на Льва.
 - Тебе лучше брать мрамор в Пьетрасанте и Серавецце, - отозвался  папа.
- Каррарцы - бунтарское племя. Они не идут на соглашение  с  Ватиканом.  А
жители Пьетрасанты  и  Серавеццы  считают  себя  верными  тосканцами.  Они
передали свои каменоломни Флоренции. Так мы обеспечиваем  себя  чистейшим,
годным для статуй мрамором, затрачивая средства лишь на рабочую силу.
 - Святой отец,  я  не  могу  поверить,  что  можно  добывать  мрамор  в
Пьетрасанте, - протестующе сказал Микеланджело. - Это  свыше  человеческих
сил. Блоки надо доставлять с обрывов высотой в полторы версты!
 - Ты поедешь туда, побываешь на вершине горы Альтиссимы и скажешь  нам,
как обстоит дело.
 Микеланджело не сказал в ответ ни слова.



7

 Микеланджело возвратился в Каррару и снова жил  в  комнатах  Пелличчии,
над аптекой. Когда Сальвиати выслал ему, наконец, тысячу папских  дукатов,
он перестал и думать о каменоломнях Пьетрасанты, а  начал  с  лихорадочной
энергией скупать мраморы в Карраре - три блока купил  на  Свином  рынке  у
Якопо и Антонио, семь блоков купил у Манчино. Он вошел также  в  сделку  с
Раджионе, Разумником, вложив на  паях  свои  деньги  в  добычу  ста  возов
мрамора.
 Но дальше дело  не  двигалось.  Он  отверг  деревянную  модель  фасада,
которую сделал по его заказу Баччио д'Аньоло, заявив, что модель "выглядит
как детская игрушка". Он смастерил модель сам, но она оказалась не  лучше.
Тогда он заказал Ла Грасса,  сеттиньянскому  резчику  по  светлому  камню,
изготовить модель из глины... и скоро  уничтожил  ее.  Когда  Сальвиати  и
Буонинсеньи написали ему - один из Флоренции, а другой из Рима, - что папа
и кардинал обескуражены тем, что Микеланджело  все  еще  не  приступает  к
работе над фасадом, он заключил договор с Франческо и Бартоломео из Торано
на добычу новых пятидесяти возов мрамора, а проект фасада продвинул  очень
мало,  определив  лишь  размеры  и  форму  блоков,  которые  должны   были
обработать для него мастера-каменотесы.
 Каррарский маркиз опять пригласил Микеланджело в Рокку,  на  воскресный
обед,  где  его  угощали  традиционным   каррарским   пирогом,   focaccia,
испеченным из просеянной белой муки с яйцами,  орехами  и  изюмом.  Маркиз
стал  расспрашивать  Микеланджело  относительно  плана  папы  об  открытии
каменоломни в Пьетрасанте - эта новость уже достигла здешних мест.
 - Уверяю вас, синьор, - сказал Микеланджело,  -  никаких  работ  в  тех
горах нет и не может быть.
 Потом Микеланджело получил встревожившее его письмо от Буонинсеньи:

 "Кардинал и папа считают, что вы пренебрегаете мрамором в  Пьетрасанте.
Они уверены, что вы делаете это с целью...
 Папа желает, чтобы мрамор у вас был из Пьетрасанты".

 Никому ничего не говоря о своих намерениях, Микеланджело нанял лошадь и
на заре пустился в путь, держась берега моря.  Пьетрасанта  когда-то  была
важной оборонительной крепостью, но в отличие от каррарцев  жители  ее  не
замыкались в  стенах  своего  города,  которые  они  уже  не  рассчитывали
защитить.  Их  дома  стояли  на  обширной  площади,  где   по   праздникам
устраивались ярмарки с западной стороны городка открывался величественный
вид на Тирренское море крестьяне  Пьетрасанты  обычно  умирали  на  своих
постелях, от неизлечимой болезни - старости.
 Раннее утро Микеланджело провел  на  рынке,  купил  себе  апельсинов  и
оглядел  городок.  Надо  всей  округой  возвышалась  гора   Альтиссима   -
Высочайшая, как называли ее жители Пьетрасанты и Серавеццы.  Уходя  своими
скалистыми уступами в небо на  высоту  полутора  верст,  эта  твердыня  из
чистого  камня  вызывала  благоговение  те,  кто  жил  в  ее  устрашающей
близости, чувствовали себя карликами.  Впрочем,  каррарцы  не  без  вызова
заявляли, что гора Альтиссима отнюдь не самая высокая, - горы Сагро, Пиццо
д'Учелло и Пизанино, вставшие над Каррарой,  были,  по  их  мнению,  выше.
Жители Пьетрасанты говорили в ответ, что каррарцы  могут  хвастать  своими
горами,  взбираться  на  них,  копать  их  недра,   но   зато   Альтиссима
неприступна. Ни этруски,  гениальные  мастера  камня,  ни  военные  отряды
древних римлян не могли покорить ее грозные кручи и ущелья.
 От Пьетрасанты к горному  городку  Серавецце  шла  узкая,  с  глубокими
избитыми колеями дорога, служившая крестьянам  для  перевозки  их  товара.
Микеланджело поехал этой дорогой к  крепости,  под  защитой  которой  жила
сотня семей, обрабатывающих долины и склоны гор. Всюду тут  был  камень  и
камень, домики в поселке располагались плотным кольцом  вокруг  вымощенной
булыжником площади. Здесь он нашел себе  ночлег  и  провожатого:  это  был
крепкий, рослый мальчишка, сын сапожника. Звали его Антонио, или  попросту
Анто, - когда он улыбался или разговаривал, у  него  обнажались  припухшие
бледно-розовые десны с короткими и редкими зубами.
 - Сколько ты заплатишь? Идет! Тронемся в путь на рассвете.
 Но они вышли из Серавеццы гораздо раньше, когда было еще  темным-темно.
Подниматься на ближайшие холмы сначала было нетрудно, так  как  Анто  знал
местность великолепно и вел Микеланджело по тропинке.  Когда  же  тропинка
кончилась, им  пришлось  пробираться  сквозь  густые  заросли  кустарника,
орудуя ножами, прихваченными Анто  в  мастерской  отца.  Они  лезли  через
темные каменные гряды и нагромождения скал - скалы эти располагались  так,
будто  служили  ступенями  для  неких  богов.  Микеланджело  и  Анто  либо
карабкались вверх, либо скатывались по обрывам вниз,  в  глубокие  лощины
чтобы не сорваться и не полететь в пропасть, они цеплялись руками за сучья
и стволы деревьев. Потом они спустились в большое ущелье,  тут  все  время
стоял такой же сумрак,  как  в  мастерской  у  отца  Анто,  и  никогда  не
заглядывало солнце холод словно обволакивал, прилипал к телу.  Из  ущелья
они стали выбираться на четвереньках, порою скользя вниз и упираясь ногами
в каменистые уступы, а гора Альтиссима по-прежнему угрюмо темнела впереди,
на расстоянии многих немереных верст.
 До полудня было еще далеко, когда они поднялись  на  взлобье  поросшего
кустарником утеса, откуда открывался широкий обзор.  Микеланджело  увидел,
что его отделяет от  горы  Альтиссимы  еще  один  крутой  хребет,  за  ним
скрывался глубокий каньон, из которого и вырастала сама  гора.  У  подошвы
горы предстояло еще переправиться через горную речку. Анто вынул из  своей
кожаной сумки два каравая хлеба с толстой поджаристой коркой. Внутрь их, в
душистый мякиш, была вложена рыба в гранатном соусе. Поев и отдохнув,  они
начали спуск в ложбину,  затем  не  спеша  взобрались  на  последний,  уже
осмотренный издали, хребет и скоро были на откосе, где плавно опускавшиеся
вниз обнаженные пласты породы как бы подчеркивали отвесную,  точно  стена,
крутизну горы Альтиссимы.
 Микеланджело присел на валун и поглядел вверх на страшные Альпы.
 - С помощью господа бога и всей французской армии  кто-то,  пожалуй,  и
доберется до нашего валуна.  Но  кто  в  силах  проложить  дорогу  на  эту
отвесную стену?
 - Это невозможно. Зачем об этом и думать?
 - Затем, чтобы добывать тут мрамор.
 Анто уставился на Микеланджело, недоверчиво двигая верхней губой  вверх
и вниз и снова показывая, свои розовые десны.
 - О мраморе ты и не заикайся. Ты что,  свихнулся?  Никому  не  спустить
оттуда ни одного камня.
 - E vero. Пожалуй.
 - Так зачем же ты сюда шел?
 - Чтобы удостовериться самому. Давай-ка мы взберемся  на  эту  страшную
гору, Анто. Надо посмотреть, хорош ли там мрамор, хоть нам все равно его и
не добыть.
 Мрамор оказался не просто хорошим, он был совершенным:  на  поверхность
выходили чистые, белейшие пласты, годные для статуй. Микеланджело нашел  и
следы древнего залома, где некогда  работали  римляне  поблизости  лежали
обломки добытого ими мраморного блока.  Сколько  они  тратили  сил,  чтобы
удержаться, пройти по этим каменистым  кручам  и  ущельям,  как  страдали,
шагая по снегу и одолевая оставшийся  путь  вверх,  цеплялись  за  каменья
ногтями, упирались в них пальцами ног!  -  думал  Микеланджело.  -  Теперь
ясно, почему императорам пришлось строить Рим из  каррарского  мрамора.  И
все же его огнем жгло желание вонзить свой резец в  этот  чистый,  сияющий
камень, равного которому он никогда в жизни не видел.
 В Каррару он возвратился затемно. Поднимаясь по дороге  от  Авенцы,  он
убедился, что крестьяне как бы не замечают его. Когда  он  миновал  ворота
Гибеллинов и был уже в городе, люди около своих мастерских и лавок  делали
вид, что они страшно заняты.  На  Соборной  площади  мужчины,  сбившись  в
тесный кружок, когда он проходил мимо, повернулись к нему спиной. Он вошел
в аптеку: Пелличчиа и его сын толкли на мраморной плите какие-то снадобья.
 - Что тут происходит? Вчера утром я уезжал отсюда каррарцем. А вернулся
уже тосканцем.
 Пелличчиа не ответил ему, пока не высыпал лекарство в  носовой  платок,
который подала ему ожидавшая старуха в черном, и не  пожелал  ей  обычного
"fa a modr".
 - Все дело в твоей поездке на гору Альтиссиму.
 - Выходит, ваши люди  придерживаются  древнеримского  правила:  человек
виновен, пока он не доказал свою невиновность.
 - Люди просто напуганы. Каменоломни в Пьетрасанте их разорят.
 - Передай им, пожалуйста, что я ездил туда по приказу папы.
 - Они говорят, что все задумал ты сам.
 - Я сам? Каким образом?
 - Они считают, что ты поехал туда потому, что ищешь безупречного камня
баламута, мол, послушали и в Риме.
 - Но ведь я закупил множество блоков в Карраре.
 - Каррарцы чувствуют, что в душе  ты  стремишься  к  святая  святых,  к
чистейшему мрамору гор, к самой его сердцевине. Они  считают,  что  именно
поэтому папа Лев послал тебя разведать  Пьетрасанту  -  найти  совершенный
камень, который бы тебя полностью удовлетворил.
 Минуту Микеланджело молчал, не зная, что ответить. Ему  было  известно,
что папа и кардинал Джулио приняли Альтиссиму в свое владение, что так они
наказывают каррарцев, настроенных  против  Ватикана.  Но  неужто  каррарцы
правы в отношении его самого? Все эти семь месяцев,  покупая  у  каррарцев
блоки и выплачивая им огромные деньги, он ни на минуту не был уверен,  что
покупает для своих статуй самый лучший мрамор. И не хотел ли  он  в  душе,
уже после того, как сказал папе, что это невозможно,  чтобы  тот  все-таки
открыл каменоломню в Пьетрасанте?
 - Я доложу его святейшеству, что переправить с горы Альтиссимы хотя  бы
один блок - невозможное дело.
 - Значит, каррарцы могут на тебя положиться?
 - Я даю им слово чести.
 - Для них это будет добрая весть.
 Микеланджело был скорее позабавлен, чем озабочен,  когда  услышал,  что
Баччио д'Аньоло и Биджио получили пятьсот дукатов на  то,  чтобы  ехать  в
горы Серавеццы и прокладывать там дорогу. Он знал их обоих:  лечь  костьми
во имя идеи они не согласятся.
 Весна в Карраре была на редкость удачной:  закупать  мрамор  скульпторы
съехались отовсюду. Жили они в церковной гостинице, за мостом, недалеко от
собора: тут были Бартоломео Ордоньес  из  Испании,  Джованни  де  Росси  и
маэстро Симони из Мантуи, Доминик  Таре  из  Франции,  дон  Бернардино  де
Чивос, работавший на испанского короля Карла  Первого.  Микеланджело  тоже
чувствовал, что ему улыбнулась удача, - Медичи согласились  заплатить  ему
за фасад двадцать пять тысяч дукатов.
 Якопо Сансовино, ученик старого Андреа  Сансовино,  друга  Микеланджело
еще по работе в Садах, дождливым вечером приехал в Каррару и стоял  теперь
перед очагом Микеланджело, грея и обсушивая себе спину. Якопо был приятным
на вид мужчиной лет тридцати, с каштановыми волосами.  Он  взял  у  своего
учителя его фамилию и, видимо, обладал талантом. Микеланджело встречал его
раньше в мастерской Сансовино, а потом не сталкивался с ним целые годы.
 - Якопо, как приятно мне видеть флорентинское лицо! Кто загнал  тебя  в
Каррару по такой скверной погоде?
 - Ты.
 - Я? Почему я?
 - Папа Лев заказывает мне фриз.
 - Какой фриз?
 - Фриз для твоего фасада, разумеется. Я представил папе проект, и  папа
был очарован.
 Микеланджело отвернулся на минуту, чтобы Якопо не заметил, насколько он
ошеломлен.
 - Но по моему проекту не предусмотрено никакого фриза.
 - Папа допустил  к  конкурсу  всех,  кто  может  предложить  что-нибудь
интересное. Я в этом конкурсе победил. Я  предлагаю  протянуть  над  тремя
порталами длинную бронзовую ленту - и на ней изобразить эпизоды  из  жизни
рода Медичи.
 - По предположим, что твой фриз совсем не совпадает с моим замыслом?
 - Ты сделаешь свою часть работы, я - свою.
 Тон  у  Якопо  не  был  вызывающим,  но  и  не   допускал   возражений.
Микеланджело сказал спокойно:
 - Я еще никогда ни с кем не сотрудничал, Якопо.
 - Что свитой отец хочет, то и будет.
 - Это верно. Но согласно договору я обязан исправлять ошибки в  работах
моих помощников.
 - У меня ошибок не будет, поверь мне. О ком тебе надо беспокоиться, так
это о Баччио и Биджио.
 - А что делают Баччио и Биджио? - Микеланджело чувствовал, как спину  у
него пробирает мороз.
 - Им предстоит украсить резьбой все блоки и колонны.
 В эту ночь Микеланджело  не  спал.  Подбрасывая  поленья  в  огонь,  он
расхаживал по двум своим комнатам и думал, стараясь  понять  самого  себя.
Почему он в течение целых двух месяцев не завершил модели, - ведь  папа  и
кардинал Джулио сейчас уже,  наверное,  одобрили  бы  ее?  Почему  он  все
обдумывал главные  изваяния  фасада,  а  не  съездил  во  Флоренцию  и  не
приступил там прямо к работе? Он суетился, вел переговоры,  покупая  сотни
мраморов, и был в ложной уверенности, что чего-то достиг, повлиял  на  ход
дела. Приезд Сансовино и весть о том, что фасад уже  уходит  из  его  рук,
доказали, что он обольщался. По сути, он  пребывал  в  покое,  -  а  более
мучительной смерти для художника нет.
 Теперь нельзя больше терять времени.  Если  он  взялся  возводить  этот
фасад, надо приступать к работе немедленно и исполнить  ее  всю,  во  всем
объеме - плоские камни и колонны, карнизы и  капители,  не  говоря  уже  о
Статуях святых.
 Он написал в Рим:

 "Я обещаю вам,  святой  отец,  что  фасад  церкви  Сан  Лоренцо  станет
зеркалом архитектуры и скульптуры всей Италии".



8

 Он приехал во Флоренцию, когда весна была в полном цвету, и сразу попал
на торжество: у Буонаррото родилась дочь Франческа,  которую  Микеланджело
стал звать Чеккой. Он пригласил в дом на Виа Гибеллина друзей, угостил  их
вином и праздничным пирогом, а на другой  день  принялся  за  хлопоты.  Он
решил купить участок земли на Виа Моцца, близ  церкви  Санта  Катерина,  и
построить там обширную мастерскую, где поместились бы  его  большие  блоки
для фасада Сан Лоренцо и  для  гробницы  Юлия.  Ему  пришлось  вступить  в
переговоры с канониками Собора, те запросили  с  него  за  участок  триста
больших золотых флоринов, что,  по  его  мнению,  на  шестьдесят  флоринов
превышало справедливую  цену.  Когда  он  стал  возражать,  каноник  важно
ответил:
 - Я сожалею, но мы не  можем  отступать  от  папской  буллы  касательно
земельной купли и продажи.
 - В таком случае прирежьте мне за эти  шестьдесят  флоринов  еще  кусок
земли на задах.
 - Неужели вы хотите заставить нас пойти против приказа святого отца?
 В течение нескольких недель Микеланджело трудился, завершая  деревянную
модель фасада. Он расширил теперь свой проект, дополнительно ввел  в  него
барельефы на исторические сюжеты - пять в квадратных рамах и два  круглых:
стоимость работы возросла, за фасад надо было требовать не меньше тридцати
пяти тысяч дукатов.  Папа  отвечал  по  этому  поводу  через  Буонинсеньи,
который писал так:

 "Им нравится ваш новый план, но вы увеличили стоимость работы на десять
тысяч дукатов. Что это - следствие расширения проекта или же  просчетов  в
вашем прежнем плане?"

 Микеланджело ответил: "Это будет чудо архитектуры и скульптуры во  всей
Италии! Когда же мне отпустят деньги?"
 Буонинсеньи снова внушал ему:

 "С деньгами затруднения, в казне их очень мало,  но,  не  сомневайтесь,
ваш договор будет подписан. Приступайте к делу сейчас же. Его святейшество
обеспокоен тем, что вы все еще оттягиваете начало работы".

 Якопо Сансовино, узнав в Ватикане, что  новая  модель  Микеланджело  не
предполагает никакого бронзового фриза, приехал к нему и учинил  настоящий
скандал.
 - Пусть я буду проклят, если ты скажешь доброе слово хоть о  ком-то  на
свете!
 - Якопо, я отзывался о твоей работе очень высоко. Ведь я тебе  пробовал
объяснить в Карраре...
 - Ты мне объяснил в Карраре, что есть ты  и  только  ты.  Ни  для  кого
другого уже нет места. Вот что я усвоил в Карраре.
 - Не надо нам становиться врагами, Якопо. Я обещаю тебе помочь получить
заказ. Тогда ты поймешь, что в искусстве нельзя вести работу  сообща  -  в
нем требуется органическое единство разума  и  рук  одного  человека.  Все
другое будет ливорнской рыбной солянкой.
 В эти дни Лодовико опять принялся укорять Микеланджело за то, что он не
позволяет отцу брать деньги у эконома церкви Санта Мария Нуова.
 - Отец, если вы не перестанете ворчать и вечно придираться ко мне, жить
под одной крышей нам будет невозможно.
 К ночи Лодовико исчез, его комната оказалась пустой.  Утром  Буонарроти
узнал, что Лодовико жаловался  каждому  встречному,  как  его  выгнали  из
собственного дома.
 - Где же он теперь живет? - спрашивал Микеланджело.
 - В крестьянском домике за нашей усадьбой в Сеттиньяно.
 - Я сейчас же напишу ему письмо.
 Микеланджело уселся  за  письменный  столик  Лодовико  -  столик  этот,
имеющий форму пирога, выглядел в квадратной комнате довольно странно.

 "Дражайший отец - я знаю, что вы жалуетесь на меня и рассказываете всем
и каждому, что  я  выгнал  вас  из  дому.  Я  удивлен  этим,  ибо  могу  с
уверенностью сказать, что со дня моего рождения и по сию пору  у  меня  не
было и мысли сделать что-либо во вред вам. Из любви к вам я вынес  столько
трудностей и лишений!.. И вы знаете, что все, чем я располагаю, - ваше.
 Вот уже тридцать лет вы испытываете мое терпение, вы и ваши сыновья,  и
вам прекрасно известно, что все мок помыслы и все дела, на какие я  только
способен, направлены к вашему благу. Как можете вы  говорить,  что  я  вас
выставил за дверь? Неужто вы не видите, как  вы  меня  черните?..  Мне  не
хватает разве лишь этого, после всех тех  мучений,  которые  я  из-за  вас
претерпел. Вы воздаете мне по заслугам.
 Но как бы то ни было, я готов признать, что не принес вам ничего, кроме
стыда и  позора...  умоляю  вас  простить  меня,  как  прощают  негодяя  и
грешника".

 Лодовико возвратился на Виа Гибеллина и простил Микеланджело.
 В городе у всех было подавленное настроение, флорентийские традиционные
празднества и гуляния как бы переселились  в  Рим,  ко  двору  папы  Льва.
Безрадостная жизнь Микеланджело стала еще горше, когда он узнал,  что  его
картон "Купальщики" пропал.
 - Уничтожен - это будет не совсем верное слово, -  скорбно  повествовал
Граначчи. - Исчерчен, исписан, истрепан, изрезан на куски, расхищен.
 - Но каким же образом? Ведь он  принадлежал  Флоренции.  Разве  его  не
охраняли?
 Граначчи рассказал ему все подробно. Картон был перенесен в Папский зал
близ церкви Санта Мария Новелла, затем в верхний зал дворца Медичи.  Сотни
художников, проезжавших через Флоренцию, работали у картона, за ними никто
не присматривал, многие отрезали от картона по  куску  и  брали  с  собой.
Недруг Микеланджело со времен его  ссоры  с  Перуджино,  скульптор  Баччио
Бандинелли,  говорят,  утащил  и  присвоил  себе  много  кусков   картона.
Единственные обрывки, которые сейчас находятся во Флоренции, это  те,  что
скупили друзья Микеланджело - семейство Строцци.
 - Так мне  пришлось  разделить  участь  Леонардо,  -  угрюмо  промолвил
Микеланджело. - Мой картон погиб. И погибла бронзовая статуя Юлия.
 Один только настоятель  Бикьеллини  был  способен  помочь  Микеланджело
взглянуть на свои несчастья философски: состарившийся  и  больной,  он  не
встава