Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
отделанными, вокруг них было множество
осколков и мелкого щебня. Каменотесы точили и закаляли свой инструмент:
каждый готовил себе на день не меньше двадцати пяти зубил - так быстро они
тупились во время работы.
Каменотесы были в хорошем настроении и встретили Микеланджело шутками:
- Что, опять потянуло в каменоломню? Хочешь немного поработать?
Каменотес всегда останется каменотесом.
- В такую-то погоду - да работать! - смеясь, ответил им Микеланджело. -
Я вот сяду в холодок под дерево и буду чертить углем по бумаге: зубило,
сами знаете, вещь тяжелая.
Каменотесы больше ни о чем не спрашивали.
От камня шел сильный жар. Рабочие разделись, оставив на себе лишь
рваные короткие штаны, соломенные шляпы и кожаные сандалии. Микеланджело
сидел и смотрел. Позировать каменотесы ему не могли, им надо было
работать. Все небольшого роста, худощавые, жилистые, гибкие, они мало чем
напоминали собой тот идеал греческой красоты, который Микеланджело видел в
древних статуях. Их нотные тела блестели на ярком солнце, подобно
полированному мрамору. Когда они рубили или поднимали камень, у них
напрягался каждый мускул тут двигалось и работало все сразу - спина,
плечи, ноги. На Микеланджело они не обращали ни малейшего внимания, а он
рисовал и рисовал этих упорных и ловких люден, стараясь выразить в своих
набросках всю силу их крепких и твердых, как железо, чел.
Когда солнце поднялось уже довольно высоко, каменотесы оставили работу
и перешли в свой "зал" - это была пещера в склоне горы, образовавшаяся в
результате выработки камня: здесь круглый год держалась ровная
температура. Каменотесы завтракали: ели они хлеб с сельдями и луком,
запивая красным вином кьянти. Микеланджело рассказал им о своем замысле
высечь "Битву кентавров".
- Похоже на то, что подле нашей горы Чечери объявится еще один
скульптор, - сказал молодой худощавый рабочий. - Тут всегда были свои
скульпторы - Мино да Фьезоле, Дезидерио да Сеттиньяно, Бенедетто да
Майано.
Скоро каменотесы снова принялись за работу Микеланджело зарисовывал
теперь уже только детали: рука, с силой стиснувшая молоток и зубило,
напружиненные, скрюченные пальцы, морщины на их сгибах. Как много можно
подсмотреть и познать в теле человека! Сотни новых положении и поворотов,
сотни сочленений, и все каждый раз по-своему, со своими увлекательными
особенностями. Художник может рисовать человеческую фигуру до конца своих
дней, и все же он запечатлеет лишь малую часть ее удивительно изменчивых,
разнообразных форм.
Солнце било уже над головой, когда из деревни явилось несколько
мальчиков-подростков: каждый из них тащил на плече по длинной палке,
утыканной крючками, на крючках висели корзинки с обедом. Каменотесы опять
собрались в своем прохладном "зале". Микеланджело поел вместе с ними
овощного сума, вареного мяса, хлеба с сыром еду, как и за завтраком,
запивали красным вином. После обеда рабочие легли на часок поспать.
Каменотесы спали, а Микеланджело рисовал их. Они спали, раскинувшись на
земле, прикрыв лица шляпами спокойные, плавные линии распростертых тел,
недвижные, как пласт, руки и ноги. К тому времени, когда рабочие
проснулись, мальчики сходили за водой вода была нужна для питья и для
точки инструмента. Ребята крутили точильные круги, осматривали вырубленные
глыбы и даже сами брались за молоток и зубило. Микеланджело во все глаза
смотрел на их быстрые движения, и тонкие мальчишеские фигурки одна за
другой возникали на листе бумаги.
В первое же утро, как он, вернувшись в город, вышел из дворца, его
остановил какой-то монах, переспросил имя, вытащил из-под своей черной
сутаны письмо, сунул ому в руки и тотчас исчез, столь же неожиданно, как и
появился. Микеланджело развернул бумагу и, увидев подпись брата, начал
читать. Брат умолял Микеланджело оставить мысль о языческом, богохульном
изваянии, которое навлекло бы на его душу страшную опасность а если он уж
так упорствует и хочет по-прежнему высекать каменных кумиров, то ему
следует думать лишь о сюжетах, освященных церковью.
"Битва кентавров, - заканчивал свое письмо Лионардо, - это дьявольское
сказание, и мысль о нем нашептал тебе злой, порочный человек. Откажись от
этого замысла и вернись в лоно Христовой церкви".
Микеланджело еще раз перечитал письмо, не веря своим глазам. Откуда
может знать Лионардо, укрывшийся за монастырскими стенами, над какой темой
работает его старший брат? И как он пронюхал, что эта тема подсказана ему
Полициано? Ведь он, Микеланджело, пока всего-навсего ученик. Кому какое
дело, над чем работает подмастерье, и разве это может стать предметом
пересудов и уличных толков? Микеланджело на минуту даже устрашился: как
хорошо осведомлены монахи Сан Марко обо всем, что творится в городе!
Он понес письмо брата в кабинет Лоренцо.
- Если я причиняю вам какой-то ущерб, выбрав эту тему, - тихо сказал он
Великолепному, - то, может быть, мне лучше взять другую?
Лоренцо выглядел очень усталым. Вызов Савонаролы во Флоренцию оказался
ошибкой, монах доставлял одни огорчения.
- Да, именно этого хочет добиться фра Савонарола - всех запутать,
навязать нам свою цензуру. Дай ему волю - и он превратит наш великолепный
Собор в душную тюрьму. Но мы не будем ему потакать. Уступить ему в одном,
даже в самом малом, значит помочь ему вырвать у нас и следующую уступку.
Продолжай свою работу, как задумал.
Микеланджело разорвал письмо Лионардо и бросил его в бронзовый
этрусский горшок, стоявший под столиком Лоренцо.
11
Он взял корчагу чистого пчелиного воска и поставил ее на огонь, в
горящие уголья. Затем, остудив расплавленный воск, он размял его и
раскатал на тонкие полоски. Утром, начиная работу, он смачивал пальцы
скипидаром: воск тогда делался более податливым. Поскольку он задумал
высечь горельеф, фигуры на переднем плане должны были сильно выдаваться.
Круглолицый Буджардини, питавший к резьбе по мрамору такое же глубокое
отвращение, как и Граначчи, теперь проводил под навесом почти целые дни:
на нем лежала вся подсобная работа, и он стал у Микеланджело как бы правой
рукой. Тот попросил его вырубить деревянный блок точно такого же размера,
как предполагаемый мраморный, и натянуть на дерево проволочный каркас.
Потом, пользуясь своими подготовительными рисунками, Микеланджело начал
лепить восковые фигуры, креня их на проволоке: предстояло найти положение
каждой руки, каждого торса и головы, каждого камня, которые будут высечены
в мраморе.
Мраморную глыбу, вполне пригодную для работы, он обнаружил близ дворца
Лоренцо, не выходя за ворота. Буджардини помог перетащить глыбу в Сады,
под навес там, чтобы не обламывались и не крошились углы, камень
огородили деревянными брусьями. Микеланджело ощущал особую бодрость и силу
только от того, что он стоял подле мрамора и смотрел на него. Когда он
приступил к первоначальной, самой грубой обработке глыбы, он наваливался
на инструмент всем своим телом широко расставя ноги для упора, он крепко
бил молотком, заботясь лишь о золотом правиле скульптора: сила удара
должна быть равной силе сопротивления того камня, который надо отсечь. Он
вспомнил, как визжит кастрюля, когда по ней скребут металлическим
предметом, или как болезненно отзываются зубы, столкнувшись с железом, - с
такой же остротой он всеми своими нервами чувствовал теперь, что
испытывает под резцом мрамор.
Он стремился выразить себя, свою сущность в объемных формах, в
пространстве. И поскольку он жаждал этого, он твердо знал, что должен быть
скульптором: ему хотелось заполнить пустоту величественными статуями - они
будут высечены из благородного мрамора и явят перед миром самые заветные,
самые высокие чувства.
Слои кристаллов шли в глыбе витыми кругами, как в срезе дерева, и
расширялись по направлению к топ стороне камня, которая была обращена у
него когда-то к востоку Микеланджело установил, откуда всходит солнце, и
повернул блок так, чтобы он занял то самое положение, в каком лежал в
горах, в дикой породе. Он будет рубить эту глыбу поперек зерна, направляя
удар с севера на юг или с юга на север, иначе слои начнут шелушиться или
обламываться.
Он сделал глубокий вдох, набирая в легкие воздуха, и, готовый к атаке,
поднял молоток и резец. Скоро его руки и лицо покрыла мраморная пыль, она
стала проникать и в одежду. Как хорошо прикоснуться к своему лицу и
ощутить на нем эту пыль - пальцы тронули словно не лицо, а самый мрамор. В
эту минуту у Микеланджело было такое чувство, будто он и его камень - это
одно существо, одно неразрывное целое.
В субботу по вечерам дворец пустел. Пьеро и Альфонсина уезжали с
визитами в знатные дома Флоренции Джованни и Джулио тоже бывали где-то в
гостях Лоренцо, если верить слухам, предавался разврату и пьянству в
компании молодых новее. Микеланджело так и не знал, насколько правдивы
были эти слухи, но наутро Лоренцо обычно казался вялым и изнуренным.
Подагра, унаследованная Лоренцо от отца, нередко заставляла его лежать в
постели, а когда он поднимался и, прихрамывая, ходил по дворцу, то был
вынужден опираться на тяжелую палку.
В такие вечера Микеланджело ужинал с Контессиной и Джулиано наверху, в
открытой лоджии. В мягком вечернем сумраке горели на столе свечи,
Контессина и Микеланджело ели холодный арбуз и дружески болтали. Она
рассказывала ему, что ей удалось вычитать у Боккаччо о кентаврах.
- А знаешь, от традиционного изображения битвы кентавров в моем рельефе
почти ничего не осталось, - со смехом признался Микеланджело.
Он вынул из-за пазухи бумагу, вытащил из кошелька коротенький угольный
карандаш и, живо сделав набросок, объяснил Контессине, как он видит свою
будущую работу. Камень был основой жизни человека, он же приносил ему и
гибель. Надо выразить в изваянии, что человек и камень слиты воедино:
пусть куски камня, которыми швыряются лапифы и кентавры, и их головы будут
показаны как бы на равных правах. Все двадцать мужчин, женщин и кентавров
сомкнутся в единую массу каждая фигура отразит лишь какую-то грань
многоликой природы человека, ведь в любом мужчине есть что-то от зверя, от
животного, в любой женщине - что-то от мужчины, - эти противоположные
начала насмерть борются друг с другом. Энергичными линиями Микеланджело
показал на бумаге, какие чисто скульптурные задачи он перед собой ставит:
один за другим высечь три яруса фигур, все глубже отступающих внутрь
рельефа все персонажи должны быть живыми и полнокровными, рельеф ничуть
не скует и не поглотит форм, каждая фигура будет изваяна свободно и внушит
зрителю ощущение силы.
- Однажды ты сказал, что для того, чтобы высечь изваяние, надо чему-то
поклоняться. Чему же поклоняешься ты сейчас, высекая свою битву лапифов и
кентавров?
- Самому высокому и совершенному, что только есть в искусстве:
человеческому телу. Его красота а выразительность неисчерпаемы.
Контессина машинально посмотрела на свои тонкие ноги, на едва
развившуюся грудь и с усмешкой встретила взгляд Микеланджело.
- А ведь я могу немало повредить тебе, если стану всюду рассказывать,
что ты боготворишь человеческое тело. Платон, может быть, и согласился бы
с тобой, но Савонарола сжег бы тебя на костре как еретика.
- Нет, Контессина. Я восхищаюсь человеком, но я благоговею перед
господом за то, что он создал человека.
Они весело рассмеялись, заглядывая друг другу в глаза. Заметив, как
Контессина неожиданно посмотрела на дверь и сделала резкое движение,
отстраняясь от него, а ее щеки покрылись красными пятнами, Микеланджело
обернулся и по позе Лоренцо понял, что тот стоял и наблюдал за ними не
одну минуту. Для стороннего человека все здесь было проникнуто духом
особой, интимном доверительности, хотя Микеланджело не отдавал себе в этом
отчета. Сейчас, когда уединение было нарушено, атмосфера сразу стала иною:
эту перемену ощутили все - и Микеланджело, и Контессина, и Лоренцо.
Лоренцо стоял молча, слов губы.
- ...мы... мы тут обсуждали... я сделал несколько набросков...
Суровая складка, лежавшая меж бровей Лоренцо, разгладилась. Он прошел к
столу и осмотрел рисунки.
- Джулио мне докладывает о ваших встречах. То, что вы дружите, - это
хорошо. Это не повредит вам, ни тому, ни другому. Очень важно, чтобы у
художника были друзья. В равной мере важно, чтобы они были и у Медичи.
Несколько дней спустя, вечером, когда в небе сияла полная луна и воздух
был насыщен запахами полей, они сидели у окна в библиотеке, глядя на Виа
Ларга и далекие окружные холмы.
- Флоренция при лунном свете прямо-таки волшебна, - вздохнула
Контессина. - Мне хочется забраться куда-то высоко-высоко и увидеть ее всю
сразу.
- Я знаю такое место, - отозвался Микеланджело. - Это за рекой, на том
берегу. Когда смотришь оттуда вниз, возникает ощущение, что стоит
протянуть руки, и ты обнимешь весь город.
- А можно туда пойти? Вот сейчас же? На улицу мы проберемся через
задний сад. Сначала выйдешь ты, а потом я. Чтобы меня не узнали, я надену
глухой капор.
Микеланджело новел ее своей обычной дорогой они повернули к мосту Всех
Благодатей, вышли на противоположную сторону Арно и поднялись к старой
крепости. Сидя на парапете, они опустили ноги вниз и болтали ими, будто
окуная их в серые каменные воды города. Микеланджело показал Контессине
виллу Лоренцо в Фьезоле, а чуть пониже виллы - Бадию показал стену и
восемь башен, охраняющих город у подножия холмов Фьезоле поблескивавшие
под луной здания Баптистерия, Собора и Кампанилы золотистую громаду
Синьории плотный овал всего города, стянутого поясом стен и рекою. Здесь,
на этой стороне Арно, мерцал в лунных лучах дворец Питти, построенный из
камня, добытого совсем близко, в садах Боболи, которые темнели позади
парапета.
Микеланджело и Контессина сидели рядом, почти касаясь друг друга они
были заворожены и луной, и красотою города: холмы гряда за грядой
обступали их, замыкая со всех сторон, как стены замыкали Флоренцию.
Блуждая по шершавому камню парапета, руки Микеланджело и Контессины
тянулись все ближе друг к другу наконец пальцы их, встретясь,
переплелись.
Последствия не заставили себя долго ждать. Лоренцо, возвратясь из
Виньоне, где он в течение некоторого времени принимал лечебные ванны,
вызвал Микеланджело среди дня, оторвав его от работы. Лоренцо сидел за
большим столом в своей приемной на стенах висели карта Италии, карта
мира, изображение замка Сфорца в Милане в шкафах виднелось множество
драгоценных ваз, изделия из слоновой кости, книги Данте и Петрарки в
багряных кожаных переплетах, Библия в багряном же переплете из бархата, с
серебряными украшениями. Рядом с Лоренцо стоял его секретарь, мессер Пьеро
да Биббиена. Говорить Микеланджело, зачем он вызван, оказалось излишним.
- Она была в безопасности, ваша светлость. Я не отходил от нее ни на
минуту.
- Я так и полагаю. Но неужто вы считали, что за вами никто не следит?
Когда Контессина выходила из сада через задние ворота, ее видел Джулио.
Чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком, Микеланджело ответил:
- Я поступил неблагоразумно. - Потом, отведя взгляд от пышного
персидского ковра, он воскликнул: - Там было так красиво! Флоренция лежала
под луной, как мраморный открытый карьер, все ее церкви и башни были
словно изваяны из единого каменного пласта.
- Я не сомневаюсь в твоих добрых намерениях, Микеланджело. Но у мессера
Пьеро есть серьезные сомнения, мудро ли ты поступил. Ты ведь знаешь,
сколько во Флоренции злых языков.
- Кому придет в голову сказать дурное о маленькой девочке?
Лоренцо на секунду задержал свой взгляд на лице Микеланджело.
- На Контессину уже нельзя больше смотреть как на маленькую девочку.
Она выросла. До сих пор я сам не сознавал этого. Вот, собственно, и все,
что я хотел сказать тебе, Микеланджело. Теперь можешь возвращаться в Сады
и работать - я знаю, что ты только об этом и думаешь.
Несмотря на такое разрешение, Микеланджело не двинулся с места.
- Чтобы исправить дело, может быть, от меня требуется что-то еще?
- Я уже принял все нужные меры. - Лоренцо вышел из-за стола и положил
обе руки на дрожащие плечи Микеланджело. - Не огорчайся. Ты не хотел
поступить дурно. Приоденься к обеду, там будет один человек, о ним тебе
надо познакомиться.
В том угнетенном состоянии духа, в котором пребывал Микеланджело, ему
меньше всего хотелось обедать в обществе шестидесяти гостей, но ослушаться
Лоренцо сейчас было невозможно. Он хорошенько вымылся, надел
красно-коричневую шелковую тунику и направился и обеденный зал грум
усадил его на специально отведенное место рядом с гостем, Джанфранческо
Альдовранди. Гость этот принадлежал к одному из самых знатных семейств
Болоньи Лоренцо назначил его подестой Флоренции на 1488 год. Микеланджело
никак не мог сосредоточиться на разговоре, его голова и желудок мутились.
Но Альдовранди не спускал с него глаз.
- Его светлость весьма любезно показал мне твои рисунки и мраморную
"Богоматерь с Младенцем". Я был взволнован.
- Благодарю вас.
- Я говорю это не ради пустых комплиментов. Дело в том, что я страстно
люблю скульптуру и вырос подле великих творений Якопо делла Кверча.
- Ах, - воскликнул Альдовранди, - именно поэтому я просил Великолепного
дать мне возможность побеседовать с тобой! Якопо делла Кверча не знают во
Флоренции, хотя это один из величайших ваятелей, какие только жили в
Италии. Он был драматургом в скульптуре, как Донателло был поэтом. Я
надеюсь, что ты приедешь в Болонью и у меня будет случай познакомить тебя
с его работами. Они могут оказать огромное влияние на тебя.
Микеланджело чуть было не сказал в ответ, что именно чьего-либо
влияния, да еще огромного, он хочет избежать в первую очередь, но, как
оказалось впоследствии, слова Альдовранди были пророческими.
В течение нескольких дней после этого обеда Микеланджело не раз слышал,
что Пьеро и Альфонсина упорно возражают против того, чтобы "плебею
нахлебнику позволяли общаться на короткой ноге с дочерью Медичи", а мессер
Пьеро да Баббиена послал уехавшему на воды Лоренцо записку, в которой
содержалось глухое предупреждение: "Если относительно Контессины не будет
предпринят известный шаг, то, возможно, вы пожалеете об этом".
Прошло еще два-три дня, и Микеланджело понял, что имел в виду Лоренцо,
когда говорил, что он принял все нужные меры. Контессина была услана в
деревню, на виллу Ридольфи.
12
Микеланджело получил известие от отца. Дома беспокоились о Лионардо, -
был слух, что он лежит больной в монастыре Сан Марко.
- Не можешь ли ты воспользоваться своими связями с Медичи и проникнуть
к Лионардо? - спросил Лодовико, когда Микеланджело явился домой.
- В монастырские покои не допускается ни один посторонний.
- Монастырь и церковь Сан Марко семейству Медичи не чужие, - заметила
бабушка. - Ведь их выстроил Козимо, а Лоренцо поддерживает монастырь
деньгами до сих пор.
Прошла неделя, и Микеланджело убедился, что все его просьбы насчет
того, чтобы проникнуть в монастырь, не возымели никакого действия. Затем
он узнал, что в ближайшее воскресенье в церкви Сан Марко будет читать
проповедь Савонарола.
- На проповедь придут все монахи, - говорил Бертольдо приунывшему
Микеланджело. - Там ты можешь увидеть и своего брата. Вы даже сумеете
перемолвиться с ним. А ты нам потом расскажешь, что за человек этот
Сав