сын вместе со своим сыном был приговорен к  смерти  Баччио
Валори  десятки  молодых  изгнанников,  когда-то   толпами   ходивших   в
мастерскую Микеланджело, отважных,  жаждавших  возвратиться  на  родину  и
сражаться за свой город, были теперь мертвы,  мертвы  вопреки  своей  юной
красе и славе.
 -  В  чем  они  были  грешны?  Чем  провинились?  -  горестно  вопрошал
Микеланджело. - За что их осудили на смерть  без  колебания  и  пощады?  В
каких диких лесах мы живем, если эти зверские, бессмысленные  преступления
совершаются безнаказанно?
 Как он, Микеланджело, был прав, поместив на этой  стене  разгневанного,
яростного Иисуса в день Страшного Суда!
 Он перерисовал теперь весь нижний край картона - и правый угол и левый,
где мертвые вставали из могил: впервые набросал он группу уже  осужденных,
проклятых людей: Харон вез их в своей ладье к теснинам ада. Теперь человек
казался лишь особой формой животного, которое ищет себе пропитание,  бродя
по лику земли.  Неужто  человек  обладает  бессмертной  душой?  А  если  и
обладает, то как мало это значит! Ведь  душа  всего  лишь  некий  довесок,
который человек должен тащить с  собой  в  преисподнюю.  Может  быть,  она
поможет ему снова попасть в чистилище и, в конечном  итоге,  даже  в  рай?
Однако сейчас Микеланджело был склонен сказать:  "Позвольте  усомниться  в
этом"... ибо Виттория Колонна тоже переживала тяжелое время.
 Джованни Пьетро Караффа, давно уже подозревавший Витторию  в  том,  что
она интересуется новыми учениями и бросает вызов вере, был теперь назначен
кардиналом. Этот религиозный фанатик прилагал все  усилия  к  тому,  чтобы
ввести   в   Италии   инквизицию,   истребить   еретиков,    вольнодумцев,
инакомыслящих... и, что уже имело прямое касательство к Виттории  Колонне,
тех, кто воздействовал на церковь извне, стараясь побудить ее к внутренним
реформам. Кардинал Караффа не делал секрета из того, что считает  Витторию
Колонну и  небольшой  ее  кружок  опасным  для  церкви.  Хотя  кружок  был
малочислен и собиралось у Виттории обычно не больше восьми-девяти человек,
среди них все  же  нашелся  доносчик:  каждый  понедельник  утром  Караффа
располагал подробной записью бесед, которые велись у Виттории в воскресный
вечер.
 - Чем это грозит вам? - с тревогой спрашивал Микеланджело Витторию.
 - Да ничем, - ведь многие кардиналы сами стоят за реформу.
 - А если Караффа захватит власть?
 - Тогда - изгнание.
 У Микеланджело упало сердце. Он смотрел на ее белое, как алебастр, лицо
и сам страшно побледнел.
 - Может быть, вам надо держаться осторожней?.
 От волнения голос его звучал хрипло. О  ком  он  беспокоится,  за  кого
молит судьбу - за нее или за себя? Ведь она знала, как важно для  него  ее
присутствие в Риме.
 - Осторожность ни к чему не приведет. Я могла бы  просить  и  вас  быть
более осторожным. - Казалось, ее голос звучит тоже чуть хрипло. О ком  она
беспокоится, за кого молит - за себя или за него? Разве она  не  дала  ему
понять, что она желает, чтобы  он  был  подле  нее?  -  Караффе  очень  не
нравится, как вы пишете в Систине.
 - Откуда ему знать, как я пишу? Я всегда запираю капеллу.
 - Он узнает об этом тем же способом, каким узнает о наших беседах.
 С тех пор как Микеланджело начал увеличивать свои картоны,  он  никого,
кроме  Урбино,  Томмазо,  кардинала  Никколо  и  Джованни   Сальвиати,   в
мастерскую не пускал, и ни одна живая душа, помимо  Урбино,  не  бывала  у
него в капелле. И все же о том, что именно он  писал  на  стене,  знал  не
только кардинал Караффа. Микеланджело стал получать письма с откликами  на
свою работу из многих мест Италии. Самое странное письмо пришло от  Пьетро
Аретино. Микеланджело знал его по слухам как одаренного писателя и в то же
время негодяя, лишенного всякой совести:  путем  наглых  вымогательств  он
нажил целое состояние, добивался всяческих благ, загребал огромные деньги.
Он получал эти деньги даже у принцев и кардиналов, запугивая их тем, какой
вред он нанесет им, если  наводнит  Европу  своими  злобными  письмами,  в
которых будет столько острот и комических  подробностей,  что  при  дворах
сразу же начнут  пересказывать  эти  клеветнические  письма  как  забавные
анекдоты. Жадность и неумная похоть иногда толкали  его  на  край  нищеты,
навлекали немилость Власть  имущих,  но  в  данное  время  он  был  важной
персоной в Венеции, интимным другом Тициана, общался с королями.
 Аретино в своем  послании  вздумал  подсказать  Микеланджело,  как  тот
должен писать "Страшный Суд":

 "Среди бесчисленной толпы я вижу Антихриста с такими чертами, какие  вы
один можете вообразить я вижу ужас на лицах живых я  вижу,  как  угасает
лик солнца, луны, и звезд вижу, как жизнь превращается в  огонь,  воздух,
землю и воду и исчезает, как сама усталая  Природа  становится  дряхлой  и
бесплодной... Я вижу жизнь и смерть, охваченные ужасом  и  смятением...  Я
вижу, как стремительно срываются слова осуждения, которые  среди  страшных
громов произносит Сын Божий..."

 Аретино заканчивал свое пространное письмо  замечанием,  что,  хотя  он
клялся  никогда  больше  не  приезжать  в  Рим,  его   одолевает   желание
поклониться  гению  Микеланджело.  Стараясь  отвязаться   от   непрошеного
советчика, Микеланджело отвечал ему в насмешливом тоне:

 "Если вы говорите, что приедете в Рим только для того, чтобы посмотреть
на мои произведения, то прошу вас отказаться от вашего намерения. Это было
бы уж слишком много! Получив ваше письмо, я испытал  радость  и  в  то  же
время огорчился, так как, закончив уже большую часть росписи, я  никак  не
могу воспользоваться вашим замыслом".

 Аретино засыпал Микеланджело  ворохом  писем,  назойливо  домогаясь  то
рисунка,  то  куска  картона,  то  модели.  "Разве  я  не  заслужил  своею
преданностью того, чтобы получить от вас,  князя  скульптуры  и  живописи,
один из тех картонов, которые вы кидаете в огонь?" Он присылал письма даже
друзьям Микеланджело - юному Вазари, которого Аретино знал по  Венеции,  и
другим художникам, часто бывавшим в мастерской на  Мачелло  деи  Корви,  -
желая заручиться их помощью и все же получить  от  Микеланджело  кое-какие
рисунки, чтобы потом  продать  их.  Микеланджело  отвечал  венецианцу  все
уклончивей, потом эта история ему надоела и он резко оттолкнул Аретино.
 Это было ошибкой. Аретино таил свою злобу до тех пор, пока Микеланджело
не закончил фреску "Страшного  Суда",  затем  он  испустил  две  зловонных
чернильных струи, одна из  которых  едва  не  уничтожила  пятилетний  труд
Микеланджело, а другая изрядно попортила его характер.



7

 Время и пространство теперь слились для него  воедино.  Он  не  мог  бы
сказать, сколько дней, недель или месяцев прошло с тех пор, как  1537  год
уступил свое место 1538-му, но он мог в точности перечислить все фигуры на
алтарной стене, взлетающие сквозь нижние слои облаков вверх, к  скалистому
утесу, по обе стороны от Божьей Матери и Сына. Христос, с яростной угрозой
занесший над головою десницу, возник здесь не для того, чтобы  выслушивать
мольбы и пени. Грешники  тщетно  просили  бы  о  пощаде.  Нечестивцы  были
обречены заранее, в воздухе веял ужас.
 И все же никогда и нигде еще формы человеческих тел  не  были  написаны
так любовно и трепетно, как на этой стене. Неужели столь низкий  и  бедный
дух мог жить в столь  благородном  воплощении?  Почему  тела  перепуганных
смертных созданий были так сильны и прекрасны, что любые подвиги их ума  и
души не могли сравниться с высоким совершенством их плоти?
 Каждое утро Урбино готовил нужное на данный день поле стены под фреску
к  вечеру  Микеланджело  заполнял  это  поле  то  фигурой  свергаемого   в
преисподнюю грешника, то изображениями  уже  состарившихся  Адама  и  Евы.
Урбино стал теперь, подобно Росселли, настоящим  мастером  и  так  искусно
подгонял участок свежей, утренней штукатурки к подсохшему вчерашнему,  что
швов и линий соединения нельзя было заметить. В полдень служанка  Катерина
приносила в капеллу горячую пищу, Урбино ставил ее на жаровню, тут же,  на
лесах, а потом подавал Микеланджело.
 - Ешьте как следует. Вам  нужны  силы.  Вот  кулебяка.  Приготовлена  в
точности так, как это делала ваша мачеха:  цыпленок  зажарен  на  масле  и
перемолот вместе с луком, петрушкой, яйцами и шафраном.
 - Урбино, ты знаешь, я слишком взвинчен, чтобы есть в середине рабочего
дня.
 - ...и слишком устаете, чтобы есть в конце. Посмотрите-ка,  что  тут  у
меня есть - салат! Такой, что сам тает во рту.
 Микеланджело  усмехнулся.  Чтобы  доставить  удовольствие  Урбино,   он
начинал есть и сам дивился тому, что еда казалась ему вкусной и напоминала
блюда покойной мачехи. А Урбино был рад: его тактика возымела успех.
 Поработав месяц или два без перерыва,  Микеланджело  едва  держался  на
ногах,  и  Урбино  заставлял  его  посидеть  дома,  отдохнуть,  отвлечься,
занявшись блоками "Пророка", "Сивиллы" и "Богоматери", предназначенных для
наследников Ровере. Когда Микеланджело услышал, что умер герцог Урбинский,
он почувствовал огромное облегчение,  хотя  и  сознавал,  что  радость  по
поводу смерти человека достойна покаяния. Скоро в  мастерскую  на  Мачелло
деи Корви явился новый герцог Урбинский. Взглянув на  стоявшего  в  дверях
герцога, Микеланджело поразился: так он был похож на своего отца.
 "Боже мой, - подумал Микеланджело, - мне достаются в наследство сыновья
не только моих друзей, но и заклятых врагов".
 Однако в отношении молодого герцога Микеланджело ошибался.
 - Я пришел положить конец раздорам, - сказал тот негромко. - Я  никогда
не соглашался с отцом, я не  считаю,  что  ответственность  за  неудачу  с
надгробьем моего двоюродного деда лежит на вас.
 - Вы хотите сказать, что отныне я могу назвать герцога Урбинского своим
другом?
 -  И  поклонником.  Я  часто  говорил  отцу,  что,  если  бы  вам  дали
возможность, вы бы закончили  эту  гробницу.  Завершили  же  вы  работу  в
Систине и в капелле Медичи. Вас надо  на  время  оставить  в  покое  и  не
отвлекать от дела.
 Микеланджело опустился в кресло.
 - Сын мой, понимаете ли вы, какую тяжесть вы только что  сняли  с  моих
плеч?..
 - В то же самое  время,  -  продолжал  молодой  человек,  -  вы  должны
осознать, как горячо мы желаем, чтобы вы закончили  это  святое  надгробие
моего деда, папы Юлия. Из уважения, которое мы питаем к папе Павлу, мы  не
станем прерывать вашу работу и подождем, пока фреска не  будет  закончена.
Но потом, после завершения фрески, мы просим  вас  отдать  все  свои  силы
гробнице и удвоенным прилежанием наверстать упущенное время.
 - Готов всей душой! Вы получите гробницу.
 Долгими зимними ночами он  набрасывал  рисунки  для  Виттории:  "Святое
Семейство", чудесно задуманное "Оплакивание" в ответ  на  такое  внимание
она подарила  ему  только  что  напечатанную  книгу  своих  стихотворений.
Подобный характер  общения  не  удовлетворял  Микеланджело,  ему  хотелось
излить  свою  страсть  более  открыто  и  полно,  но  его  любовь  и   его
уверенность,  что  и  Виттория  чувствует  к   нему   глубокое   влечение,
поддерживали его творческие  силы,  пока  он  писал  своих  по-крестьянски
кряжистых ангелов: плывя на крепком суденышке  ниже  облаков,  окутывающих
скалу Христа, ангелы дули в трубы  с  такой  адской  громогласностью,  что
мертвецы, изображенные  на  нижнем  крае  стены,  должны  были  непременно
услышать их и восстать из могил.
 Братья  Микеланджело,  его  племянник  Лионардо  и   племянница   Чекка
постоянно писали ему, сообщая о семейных делах. Лионардо стал  уже  совсем
взрослым, скоро ему должно было исполниться двадцать  лет,  и  он  добился
того, что шерстяная лавка Буонаррото впервые начала приносить доход. Чекка
каждый год преподносила Микеланджело нового племянника. Время  от  времени
Микеланджело приходилось писать своим родственникам очень сердито: то  его
не соизволили  известить,  получены  ли  посланные  им  деньги,  то  опять
ссорились Джовансимоне и Сиджизмондо, не  договорившись,  кому  из  них  и
сколько причитается пшеницы с того или  иного  участка.  Иногда  раздражал
Микеланджело и Лионардо - так, однажды он попросил племянника прислать ему
лучших флорентийских  сорочек,  и  тот  прислал  ему  три  штуки,  но  они
оказались "такими жесткими, что их не мог бы носить и крестьянин".
 Когда Лионардо присылал из Флоренции хорошие груши  и  вино  треббиано,
Микеланджело нес часть посылки в Ватикан в подарок папе Павлу. С папой  он
крепко сдружился. Бывало, он долго не навещал папу, и тогда  папа  вызывал
его, отрывая от работы, в свой тронный зал и спрашивал обиженным тоном:
 - Микеланджело, почему ты не приходишь ко мне повидаться?
 - Святой отец, здесь я вам совсем не нужен. Думаю, что своей работой  я
служу вам гораздо лучше, чем все те, кто толчется у вас с утра до вечера.
 - Художник Пассенти бывает у меня каждый день.
 - Пассенти - человек ординарных способностей такой талант  вы  отыщете
без фонаря на любом рынке.
 Папу Павла можно было бы считать  хорошим  папой:  кардиналов  назначал
уважаемых и дельных и  был  твердо  намерен  осуществить  реформу  церкви.
Несмотря на то, что он противопоставил военной силе императора Карла  лишь
авторитет и власть церкви, ему удалось  избежать  и  войны,  и  вражеского
нашествия. Он был глубоко предан искусству и науке.  Тем  не  менее  всеми
своими корнями он был связан со временем господства Борджиа, и это  делало
его уязвимым для нападок. Так же нежно  привязанный  к  своим  сыновьям  и
внукам, как папа Борджиа был привязан к Цезарю и Лукреции, он не брезговал
любой интригой, если только считал, что это идет на пользу его сыну  Пьеру
Луиджи, для которого он всеми силами старался раздобыть герцогство. Своего
четырнадцатилетнего внука Алессандро Фарнезе  он  назначил  кардиналом,  а
другого внука женил на дочери Карла Пятого, вдове Алессандро де Медичи,  и
отнял для него у герцога Урбинского герцогство Камерино. За такие его дела
враги называли Павла подлым и безжалостным.
 В конце 1540  года,  уже  расписав  две  трети  стены,  весь  ее  верх,
Микеланджело с  помощью  нанятого  плотника  Лудовико  перестроил  помост,
сделал его ниже. Папа Павел, прежде ни разу не заходивший в капеллу, чтобы
не помешать Микеланджело, прослышал о его успехах и однажды,  без  всякого
предупреждения, постучал в запертую дверь капеллы. Урбино открыл дверь  и,
увидя первосвященника, не мог его не впустить.
 Микеланджело сошел с низенького своего помоста, приветствуя папу  Павла
и его церемониймейстера Бьяджо да Чезену  самым  сердечным  образом.  Папа
постоял минуту, оборотясь лицом к алтарной стене, затем, не  сводя  с  нее
глаз и с трудом сгибая больные ноги, двинулся с места. Дойдя до алтаря, он
опустился на колени и стал горячо молиться.
 Бьяджо да Чезена стоял недвижно и горящими глазами смотрел на "Страшный
Суд". Павел поднялся с колен, осенил крестным  знамением  Микеланджело,  а
потом и его фреску. По щекам его катились слезы гордости и смирения.
 - Сын мой, ты создал вещь, которая прославит мое царствование.
 - Полное бесстыдство, - сказал, словно выплюнул, Бьяджо да Чезена.
 Папа Павел смолк, пораженный.
 - Совершенно безнравственная фреска! Я не в силах отличить  тут  святых
от грешников. Здесь только сотни голых людей,  выставляющих  свои  срамные
места. Чистый позор!
 - Вы  считаете  человеческое  тело  позорным?  -  спросил  Микеланджело
церемониймейстера.
 - В бане это годится. Но в папской капелле  -  нет!  Это  же  настоящий
скандал!
 - Скандал будет только в том случае, если  ты,  Бьяджо,  вздумаешь  его
устроить, - твердо сказал Павел. - В день Страшного Суда мы все предстанем
перед господом голыми. Сын мой, как я могу выразить  тебе  мою  величайшую
благодарность?
 Микеланджело умиротворяюще  взглянул  на  церемониймейстера  и  пытался
протянуть ему руку: наживать врагов своей фрески он не хотел. В  ответ  на
это Бьяджо да Чезена сказал ему с угрозой:
 - Придет день, и твоя кощунственная роспись будет  уничтожена,  как  ты
уничтожил ради нее прекрасную работу Перуджино.
 - Пока я жив, этого не будет! - гневно вскричал папа Павел. - Я  отлучу
от церкви каждого, кто только посмеет тронуть этот шедевр!
 Папа  и  церемониймейстер  ушли.  Микеланджело  стоял,  потирая  грудь,
мучительно занывшую под левым соском.  Он  велел  Урбино  замесить  свежей
штукатурки и покрыть ею пустое место внизу стены, в крайнем  углу  справа.
Как  только  Урбино  сделал  свое  дело,  Микеланджело   принялся   писать
карикатуру на Бьяджо да Чезену. Он представил его судьей в царстве Аида, с
ослиными ушами, чудовищная змея обвивала нижнюю часть  его  тела  в  лице
было убийственное сходство с церемониймейстером: тот же  заостренный  нос,
те же тонкие, как бы обтягивающие клыки, губы. Микеланджело знал, что  это
не очень-то достойный способ мести, но как иначе мог отметить художник?
 Слух о карикатуре каким-то образом проник в Ватикан. Бьяджо  да  Чезена
потребовал нового осмотра фрески.
 - Вы видите, святой отец, - вопил церемониймейстер, - слухи были верны!
Буонарроти вставил меня в фреску. И нарисовал какую-то омерзительную змею,
где должны быть мои сокровенные места.
 - Это взамен одежды, - ответил Микеланджело. - Я же знал, что вы будете
против того, чтобы вас показывали голым.
 - Поразительное сходство! - заметил папа, в главах его  играли  лукавые
искорки. - А разве ты не говорил, Микеланджело,  что  портретное  сходство
тебе не удается?
 - Это было какое-то озарение, святой отец.
 Бьяджо да Чезена приплясывал, судорожно  переступая  с  одной  ноги  на
другую, словно бы на адском огне поджаривали его самого, а  не  бесплотное
его изображение.
 - Святой отец, прикажите ему, пусть он уберет меня с фрески!
 - Убрать из ада? - изумленно посмотрел папа на церемониймейстера - Если
бы он поместил тебя в чистилище, я приложил бы все  старания,  чтобы  тебя
вызволить оттуда. Но ты прекрасно знаешь, что из ада исхода нет.
 На следующий день Микеланджело убедился, что никому  не  дано  смеяться
последним. Стоя на помосте, он писал Харона -  с  выпученными  глазами,  с
рогами вместо ушей, Харон выбрасывал проклятых грешников из своей ладьи  в
огненные  потоки.  Вдруг  Микеланджело  почувствовал  головокружение.   Он
попытался ухватиться за ограждение на  помосте,  но  сорвался  и  упал  на
мраморный пол. От страшной боли он лишился  сознания.  Придя  в  себя,  он
увидел, что Урбино брызжет ему в  лицо  холодной  водой,  -  вода  была  с
песчинками, из грязного ведра.
 - Слава господу, наконец вы очнулись. Ничего не поранили? Не сломали?
 - Право не знаю. Такой глупец, как я, мог переломать  себе  все  кости.
Пять лет я работал на этих лесах. И вот, когда работа уже почти закончена,
все-таки свалился.
 - У вас кровь на ноге. Наверно, резануло этой тесиной. Я побегу  искать
карету.
 - Не выдумывай. Не надо мне никакой кареты. Никто не должен  знать,  до
какой дурости я дошел. Помоги мне подняться. Держи за плечо. Я еще в силах
ехать домой верхом.
 Урбино уложил Микеланджело в постель, поднес к  его  губам  и  заставил
выпить стакан треббиано, обмыл рану. Когда он собрался идти  за  доктором,
Микеланджело сказал:
 - Никаких докторов. Я не хочу быть посмешищем всего Рима. Запри на ключ
парадную дверь.
 Несмотря на то что Урбино прикладывал к  ране  горячие  полотенца,  она
стала гноиться. У Микеланджело  начался  жар.  Урбино  охватил  страх,  он
послал нарочного за Томмазо.
 - Я не позволю вам умереть...
 - В смерти есть и свои выгоды, Урбино. Умру, и  не  надо  будет  больше
взбираться на эти леса.
 - Как сказать. А вдруг в аду человека заставляют вечно делать  то,  что
ему осточертело при жизни?
 Томмазо явился на Мачелло деи Корви вместе с доктором  Баччио  Ронтини.
Микеланджело отказался их впустить  и  даже  велел  не  отпирать  парадную
дверь, но они вошли в дом с черного хода. Доктор Ронтини был в ярости.
 - Никто не может тягаться с флорентинцам