ку:
 - ...я рисую их в том виде, в каком господь бог сотворил Адама!
 Микеланджело ни разу в жизни не видел ангелов, поэтому он не знал,  как
их рисовать. Еще затруднительнее было решить, как изображать крылья: никто
не мог ему сказать, были  ли  они  из  плоти  и  крови  или  из  какого-то
прозрачного, просвечивающего материала, вроде тех тканей, что  изготовляют
шерстяной или шелковый цехи. И  никто  не  мог  ему  разъяснить,  из  чего
состояли светящиеся нимбы, - было там что-то твердое,  наподобие  металла,
или воздушное, как радуга?
 Сотоварищи безжалостно издевались над Микеланджело.
 - Ты мошенник, - нападал на него Чьеко. - Ведь это у тебя не крылья...
 - И обманщик, - добавлял Бальдинелли. - Ты  затемнил  крылья  так,  что
никто их и не разглядит.
 - А что касается нимба, то даже не поймешь -  нимб  это  или  случайное
пятнышко на стене, - изощрялся Тедеско.  -  В  чем  же  дело?  Или  ты  не
христианин, Микеланджело?
 - А может, ты ни во что и не веруешь?
 Микеланджело страдальчески улыбался:
 - Мой ангел - это сын столяра, ом живет  внизу  под  нами.  Я  уговорил
столяра, и он вырезал парню крылья...
 Две фигуры, над  которыми  трудился  Микеланджело,  составляли  как  бы
отдельную картину. Помещались они в нижнем углу люнета, под  остроконечной
горой, увенчанной рыцарским замком.  Остальное  пространство  люнета  было
заполнено двадцатью  фигурами,  окружавшими  смертное  ложе  богородицы  с
высоким изголовьем, лики святых и апостолов были изображены почти с  одним
и тем же горестным выражением. Самое Марию было трудно разглядеть.
 Когда Микеланджело, закончив работу, спустился с лесов,  Якопо  взял  в
руки маленькую черную шляпу Давида и обошел с нею мастерскую по кругу: все
бросали в шляпу по несколько скуди, чтобы купить в складчину вина.
 Якопо провозгласил первый тост:
 - За нашего нового товарища, который скоро будет учиться у Росселли!
 Микеланджело был горько обижен.
 - Зачем ты так говоришь?
 - Затем, что ты погубил люнет.
 Вино Микеланджело не правилось никогда, но этот стакан кьянти показался
ему особенно кислым.
 - Замолчи, Якопо, я не хочу тебя слушать. И не хочу никаких ссор.
 Когда день был уже на исходе, Гирландайо подозвал Микеланджело к своему
столу. Он не сказал ему  ни  слова  по  поводу  фрески,  не  похвалил,  не
побранил - будто мальчик никогда и не поднимался на леса и не  писал  этих
святых.
 - Вот все говорят, что я завистлив, и, пожалуй, не ошибаются,  -  начал
он, уставясь своими темными глазами на Микеланджело. - Но только я завидую
не тем двум твоим фигурам - они незрелы и грубы. Может,  они  по-своему  и
примечательны, но отнюдь не тем, что исполнены лучше, чем  пишут  в  нашей
мастерской, - нет, они сделаны  совсем  в  другом  духе.  Мой  шестилетний
Ридольфо - и тот выдергивает стиль боттеги  точнее,  чем  ты.  Но  я  хочу
сказать без обиняков: понимая, какие у тебя  способности  к  рисованию,  я
завидую твоему будущему.
 Микеланджело слушал его с чувством смирения, которое испытывал редко.
 - Что я собираюсь с тобой сделать? Отослать тебя к Росселли? Нет и  еще
раз нет! Нам предстоит уйма работы над новыми фресками. Ты будешь готовить
картон с фигурами  для  правой  стороны.  Только,  будь  добр,  ничего  не
выдумывай, не лезь на рожон.
 Поздно вечером  в  тот  же  день  Микеланджело  вернулся  в  опустевшую
мастерскую, вынул из стола Гирландайо свои копии старых рисунков и положил
туда подлинники. А наутро, проходя мимо Микеланджело, Гирландайо  тихонько
сказал:
 - Спасибо, что ты вернул мне рисунки. Надеюсь, они были тебе полезны.



13

 Зима в долине Арно выпала в тот год едва ли не худшая  на  всю  Италию.
Небо было свинцового цвета, стужа,  проникая  сквозь  камень  и  шерстяную
ткань, больно кусала тело. Вслед за холодами пришли дожди, вода  текла  по
замощенным булыжником улицам целыми реками. А все, что было  не  замощено,
покрылось грязью, превратилось в болото.  Единственным  памятным  зрелищем
для  флорентинцев  был  в  эту  зиму  приезд  Изабеллы   Арагонской:   она
остановилась в городе,  направляясь  в  Милан,  чтобы  обвенчаться  там  с
герцогом ее сопровождала обширная свита дам  и  кавалеров,  разодетых  на
деньги отца Изабеллы, герцога Калабрийского.
 В  мастерской  Гирландайо  был  всего-навсего  один  камин.   Художники
усаживались подле него, лицом  к  огню,  за  полукруглый  стол  и  сидели,
прижимаясь друг к другу, - спины  их  были  на  холоде,  но  руки  все  же
согревались, и можно было работать. Церковь Санта Мария Новелла вымерзла и
того сильнее. На хорах держался морозный сумрак, будто  в  подземелье.  По
церкви гулял ветер, раскачивая доски и кожаные  ремни  лесов.  Писать  там
было немыслимо: жгучий, словно ледяная вода, воздух затруднял дыхание.
 Но как ни сурова была зима, стояла она недолго. В марте северный  ветер
стих, солнце стало горячей, а небе проглянула голубизна.  На  второй  день
после того, как установилась теплая погода, Граначчи влетел в  мастерскую,
обычно задумчивые его глаза горели. Микеланджело редко видел своего  друга
в таком волнении.
 - Идем со мной. Я тебе что-то покажу.
 Граначчи попросил у Давида разрешения отлучиться, и через минуту друзья
были на улице. Граначчи повел Микеланджело через весь город, к площади Сан
Марко.  Однажды  им  пришлось  остановиться:  преграждая  путь,  по  улице
двигалась процессия с мощами Святого Джироламо, взятыми  из  алтаря  Санта
Мария дель Фиоре, - челюстью и костью руки, богато оправленными в  серебро
и золото. Друзья вышли на Виа Ларга - тут, напротив церкви, были ворота.
 - Вот сюда я тебя и веду, - сказал Граначчи.
 Он распахнул ворота. Микеланджело сделал несколько  шагов  вперед  и  в
смущении остановился.
 Перед ним был обширный, продолговатый в плане сад с  небольшим  -  типа
павильона - зданием посредине прямая дорожка вела к пруду - там был виден
фонтан и мраморная  статуя  на  пьедестале:  мальчик  вытаскивал  из  ноги
занозу. На просторной террасе павильона, за  столами,  работало  несколько
молодых люден.
 Вдоль всех четырех стен  сада  тянулись  открытые  лоджии,  где  стояли
античные мраморные  бюсты!  -  императора  Адриана,  Сципиона,  императора
Августа, матери Нерона Агриппины, там же стояло множество изваяний  спящих
купидонов. Прямая, как стрела, дорожка, ведущая к павильону, была обсажена
кипарисами. К зданию павильона шли тропинки ото всех четырех углов сада  -
они были тоже обсажены деревьями, а меж  тропинок  зеленели  широкие,  как
поле, лужайки.
 Микеланджело был не в силах оторвать свой взгляд от террасы,  где  двое
юношей трудились над каменной глыбой, обмеривая и размечая ее, в то  время
как несколько других молодых людей орудовали крупными резцами-троянками.
 Заикаясь, Микеланджело спросил у Граначчи:
 - Кто... что... что же это такое?
 - Сады скульптуры.
 - Но... для какой цели?
 - Это просто школа.
 - ...школа?
 - Для обучения скульпторов.
 Мальчик так и присел.
 - Каких скульпторов?..
 - Сад этот - владение Клариссы Медичи. Его купил для Клариссы  Лоренцо,
чтобы в случае его смерти  Кларисса  здесь  жила.  В  июле  прошлого  года
Кларисса скончалась, и  Лоренцо  открыл  тут  школу  скульпторов.  Главным
наставником в школе он назначил Бертольдо.
 - Да Бертольдо же умер!
 - Нет, он не умер, хотя и  был  при  смерти.  По  приказу  Лоренцо  его
перенесли сюда из больницы Санто Спирито на носилках. Лоренцо показал  ему
сады и сказал, что Бертольдо должен добиться  того,  чтобы  скульптура  во
Флоренции снова достигла великого расцвета. Бертольдо поднялся с носилок и
обещал Лоренцо, что эпоха Гиберти и Донателло наступит вновь.
 Микеланджело жадно оглядывал сад, обошел все лоджии, любуясь  статуями,
греческими урнами, вазами, стоявшим подле ворот бюстом Платона.
 - Бертольдо сейчас на веранде, - сказал Граначчи. - Я знакомился с  ним
однажды. Хочешь, мы подойдем к нему?
 Микеланджело в знак согласия энергично мотнул головой.
 Они прошли по  усыпанной  гравием  дорожке,  обогнули  пруд  и  фонтан.
Несколько человек самого разного возраста - от пятнадцати до тридцати  лет
- работали  на  широких  столах.  Бертольдо  выглядел  таким  слабым,  что
неизвестно, в чем держалась  его  душа  его  длинные  седые  волосы  были
закутаны тюрбаном. Румянец пламенел у него на  щеках,  когда  он  объяснял
двум подросткам, как первоначально обрабатывать мрамор.
 -  Маэстро   Бертольдо,   разрешите   вам   представить   моего   друга
Микеланджело.
 Бертольдо поднял взор. У него были бледно-голубые глаза и мягкий голос,
который странным образом не  могли  заглушить  постоянно  звучавшие  удары
молотка. Он пристально посмотрел на Микеланджело.
 - Кто твой отец?
 - Лодовико ди Лионардо Буонарроти Симони.
 - Я слыхал это имя. Ты работаешь по камню?
 Микеланджело стоял молча, мозг его сразу будто оцепенел. В  эту  минуту
кто-то позвал Бертольдо. Он извинился  и  отошел  в  другой  угол  лоджии.
Граначчи взял Микеланджело за руку и повел его по комнатам павильона - там
были выставлены собранные Лоренцо коллекции  камей,  монет  и  медалей,  а
также  произведения  всех  художников,  работавших  на  семейство  Медичи:
Гиберти,  который  некогда  победил  в  конкурсе  на  двери   Баптистерия,
объявленном прадедом  Лоренцо  Донателло,  который  был  любимцем  Козимо
Медичи Беноццо Гоццоли, который поместил на своей фреске "Волхвы на  пути
в Вифлеем" в часовне Медичи всех  членов  этого  семейства.  Тут  же  была
модель собора работы Брунеллески, рисунки святых, сделанные  фра  Анжелико
для церкви Сан Марко, рисунки Мазаччо для церкви дель Кармине - всем  этим
мальчик был ошеломлен.
 Граначчи снова взял его за руку и повел по тропинке  к  воротам  скоро
они оказались на Виа Ларга. На  площади  Сан  Марко  Микеланджело  сел  на
скамейку, у ног его расхаживали голуби. Судорожно прижимая ко лбу  ладонь,
он опустил голову, потом  взглянул  на  Граначчи,  глаза  его  лихорадочно
блестели.
 - Ну, а кто там в учениках? Как туда поступают?
 - Их выбирают Лоренцо и Бертольдо.
 - А мне надо еще больше  двух  лет  томиться  у  Гирландайо!  -  стонал
Микеланджело. - Боже мой, я сам себя погубил!
 - Терпение, - утешал его Граначчи, - ты еще не  старик.  Когда  пройдут
годы твоего ученичества...
 - Терпение, терпение! - вспыхнул Микеланджело.  -  Мне  надо  поступить
туда, Граначчи. Сейчас  же!  Я  не  хочу  быть  живописцем,  я  хочу  быть
ваятелем, хочу работать по мрамору.  Да,  да,  сейчас  же!  Как  мне  туда
попасть?
 - Надо ждать, когда тебя пригласят.
 - А что надо сделать, чтобы меня пригласили?
 - Не знаю.
 - А кто же знает? Ведь кто-то же должен знать!
 - Не  толкай  меня,  пожалуйста.  Скоро  ты  совсем  спихнешь  меня  со
скамейки.
 Микеланджело утих. На глазах его выступили слезы досады.
 - Ох, Граначчи, бывало у тебя, чтобы ты хотел чего-нибудь  так  сильно,
что уже нельзя вынести?
 - Нет. Мне всегда все давалось легко.
 - Какой ты счастливый.
 Граначчи посмотрел в лицо  приятеля  и  прочел  на  нем  лишь  тоску  и
безудержное желание.
 - Может быть, - сказал он задумчиво.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ. В САДАХ МЕДИЧИ


1

 Его тянуло к Садам на площади Сан Марко так неотступно,  словно  там  в
древних каменных статуях были запрятаны магниты. Иногда он даже не отдавал
себе отчета, каким образом он вдруг оказывался у  Садов.  Он  проникал  за
ворота и втихомолку заглядывал в сумрак лоджии. Он ни с кем не заговаривал
и никогда не осмеливался пройти по дорожке через зеленое поле к павильону,
где работал Бертольдо с учениками. Он лишь недвижно, будто не дыша,  стоял
и смотрел, в глазах его был голодный блеск.
 Глубокой ночью, ворочаясь с боку  на  бок  и  стараясь  не  потревожить
спавших рядом братьев, он думал: "Должен же быть  какой-то  выход.  Сестра
Лоренцо Медичи Наннина замужем за Бернардо Ручеллаи.  А  если  я  пойду  к
Бернардо, скажу ему, что я сын Франчески, и попрошу его поговорить обо мне
с Великолепным?.."
 Но ни один Буонарроти не мог пойти к Ручеллаи с протянутой рукой.
 Гирландайо был терпелив. Он говорил Микеланджело:
 - Мы должны закончить  фреску  с  "Крещением"  за  несколько  ближайших
недель, а затем перенести леса ниже, к фреске "Захария  пишет  имя  своего
сына". Времени  остается  уже  в  обрез.  Может  быть,  тебе  пора  начать
рисовать, а не шляться по улицам?
 - Можно мне в фигуре  неофита  изобразить  одного  натурщика?  Я  видел
подходящего человека, он разгружал на Старом рынке тележку.
 - Что ж, изобрази.
 И Микеланджело нарисовал этого крестьянского парня - только что с поля,
обнаженный по пояс, в коротких штанах, он опустился на колени тело у него
было загорелое, янтарного тона, фигура коренастая, с  грубыми,  узловатыми
мускулами, но лицо юноши, глядевшего  на  Иоанна,  вдохновенно  светилось.
Позади него Микеланджело поместил  двух  седобородых  старцев,  помогавших
Иоанну, - у них были красивые, благородные лица, и крепкие тела.
 Граначчи смущенно вертелся около приятеля, наблюдая, как у того  из-под
карандаша возникал образ за образом.
 - Такие фигуры Гирландайо не нарисовать!
 - Скажешь, лезу на рожон, да?
 Гирландайо был настолько занят разработкой остальных шести фресок,  что
не обращал на ученика внимания. Когда Микеланджело,  поднявшись  на  леса,
встал перед влажной штукатуркой, он уже не чувствовал никакого страха.  Он
смело смешивал краски в горшках, подбирая нужный оттенок  для  обнаженного
тела, с наслаждением водил кистью, вызывая к жизни  людей,  набрасывая  на
них лимонно-желтые и розовые, теплого тона одежды.  Но  где-то  в  глубине
сознания он все время говорил себе: "Еще два долгих года! Ну  разве  можно
это вынести?"
 Гирландайо впрягал его в работу, не давая отдыха.
 - Теперь мы поставим  тебя  на  левые  хоры,  к  "Поклонению  волхвов".
Приготовь картон вот для этих двух фигур, которые будут справа.
 Композиция  "Поклонения"  и  без  того  была  загромождена  фигурами  -
рисовать две новых у Микеланджело не поднималась рука.
 Как-то после обеда Граначчи сказал, обращаясь к столу учеников:
 - Сегодня исполняется  ровно  год  с  того  дня,  как  к  нам  поступил
Микеланджело. Я запасся бутылкой вина, мы устроим на дворе пиршество.
 Никто не произнес  ни  слова  в  ответ  Граначчи,  мастерская  замерла.
Склонив головы, ученики уткнулись в работу. Гирландайо  сидел  на  помосте
прямой и неподвижный, будто сойдя  с  мозаики  своего  учителя:  взор  его
потемнел, небритые щеки ввалились.
 - Меня вызвал к себе Великолепный и спросил, не отдам ли я в его  школу
двух своих лучших учеников, - сказал Гирландайо.
 Микеланджело стоял не шелохнувшись, словно прирос к полу.
 -  Разумеется,  я  не  хотел  бы  отпускать  двух  лучших  учеников!  -
воскликнул Гирландайо. - Ведь это значит опустошить всю  боттегу!  Да  еще
сейчас, когда Бенедетто зовут работать в Париж, на французского короля.  А
мне надо спешно закончить полдюжины фресок! - Он метнул  взгляд  вниз,  на
учеников  и  помощников.  -  Но  кто  осмелится  отказать   Великолепному?
Буонарроти, ответь мне - ты хотел бы пойти?
 - Я бродил около Садов Медичи и глядел на них, как голодная  собака  на
мясную лавку.
 - Баста! - Гирландайо был вне себя, таким его Микеланджело еще  никогда
не  видел.  -  Граначчи,  ты  и  Буонарроти  отныне  свободны  от   всяких
обязательств, вы уже не мои ученики. Сегодня вечером я подпишу  у  старшин
цеха нужные документы. А теперь все за работу! Может  быть,  вы  считаете,
что я Гирландайо  Великолепный  и  способен  содержать  на  свои  миллионы
академию?
 Радость пробирала Микеланджело до самых костей, словно холодный  дождь,
когда дует трамонтана. Граначчи стоял пасмурный.
 - Граначчи, caro mio, что с тобой?
 - Я люблю живопись. Я не могу работать с камнем. Это слишком тяжело.
 - Пег, нет, дружище, из тебя выйдет  замечательный  скульптор.  Я  буду
помогать тебе. Все будет прекрасно, вот увидишь.
 Граначчи печально улыбнулся.
 - О, я пойду с тобой, Микеланджело. Но что  мне  делать  с  молотком  и
резцом? Ведь камень вымотает у меня все силы.
 Микеланджело уже не мог сосредоточиться и продолжать работу.  Он  встал
из-за ученического стола и поднялся на помост к Гирландайо.  Ему  хотелось
поблагодарить человека, который лишь год назад взял его в ученики,  но  он
стоял перед Гирландайо с горящим взором  и  немыми  устами:  как  выразить
благодарность тому, кто позволяет беспрепятственно уйти от себя?
 По лицу мальчика Гирландайо видел, какие  чувства  в  нем  борются.  Он
заговорил с Микеланджело мягко, негромко, явно не желая, чтобы его слышали
другие.
 - Ты прав, Буонарроти: фреска - не твое ремесло. Тот  неофит,  которого
ты нарисовал для меня, выглядит так, будто он высечен  из  скалы.  У  тебя
дарование рисовальщика с годами, набираясь опыта, ты, возможно, применишь
этот талант к камню. Но никогда не забывай, что  Доменико  Гирландайо  был
твоим первым учителем.
 Дойдя этим вечером до отцовского дома, Микеланджело сказал Граначчи:
 - Лучше бы тебе зайти к нам. Когда в  одном  мешке  двое,  его  трудней
сбросить с моста.
 Они поднялись по парадной лестнице и, минуя кухню, чтобы  не  тревожить
Лукрецию, тихо прошли к отцу: тот сидел, нахохлившись,  в  углу  за  своим
треугольным столиком высокий, почти  в  пять  аршин,  потолок  делал  его
фигуру до смешного маленькой.  В  комнате  было  холодно:  чтобы  прогреть
каменные стены, даже флорентинскому солнцу надо  трудиться  большую  часть
весны.
 - Отец, у меня есть новости. Я ухожу от Гирландайо.
 - А, великолепно! Я так и знал, что ты рано или поздно образумишься. Ты
теперь вступишь в цех шерстяников...
 - Я ухожу от Гирландайо, но поступаю  учеником  по  скульптуре  в  Сады
Медичи.
 Чувство радости у Лодовико тотчас сменилось недоумением.
 - Сады Медичи?.. Какие сады?
 - Я тоже туда поступаю, мессер Буонарроти,  -  сказал  Граначчи.  -  Мы
будем учениками Бертольдо и попадем под надзор Великолепного.
 - Каменотес, несчастный каменотес! - судорожно вскину руки Лодовико.
 - Я буду скульптором, отец. Бертольдо последний наш мастер  скульптуры,
который еще жив.
 - Когда не повезет, то уж не знаешь, где этому конец, - так все,  петля
та петлей, и раскручивается, и жалит, как змея. Если бы твоя мать не упала
с лошади, тебя не послали бы ради кормилицы к Тополино, а не попади  ты  к
Тополино, ты и не вздумал бы сделаться каменотесом.
 Микеланджело не посмел ответить на это. Заговорил Граначчи:
 - Мессер Буонарроти, многие дети тоже могли бы  попасть  к  Тополино  и
никогда не заразились бы страстью  к  камню.  У  вашего  сына  влечение  к
скульптуре.
 -  Ну,  а  что  такое  скульптор?  Еще  хуже,  чем  художник.  Даже  не
принадлежит ни к какому цеху. Мастеровой, вроде  дровосека.  Или  сборщика
олив.
 - С одной только существенной разницей, - вежливо, но  твердо  возразил
Граначчи, - что из олив выжимают масло, а дрова жгут, чтобы сварить суп. И
масло и суп поедают - и  тут  им  конец.  А  у  искусства  есть  волшебная
особенность: чем больше умы впитывают его, тем оно долговечнее.
 - Это пустая поэзия! - взвизгнул Лодовико. - Я толкую о благоразумии, о
том, как прокормить семейство, а ты мне читаешь какие-то басни.
 В комнату вошла монна Алессандра, бабушка.
 - Скажи своему отцу, Микеланджело, что тебе сулит Лоренцо Великолепный.
Ведь он богатейший человек в Италии и  славится  щедростью.  Долго  ли  ты
будешь в учениках? И сколько тебе положат жалованья?
 - Не знаю. Я не спрашивал.
 - Он не спрашивал! - усмехнулся Лодовико. - Ты думаешь, что мы такие же
богатые люди, как Граначчи, и можем потакать всем твоим глупостям?
 На бледных щеках Граначчи проступили пятна.
 - А я спрашивал, - с вызовом сказал он Лодовико. - Нам не сулят ничего.
Договор с нами не заключают и не дают никакого жалованья.  Лишь  бесплатно
учат.
 Микеланджело покрепче уперся ногами в  пол  и  наклонил  голову,  чтобы
встретить самый бурный взрыв ярости Лодовико. Но тот, звучно шлепнувшись о
жесткую кожаную обивку