ь от недостатка движения?
 - Я по-прежнему хожу  на  охоту...  с  ружьем.  Владелец  банка  должен
внушать уважение.
 - Гляди-ка, какая нравственность! Никогда я не думал,  что  ты  станешь
таким добропорядочным.
 Бальдуччи вздохнул.
 - Невозможно наживать богатство и в то же время забавляться.  Молодость
надо тратить на женщин, зрелые годы - на прибыльные дела, а старость -  на
игру в шары.
 - Я вижу, ты стал настоящим философом. Можешь  ты  одолжить  мне  сотню
дукатов?
 Он стоял на ветру, под дождем,  наблюдая  за  баркой,  пробивавшейся  к
пристани: в барке были его мраморы. Дважды на  его  глазах  нос  суденышка
зарывался и исчезал под валами.  Казалось,  барка  вот-вот  уйдет  на  дно
бунтующего Тибра, унося с собой и драгоценную кладь - тридцать четыре  его
лучших, отборных блока. Пока он,  вымокший  до  нитки,  стоял  на  берегу,
моряки последним  бешеным  усилием  сделали  свое  дело:  с  причала  были
сброшены канаты, судно взято на чалки. Разгружать его при таком ливне было
почти немыслимо. Вместе с матросами Микеланджело сумел снять десять  самых
малых глыб, но барка подпрыгивала на волнах, несколько раз  ее  срывало  с
причала, и большие колонны - от двух с половиной до  пяти  аршин  длины  -
Микеланджело сгрузить не удавалось, пока не пришел Сангалло и не  приказал
пустить в ход подъемный кран.
 Разгрузку еще не успели закончить, как наступила темнота.  Микеланджело
лежал, не засыпая, в постели и слушал вой все свирепеющего  ветра.  Утром,
придя на пристань, он увидел, что Тибр вышел из берегов.  Набережная  Рипа
Гранде напоминала собой  болото.  Его  прекрасные  мраморы  были  занесены
желтым илом. Он кинулся к ним и, стоя по колено в воде,  начал  счищать  с
них налипшую грязь. Он вспомнил месяцы, проведенные в каменоломнях,  вновь
представил себе, как вырубали его блоки в горах, как спускали их  вниз  по
обрывистым склонам на канатах и катках, грузили на телеги, везли к  берегу
моря, осторожно скатывали на песок, переносили во время отлива на лодки  -
все без малейшего для них урона, ни одна даже ничтожная трещина или  пятно
не попортили колонн. И увидеть их в таком состоянии теперь, когда они  уже
доставлены в Рим!
 Прошло три дня,  прежде  чем  дождь  унялся  и  Тибр  вошел  в  берега,
освободив набережные. Братья Гуффатти, приехав  в  своей  родовой  телеге,
перевезли мраморы к заднему портику  дома.  Микеланджело  заплатил  им  из
занятых у Бальдуччи денег, потом  купил  огромное  полотнище  просмоленной
парусины и укрыл ею блоки вместе с кой-какой подержанной  утварью.  Январь
уже кончался, когда Микеланджело,  сидя  за  дощатым  столом  подле  своих
мокрых и запачканных мраморов, стал писать письмо отцу и  краткую  записку
Арджиенто - он  просил  Лодовико  переслать  эту  записку  в  деревню  под
Феррару, где Арджиенто находился с тех пор,  как  Синьория  объявила,  что
Микеланджело не может жить в  своем  новом  флорентийском  доме,  пока  не
приступит к исполнению ее заказов.
 Арджиенто надо было  еще  дожидаться,  и  потому  Сангалло  посоветовал
Микеланджело взять на службу плотника Козимо - этот пожилой уже человек, с
шапкой нависающих на  лоб  серебряных  волос  и  со  слезящимися  глазами,
нуждался в простом крове. Пища, которую Козимо готовил, отдавала смолой  и
стружками, но он  самоотверженно  работал,  помогая  Микеланджело  строить
деревянную модель первых двух ярусов надгробья.  Юный  Росселли  дважды  в
неделю отправлялся к Портику Октавии, на рыбный рынок, и  приносил  свежих
моллюсков, мидий, креветок, каракатиц и морских окуней примостясь у очага
Микеланджело, он жарил солянку - ливорнское каччукко. Микеланджело, Козимо
и Росселли жадно водили по сковородке  хлебными  корками,  собирая  острый
соус.
 Чтобы купить горн, шведское железо  и  каштановый  уголь,  Микеланджело
пришлось снова идти в банк к Бальдуччи и брать у него новую сотню дукатов.
 - Я не возражаю против второго займа,  -  говорил  Бальдуччи.  -  Но  я
возражаю против того, чтобы ты увязал в долгах все глубже и глубже. Когда,
по-твоему, ты получишь за эту гробницу какие-то деньги?
 - Как только я смогу показать Юлию готовую  работу.  А  пока  мне  надо
придумать украшения для нескольких нижних блоков и дать образец  Арджиенто
и одному каменотесу, которого я хочу вызвать из Флоренции,  из  мастерских
при Соборе. И тогда у меня будет возможность сосредоточиться и взяться  за
"Моисея"...
 - Но ведь на все это уйдет, может быть, не один и не два месяца!  А  на
что ты думаешь жить все это время? Будь же разумным человеком, иди к  папе
и получи с него, что можешь. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
 Вернувшись домой, Микеланджело измерил заготовленную Козимо  деревянную
модель углового блока надгробья, затем принялся высекать  из  мрамора  три
маски две профильных - они располагались сверху -  и  третью  под  двумя
первыми, смотревшую прямо на зрителя. Вокруг масок  были  нарезаны  плавно
круглившиеся декоративные узоры. Три подножных нижних блока гробницы - эта
было пока все, что он по сути сделал. На посланное письмо Арджиенто до сих
пор никак не отзывался. Каменотес из мастерских при  Соборе  ехать  в  Рим
отказывался. Сангалло считал, что время тревожить  Юлия  по  поводу  денег
пока еще не наступило.
 - Святой отец рассматривает  теперь  планы  перестройки  храма  Святого
Петра. Имя победителя конкурса будет объявлено первого марта. Вот тогда  я
и поведу тебя к его святейшеству.
 Но  первого  марта  дворец  Сангалло  будто   замер.   Явившись   туда,
Микеланджело увидел, что в комнатах пусто, даже чертежники не сидели,  как
обычно, за своими столами. Сангалло с  женой  и  сыном  жались  вверху,  в
спальне. Все в доме оцепенело, словно бы там был покойник.
 - Как это могло случиться? - спрашивал Микеланджело. -  Ты  официальный
архитектор папы. Ты один из старейших и самых преданных его друзей...
 - До меня дошли только слухи: одни  говорят,  что  римляне,  окружающие
папу, ненавидят флорентинцев, но благоволят к  урбинцам,  а  значит,  и  к
Браманте. Другие объясняют все дело тем, что Браманте постоянно  ездит  со
святым отцом на охоту, потешает его шутками, развлекает.
 - Клоун! Неужто же клоуны способны строить великие здания?
 - Но клоуны способны пролезть куда надо, втереться...
 - Я иду к Лео Бальони и дознаюсь у него истины.
 Бальони посмотрел на него с неподдельным удивлением:
 - Истина? Разве она не ясна такому человеку, как ты?  Идем  со  мной  к
Браманте, увидишь истину.
 Браманте купил в свое время  на  Борго,  поближе  к  Ватикану,  старый,
обветшалый дворец и перестроил его  с  элегантной  простотой.  Сегодня  во
дворце толпились множество важных  персон  -  папские  придворные,  князья
церкви, дворяне, ученые, художники, купцы, банкиры. Браманте давал прием -
он купался в лучах  восхищенного  внимания,  его  красное  лицо  сияло,  в
зеленых глазах горели радость и торжество.
 Лео Бальони провел Микеланджело вверх по лестнице, в  обширный  рабочий
кабинет Браманте. Здесь повсюду - и на стенах  и  на  столах  -  были  его
эскизы я рисунки, изображающие новый  собор  Святого  Петра.  Микеланджело
ахнул: это было здание столь грандиозное, что  флорентийский  кафедральный
Собор выглядел бы рядом с ним карликом, и все же в проекте Браманте было и
изящество, и лиризм, и настоящее благородство. Византийский по своему духу
проект Сангалло - суровая крепость, увенчанная куполом, - по  сравнению  с
замыслом урбинца казался скучным и тяжеловесным.
 Теперь Микеланджело знал истину -  и  она  не  имела  ничего  общего  с
ненавистью римлян к флорентинцам или с угодническим  шутовством  Браманте.
Все дело было в даровании. С любой точки  зрения  собор  Святого  Петра  у
Браманте был красивее и совершенней, чем у Сангалло.
 - Мне очень жаль Сангалло, - сдержанным тоном сказал Бальони, - но ведь
устраивался конкурс, и всем ясно, кто победил в этом конкурсе. Что  бы  ты
сделал на месте папы? Облагодетельствовал бы заказом своего  друга,  чтобы
тот построил такую церковь, которая устарела  бы  раньше,  чем  ее  начали
возводить? Или поручил бы работу пришельцу, чужаку,  но  создал  бы  самый
красивый храм во всем христианском мире?
 Микеланджело не решился ответить на этот вопрос.  Он  торопливо  сбежал
вниз по лестнице, прошел по Борго и стал  нервно  вышагивать  вдоль  стены
папы Льва Четвертого, пока не почувствовал, что страшно устал. Да, в самом
деле, будь он, Микеланджело  Буонарроти,  папой  Юлием  Вторым,  ему  тоже
пришлось бы отдать предпочтение плану Браманте. Такой храм, каком замыслил
урбинец, мог  бы  куда  вернее,  чем  все  заботливо  вымощенные  улицы  и
расширенные площади, положить начало новому, славному Риму.
 Именно в эту ночь, когда он лежал в своей кровати  и  не  мог  заснуть,
дрожа от холода и слушая храп Козимо, усердствовавшего так,  будто  каждый
его вздох был последним, Микеланджело понял, что еще с того дня, как  папа
послал Браманте вместе с Микеланджело и Сангалло выбирать место для  своей
гробницы, тот задался целью не допустить постройки специальной капеллы для
нее. Он воспользовался идеей Сангалло об отдельном здании для  гробницы  и
мыслями Микеланджело  насчет  гигантского  мавзолея  в  своих  собственных
выгодах - убедить папу возвести совершенно новый собор по  его,  Браманте,
проекту.
 Разумеется,  собор  Святого  Петра,  построенный   Браманте,   был   бы
великолепным вместилищем и  оправой  гробницы.  Но  позволит  ли  Браманте
установить гробницу в своем здании? Захочет ли он делить и честь и славу с
Микеланджело Буонарроти?



2

 В середине марта проглянуло солнце. Микеланджело велел братьям Гуффатти
поднять с земли три огромных колонны и поставить  их  стоймя.  Скоро  надо
быть  готовым  к  тому,  чтобы  рубить  мрамор,  сдирая  внешнюю  кору,  и
нащупывать образы Моисея и Пленников. Первого апреля стало  известно,  что
восемнадцатого апреля  папа  и  Браманте  будут  торжественно  закладывать
камень в фундамент нового  собора.  Пари  де  Грасси  заранее  вырабатывал
порядок церемонии. Когда землекопы начали рыть котлован, в который  должен
был  спуститься  папа,  чтобы   благословить   закладку   первого   камня,
Микеланджело окончательно  убедился,  что  старая  священная  базилика  не
войдет в новое здание и что ее совершенно разрушат, освобождая  место  для
будущего собора.
 Микеланджело не скрывал своего недовольства этим. Он  любил  колонны  и
старинную резьбу базилики, разрушение самого древнего христианского  храма
в Риме он считал кощунством. Он рассуждал об этом с кем  угодно,  везде  и
всюду, пока однажды Лео Бальони не  предупредил  его:  кое-кто  из  темных
прихвостней Браманте поговаривает, что  если  Микеланджело  не  перестанет
поносить их покровителя,  то,  пожалуй,  его  собственная  гробница  будет
возведена раньше, чем гробница папы.
 - Я не хотел бы, мой друг, чтобы ты был столь опрометчив и  таким  юным
оказался в Тибре, - шутил Лео.
 Владелец  барок  в  Карраре  прислал  Микеланджело  письмо,  в  котором
уведомлял его, что новый груз мрамора придет в Рипа Гранде в  начале  мая.
Когда груз окажется у причала, за перевозку его  надо  будет  уплатить,  и
лишь после  этого  Микеланджело  получит  свои  мраморы.  Того  количества
дукатов, которое требовалось по счету, у Микеланджело не было. Он  помылся
и пошел в папский дворец. Со взъерошенной бородой, вылезавшей из  высокого
горностаевого воротника,  папа  Юлий  сидел  на  малом  троне,  окруженный
придворными. Сбоку стоял любимый его ювелир. Юлий повернулся к  ювелиру  и
раздраженно сказал:
 - Хоть ты и говоришь, что эти камни крупные, - все равно я  не  потрачу
на них ни одной лишней полушки!
 Микеланджело выжидал и, как только ювелир удалился, а папа принял более
спокойный вид, шагнул вперед.
 - Святой отец, новый груз мраморов на ваше  надгробье  уже  в  пути.  Я
обязан заплатить за его доставку сразу же, как только барки придут в  Рипа
Гранде. У меня нет на это денег. Не можете  ли  вы  дать  какую-то  сумму,
чтобы я был спокоен за блоки?
 - Приходи в понедельник, - резко ответил папа и отвернулся.
 В желтом, как масло, весеннем солнечном свете  Рим  был  прекрасен,  но
Микеланджело брел по улицам,  будто  слепой,  весь  горя  от  обиды.  Папа
выставил его из дворца одним  взмахом  руки,  как  простого  каменщика!  И
почему?  Не  потому  ли,  что  ваятель  -  это  действительно  всего  лишь
мастеровой,  искусный  мастеровой?  Но  разве   папа   не   называл   его,
Микеланджело, лучшим скульптором по мрамору во всей Италии?
 Он рассказал обо всем Бальони, допытываясь, не знают ли его друзья, чем
вызвана такая перемена в поведении папы. Лео стоило немалого труда,  чтобы
сохранить в этой беседе спокойствие.
 - Браманте убедил святого отца, что строить самому  себе  гробницу  при
жизни - дурное предзнаменование.  Будто  бы  это  приближает  день,  когда
гробница действительно понадобится.
 Тяжело дыша, Микеланджело опустился на скамью.
 - Что же мне сейчас делать?
 - Идти к папе в понедельник и сделать вид,  что  ничего  особенного  не
случилось.
 Он пошел к папе в понедельник. Затем  во  вторник,  потом  в  среду,  в
четверг. Каждый раз его пропускали во дворец, папа хмуро  его  принимал  и
говорил, чтобы он приходил завтра. В пятницу стража дворца преградила  ему
дорогу  и  отказалась  впустить.  Это  был  жаркий  полуденный   час,   но
Микеланджело почувствовал во всем теле холод. Считая, что могло  произойти
какое-нибудь недоразумение, он вновь попытался проникнуть во  дворец.  Ему
снова  преградили  дорогу.  В  эту  минуту  ко  дворцу  подкатила   карета
двоюродного брата папы, епископа Луккского Александра.
 - Что тут творится? - спросил епископ у стражника. - Разве ты не знаешь
маэстро Буонарроти?
 - Я знаю его, ваше преосвященство.
 - Тогда почему же задерживаешь?
 - Извините, ваше преосвященство, но таков приказ.
 Микеланджело поплелся домой, плечи его  судорожно  вздрагивали,  голова
пылала, словно в огне. Он прибавил шагу, потом побежал почти бегом,  запер
дверь дома, сел к столу и торопливо, каракулями, начал набрасывать письмо.

 "Благословенный отец, сегодня по вашему  приказу  я  был  выставлен  из
дворца: значит, если я буду нужен, вам придется искать  меня  где  угодно,
кроме Рима".

 Он направил это письмо дворецкому папы мессеру Агостино,  потом  послал
соседского мальчика за Козимо. Старик примчался тотчас.
 - Козимо, я должен уехать из Рима сегодня же ночью. Завтра ты  позовешь
старьевщика и продашь ему весь этот жалкий скарб.
 Во втором часу ночи он нанял у Народных ворот лошадь и, присоединившись
к почтовой карете, направился во  Флоренцию.  Отъехав  немного  на  север,
вверх по холму, с которого он когда-то бросил свой первый взгляд  на  Рим,
Микеланджело обернулся в седле, чтобы вглядеться в  спящий  город.  И  ему
вспомнилось любимое изречение тосканцев, родившееся во времена  феодальных
распрей:

 Сидит немало дураков по городам своим.
 Но тот четырежды дурак, кто уезжает в Рим!

 Ранним утром он спешился у гостиницы в Поджибонси -  здесь  он  в  свое
время останавливался на пути в Сиену, когда ехал переделывать  испорченную
Торриджани статую Святого  Франциска.  Микеланджело  спокойно  плескал  из
чашки воду, умываясь на дворе, как вдруг услышал  стук  копыт:  кто-то  во
весь опор скакал по дороге. Через минуту к  гостинице  подъехал  отряд  из
шести всадников во главе с Бальони. От быстрой скачки  лошади  взмокли,  с
удил падала пена. Микеланджело взглянул на тонкое, аристократическое  лицо
друга с засохшими струями пота, на его помятое, поблекшее от дорожной пыли
платье.
 - Лео! Что тебя заставило скакать в Поджибонси?
 - Ты! Святой отец знает, что мы приятели. Он приказал  мне  взять  этот
отряд и ехать за тобою.
 Микеланджело, моргая,  смотрел  на  пятерых  вооруженных  всадников  из
папской стражи, - подбоченясь, они сидели в своих седлах, взгляд у них был
свирепый.
 - Отряд! При чем тут отряд?.. Я еду домой, во Флоренцию...
 - Нет, ты не едешь! - Бальони слез с коня, откинул волосы  с  глаз.  Он
вынул из седельной сумки пергаментный свиток.
 - Вот письмо от  Юлия  Второго.  Под  страхом  папской  немилости  тебе
приказано немедленно вернуться в Рим.
 - Я не заслужил того, чтобы меня выгоняли из его покоев.
 - Все будет улажено наилучшим образом.
 - Позволь мне не поверить.
 - Святой отец дает в том свое слово.
 - У святого отца бывают провалы памяти.
 Один из всадников, самый дородный, сказал:
 - Мессер Бальони, может, его надо связать? Хотите, я приторочу  упрямца
к его же седлу?
 - Применять силу мне не  указано.  Микеланджело,  ты  не  первый,  кому
приходилось ожидать свидания с папой. Если Юлий  говорит:  "Жди",  -  надо
ждать, пусть это будет неделя, месяц или даже год.
 - Я уезжаю во Флоренцию навсегда.
 - Едва ли! Никому не дано уехать  от  папы,  если  он  того  не  хочет.
Клянусь, святой отец сожалеет о том, что Случилось. Возвращайся  в  Рим  и
работай - таково желание папы.
 - Я не допущу, чтобы кто-то измывался надо мною.
 - Святой отец - это тебе не кто-то. - Лео подошел к Микеланджело совсем
близко и, уверясь, что стражники не слышат  его,  сказал:  -  Браво!  Тебя
можно ставить во  Флоренции  вместо  "Льва"  Мардзокко.  А  теперь,  когда
независимость твоя утверждена, - едем обратно. Иначе  и  я  окажусь  из-за
тебя в очень скверном положении.
 Микеланджело молчал. Да, Бальони всегда был хорошим другом. Но  как  же
защитить чувство собственного достоинства? Никто не  вправе  требовать  от
человека, чтобы он поступался своей гордостью. Микеланджело так  и  сказал
Лео. Лицо у Бальони стало суровым.
 - Бросить  вызов  первосвященнику  -  это  немыслимо.  Ты  сам  в  этом
убедишься. Рано или поздно. И чем позже, тем  будет  хуже  для  тебя.  Как
друг, я настаиваю, чтобы ты и не думал идти наперекор воле папы. Тебе  его
не осилить!
 Микеланджело опустил голову и, щурясь, разглядывал узоры на земле.
 - Не знаю, что сказать тебе, Лео... Но если я вернусь в Рим, я  потеряю
буквально все. Нет, я поеду во Флоренцию - там я верну себе и дом, и заказ
на работу. А если папа захочет, я изваяю ему надгробье... но буду жить под
сенью башни дворца Синьории.



3

 Отец был не  очень  обрадован  его  приездом:  он  воображал,  что  сын
зарабатывает  у  папы  в  Риме  колоссальные  деньги.  Микеланджело  опять
пришлось вселиться в переднюю комнату, окна которой глядели на башню  дома
старейшины цехов, - он поставил там на верстак "Богоматерь" Таддеи, сходил
в мастерские при Соборе, где  хранился  его  мрамор,  предназначенный  для
"Апостола Матфея", перевез из  литейной  еще  не  законченного  бронзового
"Давида". Его картон  с  "Купальщиками"  был  вынесен  из  мастерской  при
больнице Красильщиков, вставлен в еловую  раму  и  повешен  в  галерее  за
Большим залом дворца Синьории.
 Потребовалось очень немного времени,  чтобы  слухи  о  происшествии  на
дворе гостиницы в Поджибонси переползли горный  перевал.  Придя  вместе  с
Граначчи в мастерскую Рустичи на ужин Общества Горшка, Микеланджело понял,
что на него смотрят, как на героя.
 -  Какой  же  низкий  поклон  отвесил  тебе  папа  Юлий!  -  восхищался
Боттичелли, писавший в свое время фрески в Сикстинской  капелле  для  дяди
Юлия, папы Сикста Четвертого.  -  Послать  вслед  за  тобой  целый  отряд,
прямо-таки спасательную команду! Да  разве  когда-нибудь  бывало  такое  с
художником?
 - Никогда! - гудел Кронака. - И кто станет  беспокоиться  о  художнике?
Пропал один, на его место всегда найдется десяток таких же.
 - Но вот папа признал наконец, что художник - это  индивидуальность,  -
взволнованно заговорил Рустичи. - Индивидуальность со своим,  неповторимым
талантом и своими особенностями, которых именно в этой комбинации не найти
нигде, хоть обшарь весь белый свет!
 Микеланджело чувствовал, что его расхваливают сверх всякой меры.
 - А что мне оставалось делать? - громко говорил  он,  в  то  время  к