безумно
нравился  этот  наряд:  разве  он   не   похож   на   разбойника?   Увидев
приближающуюся компанию, он стал выкрикивать над аппетитно пахнущей  рыбой
стихи из хора ведьм в "Макбете".
   - Не мешкайте с завтраком, а то мама рассердится, - сказал он детям.
   Через несколько минут они шли по лугу к хмельнику; Гарольд и  Джейн  на
ходу доедали хлеб с маслом. Все уже работали. Вид хмельника  был  привычен
Филипу с детства, а сушилка  для  хмеля  казалась  ему  самой  характерной
особенностью кентского пейзажа. Филип шел за Салли  между  длинных  шпалер
хмеля, словно он тут прожил всю жизнь. Солнце светило ярко  и  отбрасывало
резкие тени. Сочная зелень листвы радовала глаз. Хмель начинал желтеть,  и
Филипу он казался таким же прекрасным и полным страсти, как пурпурные лозы
- сицилийским поэтам. Филип шел и, глядя  на  безумную  щедрость  природы,
чувствовал, как сердце его переполняется радостью. Плодородная земля Кента
дышала  ароматом;  переменчивый  сентябрьский  ветер  был  напоен  славным
запахом хмеля. Ательстам - и тот почувствовал душевный  подъем:  он  вдруг
запел; голос у этого  пятнадцатилетнего  подростка  был  петушиный;  Салли
повернула к нему голову.
   - Ты лучше помолчи, Ательстан, не то накличешь грозу.
   Минуту спустя они услышали гул голосов, а еще через  минуту  подошли  к
сборщикам хмеля, которые прилежно работали, не переставая при этом болтать
и смеяться. Они сидели на стульях, табуретках  и  ящиках,  поставив  возле
себя корзины; кое-кто бросал шишки хмеля прямо  в  бункер.  Вокруг  бегало
множество детей; в самодельных люльках, а то и прямо на мягкой бурой сухой
земле лежали укутанные в одеяла младенцы.  Ребятишки  постарше  понемножку
щипали хмель, но куда  больше  шалили.  Женщины  работали  усердно  -  они
привыкли собирать хмель с  детства  и  могли  нарвать  вдвое  больше,  чем
приезжие из Лондона. Они хвастали, сколько бушелей  собрали  за  день,  но
жаловались на то, что заработать стало куда труднее, чем прежде; в прошлые
годы им платили по шиллингу за каждые пять бушелей, а  теперь  за  тот  же
шиллинг надо собрать восемь или даже девять  бушелей.  В  прежние  времена
хороший сборщик столько зарабатывал за сезон, что мог  прожить  припеваючи
целый год, а теперь это - чистые гроши, разве что отдых  свой  оправдаешь,
вот и все. Миссис Хилл говорит,  будто  купила  себе  фортепьяны  на  свои
заработки от сбора хмеля, но она женщина  прижимистая,  а  кому  интересно
быть такой жмотиной, да люди к тому же поговаривают,  что  не  всякому  ее
слову можно верить,  а  если  покопаться,  то  деньги  на  фортепьяны  она
выложила из сберегательной кассы.
   Сборщики делились на бригады по десять  человек,  не  считая  детей,  и
Ательни громко хвастал, что недалек тот  день,  когда  его  бригада  будет
состоять из одних только членов его  семьи.  В  каждой  бригаде  был  свой
бункеровщик, обязанный снабжать ее побегами хмеля (бункер - огромный мешок
на деревянной подставке, около семи  футов  высоты;  ряды  таких  бункеров
стояли между шпалерами хмеля); об этой должности мечтал Ательни, дожидаясь
того времени, когда семья его подрастет и составит целую  бригаду.  Покуда
что он больше подгонял других, чем надрывался сам. Он не спеша с сигаретой
во рту подошел к жене, которая работала уже полчаса и успела высыпать одну
корзину в бункер, и стал обрывать листья. Ательни утверждал,  что  сегодня
соберет больше  всех,  не  считая,  пожалуй,  матери,  но  кто  же  сумеет
перещеголять маму! Тут он почему-то вспомнил испытания,  которым  Афродита
подвергла любопытную Психею, и  стал  рассказывать  детям  о  ее  любви  к
жениху, которого она никогда не видела. Рассказывал  он  отлично.  Филипу,
слушавшему его с улыбкой, казалось, что древнее сказание как нельзя  более
подходит к окружавшему их  пейзажу.  Небо  стало  теперь  совсем  синим  -
прекраснее оно не могло быть даже в Элладе.  Светлоголовые  румяные  дети,
крепконогие и живые;  тонкие  завитки  хмеля;  изумрудная  зелень  листвы,
дерзкая, как зов трубы;  манящий  лабиринт  густых  аллей,  цветные  чепцы
сборщиц хмеля - все это дышало древней Элладой  куда  больше,  чем  ученые
книги или музеи. Спасибо тебе, Англия, за то, что  ты  так  прекрасна!  Он
мысленно  видел  вьющиеся  белые   ленты   дорог,   обсаженные   цветущими
изгородями, зеленые луга с высокими вязами; пленительные очертания  холмов
и поросших лесом пригорков; болотистые равнины и печальные серые  просторы
Северного моря. Он был счастлив, что ему доступна красота родной  природы.
Но вот Ательни прискучило работать, и он заявил, что  сходит  узнать,  как
здоровье матери Роберта Кемпа. Ательни был знаком со всеми на хмельнике  и
каждого звал по имени; он знал  все  семейные  дела  и  всю  жизнь  любого
сборщика с самого рождения. В нем было  много  детского  тщеславия,  и  он
любил разыгрывать благородного джентльмена;  его  фамильярность  чуть-чуть
отдавала высокомерием. Филип отказался с ним идти.
   - Я твердо намерен заработать себе на обед, - заявил он.
   - Правильно, дорогой, - сказал Ательни, на ходу махнув ему рукой. - Кто
не работает, тот не обедает.



119

   У Филипа не было своей корзины, поэтому  он  работал  вместе  с  Салли.
Джейн возмутилась, что он помогает не ей, а старшей сестре, и ему пришлось
пообещать, что он перейдет к ней, как только корзина Салли  наполнится.  У
Салли были почти такие же проворные руки, как у матери.
   - Вам ведь надо шить, руки у вас не загрубеют? - спросил Филип.
   - Что вы! Для  сбора  хмеля  нужны  мягкие  руки.  Вот  почему  женщины
успевают больше мужчин. Если ладони  у  вас  жесткие,  а  пальцы  потеряли
гибкость от черной работы, вы не сможете быстро обрывать хмель.
   Ему нравилось следить за ее ловкими движениями, а она тоже  поглядывала
на него с той материнской заботливостью,  которая  казалась  у  нее  такой
забавной и в то же время прелестной. Сначала работа у него не  ладилась  и
Салли над ним подшучивала. Она нагнулась, чтобы  показать  ему,  с  какого
конца приняться за  длинный  побег,  и  руки  их  встретились.  Филип  был
удивлен, что она покраснела. Он до сих пор не мог привыкнуть к мысли,  что
Салли уже взрослая;  он  ведь  знал  ее  подростком  и  по  старой  памяти
относился к ней по-отечески; однако рой поклонников говорил о том, что она
уже выросла; вот и тут, хотя она и приехала всего  несколько  дней  назад,
один из двоюродных братьев Салли  оказывал  ей  такое  внимание,  что  все
кругом ее задразнили. Звали его Питер Гэнн, и был он сыном  сестры  миссис
Ательни, вышедшей замуж за  фермера,  жившего  поблизости  от  Ферна.  Все
понимали, зачем ему надо было каждый день проходить через хмельник.
   В восемь часов утра рожок возвестил перерыв на  завтрак,  и,  хотя,  по
словам миссис Ательни, семья ее завтрака не заслужила,  уписывали  его  за
обе щеки. Потом взялись за работу снова и трудились до полудня, пока рожок
не  позвал  обедать.  От  бункера  к  бункеру  прохаживался   замерщик   в
сопровождении счетовода, который заносил в свою книгу и в расчетную книжку
сборщика число собранных  бушелей  хмеля.  Когда  бункер  наполнялся,  его
перегружали корзинами в большой мешок, который замерщик вдвоем с  возницей
взваливали на телегу. Но вот вернулся Ательни с рассказом о  том,  сколько
хмеля собрали миссис Джонс и миссис Хит;  он  стал  заклинать  свою  семью
посрамить этих дам; у него была страсть ставить рекорды, и порою, придя  в
азарт, он мог собирать хмель целый час кряду. Больше  всего  его  увлекало
то, что при этом он мог покрасоваться  своими  изящными  руками,  которыми
очень гордился. Он тратил много времени на маникюр и  рассказывал  Филипу,
шевеля своими узкими, длинными пальцами, что испанские гранды всегда спали
в пропитанных жиром  перчатках,  оберегая  белизну  рук.  "Длань,  которая
задушила Европу, - патетически восклицал он, - была изящной и тонкой,  как
у женщины", - и,  глядя  на  свои  руки,  картинно  обрывавшие  хмель,  он
удовлетворенно  вздыхал.  Когда  ему  надоедало  работать,  он   свертывал
сигарету и беседовал с Филипом о литературе  и  искусстве.  После  полудня
стало очень жарко. И работа шла  вяло,  и  разговаривать  не  было  охоты.
Утренняя неумолчная болтовня стихла, только время  от  времени  кто-нибудь
отпускал отрывистое замечание. На верхней губе Салли  выступили  крошечные
капельки пота, она работала, чуть-чуть приоткрыв рот.  И  была  похожа  на
бутон, который вот-вот распустится.
   Конец рабочего дня зависел от состояния сушилки. Иногда она наполнялась
спозаранку, и к трем или четырем часам дня собирали столько хмеля, сколько
можно  было  высушить  за  ночь.  Тогда  работа  прекращалась.  Но  обычно
последний дневной замер начинался в пять. Пока мерили содержимое  бункера,
бригады собирали свои пожитки и, весело болтая, отправлялись из хмельника.
Женщины возвращались в хижины прибрать и приготовить ужин;  большая  часть
мужчин шла в трактир. После трудового дня приятно было выпить кружку пива.
   Бункер Ательни был  самым  последним  в  ряду.  Когда  к  нему  подошел
замерщик, миссис Ательни вздохнула с облегчением и выпрямилась: она  много
часов просидела согнувшись, и у нее занемела спина.
   - Ну, давайте теперь сходим к "Веселому моряку", - предложил Ательни. -
Весь дневной ритуал должен быть выполнен, а самый священный  обряд  -  тем
более.
   - Захвати с собой кувшин, - сказала жена. -  Принеси  пинты  полторы  к
ужину.
   Она дала ему денег, сосчитав сумму точно, до последнего  пенни.  Пивная
была полна. На посыпанном песком полу вдоль стен стояли скамьи, а над ними
висели пожелтевшие портреты борцов. Хозяин знал всех своих посетителей  по
именам и,  облокотившись  на  стойку,  добродушно  улыбался  двум  парням,
кидавшим кольцо на шест, врытый в пол; каждый промах  встречался  веселыми
насмешками всей компании. Люди подвинулись,  освобождая  место  для  вновь
пришедших.  Филип  уселся  между  старым  землекопом  в   грубых   штанах,
подвязанных у колен веревкой, и парнишкой лет семнадцати  с  блестящим  от
пота лицом и аккуратно зачесанным на загорелый лоб чубом. Ательни  во  что
бы то ни стало захотелось попытать счастья в метании колец. Он побился  об
заклад на полпинты пива и выиграл.  Выпив  за  здоровье  проигравшего,  он
произнес:
   - Знаешь, дружище, мне куда приятнее было выпить это пиво, чем выиграть
на скачках.
   В этой деревенской компании он  производил  странное  впечатление  -  и
широкополая шляпа, и  борода  клинышком;  видно  было,  что  здешние  люди
считают его чудаком; однако нрав у него  был  такой  веселый,  способность
увлекаться такой заразительной, что  он  располагал  к  себе  все  сердца.
Беседа шла  оживленно.  Приятели  обменивались  шутками,  кругом  слышался
медлительный, грубоватый говор уроженцев острова Танет;  забавные  выходки
местного остряка встречались оглушительным хохотом. Веселое сборище!  Надо
было иметь черствое сердце, чтобы в эту  минуту  не  радоваться  на  своих
ближних. Взгляд Филипа упал на окно, за которым  еще  ярко  сияло  солнце:
белые  занавески  были  по-деревенски  перевязаны  красными  лентами,   на
подоконнике  стояли  горшки  с  геранью.  Постепенно,  один   за   другим,
посетители стали расходиться по своим хижинам, где готовился ужин.
   - Подозреваю, что вы не  прочь  залечь  в  постель,  -  сказала  миссис
Ательни Филипу. - Вы ведь не привыкли вставать в пять часов  и  весь  день
проводить на свежем воздухе.
   - Но вы же пойдете с нами  купаться,  дядя  Фил,  правда?  -  закричали
мальчишки.
   - Конечно.
   Он чувствовал себя усталым, но счастливым. После ужина, покачиваясь  на
придвинутой к стене табуретке, он выкурил трубку. Была уже ночь. Салли  не
переставала хлопотать. Она то и  дело  проходила  мимо  него  в  хижину  и
обратно, и Филип лениво следил за ее  проворными  движениями.  Он  обратил
внимание на ее походку: в ней не было  особенной  грации,  зато  она  была
легкой и уверенной; ступала Салли свободно, всей ногой, опираясь на  землю
твердо и решительно. Ательни  убежал  посплетничать  с  соседом,  и  Филип
услышал, как жена его говорит самой себе:
   - Эх, а чаю-то у меня больше нет, ведь  собиралась  послать  Ательни  к
миссис Блэк... - Она помолчала, а  потом  сказала  уже  громче:  -  Салли,
сбегай-ка к миссис Блэк и возьми полфунта чаю. У меня весь вышел.
   - Сейчас, мама.
   Миссис  Блэк  жила  в  полумиле  отсюда  и  выполняла  обязанности  как
почтмейстерши, так и поставщицы всякой всячины.  Салли  вышла  из  хижины,
опуская засученные рукава.
   - Хотите я пойду с вами? - спросил Филип.
   - Не беспокойтесь. Я не боюсь ходить одна.
   - Я и не думал, что вы боитесь; но мне  скоро  пора  спать  и  я  хотел
немножко размяться.
   Салли ничего не сказала, и  они  пустились  в  путь.  Дорога  белела  в
темноте; кругом было тихо.  Летняя  ночь  казалась  беззвучной.  Они  тоже
молчали.
   - Еще и сейчас жарко, правда? - спросил Филип.
   - Погода удивительная для этого времени года.
   Но молчание их не  стесняло.  Им  было  приятно  идти  рядом,  и  слова
казались лишними. Вдруг у мостков через живую  изгородь  послышался  тихий
шепот и в темноте показались очертания двух фигур.  Они  близко  прижались
друг к другу и замерли, когда Филип и Салли проходили мимо.
   - Интересно, кто это? - сказала Салли.
   - Им, видно, неплохо, а?
   - Они, наверно, и нас приняли за влюбленных.
   Впереди показался свет в окне, и они вошли в маленькую лавчонку.  Лампа
на мгновение их ослепила.
   - Поздновато, - сказала миссис Блэк. - Я уж совсем собралась закрывать.
- Она взглянула на часы. - Скоро девять.
   Салли спросила полфунта чаю (миссис Ательни  никак  не  могла  решиться
купить больше полфунта сразу), и они  снова  вышли  на  дорогу.  Время  от
времени в тишине слышался короткий, резкий звук,  издаваемый  каким-нибудь
животным, но от этого ночное безмолвие казалось еще более глубоким.
   - Если постоять совсем тихо, можно, наверно, услышать море,  -  сказала
Салли.
   Они напрягли слух и вообразили, что  до  них  доносится  далекий  плеск
волн, набегающих на гальку. Когда они  проходили  мимо  той  же  изгороди,
влюбленные были еще там,  но  уже  больше  не  разговаривали;  они  сидели
обнявшись, и его губы были прижаты к ее губам.
   - Эти времени не теряют, - сказала Салли.
   Они завернули за угол; в лицо им  ударил  порыв  теплого  ветра.  Земля
отдавала ночи свою прохладу. В трепетной тьме  было  что-то  таинственное,
неведомое, словно подстерегавшее вас; безмолвие вдруг наполнилось каким-то
глубоким смыслом. У Филипа было чудно на сердце, оно было полно до  краев,
таяло в груди (эти истертые фразы как  нельзя  более  точно  выражали  его
странные  ощущения),  он  почувствовал  себя  счастливым,   взволнованным,
нетерпеливым. В памяти его возникли звучные слова,  которые  шептали  друг
другу Джессика и  Лоренцо  [персонажи  трагедии  В.Шекспира  "Венецианский
купец"], подхватывая  запев:  "В  такую  ночь";  сквозь  затейливую  шутку
ослепительно сверкала владеющая ими страсть. Он не понимал, чем дышит  эта
ночь, от чего все его чувства так обострены; ему чудилось, что весь  он  -
душа, которая впитывает звуки, запахи и вкус земли.  Он  еще  никогда  так
утонченно не воспринимал красоту. Он боялся, что Салли заговорит и нарушит
очарование, но она не произносила ни слова, и ему захотелось услышать звук
ее  голоса  -  глубокие,  грудные  ноты,  казалось,  были  голосом   самой
деревенской ночи.
   Они дошли до  поля,  которое  надо  было  перейти,  чтобы  вернуться  к
хижинам. Филип прошел первый, чтобы придержать калитку.
   - Ну вот, тут я с вами, пожалуй, прощусь.
   - Спасибо, что проводили меня до самого дома.
   Она подала ему руку, и, пожимая ее, он попросил:
   - Если бы вы были добрая, вы бы поцеловали меня на  прощание,  как  все
дети.
   - Пожалуйста, - сказала она.
   Филип шутил. Ему захотелось поцеловать ее просто  потому,  что  у  него
было легко на сердце и она ему нравилась, а ночь была так прекрасна.
   - Спокойной ночи, - сказал он, чуть слышно смеясь  и  притягивая  ее  к
себе.
   Она подставила ему губы: они были теплые, нежные, мягкие; он  не  отнял
своего рта - ее губы были как цветок; потом, сам не зная как, не  понимая,
что делает, он обнял ее.  Она  молча  ему  покорилась,  тело  у  нее  было
крепкое, сильное. Он почувствовал, как у его груди бьется ее сердце. Тогда
он потерял голову. Чувство хлынуло, словно прорвав плотину. Он увлек ее  в
густую тень изгороди.



120

   Филип спал как убитый и с испугом вздрогнул, почувствовав, что  Гарольд
перышком щекочет его лицо. Когда он открыл  глаза,  раздался  восторженный
крик. Но Филип никак не мог проснуться.
   - А ну-ка, лежебока, вставайте, - сказала Джейн. - Салли говорит,  что,
если вы не поторопитесь, она не будет вас ждать.
   Тогда он  припомнил  все,  что  случилось.  Сердце  у  него  упало,  и,
приподнявшись на постели, он замер: он не знал, как посмотрит ей в  глаза;
его мучило раскаяние, и он горько, горько каялся в том, что  наделал.  Что
она ему скажет сегодня утром? Он страшился встречи с ней и спрашивал себя,
как он мог совершить такую глупость. Но  дети  не  дали  ему  раздумывать;
Эдуард схватил его купальные трусы и полотенце, Ательстан  стащил  с  него
одеяло, и через три минуты все они скатились по лестнице на дорогу.  Салли
ему улыбнулась. И улыбка была такой же нежной и невинной, как и прежде.
   - Ну и долго же вы одевались, - сказала она. - Я уж думала, вы  никогда
не придете.
   В ее тоне не было и капли смущения. Филип ждал, что он изменится, резко
или хотя бы едва заметно; ему казалось, что в  ее  словах  он  почувствует
стыд, злобу, а может, и какую-то новую фамильярность, но ничего  этого  не
произошло. Она была совершенно такой, как прежде. Болтая и смеясь, они все
вместе пошли к морю. Салли была тиха (но она ведь и всегда была сдержанна,
немногословна - он никогда ее другой не видел) и  мила.  Она  не  пыталась
завести с ним разговор, но и не избегала его. Филип был поражен. Он думал,
что ночное происшествие произведет в ней переворот, но  у  нее  был  такой
вид, словно ничего не случилось; вчерашнее могло быть  сном;  он  шел  (за
одну  его  руку  цеплялась  маленькая  девочка,  за  другую  -   мальчик),
разговаривал, делая вид, будто его ничто не тревожит, и все время старался
объяснить себе ее поведение. Может быть, Салли хотела, чтобы  этот  эпизод
был забыт? Может быть, чувства взяли над ней верх, как и над  ним,  и  она
относилась к тому, что произошло, как к несчастной случайности, о  которой
лучше забыть? Но мог ли он  приписывать  ей  ту  ясность  мысли  и  зрелую
мудрость, которые не соответствовали ни ее возрасту, ни ее натуре?  Однако
что он знает о ее натуре? В ней всегда было что-то загадочное.
   В воде они играли в лапту, и купание  было  таким  же  веселым,  как  и
накануне. Салли пеклась о них всех, не спускала  с  них  заботливых  глаз,
звала, когда они заплывали слишком  далеко.  Она  степенно  плавала,  пока
остальные дурачились, и время от времени переворачивалась на спину,  чтобы
полежать на воде. Потом  она  вышла  на  берег  и  стала  вытираться;  она
потребовала чтобы вылезли и остальные; наконец в море остался один  Филип.
Он воспользовался случаем, чтобы поплавать  всласть.  Сегодня,  во  второй
раз, он уже лучше чувствовал себя в холодной воде и наслаждался ее соленой
свежестью; его радовало, что он может свободно владеть всем  телом,  и  он
плыл,  широко  и  сильно  взмахивая  руками.  Но  Салли,  завернувшись   в
полотенце, подошла к воде.
   - А ну-ка, Филип, сию же минуту выходите! - закричала  она,  словно  он
был мальчишкой на ее попечении.
   И, когда он подплыл поближе, смеясь над ее повелительным тоном, она его
пробрала:
   - Разве можно так долго купаться? Губы совсем синие - поглядите, у  вас
зуб на зуб не попадает!
   - Ладно, выхо