ей боль. В  узком  черном  платье,  сшитом  местной
портнихой, с морщинистым личиком и усталыми выцветшими глазами,  с  седыми
волосами, завитыми в легкомысленные кудряшки по  моде  ее  молодости,  она
казалась немножко курьезной, но  такой  трогательной.  Филип  заметил  это
впервые.
   Позже, когда священник со своим помощником удалились в  кабинет,  Филип
обнял ее за талию.
   - Мне очень жалко, что я тебя огорчил, - сказал он ей. - Но  зачем  мне
быть священником, если у меня к этому нет настоящего призвания?
   - Я ужасно огорчена, Филип, - простонала она. -  Я  ведь  так  об  этом
мечтала. Надеялась, что ты будешь помощником дяди, а потом,  когда  придет
наш час - в конце концов не можем ведь мы жить вечно! - ты  бы  занял  его
место.
   Филип задрожал при одной мысли об этом. Его охватил ужас. Сердце у него
забилось, как птица, попавшая в силок. Тетя тихо плакала, положив  к  нему
на плечо голову.
   - Уговори дядю Уильяма позволить мне уйти из  Теркенбэри.  Если  бы  ты
знала, как мне там опротивело!
   Но священник из Блэкстебла не так-то  легко  менял  свои  планы;  давно
предполагалось, что Филип пробудет в  Королевской  школе  до  восемнадцати
лет, а потом поступит в Оксфорд. Во  всяком  случае,  дядя  и  слышать  не
хотел, чтобы Филип бросил школу немедленно, - ведь они не предупредили  об
этом директора заранее и, следовательно, все  равно  придется  платить  за
будущий триместр.
   - Значит, ты сообщишь, что я ухожу на  Рождество?  -  спросил  Филип  к
концу длинного и крайне неприятного разговора.
   - Я напишу мистеру Перкинсу и посмотрю, что он ответит.
   - Ах, хоть бы мне скорей исполнился двадцать один год. Ужасно, когда ты
во всем от кого-то зависишь.
   - Филип, нельзя так говорить с дядей,  -  мягко  упрекнула  его  миссис
Кэри.
   - Но как же ты не понимаешь - ведь Перкинс захочет,  чтобы  я  остался.
Каждый ученик - это для них лишние деньги.
   - Почему ты не хочешь поступать в Оксфорд?
   - Зачем мне это надо, если я не собираюсь посвящать свою жизнь религии?
   - Ты уже посвятил себя ей, - возразил священник.
   -  Речь  идет  о  том,  что  я  не  желаю  становиться  священником,  -
нетерпеливо ответил Филип.
   - А кем же ты хочешь стать? - спросила миссис Кэри.
   - Не знаю. Я еще  не  решил.  Но  кем  бы  я  ни  был,  мне  пригодятся
иностранные языки. Провести год в Германии для  меня  куда  полезнее,  чем
торчать в этой дыре.
   Он не договорил, что, по его мнению, учение в Оксфорде было бы немногим
лучше его школьной жизни. Ему так хотелось стать самостоятельным. И потом,
в Оксфорде он непременно встретит кого-нибудь из школьных товарищей, а ему
не терпелось расстаться с ними навсегда. Он чувствовал, что  его  школьная
жизнь не удалась, и мечтал начать все заново.
   Его желание поехать в Германию случайно  совпало  с  кое-какими  новыми
веяниями, проникшими даже в Блэкстебл. К доктору иногда приезжали  друзья,
а с ними приходили и вести из внешнего мира,  да  и  дачники,  проводившие
август на море, порой  высказывали  свои  собственные  взгляды  на  жизнь.
Священник прослышал, что некоторые  люди  больше  не  считают  старомодную
систему образования такой уж полезной, а новые языки приобретают значение,
какого не имели в дни его молодости. Сам он не знал, что и думать;  одного
из его братьев отправили в  Германию,  когда  он  провалился  на  каких-то
экзаменах, и тем самым, казалось, в семье уже был  создан  прецедент,  но,
поскольку брат его умер там от брюшного тифа,  этот  опыт  явно  следовало
считать опасным. В результате  бесконечных  обсуждений  было  решено,  что
Филип вернется в школу еще на один триместр, а потом оттуда  уйдет.  Филип
был доволен таким решением. Но уже через несколько дней после  возвращения
в школу директор ему сказал:
   - Я получил письмо от твоего  дяди.  Оказывается,  ты  хочешь  ехать  в
Германию, и он спрашивает у меня, что я об этом думаю.
   Филип был поражен. Он отчаянно разозлился на опекуна  за  то,  что  тот
нарушил свое слово.
   - Я считал это делом решенным, - сказал он.
   - Как бы не так! Я написал, что твой уход был бы величайшей ошибкой.
   Филип немедленно сел за стол и сочинил крайне резкое письмо дяде. Он не
стеснялся в выражениях. Он был так зол, что долго не мог  заснуть  и  рано
утром проснулся в мрачном  настроении.  Он  едва  дождался  ответа.  Ответ
пришел через два или три дня. Это было кроткое, грустное  письмо  от  тети
Луизы; по ее словам, ему не следовало так писать  дяде:  он  причинил  ему
большое горе. Он поступил жестоко и не по-христиански.  Надо  ему  понять,
что они стараются для его же блага; они куда старше его, и им виднее,  что
для него лучше. Филип сжал кулаки. Он часто слышал  такие  доводы,  но  не
понимал,  почему  их  надо  принимать  на  веру;  дядя  и  тетя  не  знают
современных условий; почему они так уверены,  что,  раз  они  старше  его,
значит, и умнее?.. Письмо заканчивалось сообщением, что мистер  Кэри  взял
обратно свое заявление об уходе племянника из школы.
   Филип кипел негодованием до следующего вторника: во вторник  и  четверг
после обеда их освобождали от уроков, потому что по субботам  они  вечером
ходили в собор.
   Филип задержался в классе позже других.
   - Прошу вас, сэр, разрешите-мне после  обеда  поехать  в  Блэкстебл,  -
попросил он.
   - Нет, - отрезал директор.
   - Мне нужно поговорить с дядей по важному делу.
   - Разве ты не слышал, что я сказал "нет"?
   Филип не стал возражать. Он вышел  из  класса.  Его  душила  ярость  от
перенесенного унижения - унизительной просьбы  и  не  менее  унизительного
отказа. Он ненавидел директора. Филип  приходил  в  бешенство  от  всякого
проявления деспотизма,  особенно  когда  человек  даже  не  считал  нужным
объяснить причины совершенного им  насилия.  Он  был  слишком  зол,  чтобы
обдумывать твои поступки; после обеда он пошел знакомыми закоулками  прямо
на станцию и как раз поспел к поезду в  Блэкстебл.  Дядя  и  тетя  были  в
гостиной.
   - Ба! Откуда ты взялся? - спросил священник.
   Он не мог скрыть, что совсем  не  рад  приезду  Филипа,  и  был  слегка
смущен.
   - Я решил приехать и поговорить с тобой. Я хочу знать, почему ты обещал
мне одно, когда я был здесь, а через неделю сделал совершенно другое.
   Филип был немножко испуган своей храбростью, но он заранее обдумал все,
что скажет, и, как ни билось его  сердце,  заставил  себя  произнести  эти
слова.
   - Тебе разрешили сегодня приехать?
   - Нет. Я просил Перкинса, но он отказал. Если ты  хочешь  донести  ему,
что я был здесь, ты можешь причинить мне целую кучу неприятностей.
   Миссис Кэри дрожащими руками  продолжала  вязать.  Она  не  привыкла  к
скандалам, они ее крайне волновали.
   - Ты этого заслуживаешь, - сказал мистер Кэри.
   - Если хочешь быть ябедой, пожалуйста. После твоего письма Перкинсу  от
тебя всего можно ожидать.
   Со стороны Филипа было глупо так говорить - священник дождался  нужного
ему предлога.
   - Я не желаю выслушивать твои дерзости, - произнес он с достоинством.
   Он встал и поспешно ушел к  себе  в  кабинет.  Филип  услышал,  как  он
захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.
   - О Господи, хоть бы мне скорей исполнился  двадцать  один  год!  Какой
ужас быть связанным по рукам и ногам!
   Тетя Луиза тихонько заплакала.
   - Ах, Филип, как ты мог так говорить  с  дядей!  Прошу  тебя,  пойди  и
извинись.
   - И не подумаю. А с  его  стороны  красиво  пользоваться  тем,  что  он
опекун? Ведь это просто перевод денег - платить за меня в школу; но ему до
этого и деда нет. Деньги-то не его. Зачем только меня отдали на  попечение
людям, которые ни черта в этом не смыслят.
   - Филип...
   Услышав ее голос, Филип сразу прервал свою яростную тираду  -  такое  в
нем было отчаяние. Он только теперь почувствовал всю резкость своих слов.
   - Как ты можешь быть таким жестоким? Ты ведь знаешь, что  мы  стараемся
для твоей же пользы. Конечно, у нас нет опыта... Будь у нас дети, все было
бы иначе. Вот почему мы и посоветовались с мистером Перкинсом. - Голос  ее
задрожал. - Я старалась быть тебе  матерью.  Я  всегда  любила  тебя,  как
собственного сына.
   Она была такая маленькая и хрупкая, во всем ее облике старой девы  было
что-то донельзя грустное. Филип был растроган. Он почувствовал, как  горло
его сжалось и на глазах выступили слезы.
   - Прости меня, - сказал он. - Я вел себя, как последняя скотина.
   Он встал перед ней на колени, обнял ее и стал целовать  увядшие  мокрые
щеки. Она горько рыдала, и он вдруг  ощутил  острую  жалость  к  этой  зря
прожитой жизни. Никогда еще она себе не позволяла  так  открыто  проявлять
свои чувства.
   - Я вижу, что не стала для тебя тем, кем хотела стать, но, ей-Богу  же,
я не знала, как это сделать. Я ведь так же страдаю, оттого что у меня  нет
детей, как и ты, что у тебя нет матери.
   Филип позабыл свой гнев и свои огорчения: он думал только о том, как бы
утешить ее, бормоча отрывистые слова и неуклюже, по-ребячьи,  стараясь  ее
приласкать. Но вскоре пробили часы, и он бросился бежать, чтобы поспеть на
последний поезд, приходивший в Теркенбэри к вечерней перекличке. Забившись
в угол вагона, он  думал  о  том,  что  ничего  не  достиг,  и  злился  на
собственную слабость. Противно, что высокомерный тон  священника  и  слезы
тетки отвлекли его от цели. Но в  результате  каких-то  переговоров  между
супругами, о которых Филип так и  не  узнал,  директор  получил  еще  одно
письмо. Прочитав его, мистер Перкинс нетерпеливо  передернул  плечами.  Он
показал его Филипу.
   Оно гласило:

   "Дорогой мистер Перкинс!
   Простите, что я снова тревожу Вас по поводу моего племянника, но и  моя
жена и я о нем беспокоимся. Судя по всему, он рвется из школы, и моя  жена
думает, что ему там очень тяжело. Нам трудно принять какое-нибудь  решение
-  ведь  мы  не  его  родители.  Сам  он  считает,  что  успехи   у   него
посредственные и что оставаться в школе будет  лишь  тратой  денег.  Очень
прошу Вас потолковать с ним, и, если он не передумает, ему, пожалуй,  и  в
самом деле лучше уйти перед Рождеством, как я сперва и предполагал.
   Искренне Ваш, Уильям Кэри".

   Филип отдал директору письмо. Он ликовал. Желание его  исполнилось,  он
добился своего. Воля его пересилила волю других.
   - Вряд ли мне стоит тратить полчаса на  письмо  твоему  дяде,  ведь  он
снова передумает,  если  вслед  за  этим  получит  письмо  от  тебя,  -  с
раздражением сказал директор.
   Филип ничего не ответил; ни один мускул не дрогнул на его лице,  только
глаза лукаво блеснули. Мистер Перкинс заметил это и рассмеялся.
   - Да, видно, твоя взяла, - сказал он.
   Филип широко улыбнулся. Он не мог скрыть своего торжества.
   - Это правда, что тебе невтерпеж в школе?
   - Да, сэр.
   - Тебе здесь плохо?
   Филип покраснел. Он злился, когда люди пытались залезть к нему в душу.
   - Не знаю, сэр.
   Мистер Перкинс задумчиво глядел на него, медленно теребя бороду.  Потом
он заговорил, словно сам с собой:
   -  Конечно,  школы  предназначены  для  заурядных  детей.  Дыры  всегда
круглые, и, какова бы ни была форма затычки, ее надо загнать в  эту  дыру.
Нет времени заниматься незаурядным ребенком. -  Внезапно  он  обратился  к
Филипу. - Послушай, я хочу тебе кое-что  предложить.  Дело  идет  к  концу
триместра. Ты не умрешь, если пробудешь здесь еще один триместр,  а,  если
ты хочешь ехать в Германию, лучше это сделать не после Рождества, а  после
Пасхи. Весной  там  куда  приятнее,  чем  в  разгар  зимы.  Если  к  концу
следующего  триместра  ты  не  передумаешь,  я  не   стану   чинить   тебе
препятствий. Что ты на это скажешь?
   - Большое спасибо, сэр.
   На радостях,  что  он  все-таки  выиграл  три  месяца,  Филип  не  стал
возражать против еще одного триместра. Школа уже  не  казалась  ему  такой
тюрьмой, как прежде: он знал, что навсегда избавится от нее еще до  Пасхи.
Сердце его прыгало в груди.  В  тот  вечер  в  часовне  он  оглядел  своих
товарищей - они стояли, выстроившись по классам, каждый на своем месте - и
усмехнулся от удовольствия при мысли,  что  скоро  никогда  их  больше  не
увидит. Теперь  он  мог  смотреть  на  них  почти  дружелюбно.  Глаза  его
остановились на Розе. Тот очень серьезно относился  к  своим  обязанностям
старосты: он тешил себя мыслью, что служит примером  всей  школе;  в  этот
вечер была его очередь читать молитву,  и  он  прочел  ее  отлично.  Филип
улыбнулся, подумав, что наконец избавится от него навсегда; не  пройдет  и
полугода, как Филип забудет, что Роз - высокий  и  стройный,  что  у  него
прямые, длинные ноги, что он староста и капитан спортивной команды.  Филип
поглядел на учителей в мантиях. Гордон умер (он скончался два  года  назад
от удара), но все остальные были на месте. Теперь Филип  знал,  какие  это
ничтожные люди, за исключением, разве что, Тернера, в котором было  что-то
человеческое; Филипа передернуло при мысли о том, в каком рабстве они  его
держали. Через полгода и они станут ему безразличны.  Их  похвала  его  не
обрадует, а хула заставит только презрительно пожать плечами.
   Филип научился скрывать свои чувства, к тому же он все еще  страдал  от
застенчивости, но теперь он часто бывал  весел;  и,  хотя  он  по-прежнему
ковылял по школе с притворной скромностью, молчаливый и  сдержанный,  душа
его ликовала. Даже ходить он  стал  как  будто  легче.  В  голове  у  него
проносились разные мысли, мечты так стремительно обгоняли друг друга,  что
он не мог их  удержать,  но  их  веселый  хоровод  переполнял  его  сердце
радостью.  Теперь,  когда  у  него  было  легко  на  душе,  он  мог  опять
заниматься,  и  в  последние  недели   триместра   принялся   наверстывать
упущенное. Голова его работала без всякого  напряжения,  и  самый  процесс
мышления  доставлял  ему  подлинное  удовольствие.  Он  отлично   выдержал
экзамены. Мистер Перкинс только раз вернулся к их разговору: разбирая  его
сочинение, он, как обычно, указал ему на недостатки, а потом заметил:
   - Стало быть, ты решил на время перестать валять дурака?
   Он улыбнулся ему, сверкнув своими белоснежными зубами, и Филип, опустив
глаза, смущенно улыбнулся в ответ.
   Полдюжины учеников, собиравшихся поделить между собой различные награды
в конце  летнего  триместра,  давно  перестали  считать  Филипа  серьезным
соперником; но теперь они стали  наблюдать  за  ним  с  беспокойством.  Он
никому не говорил, что на Пасху уходит из школы и таким образом  не  может
быть для них конкурентом, - он не разубеждал их в этом. Он знал,  что  Роз
гордится своим французским произношением - раза два он провел каникулы  во
Франции; к тому же Роз рассчитывал получить награду настоятеля  собора  за
сочинение по английской литературе; Филип  обрадовался,  увидев,  с  какой
растерянностью  Роз  почувствовал,  насколько  он  сильнее  его  по   этим
предметам. Другой парень, Нортон, не мог поступить в Оксфорд,  не  получив
одной из стипендий, которыми располагала  школа.  Нортон  спросил  Филипа,
будет ли он ее добиваться.
   - А тебе какое дело? - спросил Филип.
   Ему  льстило,  что  от  него  зависит  чье-то   будущее.   Было   нечто
романтическое в том, чтобы захватить все эти награды, а потом с презрением
уступить их другим. Наконец занятия кончились, и он отправился прощаться к
мистеру Перкинсу.
   - Неужели ты и в самом деле хочешь уйти?  -  спросил  тот  с  искренним
удивлением.
   Лицо у Филипа вытянулось.
   - Вы же обещали, что не станете возражать, - сказал он.
   - Я думал, что на тебя нашла блажь, которой покуда лучше потакать. Я же
знаю, как ты упрям. Скажи на милость, зачем тебе теперь уходить? Ведь тебе
остался  всего  один  триместр.  Ты  легко   получишь   стипендию   святой
Марии-Магдалины и половину всех наших наград.
   Филип угрюмо молчал. Он понимал, что его обманули. Но ведь Перкинс  дал
обещание, и ему придется его сдержать.
   - В Оксфорде тебе будет хорошо. Тебе не  надо  сейчас  решать,  чем  ты
займешься потом. Ты, видно, не понимаешь, как там чудесно живется всякому,
у кого есть голова на плечах.
   - У меня все готово для поездки в Германию, - сказал Филип.
   - Что же это за приготовления, которых при желании нельзя  отменить?  -
спросил мистер Перкинс с насмешливой улыбкой. - Я буду очень огорчен, если
тебя потеряю. Тупицы, которые работают не покладая рук, всегда успевают  в
школе больше, чем способные ученики, но лентяи; если же  способный  ученик
хочет заниматься - ну, тогда он достигает того, чего  ты  добился  в  этот
триместр.
   Филип густо покраснел. Он не привык к похвалам, и никто еще не  говорил
ему о его способностях. Директор положил ему руку на плечо.
   - Если бы ты знал, как скучно вдалбливать что-нибудь в головы  тупицам;
но когда попадается ученик,  который  понимает  тебя  с  полуслова,  тогда
преподавание становится самым увлекательным занятием на свете.
   Филип таял от ласковых слов; ему прежде и в голову  не  приходило,  что
мистеру Перкинсу действительно не безразлично, уйдет он или останется.  Он
был и тронут и  необычайно  польщен.  Было  бы  приятно  кончить  школу  с
триумфом, а потом отправиться в Оксфорд: перед ним  мелькали  картины  той
жизни, о которой он знал понаслышке от выпускников,  приезжавших  в  школу
для  участия  в  спортивных  состязаниях,  или   по   письмам   студентов,
переходившим из рук в руки в комнатах для занятий.  Но  ему  было  стыдно:
каким же он окажется дураком в собственных глазах, если уступит; да и дядя
посмеется над тем, как его перехитрил директор. А драматический  отказ  от
всех наград, потому что он их презрел,  превратится  в  простую  будничную
борьбу  за  них.  В  общем,  прояви  мистер  Перкинс  еще  совсем  немного
настойчивости - ровно столько, чтобы он мог сохранить  самоуважение,  -  и
Филип пошел бы на все, чего хотел директор. Но лицо его никак не  отражало
боровшихся в нем чувств, оно оставалось спокойным и угрюмым.
   - Я бы все-таки предпочел уйти, - сказал он.
   Как и многие  люди,  привыкшие  добиваться  своего  с  помощью  личного
обаяния, мистер Перкинс становился  нетерпелив,  когда  ему  не  удавалось
сразу же настоять на своем. У него было много работы, и он больше  не  мог
тратить драгоценное время на мальчишку, который так глупо упрямился.
   - Ладно, - сказал он, - я  обещал,  что  отпущу  тебя,  если  ты  этого
действительно хочешь, и я сдержу обещание. Когда ты едешь в Германию?
   Сердце Филипа екнуло. Бой был выигран, но он не  был  уверен,  что  это
победа, а не поражение.
   - В начале мая, - ответил он.
   - Что ж, приезжай навестить нас, когда вернешься.
   Директор протянул руку. Еще немножко, и Филип передумал бы,  но  мистер
Перкинс,  по-видимому,  считал  дело  решенным.  Филип  вышел.  Со  школой
покончено, он свободен; но  неистовой  радости,  которой  он  ждал,  Филип
почему-то не  почувствовал.  Он  медленно  обошел  школьный  двор,  и  его
охватило глубокое уныние. Теперь он жалел, что не вел себя умнее. Ему  уже
не хотелось уходить из школы, но он знал, что  не  сможет  заставить  себя
пойти к директору и сказать, что остается. Это было  бы  таким  унижением,
какого он не мог  вынести.  Он  сомневался,  правильно  ли  поступил,  был
недоволен собой и всем на свете. И мрачно спрашивал себя: "Неужели всегда,
когда тебе удается поставить на своем, ты потом об этом жалеешь?"



22

   В Берлине жила старая приятельница мистера Кэри, некая мисс  Уилкинсон;
отец ее был священником. Когда-то мистер Кэри был его помощником  в  одной
из деревень Линкольншира; после смерти отца мисс Уилкинсон была  вынуждена
искать заработка и служила гувернанткой  во  Франции  и  в  Германии.  Она
переписывалась с мистером Кэри и раза два проводила отпуск у него в доме в
Блэкстебле, платя небольшую сумму  за  свое  содержание,  как  это  обычно
делали редкие гости семейства Кэри. Когда выяснилось, что  легче  уступить
желанию Фил