редоточенно-спокойным созерцателем,  ученым
- в одной руке он держал книгу,  а  другой  подпирал  подбородок.  И  хотя
Микеланджело уже взломал, врубился во фронтальную стенку блока,  неясность
замысла удерживала его от дальнейшей работы. И только теперь он  понял,  в
чем заключалась неясность:  он  не  чувствовал  подлинного,  исторического
Матфея. Евангелие Матфея, по сути,  не  было  первым,  ибо  многое  Матфей
заимствовал у Марка,  считалось,  что  Матфей  был  близок  к  Христу,  но
Евангелие его было написано лишь через пятьдесят  -  семьдесят  лет  после
Христовой смерти...
 Микеланджело  пошел   поделиться   своими   сомнениями   к   настоятелю
Бикьеллини. Глубокие голубые глаза настоятеля за  увеличительными  линзами
очков казались крупнее, чем  прежде,  но  лицо  его,  подсушенное  годами,
уменьшилось.
 - Все, что мы знаем о Святом Матфее, - все спорно, - говорил настоятель
в тишине своей библиотеки. - Был ли он из  рода  левитов,  служа  мытарем,
сборщиком податей, у Ирода  Антипы?  Может  быть,  да,  а  может,  и  нет.
Единственную ссылку на Матфея, не  считая  Нового  завета,  мы  находим  в
греческой рукописи, да и эта ссылка  ошибочная.  В  ней  говорится,  будто
Матфей составил Пророчества и при этом пользовался древнееврейским языком.
Но Пророчества были написаны по-гречески  и  предназначались  для  евреев,
говоривших на греческом языке, чтобы показать им, что Христос  не  однажды
был предсказан в Ветхом завете.
 - Что же мне делать, отец?
 - Ты должен создать своего собственного  "Матфея",  как  создал  своего
"Давида"  и  свое  "Оплакивание".  Решительно  отходи  от  книг,  мудрость
заложена в тебе самом. Какой бы "Матфей" ни возник у тебя - он и  окажется
истинным.
 Микеланджело, смеясь, качал головой:
 - Отец, ваши слова звучат очень лестно, - никто  еще  так  не  верил  в
меня, как вы.
 И Микеланджело начал все снова, стараясь представить себе и  воссоздать
такого Матфея,  который  бы  символизировал  человека  в  его  мучительных
поисках бога. Нельзя ли изваять Матфея в спиралеобразном  движении  вверх,
словно бы он пытался вырваться из мраморной глыбы, как вырывается  человек
из каменных недр многобожия, сковывавших его по рукам и ногам? И  вот  уже
Микеланджело видит, как колено  левой  ноги  Матфея  с  силой  пропарывает
камень, будто освобождая от тяжкой рясы весь торс, руки святого прижаты  к
бокам, голова судорожно, мучительно повернута в сторону - Матфей ищет пути
к спасению.
 Теперь Микеланджело снова рубил и резал  мрамор,  ощущая  свою  власть,
свое мастерство, - со  свирепой  радостью  устремлял  он  резец,  пробивая
камень, как молния пробивает плотный слой облаков. Он  весь  горел,  будто
охваченный жаром горна, в котором закалял  свои  орудия  белый  мрамор  и
телесная плоть  Матфея  были  для  него  уже  неразличимы,  усилием  своей
собственной волн Матфей выдирался, ломился из блока в жажде обрести душу и
вознестись с нею к богу. Разве каждый человек, отрываясь  от  материнского
чрева, не жаждет обрести бессмертие?
 Желая настроиться на более  лирический  лад,  Микеланджело  вернулся  к
"Богородице" Таддеи и не спеша обтачивал круглую  раму,  безмятежно  ясное
лицо  Марии,  шероховато-пористую  поверхность  тела  маленького   Иисуса,
раскинувшегося на материнских коленях.
 В это время пришло известие от  папы  Юлия:  чтобы  собрать  денег  для
строительства  нового  храма  Святого  Петра,  Флоренция  должна  отметить
торжественный юбилей - праздник Грехопадения и Искупления.
 - Я назначен на празднество главным художником, буду украшать все,  что
потребуется, - радостно объявил Граначчи.
 -  Уже  не  хочешь  ли  ты,  написав  такие  картины,  снова   заняться
декорациями? Это было бы пустой тратой твоего таланта, Граначчи. Не  делай
этого.
 - У моего таланта в запасе еще уйма  времени,  -  отвечал  Граначчи.  -
Мужчине не мешает немного позабавиться.
 Всеобщее празднество, целью которого  был  сбор  денег  на  предприятие
Браманте, не могло забавлять  Микеланджело.  Торжества  были  отнесены  на
апрель. Он дал себе слово убежать из города и провести  несколько  дней  у
Тополино. Но папа вновь вмешался в его жизнь.
 - Мы только что получили  послание  Юлия,  -  сказал  ему  Содерини.  -
Посмотри, вот печать с изображением Святого Петра в  образе  Рыбаря.  Папа
просит тебя ехать в Рим. У него для тебя хорошие новости.
 - Это означает лишь одно - папа хочет дать мне возможность работать над
мраморами.
 - Ты поедешь?
 - Завтра же. Сангалло пишет, что привезенные  со  вторым  рейсом  барок
мраморы валяются на площади Святого Петра без присмотра. Я  должен  спасти
их.



9

 У Микеланджело чуть не вылезли из орбит глаза, когда он увидел, что его
мраморы свалены в кучу, как дрова, и обесцвечены дождями и пылью. Джулиано
да Сангалло схватил его за руку:
 - Святой отец ожидает тебя.
 Они прошли  по  малому  тронному  залу  папского  дворца,  наполненному
ждущими приема просителями. В большом тронном зале Микеланджело сделал шаг
по направлению к трону, поклонился  кардиналу  Джованни  де  Медичи,  сухо
кивнул кардиналу Риарио. Увидев его, папа Юлий  оборвал  беседу  со  своим
племянником  Франческо,  префектом  Рима,  и  церемониймейстером  Пари  де
Грасси. На Юлии была белая полотняная сутана  и  доходившая  до  колен,  в
мелких  сборках,  туника  с  узкими,  облегающими  рукавами,   плечи   его
покрывала, спускаясь  до  локтей,  алая  бархатная  пелерина,  отороченная
горностаем, горностаевая оторочка украшала и его алую бархатную шапочку.
 - А, Буонарроти, вот ты и снова у нас. Ты доволен статуей в Болонье, не
правда ли?
 - Она сделает нам честь.
 - Вот видишь! - торжествующе воскликнул Юлий, выбрасывая  свои  руки  в
широком энергическом жесте, словно бы заключая в них весь зал. - А  ты  не
верил в себя. Когда я обратился к тебе с этим  великолепным  предложением,
помнишь, как ты кричал: "Это не мое  ремесло!"  -  Подражая  Микеланджело,
папа произнес эти слова чуть хрипло,  и,  оценив  его  расчет,  придворные
расхохотались. - Теперь тебе понятно, что бронза - это тоже твое  ремесло,
раз ты сделал такую прекрасную статую.
 - Вы  очень  великодушны,  святой  отец,  -  пробормотал  Микеланджело,
нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу: мысли  его  все  еще  были  заняты
грудой запачканных мраморов, которая лежала в нескольких сотнях саженей от
этого трона.
 - Я буду великодушен и впредь, - с той же горячностью продолжал папа. -
Я хочу поставить тебя превыше всех живописцев Италии.
 - ...живописцев?
 - Да. Я нахожу, что ты  -  лучший  мастер  для  того,  чтобы  закончить
работу, начатую твоими земляками Боттичелли, Гирландайо, Росселли, -  ведь
я их сам нанимал расписывать фриз  Сикстинской  капеллы.  Я  поручаю  тебе
завершить их работу - расписать в капелле моего дяди Сикста плафон.
 Среди придворных раздались негромкие аплодисменты. Микеланджело  замер,
пораженный. К горлу его подкатила тошнота. Разве  он  не  просил  Сангалло
разъяснить папе, что он согласился приехать в Рим  лишь  для  того,  чтобы
ваять скульптуры для гробницы? И он вскрикнул, не сдерживая возмущения:
 - Я скульптор, а не живописец!
 Юлий в отчаянии покачал головой.
 - Сколько же надо хлопот, чтобы уломать тебя! Даже покорение Перуджии и
Болоньи далось мне легче.
 -  Я  -  не  папское  государство,  святой  отец.  Зачем  вам   тратить
драгоценное время, покоряя меня?
 В зале все смолкли. Вздернув бороду и в упор посмотрев на Микеланджело,
папа ледяным тоном произнес:
 -  Скажи  мне,  где  ты  получил  религиозное   воспитание,   если   ты
осмеливаешься ставить под вопрос суждение своего первосвященника?
 - Ваше святейшество, как сказал вам один прелат в Болонье, я всего лишь
невежественный художник, лишенный приличных манер.
 - Тогда тебе лучше  высекать  свои  шедевры  в  темнице  замка  Святого
Ангела.
 Стоило Юлию только  взмахнуть  рукой,  и  Микеланджело  оказался  бы  в
застенке и гнил там многие годы. Он скрипнул зубами.
 - Это принесет вам мало чести, святой отец. Моя специальность - мрамор.
Позвольте же мне ваять Моисея,  Победителей,  Пленников.  Множество  людей
будут смотреть на эти статуи и благодарить ваше святейшество за то, что вы
дали возможность создать их.
 - Иными словами, - фыркнул папа, - я буду обязан твоим статуям тем, что
войду в историю.
 - Они будут способствовать этому, святой отец.
 Теперь стало слышно даже дыхание тех, кто стоял вокруг трона.
 - Вы только посмотрите, - повернулся  папа  к  кардиналам.  -  Я,  Юлий
Второй, возвративший церкви давно  утраченные  папские  земли,  добившийся
покоя и порядка в Италии,  покончивший  со  всеми  скандальными  историями
Борджиа, я,  издавший  указ,  который  уничтожает  симонию,  тем  возвышая
авторитет Священной коллегии, я, насадивший новую архитектуру в Риме...  я
нуждаюсь в Микеланджело Буонарроти, чтобы утвердить свое место в истории!
 Лоб и щеки Сангалло стали бледными, как у мертвеца.  Кардинал  Джованни
посматривал в окно, делая вид, будто все, что происходит в  зале,  его  не
касается. Желая чуть остынуть, папа расстегнул воротник пелерины,  вдохнул
побольше воздуха и заговорил снова:
 - Буонарроти, мои флорентийские осведомители пишут, что твой картон для
фрески в Синьории - это "образец для художников всего мира"...
 - Ваше святейшество, - прервал его Микеланджело, кляня свою  зависть  к
Леонардо, толкнувшую  его  взяться  за  живопись,  -  то  была  совершенно
случайная работа, ее мне уже больше  не  повторить.  Синьории  требовалось
украсить Большой зал еще одной фреской, на другой половине стены,  которая
пустовала... Я тогда просто хотел как  бы  отвлечься  от  своего  обычного
дела.
 - Чудесно. Отвлекись же от него на этот раз ради Систииы. Или мы должны
понять тебя так, что расписывать стену в зале  флорентийской  Синьории  ты
готов, а расписать плафон в папской капелле отнюдь не желаешь?
 Тишина в тронном зале делалась жуткой. Стоявший подле папы  вооруженный
страж сказал:
 - Ваше святейшество, произнесите только слово  -  и  мы  повесим  этого
самонадеянного флорентинца на Торре ди Нона.
 Папа пронзительно смотрел на Микеланджело, который стоял перед ним,  не
скрывая вызова, но и  не  защищаясь.  Глаза  их  встретились  -  взор  был
непоколебим у того и другого. И вдруг смутная, еле  заметная  тень  улыбки
пробежала по лицу первосвященника, янтарными искорками отзовясь  в  глазах
Микеланджело и чуть дернув его губы.
 - Этого самонадеянного, как ты его  называешь,  флорентинца,  -  сказал
папа, - Якопо Галли еще десять лет назад считал лучшим мастером скульптуры
в Италии. Таков он и  теперь.  Если  бы  я  хотел,  чтобы  его  расклевало
воронье, я мог бы позаботиться об этом раньше.
 Он снова повернулся к Микеланджело и сказал ему тоном рассерженного, но
любящего отца:
 - Буонарроти, ты напишешь на  плафоне  Сикстинской  капеллы  Двенадцать
Апостолов и украсишь свод обычным орнаментом. Мы заплатим тебе за это  три
тысячи больших золотых дукатов. Мы будем рады  также  оплатить  расходы  и
обеспечить заработком любых пятерых помощников, каких ты изберешь. Мы даем
тебе слово первосвященника, что,  когда  свод  Сикстинской  капеллы  будет
расписан, ты вернешься к ваянию мраморов. Сын мой, ты свободен.
 Что мог сказать в ответ на это Микеланджело?  Он  был  объявлен  лучшим
художником Италии, ему обещали, что он возобновит  работу  над  гробницей.
Куда ему было бежать? Во Флоренцию? Чтобы гонфалоньер Содерини кричал  ему
там: "Мы не можем ввязываться в войну с Ватиканом  по  твоей  милости!"  В
Испанию, в Португалию, в Германию, в Англию?.. Власть папы  настигнет  его
всюду.  Спору  нет,  Юлий   требует   многого,   но   более   ограниченный
первосвященник уже давно мог бы отлучить его от церкви. А что  выиграл  бы
он, Микеланджело, если бы он отказался поехать сюда, в Рим? Он уже пытался
сделать это однажды, просидев целых семь месяцев во Флоренции. Теперь  ему
не оставалось ничего иного, как покориться.
 Он преклонил колена, поцеловал у папы перстень.
 - Все будет так, как того желает святой отец.
 Потом он стоял у главного входа Сикстинской капеллы - горькое  смятение
и укоры совести, как шипы, жгли его разум и душу. За  спиной  Микеланджело
робко  жался  бледный,  осунувшийся  Сангалло:  вид  у  него   был   такой
несчастный, словно его выпороли.
 - Все это случилось из-за меня. Я уговорил папу  строить  торжественную
гробницу, я посоветовал ему вызвать тебя для работы над  статуями.  И  все
принесло тебе одно только горе...
 - Ты желал мне добра.
 - Я не мог направлять каждый шаг папы, упаси боже! Но  догадаться,  кто
такой Браманте, и понять его получше я был обязан. Надо  было  бороться  и
против его чар, и против его... таланта. А  мы  смотрели  на  его  происки
сквозь пальцы, и вот я теперь уже не архитектор, а ты не скульптор.
 И Сангалло  заплакал.  Микеланджело  заботливо  провел  его  в  притвор
капеллы, обняв за вздрагивающие плечи.
 - Терпение, саго, терпение. Мы еще пробьем себе дорогу и  своим  трудом
одолеем все препятствия.
 - Ты молод, Микеланджело, у тебя есть в запасе время. А я стар. И  тебе
даже не понять, какая стена ненависти встает тут против меня.  Я  вызвался
построить для тебя в капелле леса, так как я работал в капелле и хорошо ее
знаю. Так даже в этом мне отказали. Юлий уже столковался с Браманте, чтобы
леса строил он... Все, о чем я теперь мечтаю, -  это  вернуться  домой  во
Флоренцию и пожить в покое, а потом уже можно и умереть.
 - Давай-ка будем говорить не о том  как  умереть,  а  о  том,  как  нам
обороть это  архитектурное  чудовище,  -  и  жестом,  в  котором  сквозило
отчаяние, Микеланджело  поднял  вверх  обе  руки,  как  бы  охватывая  ими
капеллу. - Расскажи мне поподробнее  об  этом...  сооружении.  Почему  его
построили таким образом?
 Сангалло ответил, что в своем  первоначальном  виде  здание  напоминало
скорее крепость, чем капеллу. Папа Сикст намеревался  использовать  его  в
случае войны для обороны Ватикана, и кровля здания была увенчана  зубчатой
стенкой, из-за которой солдаты могли бы стрелять из пушек и швырять  камни
в нападающих. Когда  соседняя  башня  Святого  Ангела  была  превращена  в
крепость и переходами по высоким стенам соединена с папским дворцом,  Юлий
приказал Сангалло приподнять кровлю Систины  и  закрыть  зубчатую  стенку.
Предназначенная  для  солдат  площадка  над  сводом,  который  обязал  был
расписать Микеланджело, теперь стала не нужна.
 Яркий солнечный свет лился в капеллу из трех высоких окон,  освещая  на
противоположной стене прославленные фрески Боттичелли  и  Росселли  пучки
резких лучей падали на разноцветный мраморный пол. Боковые стены  капеллы,
длиной в девятнадцать сажен, были разделены на три яруса и поднимались  на
высоту почти десяти сажен, к  коробовому  своду:  самый  нижний  ярус  был
затянут шпалерами, по второму, или среднему, ярусу шел фриз,  составленный
из  фресок.  Над  фресками  вдоль  стены  тянулся,  выступая  вершков   на
четырнадцать, кирпичный карниз. И в  самом  высоком,  третьем  ярусе  были
размещены окна между окнами темнели портреты пап.
 Глубоко вздохнув, Микеланджело вытянул, как  журавль,  шею  и  поглядел
вверх, на потолок:  это  выкрашенное  в  светло-голубой  цвет  и  усеянное
золотыми звездами огромное поле, находившееся на высоте девяти сажен, надо
было заполнить орнаментальными украшениями. От верха  стены,  сливаясь  со
сводом  и  переходя  в  него,  поднимались  широкие  падуги,   разделенные
пилястрами, опирающимися на третий ярус стены. Эти  широкие  падуги  -  их
было по пяти на обеих продольных стенах и  еще  по  одной  на  торцовых  -
составляли то пространство, на котором Микеланджело  должен  был  написать
Двенадцать Апостолов над каждым окном был полукруглый  люнет,  обведенный
сепией над люнетами шли треугольные распалубки, тоже выкрашенные сепией.
 Мотивы, по которым действовал папа, навязывая Микеланджело этот  заказ,
стали до ужаса ясными. Дело было не  в  том,  чтобы  написать  на  плафоне
великолепные картины, которые дополнили бы уже имеющиеся в капелле фрески,
а скорей в том, чтобы замаскировать конструктивные опоры, так  неуклюже  и
грубо соединявшие третий ярус стены  с  коробовым  сводом.  Папа  приказал
Микеланджело написать Апостолов, и эти изображения замышлялись  лишь  ради
того, чтобы они притягивали  взор  находившихся  в  капелле  людей  и  тем
отвлекали  внимание  от  несуразных  архитектурных  форм.   Как   художник
Микеланджело  делался  теперь  не  просто  декоратором,  но   и   маляром,
замазывающим чужие огрехи.



10

 Он вернулся в дом Сангалло и потратил остаток дня  на  письма:  написал
Арджиенто, убеждая  его  поспешить  в  Рим,  Граначчи,  уговаривая  и  его
приехать в Рим и  устроить  тут  настоящую  боттегу,  семейству  Тополино,
запрашивая их, не знают ли они каменотеса, который захотел  бы  поехать  в
Рим и помог ему в первоначальной обработке мраморных колонн. Утром от папы
явился грум и передал приказ, что тот дом, где два года назад Микеланджело
оставил свои мраморы,  вновь  будет  его  жилищем.  Микеланджело  пошел  к
Гуффатти и условился с ними, чтобы они перевезли в этот дом  и  мраморы  с
площади Святого Петра. Оказалось, что несколько самых  малых  блоков  были
уже похищены.
 Он искал и не мог найти Козимо, плотника соседи считали, что он умер в
больнице Санто Спирито однако  в  тот  же  вечер  к  Микеланджело  явился
веснушчатый Пьеро Росселли и, пошатываясь, втащил какие-то узлы и свертки
скоро он уже готовил свою ливорнскую солянку. Пока она жарилась  в  остром
соусе, Микеланджело и Росселли осмотрели дом, пустовавший с тех самых пор,
как Микеланджело в спешке покинул его два года назад. Кухня, сложенная  из
кирпича, была некрашеная, маленькая, но достаточно удобная,  чтобы  в  ней
готовить пищу и есть. Комната, когда-то  предназначавшийся  для  гостиной,
вполне могла служить мастерской. На крытой веранде при старании можно было
поместить  мраморы  в  двух  остальных  комнатах,  также   сложенных   из
некрашеного кирпича, могла бы спать вся боттега.
 В мае Микеланджело подписал договор на Сикстинскую капеллу и получил из
папской казны пятьсот больших золотых дукатов. Прежде  всего  он  заплатил
давно просроченный долг Бальдуччи, потом опять  пошел  к  торговцу  старой
мебелью в Трастевере и купил там разной утвари, поразительно  напоминавшем
ту, что Бальдуччи сбыл этому торговцу восемь лет  назад.  Затем  он  нанял
римского мальчишку-подростка, для работы по дому.  Мальчик  обсчитал  его,
явившись с покупками с рынка, и Микеланджело  пришлось  тотчас  же  с  ним
расстаться. Появился второй мальчик, но,  прежде  чем  Микеланджело  успел
накрыть его,  тот  ухитрился  выкрасть  несколько  дукатов  прямо  из  его
кошелька.
 В конце недели приехал Граначчи. Еще на улице к нему пристал  цирюльник
и подрезал его  длинные  белокурые  волосы.  На  площади  Нозона  Граначчи
разыскал лавку модного мужского платья и пришел  к  Микеланджело  в  новых
рейтузах и рубашке, в коротком, до колен, обшитом золотыми галунами  плаще
- на голове у него красовалась надетая набекрень  маленькая  гофрированная
шапочка.
 - Как я счастлив, что ты приехал! - торжествовал Микеланджело. - За всю
жизнь никого не ждал с таким нетерпением. Нам вместе надо решить, кого  мы
пригласим в помощники.
 - К чему такая спешка! - отговаривался Граначчи, и  его  светло-голубые
глаза прыгали от возбуждения. - Ведь я в первый раз в Риме! Мне  надо  тут
оглядеться, кое-что повидать.
 - Завтра я поведу тебя в Колизей, покажу термы Каракаллы, Капитолийский
холм.
 - Всему свой черед. А сегодня мне хочется побывать в шикарных тавернах,
о которых я столько слышал.
 - Я их почти не знаю. Ведь я бедный мастеровой. Надо расспросить о  них
Бальдуччи, если ты подходишь к этому делу так серьезно.
 - Я всегда серьезен, когда речь идет об удовольствиях.
 Микеланджело пододвинул к кухонному столу два стула