я  мастерская,  светлая,   просторная
мастерская, в  которой  так  хорошо  высекать  величественные  статуи.  Он
поднялся на террасу и стоял теперь рядом с пятью Тополино - те  расщепляли
блоки светлого камня на плоские плиты.
 - Лучше уж скажи нам, в чем дело, не таись и не  мучайся,  -  заговорил
отец.
 - Теперь я состоятельный человек.
 - Это в чем же твое состояние? - спросил Бруно.
 - У меня будет дом.
 И он рассказал каменотесам о "Двенадцати Апостолах". Отец вынес бутылку
вина, запрятанную на случай свадьбы или рождения мальчика. Они  выпили  по
стакану за добрый его успех.
 Горделивое чувство  быстро  схлынуло,  сейчас  Микеланджело  охватывало
беспокойство и тоска. Он спустился с холма, пересек,  прыгая  с  камня  на
камень, ручей и, взобравшись  на  противоположный  берег,  остановился  на
минуту: неподалеку виднелся дом, в котором он когда-то  жил  и  в  котором
помнил свою мать. Как сейчас она гордилась бы им, как  была  счастлива  за
него.
 Но почему же не чувствует себя счастливым он сам? Может  быть,  потому,
что ему не хочется высекать этих Двенадцать Апостолов? Потому, что  он  не
хочет обрекать себя на эту работу, жертвуя  ей  двенадцатью  годами  своей
жизни? Или по той причине, что ему вновь придется корпеть над  закутанными
в плотные мантии фигурами? Неизвестно, выдержит ли он  такой  искус  после
той чудесной свободы, с какою он ваял "Давида". Даже  Донателло  высек  из
мрамора всего одного или двух апостолов. А способен ли  он,  Микеланджело,
создать нечто истинно глубокое и сказать свое особое  слово  о  каждом  из
двенадцати?
 Сам не сознавая, куда он идет, он оказался у  Джулиано  да  Сангалло  и
застал  его  за  рисовальным  столом.  Сангалло  уже  знал   о   сделанном
предложении - Содерини пригласил его вместе с Кронакой  явиться  завтра  в
полдень  на  собрание  старшин  и  попечителей  с  тем,  чтобы   выступить
свидетелем  при  подписании  договора.  Предполагалось,  кроме  того,  что
Кронака будет разрабатывать проект дома для Микеланджело.
 - Этот заказ отнюдь не совпадает с моими замыслами, Сангалло. Должен ли
скульптор предпринимать двенадцатилетний труд, если он не  рвется  к  нему
всеми силами души?
 - У тебя впереди еще много времени, - уклончиво ответил Сангалло.
 - Пока скульптор мечется от одного заказа  к  другому,  он  лишь  слуга
того, кто его нанимает.
 - Живопись и скульптура всегда  связаны  с  заказами.  Как,  по-твоему,
этого избежать?
 - Создавать произведения искусства независимо от заказчика и  продавать
их тому, кто купит.
 - Я что-то не слыхал об этом.
 - Но ведь это возможно?
 - ...скорей всего нет.  И  как  ты  решишься  отказать  гонфалоньеру  и
старшинам? Они предлагают тебе крупнейший заказ со времен  работы  Гиберти
над дверями Баптистерия. Старшины  будут  обижены.  Это  поставит  тебя  в
трудное положение.
 Микеланджело угрюмо молчал, уперев лоб в ладони.
 - Я понимаю. Я не могу ни принять заказ, ни отвергнуть его.
 Сангалло быстрым движением положил руку на его плечо.
 -  Подписывай  договор.  Строй  дом  и  мастерскую  и  высекай  столько
апостолов, сколько можешь, не портя работы. Что будет сделано, то сделано
остаток долга за дом погасишь деньгами.
 - Мне довольно и одного  договора  с  Пикколомини,  -  печально  сказал
Микеланджело.
 Он подписал договор. Эта новость  облетела  город  с  такой  быстротой,
будто речь шла о каком-то скандале. Когда он возвращался домой, на Виа  де
Гори ему кланялись совсем незнакомые люди. Он кивал им в ответ,  спрашивая
себя, что подумали бы эти люди, знай  они,  как  он  несчастен.  Дома  все
Буонарроти были в сборе и, бледные от волнения, обсуждали, как именно надо
строить их новый дом. Дядя Франческо и тетя Кассандра предпочитали  занять
для себя третий этаж.
 - Надо сейчас же начинать строить, - говорил  отец.  -  Чем  раньше  мы
переедем, тем скорей перестанем платить деньги за квартиру.
 Микеланджело отошел к окну  и  невидящим  взглядом  смотрел  на  улицу.
Заговорил он тихо, без всякого чувства.
 - Это будет мой дом. И моя мастерская. Семейство не будет иметь к этому
никакого отношения.
 На  минуту  все  онемели.  Потом  отец,  дядя,  тетя  -  все  закричали
одновременно, так что Микеланджело даже не  мог  отличать  один  голос  от
другого.
 - Как ты смеешь говорить такие вещи? Твой дом - это наш  дом.  Мы  ведь
сэкономим тогда на  квартирной  плате.  И  кто  тебе  будет  варить  обед,
стирать, убирать?..
 Он мог бы сказать: "Мне уже двадцать восемь лет, и я хочу жить в  своем
собственном доме. Я заслужил его". Но он счел за благо ответить иначе:
 -  Земельный  участок  мне  уже  отведен,  но  на  строительство   дали
всего-навсего шестьсот флоринов. Чтобы работать над  этими  статуями,  мне
нужна огромная  мастерская,  в  четыре  сажени  высоты,  нужен  просторный
мощеный двор. И места там останется только на маленький домик, с одной,  в
лучшем случае с двумя спальными комнатами.
 Буря  не  утихала  до  вечера,  пока  все  не  дошли  до   изнеможения.
Микеланджело остался тверд, как адамант самое меньшее, что он мог извлечь
из этого договора, - это обеспечить себе свое собственное  рабочее  место,
уединенный остров, где никто бы ему не мешал. Но ему пришлось  согласиться
платить из своих месячных авансов за нынешнюю квартиру отца.
 Когда глиняная модель маршальского "Давида" была  готова,  Микеланджело
послал Арджиенто за Лодовико Лотти,  колокольным  мастером,  и  Бонаккорсо
Гиберти, литейщиком по пушкам.  Мастера  пришли  к  нему  прямо  из  своих
литейных сараев, перепачканные сажей. Гонфалоньер настоятельно  просил  их
помочь Микеланджело отлить  фигуру  из  бронзы.  Увидев  его  модель,  они
переглянулись Лотти смущенно провел тыльной стороной  закопченной  ладони
по переносью.
 - Такую модель не отлить, - сказал он.
 - Это почему же?
 - Потому, что сначала надо  изготовить  модель  из  гипса,  -  объяснил
Гиберти.
 - Никогда я не занимался этим проклятым делом!
 - А мы можем работать только по готовой модели, - отвечал Лотти.
 Микеланджело бросился за помощью к  Рустичи,  Сансовино,  Буджардини  -
может, они слушали поучения Бертольдо насчет бронзы более внимательно.  Те
разъяснили ему, что прежде всего необходимо  вылепить  глиняную  модель  в
полную величину, с максимальной точностью, затем перевести ее по частям  в
гипс, ставя на каждой части цифровую метку, чтобы потом их не  перепутать,
смазать все части на местах стыка маслом, убрать гипсовую опоку...
 - Довольно! - взмолился Микеланджело. - Недаром я  всегда  обходил  эту
работу за версту.
 Литейщики прислали ему наконец готового "Давида". Уныло смотрел  он  на
безобразную, красного цвета,  бронзовую  фигуру  -  в  царапинах,  шишках,
рубцах,  с  металлическими  опухолями  и   наплывами,   портившими   самые
неожиданные места. Чтобы придать  Давиду  человеческий  вид,  Микеланджело
впервые потребовались инструменты по чеканке, напильники и штемпели затем
надо было раздобыть орудия шлифовки и полировки, резцы по металлу.  Прежде
чем "Давид" стал в какой-то  мере  презентабельным,  пришлось  еще  немало
потрудиться, натирая статуэтку маслом и пемзой. Но и  сейчас,  после  всей
этой работы, можно ли думать, уповая на ослабевшую память маршала, что  он
вообразит,  будто  этот  "Давид"  чем-то  напоминает  "Давида"  Донателло?
Микеланджело сомневался в этом.



10

 Первым следствием договора на "Двенадцать Апостолов" был  визит  Аньоло
Дони - соседа и товарища детских игр. Отец  его  нажил  состояние,  торгуя
шерстью, купил заброшенный дворец близ особняка Альбертини в приходе Санта
Кроче и поселился там. Аньоло Дони, унаследовав отцовское дело  и  дворец,
пользовался репутацией самого изворотливого  и  хитрого  торгаша  во  всей
Тоскане. Он разбогател и заново перестроил свой особняк.  В  финансовом  и
социальном отношении он вознесся так высоко, что теперь  был  помолвлен  с
Маддаленой Строцци.
 Его провел в сарай, виновато улыбаясь, Бэппе. Микеланджело был  вверху,
на подмостках,  и  обтачивал  пращу  на  левом  плече  Давида.  Он  сложил
инструмент и спустился по лестнице вниз. Дони стоял перед  ним  в  дорогом
модном камзоле, на плечах его вздымались пышные  буфы  кружевной  рубашки,
схваченной на груди и талии золотыми пряжками.
 - Я скажу тебе без обиняков, Буонарроти, зачем я пришел, - начал  Дони,
едва Микеланджело ступил на землю. - Я хочу,  чтобы  ты  сделал  для  меня
"Святое  Семейство":  это  будет  свадебный  подарок  для  моей   невесты,
Маддалены Строцци.
 Микеланджело покраснел от удовольствия Маддалена выросла в  доме,  где
стоял его "Геракл".
 - Строцци любят искусство, у них хороший вкус, - смущенно сказал он.  -
"Святое Семейство" из белого мрамора...
 Крошечный рот Дони, обрамленный по углам резкими продольными складками,
недовольно дернулся вниз.
 - Нет, нет, хороший вкус - это у меня! Мне, а  не  Маддалене  пришла  в
голову мысль обратиться к тебе с заказом. И кто тебе сказал хоть  слово  о
мраморе? Мрамор будет стоить уйму денег. Я хочу заказать картину,  которую
можно вставить в круглый столик.
 Микеланджело схватил свой молоток и резец.
 - Зачем же ты пришел ко мне, если хочешь картину? Я не окунал  кисти  в
краску вот уже пятнадцать лет.
 - Я пришел к тебе из чисто  товарищеской  привязанности.  Из  верности.
Ведь мы с тобой выросли по  соседству.  Помнишь,  как  мы  гоняли  мяч  на
площади Санта Кроче?
 Микеланджело насмешливо улыбнулся.
 - Так что ты скажешь?  -  настаивал  Дони.  -  "Святое  Семейство",  а?
Тридцать флоринов. По десяти за каждую фигуру. Щедрая плата  -  не  правда
ли? Ну как, по рукам?
 - Ты представляешь себе, сколько художников будут бранить тебя, Дони? У
тебя ведь богатейший выбор - в  городе  живет  полдюжины  лучших  мастеров
Италии:  Граначчи,  Филиппино  Липпи.  Возьми  хотя  бы  сына  Гирландайо,
Ридольфо. Он обещает стать великолепным  живописцем,  и  он  напишет  тебе
картину за скромную плату.
 - Послушай, Буонарроти. Я хочу, чтобы "Святое Семейство" написал ты.  Я
уже получил на это разрешение у гонфалоньера Содерини. Не желаю и  слышать
ни о Липпи, ни о молодом Гирландайо.
 - Но это же глупо, Дони. Если ты хочешь  получить  сукно,  ты  ведь  не
отдаешь свою шерсть вместо сукновала мастеру, который делает ножницы.
 - Всем известно, что высечь статую  -  это  такой  пустяк,  на  который
способен любой художник.
 - Ну, хватит! - зарычал Микеланджело, весь вспыхнув, ибо в этих  словах
Дони он почувствовал прямой отзвук речей Леонардо. - Я напишу тебе "Святое
Семейство". Это будет стоить сто золотых флоринов.
 - Сто флоринов! - завопил Дони его пронзительный голос  раздавался  по
всему двору, из конца в конец. - Тебе не стыдно  надувать  своего  старого
друга? Товарища детских игр? Это все равно что срезать с пояса  кошелек  у
родного брата!
 Лишь после того, как Микеланджело  почувствовал,  что  у  него  вот-вот
лопнут барабанные перепонки, они сошлись на семидесяти флоринах. Видя, как
в глазах Дони играют  лукавые  огоньки,  он  угадывал,  что  тот  все-таки
перехитрил или по крайней мере перекричал его - конечно, он  заплатил  бы,
поломавшись, и сто флоринов.
 Уходя, Дони сказал уже с порога:
 - Из всех мальчишек по соседству  никто  не  гонял  мяч  хуже  тебя.  Я
прямо-таки поражаюсь: такая тупость в игре - и такие успехи в  скульптуре.
Ведь ты теперь самый модный художник.
 - Так вот почему ты явился сюда - я, по-твоему, модный?
 - Иной причины и не было. Скажи, когда я могу посмотреть наброски?
 - Наброски - это моя забота. А ты получишь готовую вещь.
 - Кардиналу Пикколомини ты подавал на одобрение наброски.
 - Пусть тебя сначала сделают кардиналом!
 Когда Дони ушел, Микеланджело понял,  что  он  явно  сглупил,  позволив
этому  человеку  навязать  себе  на  шею  еще  один  заказ.  И  разве  он,
Микеланджело, так уж знает живопись? Стремится к ней, очень ее любит?  Да,
он разработает композицию "Святого Семейства", он  с  удовольствием  будет
рисовать. Но кисть и краски? Юный Гирландайо владеет ими гораздо лучше.
 Тем  не  менее  интерес  к  работе  у  него  был  разбужен.  В   папках
Микеланджело  хранились  десятки  рисунков  к   изваянию   "Богоматери   с
Младенцем" на тот случай, если братья Мускроны, купцы из  Брюгге,  все  же
подпишут  договор,   замышленный   Якопо   Галли.   Рисунки   были   очень
одухотворенные, возвышенные, мирского в них чувствовалось мало. А  "Святое
Семейство" надо писать  по-другому:  это  будет  совершенно  земная  вещь,
простые, обыкновенные люди.
 Как всегда в жаркие летние  дни,  когда  он  позволял  себе  отдохнуть,
Микеланджело бродил по дорогам Тосканы, рисуя крестьян то  за  работой,  в
поле, то за ужином подле жилища, в вечерней  прохладе  у  дверей  молодые
матери кормили  грудью  своих  младенцев  перед  тем,  как  уложить  их  в
колыбель. Скоро у него уже скопились наброски для картины Дони:  у  одного
дома он зарисовал юную девушку с сильными руками и плечами,  у  другого  -
пухленького розовощекого  мальчика  с  кудрявой  головкой,  у  третьего  -
старика  с  бородой  и  лысиной.  Соединив  эти  фигуры  в  одном  эскизе,
Микеланджело скомпоновал  эффектную  группу,  расположившуюся  на  зеленой
траве. Он написал красками руки,  лица,  ноги,  голого  мальчика  -  здесь
колорит не вызывал у него сомнений, но тона платья Марии и Иосифа  и  цвет
одеяльца, которым был прикрыт младенец, ему никак не давались.
 Зайдя к нему, Граначчи увидел, в каком он затруднении.
 - Позволь, я распишу тебе эти места картины.  Ведь  у  тебя  получается
ужасная мешанина.
 - Почему же это Дони не обратился со своим  заказом  к  тебе  с  самого
начала? Ты ему тоже сосед по приходу Санта Кроче. И тоже гонял с ним мяч!
 Скоро  Микеланджело  закончил  картину  -  колорит  ее  был  приглушен,
монотонен, похож на цветной  мрамор.  Платье  Марии  Микеланджело  написал
светло-розовым и голубым, одеяло младенца - оранжевым, от бледного тона до
густого, насыщенного, плечо и рукав Иосифа  -  тускло-синим.  На  переднем
плане картины  виднелись  редкие  пучки  простеньких  цветов,  на  заднем,
справа, был изображен лишь один Иоанн  его  проказливое  личико  казалось
устремленным куда-то вверх. Чтобы доставить  себе  удовольствие,  с  левой
стороны от Марии и Иосифа Микеланджело написал море, с правой - горы. А на
фоне моря и гор - пятерых обнаженных юношей, сидящих на невысокой стене из
камня,  -  залитые   солнцем,   чудесные   бронзовые   фигуры,   создающие
впечатление, будто перед глазами зрителя был греческий фриз.
 Когда Дони по зову Микеланджело явился и взглянул на  готовую  картину,
лицо у него вмиг сделалось таким же красным, как и его нарядная туника.
 - Укажи мне в  этой  мужицкой  мазне  хоть  одно  место,  где  была  бы
святость!  Хоть  какой-то  признак   религиозного   чувства!   Ты   просто
издеваешься надо мной.
 - Я не такой глупец, чтобы  тратить  на  это  время.  А  тут  чудесные,
красивые люди, полные нежной любви к своему ребенку.
 - В мой дворец мне надо "Святое Семейство"!
 - Святость - это  не  внешние  приметы,  не  обличив.  Святость  -  это
внутреннее, духовное качество.
 - Я не  могу  подарить  этих  крестьян  на  траве  своей  взыскательной
невесте. Я потеряю всякое уважение в семействе Строцци. Ты выставишь  меня
в самом дурном, самом черном свете.
 - Разреши тебе напомнить, что ты не оговорил себе  права  на  отказ  от
картины.
 Глаза Дони сузились в щелки, затем он выкатил их и закричал:
 - А что делают в "Святом Семействе" эти пятеро голых парней?
 - Ну как же, - они только что искупались в море и  обсыхают  теперь  на
солнце, - спокойно ответил Микеланджело.
 - Ей-богу, ты тронулся! - взвизгнул Дони. - Где это  слыхано,  чтобы  в
христианской картине рисовали пятерых голых парней?
 - Рассматривай их  как  фигуры  фриза.  У  тебя  будет  одновременно  и
христианская живопись, и греческая скульптура - и все  за  одни  и  те  же
деньги.  Вспомни,  что  ты  сначала  предлагал  мне  за  картину  тридцать
флоринов, по десяти за каждую фигуру. Будь я жадным, я взял бы с  тебя  за
этих пятерых парней пятьдесят флоринов  дополнительно.  Но  я  не  возьму,
потому что мы соседи по приходу.
 - Я снесу картину Леонардо за Винчи, - хныкал Дони, - и он замажет этих
пятерых бесстыдников краской.
 До сих пор Микеланджело лишь забавлялся препирательством. Но теперь  он
крикнул в гневе:
 - Я подам на тебя в суд за порчу произведения искусства!
 - Я оплачиваю это произведение и вправе портить его, как хочу.
 - Вспомни-ка Савонаролу. Я заставлю тебя отвечать перед Советом!
 Скрежеща зубами, Дони выскочил вон. На следующий день слуга Дони принес
кошелек с тридцатью пятью флоринами -  половиной  условленной  суммы  -  и
расписку, которую Микеланджело должен был подписать. Микеланджело  отослал
эти деньги с Арджиенто обратно. На клочке бумаги он нацарапал:
 "Святое Семейство" будет стоить отныне сто сорок флоринов".
 Флоренция потешалась над этим поединком многие заключали пари,  споря,
кто  выйдет  победителем  -  Дони  или  Микеланджело.  Шансы  Микеланджело
казались гораздо меньшими, ибо никому еще не  удавалось  провести  Дони  в
денежных делах. Однако день его венчания приближался, а он  давно  уже  из
хвастовства разболтал по всему городу, что официальный художник  Флоренции
исполняет его заказ - пишет свадебный подарок невесте.
 Скоро Дони вновь явился в сарай Микеланджело на дворе Собора, в руках у
него был кожаный кошелек о семьюдесятью флоринами.
 - Вот твои деньги, давай мне картину, - кричал он Микеланджело.
 - Это нечестно, Дони. Картина тебе не понравилась, и я  освободил  тебя
от всех обязательств по договору.
 - Ты меня не проведешь, даже не пытайся! Я пойду к гонфалоньеру,  и  он
заставит тебя выполнить договор.
 - Вот уж не подозревал, что тебе так полюбилась моя картина. Ты, видно,
стал заправским  коллекционером.  В  таком  случае  выкладывай  сто  сорок
флоринов - и конец разговору.
 - Мошенник! Ты соглашался писать картину за семьдесят...
 - Этот договор ты нарушил, прислав мне тридцать пять флоринов. Сейчас я
изменяю условия. Моя новая цена - сто сорок флоринов.
 - Я  не  буду  платить  такие  деньги  за  посредственную  крестьянскую
картину, ты этого не дождешься, - бушевал Дони. - Скорей  тебя  повесят  в
проемах окон Барджелло!
 Микеланджело уже думал, что он  достаточно  подурачился,  и  был  почти
готов отослать картину  заказчику,  когда  босоногий  деревенский  мальчик
принес ему записку. В ней говорилось:

 "До меня дошел слух, что Маддалена желает получить  твою  картину.  Она
говорит, что ни один другой свадебный подарок не будет ей столь  по  душе,
как эта картина. К."

 Микеланджело вмиг узнал, чей это почерк. Ему было хорошо известно,  что
Маддалена   Строцци   -   приятельница   Контессины.   Значит,   радовался
Микеланджело, кто-то из старых друзей Контессины еще  поддерживает  с  ней
отношения! Довольно улыбаясь, он присел к столу и написал письмо Дони.

 "Я вполне сознаю, что плата, назначенная мной за мою  картину,  кажется
тебе чрезмерно высокой. Как старый и близкий друг, я  освобождаю  тебя  от
всех финансовых  обязательств  по  договору,  уступив  "Святое  Семейство"
другому своему другу".

 Едва Арджиенто, переправив письмо, присел на свое место  в  сарае,  как
туда ворвался Дони, - кошелек, который он швырнул на  стол,  зазвенел  так
громко, что на мгновение заглушил стуки молотков, несущиеся со двора.
 - Я требую отдать мне картину. Она теперь моя по всем правилам.
 Схватив кошелек, он развязал его и высыпал на стол груду золотых монет.
 - Считай! Сто сорок флоринов золотом. За несчастное семейство крестьян,
рассевшихся на травке у дороги. Почему я поддался тебе и позволил так себя
ограбить - это выше моего понимания!
 Микеланджело передал картину Дони из рук в руки.
 - Прошу поздравить от меня твою будущую супругу.
 Шагая к выходу, Дони негодовал:
 - Художники! И кто сказал, что это непрактичные люд