сть  себя
мучить.
   Но позже, выдержав пытку, к которой  он  себя  приговорил,  и  выйдя  в
ночную тьму после шумных разговоров в курилке, он почувствовал невыразимое
одиночество. Он казался себе смешным и никому не  нужным.  Ему  мучительно
хотелось, чтобы его утешили, и соблазн увидеть Милдред стал слишком силен.
"Правда, - с горечью думал он, - от нее вряд ли можно дождаться  утешения,
но ему хотелось просто ее  повидать;  в  конце  концов  она  официантка  и
обязана  прислуживать  ему,  как  и   всякому   другому".   Милдред   была
единственным дорогим ему человеком на свете. Бесполезно  скрывать  это  от
себя. Конечно, унизительно вернуться в кафе, словно ничего  не  случилось,
но у него осталось не  так  уж  много  гордости.  Не  желая  себе  в  этом
признаться, он втайне надеялся получить от  нее  письмо;  она  ведь  знала
адрес  института.  Но  она  ему  не  написала:  видно,  ей   было   совсем
безразлично, увидит она его снова или нет.
   Он, твердил себе: "Я должен, должен ее увидеть".
   Желание было таким непреодолимым, что у него не хватило терпения  дойти
до кафе пешком и он вскочил в  пролетку;  обычно  он  не  делал  этого  из
бережливости. Несколько мгновений он  простоял  на  улице  перед  дверьми.
Вдруг ему пришло в голову, что она больше здесь не работает.  В  ужасе  он
вбежал в кафе и сразу же ее увидел. Он сел за ее  столик,  и  она  к  нему
подошла.
   - Пожалуйста, чашку чая и булочку, - заказал он.
   Слова застревали у него в горле. Он боялся заплакать.
   - А я-то уж думала, что вы умерли, - сказала она.
   Она улыбалась. Улыбалась! По-видимому,  она  совсем  забыла  их  ссору,
которая не давала Филипу жить.
   - Я решил, что вы мне напишете,  если  вам  захочется  меня  видеть,  -
ответил он.
   - Больше мне делать нечего, стану я письма писать!
   Разве она могла сказать ему хоть одно ласковое слово?  Филип  проклинал
судьбу, которая приковала его к такой женщине. Милдред пошла за чаем.
   - Хотите, я присяду к вам на минутку? - спросила она, когда вернулась.
   - Да.
   - Где же вы были все это время?
   - В Лондоне.
   - Я подумала, что вы уехали на каникулы. Отчего вы не приходили?
   Филип смотрел на нее измученными, горящими глазами.
   - Разве вы не  помните,  я  ведь  сказал,  что  мы  никогда  больше  не
увидимся?
   - Тогда зачем вы пришли?
   Казалось, Милдред хочет заставить его испить чашу унижения до дна,  но,
зная ее, он понимал, что она говорит наобум; она мучила  его  без  всякого
злого умысла. Он ничего не ответил.
   - Разве это не было подло, шпионить за мной?  А  я-то  верила,  что  вы
джентльмен в полном смысле слова.
   - Не будьте со мной такой жестокой, Милдред. Я этого не вынесу.
   - От вас прямо помрешь, ей-Богу! Никак я вас не разберу.
   - Да все очень просто: я набитый дурак, полюбил вас без памяти, а  вам,
я знаю, на меня наплевать.
   - Будь вы джентльменом, вы бы пришли на другой день и попросили у  меня
прощения.
   Она была безжалостна. Филип взглянул на ее шею и  подумал,  как  хорошо
было бы полоснуть по  ней  ножом,  который  Милдред  ему  подала.  Он  уже
достаточно хорошо знал анатомию, чтобы сразу найти сонную артерию. И в  то
же время ему так хотелось покрыть поцелуями ее бледное, узкое лицо.
   - Если бы вы могли понять, как я вас люблю.
   - Вы еще не попросили у меня прощения.
   Он стал белее полотна. Она была уверена, что ни в чем  не  провинилась.
Теперь она хотела видеть его унижение. А ведь он  по  натуре  был  человек
гордый; на какой-то миг его охватило желание послать ее к черту, но он  не
посмел. Страсть делала его малодушным. Он готов был на что угодно, лишь бы
ее видеть.
   - Я очень жалею, что так случилось, Милдред. Пожалуйста, простите меня.
   Он едва выдавил из себя эти слова. Они стоили ему неимоверных усилий.
   - Ну,  теперь,  когда  вы  попросили  прощения,  могу  вам  сказать:  я
пожалела, что не пошла с вами в тот вечер.  Мне  казалось,  что  Миллер  -
джентльмен, но я, видно, ошиблась. И мигом его прогнала.
   У Филипа даже дух захватило от счастья.
   -  Милдред,  пойдемте  со  мной  сегодня  вечером!  Давайте  где-нибудь
поужинаем.
   - Ох, ей-Богу, не могу. Меня будет ждать тетя.
   - Я пошлю ей телеграмму. А вы скажете, что вас задержали  в  кафе;  она
ничего не узнает. Ну пойдемте, умоляю вас. Я так давно вас не  видел,  мне
хочется с вами поговорить.
   Она недовольно оглядела свое платье.
   - Чепуха! Мы пойдем куда-нибудь, где никто и не заметит, как вы  одеты.
А потом сходим в мюзик-холл. Ну, пожалуйста, скажите да. Мне это  доставит
такое удовольствие!
   Она немного поколебалась; он смотрел на нее жалким, умоляющим взглядом.
   - Ну что ж, пожалуй. Сто лет никуда не ходила.
   Он едва удержался, чтобы не схватить ее руку и не покрыть поцелуями.



60

   Они поужинали в одном  из  ресторанчиков  в  Сохо.  Филип  трепетал  от
радости. Это не был один из тех вечно переполненных ресторанов, куда ходит
как почтенная публика, так и небогатый люд - первые в расчете поглядеть на
то, как живет богема, вторые, потому что здесь кормят дешево. Это скромное
заведение содержали некий славный уроженец города Руана и его жена;  Филип
открыл его по чистой  случайности.  Его  привлекло  французское  убранство
витрины, где посредине красовалось блюдо с  куском  сырой  вырезки,  а  по
бокам - груды сырых овощей. Прислуживал  всего  один  невзрачный  француз,
пытавшийся научиться английскому языку  в  доме,  где  с  утра  до  вечера
слышалась  только  французская  речь,  а  постоянными  посетителями   были
несколько дам легкого поведения, две-три menages  [семейные  пары  (фр.)],
которым сохраняли их салфетки, и несколько чудаков, забегавших сюда, чтобы
наспех проглотить свой скромный обед.
   Филипу и  Милдред  удалось  получить  отдельный  столик.  Филип  послал
официанта в соседний кабачок за бутылкой бургундского; он  заказал  potage
aux herbes [овощной суп (фр.)], бифштекс aux pommes [с картофелем (фр.)] и
omelette au kirsch [омлет с вишневкой (фр.)]. И в  обстановке  и  в  самом
обеде было что-то романтическое. Милдред сперва огляделась с  неодобрением
- "не верю я этим иностранцам: Бог его знает, чего только не намешано в их
блюдах", - но в конце концов и она не устояла.
   - Мне здесь нравится, - заявила она. - Чувствуешь себя как дома.
   Вошел высокий человек с гривой седых волос и растрепанной  бородкой,  в
поношенном плаще и видавшей виды шляпе. Он кивнул Филипу,  с  которым  уже
тут встречался.
   - Он похож на анархиста, - сказала Милдред.
   - Это и есть один из самых опасных анархистов в  Европе.  Он  сидел  во
всех европейских тюрьмах и убил больше людей, чем  любой  бандит.  У  него
всегда бомба в кармане, поэтому с ним лучше держать ухо востро:  чуть  что
не так скажешь - выкладывает бомбу на стол.
   Она посмотрела на высокого старика  со  страхом,  а  потом  недоверчиво
взглянула на Филипа. Заметив, что глаза его смеются, она нахмурилась.
   - Вы меня разыгрываете.
   Он даже захохотал от удовольствия - так он был счастлив. Но Милдред  не
нравилось, когда над ней смеются.
   - Не вижу ничего смешного, когда врут.
   - Не сердитесь.
   Он взял ее руку, лежавшую на столе, и нежно ее пожал.
   - Господи, как вы прелестны, - сказал он, - я готов целовать землю,  по
которой вы ходите.
   У него кружилась голова, когда он смотрел  на  это  бледное,  чуть-чуть
оливковое  лицо,  а  в  ее  тонких  бескровных  губах   таилось   какое-то
противоестественное очарование. У нее была небольшая одышка от малокровия,
и рот ее всегда был полуоткрыт. В его глазах  это  только  делало  ее  еще
привлекательнее.
   - Ну, а я вам хоть немножечко нравлюсь, а? - спросил он.
   - Если бы не нравились, будьте спокойны,  я  бы  здесь  не  сидела.  Вы
джентльмен в полном смысле слова, этого у вас не отнимешь.
   Они кончили обедать и стали пить кофе. Махнув  рукой  на  бережливость,
Филип выкурил дешевую сигару.
   - Вы и представить себе не можете,  -  сказал  он,  -  какое  для  меня
счастье вот так сидеть здесь с вами и  на  вас  смотреть.  Я  так  по  вас
скучал. Мне вас ужасно недоставало.
   Милдред улыбнулась и чуть-чуть покраснела. Сегодня ее не мучила боль  в
животе, которая всегда начиналась, как только она поест. Она относилась  к
Филипу ласковее, чем когда бы  то  ни  было,  и  непривычная  мягкость  ее
взгляда наполняла его сердце радостью. В  глубине  души  он  понимал,  что
отдаться на ее милость было сумасшествием, куда разумнее было  бы  сделать
вид, что он к ней безразличен, и всячески  скрывать  ту  страсть,  которая
кипела у него в груди; она только воспользуется его слабостью. Но  он  уже
потерял всякую осторожность: он рассказал ей о муках, которые  испытал  во
время их разлуки; о борьбе с самим собой - как он старался  победить  свое
влечение, думал, что ему это удалось,  но  понял,  что  оно  стало  только
сильнее прежнего. Он знал теперь, что  вовсе  и  не  хотел  подавить  свое
чувство. Он так ее любит, что готов вынести  какие  угодно  страдания.  Он
открыл перед ней свое сердце. Он с гордостью показал ей всю свою слабость.
   Охотнее всего он так бы и остался  сидеть  в  этом  убогом,  но  уютном
ресторанчике, но он знал, что Милдред любит развлечения. Она была  женщина
суетная и не могла долго усидеть  на  одном  месте.  Он  боялся,  что  она
соскучится.
   - А не пойти ли нам в мюзик-холл? - сказал он.
   У него мелькнула мысль, что, если он ей хоть сколько-нибудь дорог,  она
предпочтет остаться здесь.
   - Я как раз думала, что нам пора двигаться, если мы  хотим  куда-нибудь
попасть, - ответила она.
   - Тогда пойдем.
   Филип с нетерпением ожидал конца представления. Он задумал план и,  как
только они сели в пролетку, словно ненароком обнял ее за талию. Но тут  же
вскрикнул и отдернул руку: он укололся. Милдред расхохоталась.
   - Ага, вот что бывает, когда суют руки не туда, куда  надо,  -  сказала
она.  -  Я  всегда  знаю,  когда  мужчина  пробует  меня  облапить.  Сразу
накалывается на булавку.
   - Я буду осторожнее.
   Он снова обхватил ее за талию. Она не противилась.
   - Господи, как хорошо, - блаженно вздохнул он.
   - Пожалуйста, если вам уж так нравится, - заметила она.
   Они поехали в Гайд-парк, и Филип  торопливо  ее  поцеловал.  Он  как-то
странно робел перед ней, и сейчас ему пришлось собрать все свое  мужество.
Она  безмолвно  подставила  губы.  Казалось,  поцелуй   не   доставил   ей
удовольствия, но и не вызвал в ней никакого протеста.
   - Если бы вы знали, как долго я этого ждал, - прошептал он.
   Он попытался поцеловать ее снова, но она отвернулась.
   - Хватит с вас одного раза, - сказала она.
   Он проводил ее до Херн-хилла и на углу улицы все-таки попросил:
   - Можно мне вас поцеловать?
   Она равнодушно на него  посмотрела,  потом,  окинув  взглядом  улицу  и
убедившись, что кругом никого нет, сказала:
   - Ну что ж, пожалуй.
   Он схватил ее и стал горячо целовать, но она его оттолкнула.
   - Не сомни мою шляпку, дурачок. Какой ты нескладный.



61

   Они стали видеться каждый день.  Он  начал  было  ходить  в  кафе  и  в
полдень, но Милдред ему запретила, сказав, что это даст девушкам повод для
разговоров;  пришлось  довольствоваться  чаепитием,  но  он  каждый   день
поджидал ее, чтобы проводить после работы до вокзала; раз или два в неделю
они вместе обедали. Он делал  ей  небольшие  подарки:  браслет,  перчатки,
носовые платки и другие мелочи. Он тратил больше, чем мог,  но  ничего  не
поделаешь: она проявляла к нему нежность, только  если  он  ей  что-нибудь
дарил. Она знала точную цену каждой вещи, и ее благодарность  была  строго
соразмерна стоимости подарка. Филип не обращал на это внимания. Он был так
счастлив, когда она сама вызывалась его поцеловать, что даже не огорчался,
если за ласку эту надо было сперва заплатить. Узнав, что  она  скучает  по
воскресным дням дома в Херн-хилле, он стал ездить туда по утрам, встречать
ее на углу и ходить с ней в церковь.
   - Люблю раз в неделю сходить в церковь, - говорила она. - Ведь это  так
прилично, правда?
   Пока она ходила домой  обедать,  он  наспех  проглатывал  что-нибудь  в
местной гостинице; потом они отправлялись гулять в парк. Им почти не о чем
было говорить, и Филип, отчаянно боявшийся ей наскучить (а это было  очень
легко), лихорадочно придумывал тему для разговора. И, хоть такие  прогулки
явно не забавляли их обоих, он никак не мог с ней расстаться и делал  все,
чтобы их продлить, пока ей это не надоедало и она не  начинала  сердиться.
Он знал, что она  к  нему  равнодушна,  и  все  же  пытался  заставить  ее
полюбить, хотя рассудок подсказывал ему, что  Милдред  неспособна  любить;
для этого она была чересчур холодна. Не имея на нее прав, он, помимо своей
воли, бывал слишком требователен. Теперь, когда  они  немного  сблизились,
ему труднее было сдерживаться, он нередко  становился  раздражительным  и,
сам  того  не  желая,  говорил  резкости.  Они  часто  ссорились,  и   она
переставала с ним разговаривать; это всегда кончалось его покаянием  -  он
униженно молил его простить. Он  злился  на  себя  за  то,  что  не  может
сохранить хоть каплю достоинства. Его мучила бешеная ревность,  когда  она
заговаривала в кафе с другим мужчиной, а, ревнуя, он совсем терял голову".
Тогда он оскорблял ее, убегал из кафе, а потом  проводил  бессонную  ночь,
ворочаясь в постели и испытывая попеременно  то  гнев,  то  раскаяние.  На
следующий день он снова появлялся в кафе и молил о прощении.
   - Не сердись на меня, - говорил он, - я так тебя люблю, что  ничего  не
могу с собой поделать.
   - Кончится тем, что терпение у меня лопнет, - отвечала она.
   Он хотел, чтобы она пригласила его домой,  надеясь,  что  более  тесные
отношения дадут ему преимущество перед случайными знакомыми в кафе; однако
она его к себе не пускала.
   - Тетя еще подумает невесть что! - говорила она.
   Он подозревал, что она просто не хочет показать ему свою тетку. Милдред
говорила, что тетка - вдова джентльмена (слово, которое у  нее  обозначало
высокое положение в обществе), сама понимая, что добрая  женщина  вряд  ли
способна оправдать эту репутацию. Филип  полагал,  что  она  просто  вдова
мелкого  лавочника.  Он  знал,  что  Милдред  благоговеет  перед   "высшим
обществом". Но не мог ей объяснить, что его нисколько не смущает  скромное
положение ее тетки.
   Самая большая ссора произошла у них в один из вечеров за обедом,  когда
она сказала ему,  что  какой-то  господин  пригласил  ее  в  театр.  Филип
побледнел, лицо его застыло.
   - Ты, надеюсь, не пойдешь? - сказал он.
   - А почему бы и нет? Он очень приятный, воспитанный господин.
   - Я могу пойти с тобой, куда ты захочешь.
   - Но это совсем не одно и то же. Не  могу  я  всегда  бывать  только  с
тобой. Кроме того, он предложил мне самой назначить день. Я пойду с ним  в
один из тех вечеров, когда мы с тобой не встречаемся, так что ты ничего не
теряешь.
   - Если бы ты имела хоть какое-то представление о порядочности и не была
бы такой неблагодарной, тебе бы и в голову не пришло с ним пойти.
   - Не знаю, чем это я такая уж неблагодарная! Если ты имеешь в виду свои
подарки, пожалуйста, бери их обратно. Очень они мне нужны!
   В ее голосе появились сварливые нотки, которые он не раз у нее слышал.
   - Думаешь, весело всегда ходить с тобой? Вечно одно и то же:  "Ты  меня
любишь?", "Ты меня любишь?" Прямо тошно становится...
   (Он знал, что безумие ее об этом спрашивать, но никак не мог удержаться
от этого вопроса.
   - Да-да, ты мне нравишься, - отвечала она.
   - Только и всего? А я люблю тебя больше жизни...
   - Ну, я не из таковских, чтобы об этом трепать языком.
   - Если бы ты знала, как я был бы счастлив от одного твоего слова!
   - Что ж, я так всем и  говорю:  берите  меня  такой,  как  я  есть,  не
нравится - всего вам с кисточкой!
   Но иногда она выражалась еще откровеннее и на его вопрос отвечала:
   - Ах, да не нуди ты все про одно и то же!
   Тогда он мрачнел и замолкал. Он ее ненавидел.)
   ...Вот и сейчас он ей сказал:
   - Знаешь, если тебе со мной тошно, не пойму, зачем ты  вообще  со  мной
встречаешься?
   -  А  ты  думаешь,  мне  это  очень  надо?  Ты  же  сам  меня  насильно
заставляешь.
   Жестоко задетый, он ответил ей в бешенстве:
   - Ну да, я гожусь только на то, чтобы кормить тебя обедами и  водить  в
театр, когда  рядом  нет  никого  более  подходящего,  а  чуть  кто-нибудь
подвернется, я могу убираться к черту? Нет, спасибо, надоело.
   - Я никому не позволю так с собой разговаривать.  Вот  я  тебе  покажу!
Больно нужен мне твой дрянной обед!
   Она встала, надела жакет и быстро вышла  из  ресторана.  Филип  остался
сидеть. Он решил, что не тронется с места, но не прошло  и  десяти  минут,
как он вскочил в пролетку и погнался за ней, сообразив, что она поедет  на
вокзал на конке и они попадут туда одновременно.
   Филип заметил ее на перроне, постарался, чтобы она его  не  увидела,  и
поехал в Херн-хилл тем же поездом. Он не хотел заговаривать с ней  до  тех
пор, пока она не пойдет домой и ей некуда будет от него сбежать.
   Как только она свернула с ярко освещенной, шумной улицы, он ее нагнал.
   - Милдред! - позвал он.
   Она продолжала идти, не глядя на него и  не  отвечая.  Он  окликнул  ее
снова. Тогда она остановилась и повернулась к нему.
   - Чего тебе надо? Думаешь, я не  видела,  как  ты  торчал  на  вокзале?
Оставь меня наконец в покое!
   - Прости меня, пожалуйста. Давай помиримся.
   - Нет. Мне надоели твои выходки и  твоя  ревность.  Я  тебя  не  люблю,
никогда не любила и никогда не полюблю. И больше не желаю  иметь  с  тобой
ничего общего.
   Она быстро пошла вперед, и ему  пришлось  чуть  ли  не  бежать  за  ней
вдогонку.
   - Ну пойми же меня и прости, - говорил он.  -  Легко  быть  приятным  с
теми, кто тебе безразличен. И если бы ты знала, как трудно,  когда  любишь
так сильно, как я. Ты хотя бы меня пожалела. Ведь я тебя не  упрекаю,  что
ты меня не любишь. В конце концов что ты можешь с собой поделать? Я только
хочу, чтобы ты позволила мне любить тебя.
   Она продолжала молча идти, и Филип в ужасе увидел, что они  совсем  уже
близко от ее дома. Он стал униженно и бессвязно бормотать ей о своей любви
и раскаянии.
   - Если ты на этот раз меня простишь, обещаю: тебе больше не придется на
меня сердиться. Можешь встречаться с кем тебе  угодно.  Я  буду  счастлив,
если ты пойдешь со мной, когда у тебя не будет никого более интересного.
   Она остановилась. Они дошли до угла, где всегда прощались.
   - Можешь убираться. Вовсе не желаю, чтобы ты тащился за мной  до  самой
двери.
   - Я не уйду, пока ты меня не простишь.
   - Господи, как мне все это осточертело!
   Он медлил, инстинктивно чувствуя, что все-таки  может  ее  разжалобить.
Как ему ни было противно, он решился сказать:
   - Какая ты злая, мне ведь и так несладко живется. Ты не понимаешь,  что
значит быть калекой. Конечно, я не могу тебе нравиться. Разве я  не  знаю,
что не вправе от тебя этого требовать?
   - Да я вовсе не то хотела сказать!  -  поспешно  отозвалась  она,  и  в
голосе ее зазвучала жалость. - Ты же знаешь, что это не так!
   Теперь он вошел в роль и продолжал тихим, сдавленным голосом:
   - Нет, я это всегда чувствовал.
   Она взяла его руку и посмотрела на него. На глазах  у  нее  навернулись
слезы.
   - Даю тебе слово, вот на это я никогда не обращала внимания. Не  прошло
и двух дней, как мы познакомились, а я уж перестала это замечать.
   Он хранил  угрюмое,  трагическое  молчание.  Ему  хотелось,  чтобы  она
думала, будто он не может побороть свое волнение.
   - Ты же знаешь, что ты мне очень нравишься, Филип. Но  иногда  ты  меня
так злишь! Давай помиримся.
   Она протянула ему губы, и со вздохом облегчения он ее поцеловал.
   - Ну как, доволен? - спросила она.
   - Ужасно.
   Она пожелала ему спокойной ночи и убежала домой. На следу