  и  у  него;  Филипа  так  и
подмывало отправиться домой и не ходить в институт целую неделю, пока  все
позабудется, но именно потому, что ему так этого  не  хотелось,  он  пошел
пить чай со всеми; он решил наказать себя. На сей раз он,  кажется,  забыл
свое жизненное правило -  следовать  естественным  склонностям  с  должной
оглядкой на полицейского за углом... Если же он  следовал  этому  правилу,
значит, у него в характере  была  какая-то  болезненная  потребно