ах.
 - Не в моих, а в твоих руках, Микеланджело.  Может,  ты  закончишь  для
меня этот узор на светлом камне?
 - Да это же всего-навсего простая елочка. Мы насекаем ее, когда  строим
ограду или обкладываем колодцы.
 - Она мне нравится.
 - Тогда я закончу ее.
 Она стояла не двигаясь прямо  над  ним,  а  он,  согнувшись,  продолжал
работать. Когда он натыкался на особо  твердое  место,  то  искал  глазами
ведро с водой и, не найдя, сплевывал на камень, чтобы  сделать  его  более
мягким, и вновь с молниеносной быстротой врубал и врубал свой резец.
 Она засмеялась:
 - А что ты будешь делать, когда во рту совсем пересохнет?
 Он поднял голову, лицо его залилось румянцем.
 - У хорошего скальпеллино слюны на плевок всегда найдется.



5

 С наступлением духоты и зноя Сады понесли первую утрату: это был Соджи.
Его бодрость и воодушевление увядали подобно тому, как увядала в  то  лето
на лужайках трава. Соджи не получал в Садах ни премий, ни заказов, и, хотя
Бертольдо выплачивал ему  время  от  времени  кое-какие  ничтожные  суммы,
заработок его почти равнялся заработку Микеланджело, а тот не  зарабатывал
ничего. По этой-то причине Соджи считал, что Микеланджело присоединится  к
нему.
 Однажды вечером, в августе, когда  от  духоты  нечем  было  дышать,  он
дождался в Садах тишины и безлюдья, отшвырнул свой инструмент и подошел  к
Микеланджело.
 - Микеланджело, давай-ка уйдем отсюда совсем - и ты и я. Вся эта  возня
с камнем... это так глупо. Давай спасаться, пока не поздно.
 - Спасаться? Что же нам грозит, Соджи?
 - Не будь слепцом,  Микеланджело.  Нам  тут  никогда  не  дождаться  ни
заказов, ни заработков. Ну, кому нужна скульптура? Все прекрасно  живут  и
без скульптуры.
 - А я не могу.
 На лице Соджи были написаны отвращение и страх - такой силы чувства  он
не достигал ни в одном из своих восковых или глиняных изваяний.
 - Где же мы потом найдем себе работу? Если Лоренцо умрет...
 - Но он еще молод, ему всего сорок лет.
 - ...тогда у нас не будет ни покровителя, ни  этих  Садов.  Неужто  нам
бродить по Италии, как нищим, и протягивать  шляпу,  прося  милостыню?  Не
надо ли  вам  мастера  по  мрамору?  Не  нужна  ли  вам  "Богоматерь"?  Не
пригодится ли "Оплакивание Христа"? Я могу вам изготовить и то  и  другое,
только дайте мне кров и пищу.
 Соджи яростно засовывал свои пожитки в мешок.
 - К черту!  Я  хочу  заниматься  таким  ремеслом,  чтобы  ко  мне  люди
приходили сами. Каждый день! За  кулебякой  или  окороком,  за  вином  или
рейтузами. Люди не могут обойтись без этих вещей, они должны  покупать  их
каждый божий день. Значит, каждый день я буду что-то сбывать. А на то, что
я сбуду, я буду кормиться.  У  меня  деловая  натура,  мне  надо  знать  в
точности, что сегодня или завтра я заработаю столько-то сольди. Скульптура
- это уже роскошь, о ней вспоминают в  самом  крайнем  случае.  А  я  хочу
торговать чем-то таким, что спрашивают в первую очередь. Что ты скажешь на
это, Микеланджело? Ведь здесь тебе не платят ни единого скудо. Посмотри на
себя, какую рвань ты носишь. Ты что, хочешь жить как  побирушка  до  конца
своих дней? Пойдем со мной. Вместе-то мы найдем работу.
 Было ясно, что за вспышкой Соджи крылись твердые убеждения,  что  Соджи
размышлял обо  всем  этом  не  одну  неделю.  И  все  же  в  глубине  души
Микеланджело воспринимал его бурную горячность чуть насмешливо.
 - Скульптура для  меня  -  самое  важное  дело,  Соджи.  Меня  даже  не
интересует, нужна она кому-то в первую очередь или в последнюю.  Я  говорю
"скульптура" - и ставлю на этом точку.
 - Ты верно говоришь - надо поставить на этом точку! - подхватил  Соджи.
- На Старом мосту у отца есть знакомый мясник, он ищет подручного. Резец -
ведь это все равно что нож...
 Когда на следующее утро  Бертольдо  узнал  об  уходе  Соджи,  он  пожал
плечами:
 - Что ж, обычная в нашем деле потеря. Все люди  рождаются  с  задатками
таланта, но у большинства так быстро тухнет этот огонь!
 С покорным видом он провел рукой по своим жидким седым волосам.
 - В мастерских это бывает сплошь и рядом. Учитель, конечно, знает,  что
в какой-то мере его усилия пропадут, по он не  может  бросить  свое  дело,
иначе пострадали бы все ученики до  одного.  У  таких  людей,  как  Соджи,
молодой порыв еще не означает любовь или привязанность к  скульптуре,  это
лишь избыток юных сил. Как только  этот  буйный  напор  начинает  спадать,
юноши говорят себе: "Довольно мечтаний. Поищем-ка надежных путей в жизни".
Когда ты сам будешь владельцем боттеги, ты увидишь, что я  говорю  правду.
Скульптура - это тягчайший, зверский труд. Человек должен быть  художником
не потому, что он может им быть, но лишь потому, что он не может  не  быть
им. Искусство - это  удел  тех,  кто  без  него  всю  жизнь  испытывал  бы
страдания.
 На другой день в Сады в качестве нового ученика явился круглолицый, как
луна, Буджардини: он стал еще толще, хотя вверх не вытянулся. Микеланджело
и Граначчи обнялись с ним, как со старым другом.
 Граначчи,  закончив  свою  картину   для   Лоренцо,   выказывал   такую
распорядительность и умение ладить с людьми, что Лоренцо  поставил  его  в
Садах управляющим. Граначчи с  удовольствием  исполнял  свои  обязанности:
хлопотал целыми днями о том, чтобы в  Сады  был  вовремя  завезен  камень,
чугун или бронза, устраивал  состязания  учеников,  доставал  им  скромные
заказы в цехах.
 - Оставь-ка ты эти дела, Граначчи, - уговаривал его Микеланджело.  -  У
тебя такой же талант художника, как у любого из нас в этих Садах.
 - Но мне нравятся всякие хлопоты, - мягко возражал Граначчи.
 - Пусть тебе это  и  нравится.  Если  нам  нужны  будут  карандаши  или
натурщики, мы найдем их сами. Почему ты должен бросать свою работу  только
затем, чтобы помогать нам?
 Граначчи  заметил  эту   косвенную   похвалу   своему   таланту,   хотя
Микеланджело и высказал ее со злостью.
 - Времени хватит на все, caro mio, -  успокаивал  он  друга.  -  Я  уже
занимался живописью. Придет час, я займусь ею снова.
 Но когда Граначчи действительно вновь  взялся  за  кисть,  Микеланджело
стал злиться еще больше, так  как  Лоренцо  заставил  своего  управляющего
малевать декорации для пьесок-моралите и расписывать знамена  и  арки  для
праздничных процессий.
 - Граначчи,  глупец,  как  ты  можешь  петь  и  веселиться,  расписывая
карнавальные  декорации,  которые  выбросят  на  свалку  сразу  же   после
праздников?
 - А я люблю делать подобные пустячки - так ведь ты из называешь? Не все
же на свете должно быть глубоко и вечно. Праздничные шествия или вечеринки
тоже  очень  важны,  так  как  они  доставляют   людям   удовольствие,   а
удовольствие - одна из самых важных вещей в жизни, столь  же  важная,  как
еда, питье или искусство.
 - Ты... ты - истинный флорентинец!



6

 Осенние  дни  становились  все  прохладнее,  а  дружба  Микеланджело  с
товарищами по работе - горячее. В праздники и церковные  дни,  когда  Сады
наглухо запирались, Рустичи приглашал его на  обед,  а  затем  вывозил  за
город, где он всюду выискивал лошадей за право порисовать их в ноле или в
конюшне он платил деньги крестьянам, конюхам, грумам.
 - Лошадь - это самое  красивое  из  всех  божьих  творении,  -  говорил
Рустичи. - Ты должен рисовать ее снова и снова,  всякий  раз,  как  только
увидишь.
 - Рустичи, я никогда не думал ваять  лошадей.  Меня  интересуют  только
люди.
 - Если ты знаешь лошадь, ты знаешь целый мир.
 Сансовино, который происходил из крестьян Ареццо  и  был  вдвое  старше
Микеланджело, высказывал еще един взгляд на жизнь:
 - Художнику надо время от  времени  возвращаться  к  земле  он  должен
пахать, должен  сеять,  полоть,  убирать  урожай.  Прикосновение  к  земле
обновляет нас. Быть только художником - это значит сосать собственную лапу
и докатиться до бесплодия. Вот почему я, что ни неделя, сажусь  верхом  на
мула и еду домой в Ареццо. Тебе надо  поехать  со  мной,  Микеланджело,  и
ощутить вспаханное поле своими ногами.
 - Я с радостью поеду с тобой в Ареццо,  Сансовино.  Если  там  найдется
мрамор, я действительно могу пропахать в нем борозду.
 И  только  дома  Микеланджело  чувствовал  себя  несчастным.   Лодовико
ухитрился, пусть  не  совсем  точно,  разведать,  сколько  денег  получают
ученики в Садах в виде премий, наград и платы от заказчиков он понял, что
Сансовино, Торриджани и Граначчи зарабатывают приличные суммы.
 - Ну, а ты? - допрашивал он сына. - Ты не получил ни скудо?
 - Пока нет.
 - За все восемь месяцев? Почему? Почему все остальные получают  деньги,
а ты нет?
 - Я не знаю.
 - Я могу заключить из этого только одно:  по  сравнению  с  другими  ты
никуда не годишься.
 - Это неправда.
 - А считает  ли  Лоренцо,  что  у  тебя  есть  какие-то  способности  к
скульптуре?
 - Несомненно.
 - Но он никогда не заговаривал с тобой?
 - Никогда.
 - Allora! Я даю тебе сроку еще четыре месяца, чтобы вышел целый год.  А
потом, если Лоренцо по-прежнему будет считать тебя бесплодной смоковницей,
ты пойдешь работать.
 Однако терпения Лодовико хватило всего  на  четыре  недели.  Однажды  в
воскресное утро, зайдя в спальню к Микеланджело, он учинил  новый  допрос,
буквально прижав его к стенке:
 - Хвалит ли Бертольдо твою работу?
 - Нет.
 - Говорит он, что у тебя есть талант?
 - Нет.
 - А дает ли он тебе хоть какие-нибудь заверения на будущее?
 - Он дает мне советы.
 - Это не одно и то же.
 - Ammeo. Согласен.
 - Хвалит ли он других?
 - Иногда.
 - Что ж, значит, ты самый безнадежный?
 - Этого не может быть.
 - Почему же?
 - Я рисую лучше, чем остальные.
 - Рисую! Какое это имеет значение? Если там тебя учат,  чтобы  ты  стал
скульптором, почему же ты не занимаешься скульптурой?
 - Бертольдо не разрешает мне.
 - Почему?
 - Говорит, что еще рано.
 - Ну, а другие что-нибудь лепят, высекают?
 - Да.
 - Так неужели тебе не ясно, что все это значит?
 - Нет.
 - Это значит, что у них больше способностей, чем у тебя.
 - Все будет ясно, когда я приложу руки к камню.
 - Когда это будет?
 - Не знаю.
 - А пока ты не станешь работать с камнем,  у  тебя  не  будет  никакого
заработка?
 - Не будет.
 - А говорят тебе, когда ты начнешь работать с камнем?
 - Нет, не говорят.
 - Ты не думаешь, что все это выглядит безнадежно?
 - Нет.
 - Что же ты думаешь?
 - Я в недоумении.
 - И долго ты будешь пребывать в недоумении?
 - Пока Бертольдо не скажет своего слова.
 - Куда же делась твоя гордость? Что с тобой случилось?
 - Ничего.
 - Это все, чего ты добился в Садах, - "ничего".
 - Учиться - это не значит утратить свою гордость.
 - Тебе уже почти пятнадцать лет.  Ты  что,  так  никогда  и  не  будешь
зарабатывать?
 - Я буду зарабатывать.
 - Когда же и каким способом?
 - Не знаю.
 - Двадцать раз ты сказал мне "нет" или "не знаю". Когда  же  ты  будешь
знать?
 - Я не знаю.
 Выбившись из сил, Лодовико вскричал:
 - Да мне надо отдубасить тебя палкой! Когда в твоей  башке  будет  хоть
капля разума?
 - Я делаю то, что должен делать. Разве это не разумно?
 Лодовико повалился в кресло.
 - Лионардо хочет идти в монахи. Кто и когда  слышал,  чтобы  Буонарроти
стал монахом? Ты хочешь сделаться художником. Кто и  когда  слышал,  чтобы
Буонарроти были художниками? Джовансимоне, видно, будет уличным  шалопаем,
бродягой, завсегдатаем мостовых. Проходимец  из  семьи  Буонарроти  -  это
немыслимо! Урбино выгнал из школы Сиджизмондо  и  говорит,  что  я  бросаю
деньги на ветер - парень  не  научился  даже  читать.  Слыхано  ли,  чтобы
Буонарроти был неграмотен? Уж и не знаю, зачем господь бог  дает  человеку
сыновей?
 Микеланджело подошел к Лодовико и легонько притронулся к его плечу:
 - Не сомневайтесь во мне, отец. Стричь шерсть на осле я не собираюсь.
 Дела Микеланджело в Садах не улучшились, они шли теперь даже хуже,  чем
прежде. Бертольдо жестоко тормошил его и все же  никогда  не  был  доволен
тем, что делал ученик. Нервно  переступая  с  одной  ноги  на  другую,  он
кричал: "Нет, нет, ты способен сделать это  гораздо  лучше.  Рисуй  снова!
Рисуй!" Он заставлял Микеланджело  набрасывать  эскизы,  глядя  на  модель
сначала сверху, с  лестницы,  потом  распластываясь  на  полу,  велел  ему
приходить в Сады и работать там по воскресным дням,  рисуя  композицию,  в
которой были бы слиты воедино все этюды, сделанные за неделю.
 Идя вечером домой вместе с Граначчи, Микеланджело тоскливо воскликнул:
 - Ну почему меня так обижают в Садах?
 - Тебя не обижают, - ответил Граначчи.
 - Обижают, это видно всем и каждому. Мне не разрешают участвовать ни  в
одной конкурсной работе на  премию  Лоренцо,  не  дают  выполнять  никаких
заказов. Мне не позволяют ходить во дворец  и  смотреть  там  произведения
искусства. Ты теперь управляющий в Садах.  Поговори  с  Бертольдо.  Помоги
мне!
 - Когда Бертольдо сочтет тебя подготовленным для участия  в  конкурсах,
он скажет об этом сам. А до тех пор...
 - О боже! - простонал Микеланджело, стискивая зубы. - Да к тому времени
мне придется ночевать в Лоджии делла Синьориа - отец выгонит меня из  дома
палкой.
 Было еще одно горестное обстоятельство, о котором Микеланджело  не  мог
сказать Граначчи: с наступлением сырой погоды Лоренцо запретил  Контессине
выходить из дворца. А Микеланджело она не казалась ни сильной, ни хрупкой.
Он чувствовал  в  ней  страсть,  чувствовал  такое  пламя,  перед  которым
отступает и смерть. Теперь, когда девушка не появлялась в Садах, они стали
для неги странно пустыми, а без трепетного ожидания встречи  дни  тянулись
уныло и однообразно.
 В своем одиночестве Микеланджело еще больше тянулся к  Торриджани.  Они
стали неразлучны. Микеланджело прямо-таки бредил Торриджани:  он  был  без
ума от его остроумия, его проницательности, красоты.
 Граначчи в недоумении только поднимал брови.
 - Микеланджело, я перед тобой в трудном положении: что бы я ни  сказал,
ты можешь подумать, что я говорю это из зависти или  обиды.  Но  я  должен
предостеречь тебя. С Торриджани бывало это и раньше.
 - Что бывало?
 - Расточал свою любовь, пленял кого-нибудь без остатка, а потом  впадал
в ярость и резко рвал все отношения, если на  горизонте  появлялся  кто-то
другой, кого  можно  было  увлечь  и  очаровать.  Торриджани  нуждается  в
поклонниках, в поклонниках ты у пего и ходишь. Пожалуйста, не  думай,  что
он тебя любит.
 Бертольдо оказался не столь мягким. Когда он увидел рисунок, в  котором
Микеланджело подражал только что закопченному этюду Торриджани, он изорвал
его на сотню мелких клочков.
 - Стоит только походить с  калекой  хотя  бы  год,  как  сам  начинаешь
прихрамывать. Передвинь свой стол на то место, где он стоял прежде!



7

 Бертольдо понимал, что терпение Микеланджело вот-вот лопнет. Он положил
свою хрупкую, как осенним лист, руку мальчику на плечо и сказал:
 - Итак, приступим к скульптуре.
 Микеланджело закрыл лицо ладонями, его янтарного цвета глаза горели, на
лбу проступили капли пота. Внезапная радость,  боль  и  горечь  слились  в
едином ощущении, от которого колотилось сердце и дрожали руки.
 - А теперь зададим себе вопрос: что такое скульптура?  -  назидательным
тоном произнес Бертольдо. - Это искусство  отсечь,  убрать  все  лишнее  с
взятого материала а свести его к той форме, которая возникла в воображении
художника.
 -  Убрать  с  помощью  молотка  и  резца!  -  воскликнул  Микеланджело,
стряхивая с себя оцепенение.
 - Или добавить какую-то долю материала еще, как это мы делаем при лепке
из глины или воска, накладывая их часть за частью.
 Микеланджело энергично замотал головой:
 - Это не для меня. Я хочу работать прямо на мраморе. Я  хочу  работать,
как работали греки, высекая сразу из камня.
 Бертольдо криво улыбнулся.
 - Благородное стремление. Но чтобы итальянец достиг  того,  что  делали
древние греки, потребуется еще  много  времени.  Первым  делом  ты  должен
научиться лепить из глины и воска.  До  тех  пор,  пока  ты  не  овладеешь
методом добавления, нельзя прибегать к методу усекновения.
 - И никакого камня?
 - Никакого  камня.  Восковые  модели  должны  быть  у  тебя  не  больше
двенадцати дюймов высоты. Я уже велел Граначчи закупить для тебя  воска  -
вот он, посмотри. Чтобы сделать его более податливым, мы добавляем в  него
немного животного жира.  Вот  так.  С  другой  стороны,  для  прочности  и
вязкости надо добавить еще и скипидара. Тебе ясно?
 Пока воск растапливался, Бертольдо  показал  мальчику,  как  делать  из
проволоки и деревянных планок каркас, потом, когда воск остыл,  он  научил
его раскатывать воск в шарики. Вот уже готов и каркас. Микеланджело  начал
накладывать  на  него  воск,  желая  убедиться,  насколько   точно   можно
воспроизвести плоский рисунок в трехмерной фигуре.
 Ведь именно в этом и заключалось то чудо, о котором он когда-то  кричал
на ступенях Собора. Именно это он имел в виду, когда утверждал в  споре  с
друзьями превосходство скульптуры над живописью. Истинные цели  скульптора
- глубина, округлость,  размер  обо  всем  этом  живописец  может  только
намекнуть, прибегая к иллюзорной перспективе.  В  распоряжении  скульптора
твердый, ощутимый мир реальности никто  не  может  шагнуть  в  глубь  его
рисунка, но любому и каждому доступно обойти вокруг его изваяния и оценить
его со всех сторон.
 - Это значит, что-изваяние должно быть совершенно не только спереди, но
с любой точки обзора, - говорил Бертольдо. - А отсюда вытекает, что  любое
произведение скульптуры создается как бы не один раз, а триста  шестьдесят
раз, потому что при изменении точки обзора хотя бы на один градус оно  уже
становится словно бы другим, новым изваянием.
 Микеланджело был заворожен проникая в его  сознание,  слова  Бертольдо
жгли, будто пламя.
 - Понимаю.
 Он взял в ладони воск и почувствовал  его  теплоту  для  рук,  которые
жаждали  камня,  катышек  воска  не  мог  быть  приятным.  Но  наставления
Бертольдо побудили Микеланджело задуматься, может ли он  вылепить  голову,
торс или всю фигуру так, чтобы она в  какой-то  мере  передавала  рисунок.
Задача была не из легких.
 - Но чем скорее я начну, - сказал он себе, - тем скорее кончу.
 Плотно облепив каркас воском, Микеланджело, как приказал ему Бертольдо,
стал  действовать  металлическими  и  костяными  инструментами.  Добившись
грубого приближения к замыслу, он начал отделывать модель своими  крепкими
пальцами. Статуэтка обрела какую-то, правдоподобность и  печать  неуклюжей
силы.
 - Но в ней нет и тени изящества! - возмутился Бертольдо. - Помимо того,
здесь полностью отсутствует портретное сходство.
 - Я не  делаю  портрета,  -  ворчливо  говорил  Микеланджело:  указания
Бертольдо он впитывал, как сухая губка, брошенная  в  Арно,  но  все,  что
пахло критикой, возбуждало в нем строптивость.
 - Тебе придется Делать портреты.
 - Могу я сказать откровенно?
 - А к чему бы тебе кривить душой?
 - Черт с ними, с портретами. Я их, видно, не полюблю никогда.
 - "Никогда" в твоем возрасте  гораздо  дольше,  чем  в  моем.  Если  ты
подыхаешь с голода, а герцог Миланский просит тебя отлить свой  портрет  в
виде бронзового медальона...
 Микеланджело вспыхнул:
 - Я еще не дошел до такой нищеты.
 Бертольдо настаивал на своем. Он толковал ученику о  выразительности  и
изяществе, о силе и равновесии. О взаимосвязанности тола и головы: если  у
фигуры голова старика, то и руки, корпус, бедра и ноги  должны  быть  тоже
как у старика. Пели же  у  изваяния  голова  молодого  человека,  то  надо
стараться придать  фигуре  округлость,  мягкость  и  привлекательность,  а
складки одежды расположить таким образом,  чтобы  под  ними  чувствовалось
юное, крепкое тело. Волосы и бороду следует отделывать всегда с  особенной
тщательностью.
 Баччио был коноводом во всяких проказах. Нападала ли скука и уныние  на
Торриджани, рвался ли вдруг, изнывая от  тоски,  в  свое  Ареццо  уставший
Сансовино, требовал ли в раздражении дать ему в руки уже не воск, а  глину
Микеланджело, или Бертольдо  отчитывал